Текст книги "Обэриутские сочинения. Том 1"

(4) Один старик заместо лампы себя повесивший

 
Тихо в комнате моей
двери отворяются.
С долгим посвистом грачей,
с длинной тряпкой
на плече,
в длинной шапке
до ушей,
длиннощёк и длинношей,
старичок является —
надвигается.
За туманами окошек
ветерки колышутся,
голоса продольных кошек
за окошком слышатся.
Продолжался старичок,
развивался рыбачок
у того окошечка,
в сюртуке немножечко
выгребая ложечкой
из кармана корочки,
палочки да колышки,
колышки да солнышки.
С длинной ложечки вспорхнула
щучка-невеличка,
длинным пёрышком взметнулась
удлинённым личиком.
Закружилась в потолок
штопором, винтами
завершая щук урок
длинных рыб перстами,
длинными устами:
          наши берди
          не для вас,
          ваши тверди
          не для нас,
мы бритать хотим как вым,
крылетать вас убедим
          бим звим
                    би пи
          глинь тень
          длинь сень
                    уда удот
          удеби убедам
          убеди удивим
          глинь тень
          длин сень
фью-ю-ю фить
          клест дн
                    щук
                    чёк
                    чук
                    свук.
Вслед за щучкой рыбачок
с полу приподнялся,
в завершение чего
ложечкой махался.
Долетев до потолка,
взлётом притомился.
Пальцы бросил к облакам,
за крючок схватился.
Лампу он изображал,
лампой был,
кругами плыл
над окном с туманом.
Щучка выспалась давно
в сумерках кармана.
 
 
Длинь приходит во дворы,
за окном глухой поры
голоса не слышатся.
В длинном доме без огней,
в тихой комнате моей
старичок полышется —
колышется…
 

1935

(5) Один старик вместо лампы себя повесивший

 
Тихо в комнате моей
двери отворяются.
С дивным посвистом грачей,
с длинной тряпкой
на плече,
в длинной шапке
до ушей
длиннощёк и длинношей
старичок является,
надвигается.
За туманами окошек
ветерки колышатся.
Голоса продольных кошек
за окошком слышатся.
Продолжался старичок.
Развивался рыбачок
у того окошечка
в сюртуке немножечко
выгребая ложечкой
из кармана корочки,
палочки да колышки,
колышки да солнышки.
С длинной ложечки вспорхнула
штучка невеличка.
Длинным пёрышком метнулась,
удлинённым личиком.
Закружилась в потолок
штопором, винтами
завершая щук урок
длинных рыб перстами
длинными устами:
          наши берди
          не для вас
          ваши тверди
          не для нас
мы бречать хотим как вым
крылетать вас убедим
          бим
          звим
          би пи
          глинь тень
          длинь сень
                    уда-удот
          удеби убедем
          убеди удивим
                    чок
                    длинь
          фью-ю-ю-ю фить
                    клест
          звук-чек
          чук-свук
Вслед за щучкой рыбачок
с пола приподнялся
в завершение чего
ложечкой махался.
Долетев до потолка,
взлётом притомился,
пальцы бросил в облака,
за крючок схватился.
Лампу он изображал,
лампой был
кругами плыл
над окном
с туманом.
Щучка выспалась давно
в сумерках кармана.
 
 
Длинь приходит во дворы
за окном глухой поры
голоса не слышатся.
В длинном доме без огней,
в тихой комнате моей
старичок полышется —
колышется…
 

1935 и далее

Варвыра
(сатира)

 
Давайте пойдёмте
На берег Фонтанки
Взойдёмте на мост
Распивая октавы
Отчалит Варвара
От ближней стоянки
К мосту приплывёт нарушая речные уставы.
Давайте возьмём
По лампадке украдкой
Давайте зажжём
Огоньки на мосту.
И вымолвим кратко
О желании сладком
Встречая Варвару на сухопутном посту.
 
