Текст книги "Скорпионья сага. Cкорпион cамки"

8

Когда вы обжигаетесь, то отдергиваетесь. Мгновенный рефлекс. Боль приходит несколько позже, медленно нарастая. Она разгорается в точке ожога, вытесняя привычные чувства, туманя мысли, парализуя жизнь. Ваше существование теперь определяется только болью.

Первым делом я потребовала, чтобы он с присоской порвал. В свою очередь я заверила, что мой роман окончен, и продолжения не последует.

Он пообещал. Пошел на кухню курить. Я ждала в спальне. Он долго не шел. Потом я услышала, как он разложил в зале диван, улегся и выключил свет.

Прошли минуты, десятки минут – и тут меня пробрало. Он это сделал. Другая женщина. Как он мог? Как я могла – не заметить, что это уже́ между нами случилось? И продолжалось. На моих глазах. За моею спиной.

Я вдруг поняла, насколько боюсь его потерять. Осознание пришло через боль. Почему я не знала этого раньше? Ведь я любила его, и продолжаю любить. Если б не любила, то не страдала бы. Настоящее страдание любви – это страдание ревности. А то, что я ревную его, нет никакого сомнения: если доведется однажды встретиться с этой паскудной тварью, посягнувшей на мое законное, вцеплюсь в ее волосы, выцарапаю глаза, оболью кислотой – уничтожу гадину насмерть.

Не подозревала, что во мне могут родиться такие страшные мысли. Впервые в жизни я желала человеку смерти. Или она, или я. Третьего не дано. Пощады не будет. Любовь несет в себе смерть. Я это поняла, благодаря мужу. Прохвосту.

Тут же вспомнила Макса. Ревновать его не к кому. Несомненно, он мой. Но так ли уж несомненно? Наши жадные встречи – далеко не вся его жизнь, и в чем-то он ускользает, прячется, делается недоступным. Эта неполная его принадлежность вынуждает меня тосковать. Получается, настоящее страдание любви – это страдание разлуки. Я испытываю к нему дикую тягу, она тлеет во мне, разгораясь, чтобы вспыхнуть огнем, едва мы сольемся в очередной грешный раз. Стоит представить: очередного раза не будет – и огонь начинает меня пожирать с такой яростью, такой ясной безжалостностью, что темнеет в глазах.

Я боюсь потерять. Но кого? Их обоих? Такое бывает? Обоих люблю? Разве это не бред? Что же такое «любовь»?

Это за гранью рассудка. Ее можно только почувствовать. А все мои чувства накрыл жгучий туман… Любовь, любовь…

Я перестала понимать, что это слово обозначает.

Если честно, с Максом я не рассталась.

Не так это просто, порвать с человеком, когда каждый день приходится видеться, разговаривать, смотреть друг другу в глаза. Дело, конечно же, не в учебе. Я не могла. И не хотела. Жить без него. В институт мы почти не ходили. Чаще встречались в метро и ехали сразу к нему: домой или в «ЦДТ».

Все текло, как и прежде.

Хотя нет, кое-что изменилось. Я не стала рассказывать Максу о моей катастрофе с мужем. У меня появилась от Макса тайна. Возможно, ничего страшного, и все же, первая неискренность. Иначе говоря, фальшь.

Я не могла допустить, чтобы он думал, будто мне можно изменить. Наверно, зрела к нему уйти. Фантазировала, как было бы славно, если б мы окончательно слились. Вот только Макс – непонятно кто, его перспектива довольно тревожна. Окончательно слиться, значит строить семью. Но что он может мне предложить?

Он и не предлагал. Как и прежде, заливался любовными трелями, но дальше слов разговоры не заходили. Однажды жестко потребовав, чтобы ради него я бросила мужа, к этой теме он больше не возвращался. Его все устраивало? Смирился? Меня это начинало нервировать. Порой мне казалось, он устал от плотного графика наших свиданий. И еще мне стало казаться, что вместе с приблизившейся зимой близится охлаждение не только во внешней абстрактной природе.

– Макс, как ты думаешь, сколько это может продлиться?

– Зима только начинается. Но, ты же знаешь, весна неизбежна.

– Я имею в виду наш роман.

Мы брели по сырому городу. Первый снег обелил газоны. Под ногами хлюпало. Прохожие были угрюмы.

– Ты меня разлюбила?

– Нет. Что ты? Конечно же, нет. Но я так дальше не могу. Мне нужна определенность, понимаешь?

– Я люблю тебя. Что может быть определенней?

– Любовь, это просто слово. Но представь, я уйду от мужа. Что ты можешь мне предложить? Что конкретно? Рай в шалаше?