 
Варвара под мост проплыла горделиво
На нас не глядела
Плескалась игриво
И долго мы слышали шорох весла
Варвыра как рыбка в Неву уплыла.
 
 
Выходит мы зря на Фонтанку пришли
Выходит не к месту лампадки зажгли
В смешном положеньи
С огнями стоим
Смешными глазами на волны глядим.
 
 
Давайте уйдём поскорее с моста
Картина для нас и ясна и проста
Кто хочет налево
Кто хочет направо
Мы верно ужасно смешная орава.
 
 
Один из нас – толстый другой – слишком длинный
У третьего бантик подвязан аршинный
У четвёртого ноги вместо ушей
У пятого примус вместо очей
У шестого оглобля заместо плеч
А седьмой хромает и хочет лечь.
 
 
Варвара, Варвыра твоя амбиция
Отбила надолго охоту жениться нам.
 
 
Мы жизнь одинокую будем влачить
Сердечные боли
Сердечные моли
Сердечные манны
Сердечные банны
Бесцельно лечить
Микстурой маурой.
 

1929

Варвара
(или Сатира из её квартиры)

 
Она бродила час,
и два, и пять
во тьме сверкающей опять,
перстом стуча в железный таз.
Варвара прыгала, резвясь,
ступнями к остановке мчась.
Опять-опять
с кульком опят
спешил и я до скользкого порога,
небрежный мот,
я тот,
который, совершив немного,
вагоном завершил дорогу.
 

Конечно, совершил, даже довершил. Сначала трамвай вроде бы задержался, потом остановился. Тогда нам двоим и обозначился довольно странный, довольно мокрый град Петра Алексеича.

 
Потому мы и надели калоши,
подняли зонты,
хотя погода, в общем, хорошая,
в небе панты́,
манты́ да банты́,
за небом канты́…
На Литейном весеннем,
покрытом не хлябью,
не тленьем,
а серью да синью,
мне и Варваре,
незатейливой паре,
хотелось друг с другом
(возможным супругам)
под вагоном лежать
или в лужи друг друга кидать
до утренней ночи
(без желателей прочих).
С трамваем «пятёркой»
гориллу глодать,
с трамваем «семёркой»
в горелки играть,
то ль зонтами в утробу совать
многократно
туда и обратно,
туда и обратно.
 

Подумав так, но предвидя недоброе, я огляделся… А было всё это, если не ошибаюсь, поблизости от Соляного городка, значит, неподалеку от Фонтанки. Представьте, Варвары рядом не оказалось, ни на крышах соседних домов, ни на колокольне, – словом, нигде. Вместо неё вышагивали каких-то восемь.

Как один – умны, как один – капельдинеры, один даже – капельмейстер. Я хорошо представлял Варварино пристрастие ко всему, что капает, значит, к водному пространству, которым и была Фонтанка, про что я этим восьмерым и объявил, сказал прямо и бесповоротно:

 
«Мы сознаньем раздуты,
в калоши обуты.
Всё ближе и ниже
на теле веселья
минуты сомненья
и часы без сомненья.
Со мной куль морошки
да картошки немножко,
засунем в кулёк и консервную банку,
чтобы ужин Варваре
донести на Фонтанку».
 

Мы именно таким образом и поступили. Забыл добавить.

 
«На тарелках поплоше
Варваре хорошей поднести по калоше».
 
 
Вдруг на том берегу
послышались громы да ухи.
Кружился затерянный дух
да громкие ветры,
да звонкие Пе́тры…
Там фонарь молодой
до небес – голубой
на дороге аршинной
затух над водой
беспричинно.
А вокруг беднота – грязнота.
Нелёгкая выдалась дата.
 
 
Тогда я и выкрикнул, произнес: «Эй! Ей!
 
 
Ищите свата – боевого солдата.
А не отыщете,
запалим огоньку, и в черноту – высоту,
чтобы высказать гладко
о желаниях сладких,
встречая Варвару
на сухопутном посту,
на Аничкином мосту».
 
 
В эти минуты всё и приключилось:
 
 
Вёсла пальчком прижав,
глаголы в памяти держа,
вспоминая длинного ежа,
в лесу колючего ужа,
Варвара плескалась,
в лодке качалась…
Мы вместе видели в очки
её уместные скачки.
Воды приятное свеченье,
с водой – балета приближенье.
 
 
Варвара под мост проплыла торопливо,
на нас не смотрела,
вращаясь игриво.
Шуршание тела, шорох весла —
Варвара как рыбка в Неву проплыла —
как добла,
как выбла,
остывшая кобла,
потухшее обло!
 
 
Выходит, мы зря на Фонтанку пришли,
не к месту смешные лампадки зажгли,
в смешных положеньях с огнями стоим,
сиянием глаз на волны глядим.
 
 
Эх вы, поскорей уходите с моста,
картина для нас ясна и проста, —
кто хочет налево или направо,
мы вместе смешная ватага-орава:
один – слишком толстый,
другой – очень длинный,
у третьего – бантик подвязан аршинный,
у четвёртого – ноги вместо ушей,
у пятого – примус заместо очей,
у шестого – оглобля вместо плеча,
седьмой – под конём сидит сгоряча,
то ли корчится,
то ли мочится.
 

Ну, а восьмой – сказать не поверите: с головой вместо шпилек, с глазами из сероводорода, с картошкой и морошкой в кульке, вместо осязания. Видали, каков? Теперь о девятом, значит, про меня. Ничего хорошего тут не скажешь: дураком был, таким и нахожусь – весь в прыщах, ушах и усах… На этом, простите, портреты закончены.

 
Варвара-Варвара,
твоя амбиция
надолго отбила охоту жениться мне.
Я жизнь одинокую стану влачить,
сердечные боли
на взморьях мочить,
в пекарнях сушить,
в лекарнях лечить —
маурой, микстурой.
 
 
Тем временем:
В небе – зонты́:
за небом – канты́,
на Фонтанке – плоты.
над плотами – плуты,
Панты́ да манты́.
А людей – лебедей,
без конца голубей,
без конца омулей…
 
 
Всё
 

1934 и далее

Сатира в темноте квартиры
итак
Варвара из трамвая

 
она спала над полем час
и два
и пять
спускаясь за ночь есемь раз
на вереск согнутый сойдя опять
на берег вогнутый меня встречать
 
 
круженьем вёсел Вар-вара
прельстила мокрого вора
простила кровь
просила кров
приют и ров
с двойной вдовой
вдвойне больной
волной речной
ночной водой
 

тогда-то Варвила очень тонко и пропела напомнив стук самого кожного барабана

 
ступнями двигала резвясь
спиною к остановке мчась
стопой усердною махая
перстами повторяя взмах
разогнутых в огнях трамвая
в далёких мхах
с гусиным лаем
 
 
прожив один
той птицы гимн
влетев нагим
где бьёт ручей
под зов грачей
опять-опять
я шёл к природе
набрав опят
по прежней моде
 

казалось жизнь складывается для меня в первую очередь для меня красивее громаднее даже Исаакия значительнее даже долговязого Шеллинга если он действительно долговяз но такое только казалось…

 
греметь плечом
мерцать ручьём
пока закончатся ночей погоды
пока Варвера станет длиться
силиться
до речной невзгоды
 

сказанное выше оказалось для меня ну просто непереносимо окончательно и бесповоротно

мало-помалу все кто находился поблизости или вовсе там не был отлично разобрались во всех обстоятельствах многое разузнав про Варвыру и про меня конечно тарахтевшего в одном с ней трамвае я сидел обёрнутый газетой в том самом виде в каком —