Он помрачнел. Закурил. Зашагал, все быстрее. Словно увидел цель. Или убегал? Я едва за ним поспевала.

Резко остановился.

– Это не просто слово. Я докажу. Может, не так скоро. Но я это сделаю. Вот увидишь. У нас будет, где жить.

Он что-то задумал. Но что именно, не говорил, как я не пытала. Обронил лишь, что мне не обязательно все знать до конца. Я должна ему верить. Он старается. Ради меня. Ради нас. Только бы я не лезла в его мужские дела. Я должна запастись терпением, просто верить, любить и ждать.

Сидя вечером дома, я вспоминала наш разговор. Снова и снова прокручивая все подробности. Между нами возникла недоговоренность. С его стороны, и с моей. Каждый что-то утаивал. Но неполная правда – разве это не ложь?

Да нет же, он просто хотел мне сделать сюрприз. Не вдаваясь в нюансы. Красивый мужской жест. Уж кто-кто, а Макс это умеет. В конце концов, может и впрямь не обязательно все знать до конца. Достаточно любить. И верить. И ждать.

– Мы должны развестись.

Я содрогнулась от неожиданности. Передо мной стоял муж. Я что-то пролепетала. Он повторил еще раз, с раздражением, громче. Последние дни мы не разговаривали. После того, как открылась измена. Что тут добавить? Он бродил туча тучей и вот, наконец, выдал решение.

В голове помутилось. Я ловила обрывки путаных мыслей, а они зло кружились, не даваясь воле, будоража подташнивание. Развестись? Ну конечно. А чего я могла ожидать? В нашей рухнувшей ситуации это естественно. Люди женятся, разводятся, жизнь идет, не умер никто, даже наоборот, все только к лучшему, к обновлению. Я хотела свободы, и я ее получаю. Я могу быть с любимым. Ура. Почему же так муторно, обморочно на душе? Развестись, это значит, мне выметаться. Только куда? В крохотную квартирку с новой свекровью сутки через трое? Или в номер гостиницы? Или в съемное непонятно что? Или, если не сложится, придется вернуться в родной город? Только не это!

– Не надо развода.

Он нахмурился, он не видел других вариантов…

– Быть вместе.

Он не представлял, как такое возможно…

– Измена была ошибкой. Мы должны это пережить. Давай попробуем. Глядишь, все наладится.

Я и сама не верила в то, что произнесла. Но слова прозвучали.

Он стоял и смотрел, постепенно меняясь в лице. От решительного неприятия – к неуверенности. Вот качнулся, медленно ко мне подошел.

Я закрыла глаза. Не могла, не хотела, чтобы он заглянул в мою душу. Даже мне было жутко в нее посмотреть. Что я делаю, Макс?

Он начал меня целовать.

Во мне все одеревенело. Не чувствовала ничего. Только холодные влажные отпечатки. Сопротивляться не было сил. Исчезли желания, воля. Мысли обмякли, стали чужими. Это не я, другой человек отдавался в забытые руки. Или я становилась другим человеком? Теперь уже все равно. Видно, так суждено. Рабство – тоже свобода. От себя, своей личности. Ничего не решать. Быть игрушкой, голой куклой с конечностями на шарнирах. Просто плыть по течению. В постель. В наше общее, законное ложе. Кто всё это придумал? Кто так безжалостно создал жизнь?

Он очень нервничал. Долго возился. Не получалось. Высыпала испарина. И ожесточение в сосредоточенности лица. Всю меня обслюнявил, измял, методично пытаясь воздействовать. И все равно оставался бессилен.

А вот я кое-что начала сознавать.

Подлец, он ласкал не меня, а свои фантазии! Закатил глаза и думал, я ни о чем не догадываюсь! Неужели я хуже присоски, о которой он никак не может забыть? Никогда не поверю. Этого просто не может быть. Ну, гад, держись!

Он изумился, смутился, вытаращился, стал молить о пощаде. Не на ту напал. Я ему покажу, где скорпионы зимуют! Я вдруг поняла, что на самом деле, все в руках женщины. Я поняла, что быть женщиной – это искусство.

Когда все закончилось, он долго не мог вернуться в себя. Мне нравилась его изможденность, убитость, безоговорочная капитуляция. Я чувствовала, как во мне рождается что-то новое, пугающее удовлетворением, какой-то даже злой радостью. Я могу управлять ситуацией. Я не рабыня. Я госпожа.

Вы скажете, я изменила Максу? Да, наверное, так. Но ведь ему не обязательно об этом знать. Как и мне не обязательно бросать мужа ради любовника.

Представьте, что в вашей жизни есть тайный праздник для сердца.

А теперь представьте: существуют и будни.

И ничего страшного, правда?

9

И однажды он на свидание не пришел.

Я прождала у метро, где мы обычно встречались. Безрезультатно. Поехала в институт. В аудиториях его обнаружить не удалось. Всякое бывает, подумала я.

Он не пришел и на другой день. И на третий тоже.

Звонила ему домой. Несколько раз. Никого не было. Словно все вымерли. Меня это начинало смутно тревожить. Ну не ехать же, в самом деле, мне разыскивать его в «ЦДТ».

Прошла неделя, потянулась следующая. Он не объявлялся.

Тревога набирала градус медленного вскипания. Нет ничего мучительнее отсутствия информации, понимания, что необходимо предпринимать какие-то действия. Но какие? В каком направлении? Почему он мне не звонит? Я готова к любому известию, к любой правде, только бы не вот эта мертвящая, удушливая пустота, в которой домыслы вырисовывают самую банальную, страшную вероятность: он меня избегает, становится недоступен, решил наш роман оборвать.

Наконец, дозвонилась. Трубку взяла женщина. Меня бросило в жар – и тут же пот облегчения: голос явно немолодой, скорее старый. Я сдержанно попросила позвать Макса. Она сказала, что его нет. С какой-то странной, неуверенной интонацией. Когда его можно застать? Она не знала. Или не хотела мне говорить.

Неожиданно она произнесла:

– Простите, это вы… – назвала мое имя.

– Откуда вы знаете, как меня звать?

– Максимка предупредил. Сказал, вы обязательно позвоните. Вот, стало быть, объявились…

Господи, это его мама! Как же я сразу не сообразила?

И тут она зарыдала.

– С ним такое несчастье…

Мне сделалось дурно.

– Что случилось?!

– Он… он в тюрьме…

Все поплыло перед моими глазами.

– За что?!

– Говорят, наркотики… Он под следствием… Но это ошибка, он невиновен, его втянули, оклеветали, мой мальчик, мой единственный сын…

Меня поразило, что это обычный городской дом. Только балконов нет. Как и в любом деловом здании. Старой постройки, скучного вида, монолитное крупное здание на углу шумных улиц.

Позже я поняла: весь огромный квартал и есть тюрьма.

К дежурному была очередь. Все от него чего-то хотели. Шумели, требовали, заискивали, умоляли. Он вяло отвечал, с усталой флегмой взирая сквозь каждую. Именно «каждую», – наверное, совпадение, но толчея у окошка дежурного состояла на тот момент сплошь из женщин.

Я испытывала отчужденность, почти брезгливость, оказавшись среди этих хабалок. В них угадывалась несомненная причастность к тюрьме, они пришли хлопотать о преступниках. Но я-то была другой, мне требовалась справедливость, еще немного и недоразумение разрешится.

Когда подошла моя очередь, дежурный взглянул сквозь меня, не удостоив иного отношения, кроме казенного равнодушия.

Потом я сидела у кабинета следователя. Передо мной дожидались приема еще несколько человек. Они изредка переговаривались, но по большей части молчали, погрузившись в угрюмую отрешенность. По коридору ежеминутно кто-нибудь шастал, из кабинета в кабинет, то с кипой бумаг и деловитостью в строгом лице, то налегке, с досужим выражением нескончаемого перекура промеж непыльной, прискучившей работенки. И опять меня поразила обыденность, безразличие и тех кто сидит, и тех кто мимо проходит. Словно за дверьми одинаковых кабинетов вершатся не судьбы конкретных людей, а производятся действия абстрактного свойства, независимо от участников.

Следователь оказался весьма молодым. Пожалуй, даже симпатичным, встреть я его в другой обстановке, при других обстоятельствах. Но сейчас на его лице лежала все та же печать тюрьмы, что и на всех, кого я здесь видела: измотанность и апатия.

Я уточнила, по какому вопросу. Он был в курсе, дежурный ему доложил. На мои нервные реплики отвечал отстраненно, полистывая бумажки. Сразу внес ясность: от него ничего не зависит, дело возбуждено, близится к завершению и скоро материалы будут переданы в суд… Ошибка исключена… Он взят с поличным… Под следствием семь человек… Участие в преступном сообществе, статья «двести десять». Но это не главное… Статья «двести двадцать восемь», незаконное приобретение, хранение, перевозка… в особо крупных… а если докажут и сбыт… В лучшем случае, примут во внимание сотрудничество со следствием…

Не верила, не могла поверить. Что все настолько серьезно. Протестовала, переубеждала, несла откровенную, истеричную чушь. Он меня слушал со все более вдумчивым и, в то же время, скучающим видом. Вдруг перебил:

– А вы ему, собственно, кто?

– Близкий человек.

– Хотите стать свидетелем этому по делу?