 
под шум грачей
летел в ручей
 

когда же настало время из вагона выходить я да и полутораветренная Варвьера словом мы оба оказались вполне приодеты мало того лично я даже с опятами морошкой в кульке и даже в пенсне на зелёном шнурочке тогда-то перед нами и обозначился довольно странный вечерний город

 
полагаясь на погодное совершенство я и Варфира —
 
 
одели калоши
раскрыли зонты
а погода хорошая
в небе манты
за небом канты
панты да банты
на Литейном
весеннем
не хлябью
не тленьем
а серью да синью
(в тот раз я мечтал обручиться
по задворкам жениться
на невестах бездомных
влюблённых нескромно)
 
 
пусть мне и Барбаре
изогнутой паре
желалось друг друга в трамбаях катать
то в лужи друг друга кидать
до утренней ночи
в надомном свеченьи
задыхаясь весельем
нет сил нету мочи
под шёпот невнятный
другой но понятный
с трамблетом «пятёркой»
в горелки играть
с трамвлетом «семёркой»
горилку глодать
зонтами в утробу совать
без оглядки
до конца по порядку
уговор многократный
 

сказав «без оглядки» я же сам и обернулся потом – огляделся главное: назад и наверх а произошло всё это если не ошибусь неподалеку от Соляного городка стало быть поблизости от Фонтанки представьте Варгары рядом не оказалось ни на крыше ни внутри Соляного ни на пантелеймоновском куполе словом – нигде зато рядом шагали все есемь как один умны как один – капельдинеры один – даже капельмейстер между тем все их желания все мысли оказались направлены только к ней которой среди нас не было

зная пристрастие Варныры к воде самого противоположного вида вкуса значения я тут же проговорил правда не слишком внятно —

 
всё ближе
всё ниже
на теле веселье
обвалы сомненья
пусть круты
пусть мутны
и хуже минуты
шагаем той ночкой
в калоши обуты
засушим грибочки
покрупнее картошку
помельче морошку
в консервную банку
чтобы ужин Вархаре
подросшей
донести на Фонтанку
чтоб спуститься с моста
учтиво и просто
на ладонях приросших
поднести по калоше
хорошей
 
 
за берегом стелются ветры
слышатся громы
затерянный кружится дух
а фонарь молодой
у прежнего дома
на дороге недлинной
затух
над водой
беспричинно
беднота
грязнота
чернота
нелёгкая выдалась дата
говорю им: нет свата-солдата
возьмём по лампадке
украдкой
нет хвата-ухвата
зажжём огоньки в высоту
чтобы высказать сладко
о желании гладком
встречая Вартару на сухопутном мосту
на Аничкином посту
 
 
тут всё и началось всё и случилось:
 
 
вёсла пальчиком прижав
уколы в памяти держа
она плясала
и скакала
лодку бережно качала
все девять видели в очки
её уместные скачки
и вот
для всех приятные вращенья
по воле вод
балета приближенье…
(о нежность губ
о прелесть мук!)
 
 
Варпела-Варбела!
забыла про всех
про сех
и про тех —
про общее дело
на нас не взглянула
присядку пропела
никого не звала
в Неву уплыла
как добла
как выбла
остывшая кобла
потухшее обло
протухшее вобло!
 
 
выходит мы зря на Фонтанку пришли
не к месту смешные лампадки зажгли
в смешных положеньях с огнями стоим
пустыми глазами на волны глядим
поскорей уходите с ночного поста
картина для нас ясна
и проста
все мы разные вместе
будто пни на нашесте
а если отдельно
будто кручи
и зелень
Удельной
разные пары
разные крючья
один из нас – шар
другой – слишком длинный
у третьего бантик подвязан аршинный
у четвёртого —
                    ноги вместо ушей
у пятого —
                    примус вместо очей
у шестого —
                    оглобля вместо плеч
седьмой —
                    под конём сидит
хочет лечь
то ли корчится
то ли мочится
 

а восьмой сказать не поверите с головой без шпилек с глазами из сероводорода с блюдцами вместо познаний видали каков? и в самом конце – девятый со многими впадинами многими выпуклостями

 
таков я был и есьм
всегда и везде
 
 
Вардера-Варбера!
твоя амбиция
надолго отбила охоту жениться
нам
срам той танцовке
помогале-воровке
ты жизнь одинокую станешь влачить
сердечные коли
то соли
то боли
непокрытые голи
на взморьях мочить
в пекарнях сушить
в лекарнях лечить
мурой
микстурой
 
 
а в небе зонты
а за небом канты
манты да банты
на Фонтанке плоты
над плотами плуты
и воры
панты
да фанты
все в крови
без лица человека
без венца на века
без венка
без кольца
без конца
 
 
теперь смотрите в глубину в самую-самую глубокую даль
за Фонтанкой
мантанкой
Варвера
Вабера
Варвира
Барфьера
Гардьера
Унера
Небира
Варгира
Набира
Варвара-Bapвapa!
…………………………
…………………………
вот и всё
 

1934 и далее

до осени 1985

«Вращаясь в памяти приятно…»

 
Вращаясь в памяти приятно
Вы думаете о капрале
Его давно вы не видали
Пред вами лик встаёт прекрасный
То бред больной, то миг опасный
То подпоручик Иванов
Наш современный Казанов.
Но и другого помнит Настя
Он невысок, он полон власти
Над кредитором и купцом
И над Венерой пухлой частью
О дева, не умри от счастья!
Ты помнишь, Настя, отчий дом
И за обеденным столом
Полковника с кривым лицом.
То Тризнов, Настя, он смешон
Как всякий, кто в тебя влюблён
Его уж нету в Петербурге
Он проживает в Магдебурге.
Нет я не скрыл луны сиянье
Ребёнка мёртвого стенанья
И крики доктора впотьмах
Ещё во лбу надежда млеет
И головешкой скверной тлеет
В моих стареющих руках.
Ты, Настя, тёмная невзгода
Как петербургская погода.
 
 
Давай взойдём на перекрёсток
Где столб стоит большого роста.
Смотри, весна на оселке
Летает в красном кушаке.
По небу плавает природа
Забудь людей мужского рода.
Забудь капрала тучный стан
И мы поедем в Туркестан
Там вдалеке от суеты
Мы будем есть с тобой цветы
Глотать соломку на лету
Купаться в ледяном пруду…
 
 
Настасья слушать не хотела
За скулами капусту ела
О баржу долго ухом билась
И к вечеру на старой Пряжке
В лохматый веник превратилась.
 

1929

Вечернее

А.А.А.

 
Я стучусь в твоё окошко.
Полем подойди к опушке,
над костром взмахни ромашкой.
Нюхай клён, упавший там.
Слушай песню: пел Адам.
Да плясали перводевы,
первовдовы,
первоевы
у приземистого древа.
 
 
Вот и лес, над лесом стайка
быстротечных крякв немых.
По лужайке речка плещет,
разгоняя жён беспечных
то квадратных, то прямых.
Над тобой краями блещет
крякв лесов усталый полк.
Скоро балка, а за балкой
кряквам враг – безгубый волк.
 
 
Ты в потьмах стволы сгибаешь:
снять с ветвей прильнувших сов,
свить гнездо из праздных слов.
Я смеюсь. Ты повторяешь
о былой болот красе,
убегаешь по тропинке,
опускаешься к пестринкам
расположенным в росе.
Там с утра растут былинки,
многотравные тычинки
разных форм и красоты.
Мы уложим их в корзинку
и отправим в пустоту,
тишину звериных снов,
глубину упавших в ров:
перводев,
первоев
ночь блуждавших нараспев.
 
 
Вот и кончена прогулка
с перевёрнутым желаньем.
Опрокинуто свиданье
в полный чан к застолью в чайной.
 
 
Я приду на свет в окошке,
выйди-выйди на опушку!
Мы пойдём с тобою вместе
позабавиться немножко
шумным пением быков.
И припомни
и запомни
восемь раз.
В многоцветной тишине,
полноцветной темноте,
нам сыграет на валторне
разноцветный Оффенбах.
 

1934 и далее

Опрокинутое свиданье

А.А.А.

 
я стучу в твоё окошко:
поле обрати в опушку,
под кустом взмахни ромашкой,
нюхай клён, упавший там,
слушай крик, где спал Адам.
Но молчали перводевы,
первовдовы,
первоевы
у навесистого древа.
 
 
Вот он лес, над лесом стайка
длиннокрылых крякв немых.
По лужайке речка плещет,
разгоняя щук прямых.
За тобой крылами блещет
крякв ночей усталый полк.
Скоро балка, а за балкой
птичий враг: безгубый волк.
 
 
Ты впотьмах стволы сгибаешь,
напоследок пожелаешь
снять с ветвей прильнувших сов,
свить гнездо из твёрдых слов.
Я смеюсь, ты повторяешь
о дневной болот красе,
убегаешь по тропинке,
опускаешься к пестринкам,
прижимаешься к росе,
где в струях звучат тростинки,
то былинки,
то быстринки
разных форм и высоты.
Мы уложим их в корзинку
и отправим в пустоту,
тишину звериных снов,
глубину упавших в ров —
первоев,
перводев,
ночь мечтавших нараспев.
 
 
Вот и кончена прогулка
с перевёрнутым желаньем.
Опрокинуто свиданье,
полный чан к застолью в чайной.
Я стучу. Твой свет в окошке:
выйди-выйди,
ночь свежа,
позабавиться немножко
над лукошками
с морошкой
шумным пением быков.
Но запомни,
призапомни:
в судный день
повторять в отечестве безделица,
под конвоем девий лес
просторно молится.
За околицей
враг утроится,
потому что часто делится.
Потому что под конвоем девий храм
проворно стелется.
 
 
Там лежит,
там шуршит
другой Адам
на подогнутой спине,
над развесистой землёй
в многоцветной тишине,
разноцветной темноте.
Но припомни
и запомни восемь раз:
там играет на валторне
разноцветный Оффенбах.
 

1934 и далее

до декабря1986

Песня быка

А.А.А.

 
Я стучусь в твоё окошко.
Полем подойди к опушке.
Над кустом взмахни ромашкой,
нюхай клён, упавший там,
слушай песню – пел Адам
и плясали перводевы,
перводовы,
первосевы
под кружившим в небе
древом.
 
 
Вот и лес. Над лесом стайка
длиннокрылых крякв лесных,
ты идёшь лесов хозяйкой,
прежние буравя сны.
Плещет речка по лужайке,
разгоняя щук заплечных
разнообразно голубых.
 
 
Над тобой краями блещет
в тучах крякв усталый полк.
Скоро балка, а за балкой
кряквам враг – безгубый волк.
 
 
Ты в потьмах стволы сгибаешь,
сняв с ветвей прильнувших сов,
свив гнездо из ветхих слов.
Я смеюсь, ты повторяешь
о былой красе болот,
убегая по тропинке,
опускается к пестринкам
звонкий раскрывая рот.
 
 
Там растут во мгле личинки
разных форм и высоты.
Мы уложим их в корзинку
и отправим в пустоту,
тишину звериных снов
глубину упавших в ров:
перводев, первоев
ночь звездящих нараспев.
 
 
Вот и кончена прогулка
с перевёрнутым желаньем,
опрокинуто свиданье
в полный чан к застолью в чайной.
 
 
Я приду на свет в окошке:
выйди-выйди на опушку
позабавиться немношко
шумным пением быков.
И припомни
и запомни восемь раз:
в многозвучной тишине
многократной темноте
нам сыграет на волторне
разноцветный Оффенбах.
 

1934 <1991>

(1) Зимняя очь

 
Когда начинаются круглые ночи,
тогда открываются круглые очи.
Я походкой проворной с кровати встаю,
находку покорно в палате таю.
Свечами свечу
в черновицу стекла,
черновицу окна.
Время прочь отогнать бесстыдную очь
в ту холодную ночь
круглую ночь.
 
 
Продажную память я бросаю на стол
где нянька беглянка
вползает под стул,
бьётся подошвой,
ладонями в пол.
Резвится под стулом округлость нагой.
Что ж, встанем над памятью тонким перстом,
нескромным затылком,
надёжной ногой,
бесцветным крестом,
запрокинутым внутрь.
 
 
На угол безвестный пройдём торопливо,
ту местность фонарь заполняет учтиво.
Дворники мётлами падают в снег,
хороводы детей заметают их бег:
мужиков староватых,
стариков тороватых,
за ширинками разных
по-разному безобразных.
А круглая ночь поднимается выше,
лошадкой взлетает на ближнюю крышу.
В небо смеются лошадкины очи,
круглые очи – в круглую ночь.
 
 
Эй, каждый из тьмы,
приходите помочь!
Няненьке снова не в мочь.
Метёт по задворкам та очь лихорадки,
кружатся в сугробах округлые прядки.
Я вижу её полнокруглые груди
и выложу их на тарелке, на блюде.
 
 
Все двери, все входы
закрыты,
укрыты.
Раздвойте,
откройте!
Ворота раскрыты.
Опять я в палате
опять на кровати
пустынной и гладкой,
ночей наблюдаю бесцельные складки
бесшумные пятки
кругов окорядки.
Некруглое утро приходит в наш дом.
Детей хороводы шумят под окном.
Их провожают ночные салазки
дворников тени
нянькины ласки.
 
 
К далёкой заставе
бездомной старушкой
очи плывут с безмолвной пирушки.
Некруглое солнце на некруглых ногах
округлость ночей заметает в снега.
Что ж, память
в кровать
стучится опять
шумной волной – направленной вспять.
 
 
Некруглые очи шуршат за мостом,
звучат в закоулке прошлогодним листом
протёртой ладонью в промёрзшей земле.
Бездельные очи,
бесцельные очи.
Бездумная очь,
бескрайняя очь…
Да нет же —
безумный рассвет.
 

1934

(2) Зимняя очь

Д. Д. Бурлюку

 
Когда начинаются круглые ночи
тогда открываются круглые очи.
Я быстрой походкой с кровати встаю
проворные мысли бросаю наверх
в кошельке из штанов
витаю в темноте
в теневой высоте
неземной полноте.
На угол просторный приду торопливо
ту местность фонарь заполняет учтиво
дворники с мётлами падают в снег
детей хоровод заметает их след.
А круглая ночь подымается выше
лошадкой взлетает на ближнюю крышу
в небо смеются лошадкины очи
круглые очи в круглую ночь.
Темные квочи
снежные сточи
бездольные мочи
и сёстрам не в мочь.
Полушками битая
смытая
слитая
микстурами сытая
скногами скритая
гладкая очь
в пустынную ночь
бесчинная Очь.
Метёт по задворкам та Очь докорятки
в сугробах резвятся округлые пятки.
Я вижу её полнокруглые груди
и выложу их на тарелке на блюде.
Все двери
все входы
закрыты
укрыты
Раздвойте!
Откройте!
Ворота раскрыты
опять я в палате
опять на кровате
пустынной и гладкой
ночей наблюдаю просторные прятки
безмолвные пятки
кругов окорядки.
Некруглое утро приходит в наш дом
детей хороводы шуршат под окном
их окружают безмолвные ласки
дворников тени гоняют салазки.
К пустынной заставе
светлой полушкой
очи плывут с безмолвной пирушки.
Некруглое солнце на гладких ногах
округлость ночей заметает в снега.
 

1934–1969