Меня как водой окатило. Слова́ в горле застряли. Я только глотала воздух, безвоздушность, вакуум. Следователь наблюдал. Он видел мой страх, за себя, за близкого моего человека, мое отчаянное противление, мое нежелание, неизбежность вот-вот близкого человека предать.

– Мой вам совет… – Следователь поднялся. – Не осложняйте себе жизнь. Вы красивая, молодая, у вас все еще впереди. Не афишируйте связь с обвиняемым. Дело слишком серьезное. К тому же, заметное. Свидетель легко может перейти в разряд обвиняемых. Понимаете, о чем я толкую?

Я закивала. Неожиданно хлынули слезы. Он дал мне стакан воды. Сам отвернулся к окну, раскрыл форточку, закурил. Послышались звон трамвая, шипение машин по слякоти зимнего города. Звуки обыденной жизни, за решеткой окна, звуки свободы.

Он вызвался меня проводить. До первого этажа. Ему было по пути. Мы двинулись по коридору, для него привычному, для меня кошмарному. Нам сопутствовали множество глаз, и сидевших на стульях, и принимавших решения.

До меня вдруг дошло: он мог меня задержать, но не стал этого делать.

– Спасибо вам.

Ничего не ответил. Лишь усмехнулся, кривовато и грустно. Мы вышли в вестибюль, здесь он меня отпустил, провожая мое удаление взглядом. Я шагала и чувствовала его взгляд дрожью вдоль позвоночника. У выхода не стерпела, вскользь оглянулась.

Он всё смотрел.

Суд состоялся в один из последних дней уходящего года. Не помню число, да и неважно. Близился праздник. Столица принарядилась, сияла гирляндами, елками. Все куда-то спешили в радостном возбуждении.

Похоже, и Фемида спешила с делами скорей разделаться.

Приехала я заранее. Нашла место по адресу сразу. Мне показалось, это хороший знак. Видно, на что-то надеялась. Спросила при входе, в каком из залов будет слушаться мое дело. Мое?

Случайная оговорка заставила содрогнуться.

Когда отворили зал, меня сразу смутила одна деталь. Скамью подсудимых я ожидала увидеть за барьером, вроде парапета. Однако здесь функцию ограждения несли строгие железные прутья. Попросту говоря, до вынесения приговора людей заточали в клетку.

Меня коробила близость откровенно тюремного антуража. Я села подальше, в последних рядах. Зал медленно заполнялся зрителями. Вскоре я поняла, что меня будет плохо видно, но впереди все уже было забито, и мне осталась вытягивать шею, выглядывая с галерки.

Их ввели.

Семеро. Разного возраста. В основном молодежь. Но и пара матерых. Что он делает среди них, среди этих преступников, мой возлюбленный, с болью узнанный Макс? Бледный, осунувшийся, без возмужания повзрослевший. Расселся с другими, за компанию перечеркнутый вертикальными линиями и тенями.

Я пыталась поймать его взгляд. Он поглядывал исподлобья, то на зрителей, то на судей, но без интереса, будто находился в ином измерении, будто все, что здесь совершалось, не имело к нему отношения. Он смотрел в никуда. В этой страшной его пустоте я тоже отсутствовала. Даже когда он вставал, чтобы ответить на вопросы суда, его взгляд не оживлялся ни адвокатом, ни прокурором, ни показаниями свидетелей, ни вещественными доказательствами. Ему было все равно. Он произносил слова, которые от него требовались. По сценарию.

Я поняла, что это конец.

Мне вдруг стало ясно, что исход предрешен, и каждый из участников лишь отыгрывает должную роль. И обвинение, и защита, и подсудимые, и судьи – всего лишь актеры с эффектными репликами. Зачем же так много, так долго, так красочно и витиевато? Я перестала их слышать, пустые слова.

Пришла в себя, когда судья зачитал приговор.

Максу дали семь лет. Остальным – от пяти до двенадцати. Их взяли под стражу. Макс оглянулся, но меня не заметил. Секунду-другую он шарил глазами в последней попытке кого-то в зале увидеть, но стражник его подтолкнул.

И вот он исчез.

Я сидела как оглушенная. Не могла шевельнуться. Слепо смотрела, как поднимаются, разминают суставы, начинают гудеть и тянуться на выход усталые зрители. Кто-то плакал навзрыд. Ее увели. Большинство погрузились в суровость. Иные сдержанно оживлялись, затевали обсуждение просмотренного лицедейства.

Зал быстро пустел. Вот совсем уже мало. Вот осталась одна. В первом ряду задержалась женщина. Она сидела неестественно прямо, совсем неподвижно. Ее силуэт чем-то меня угнетал, давил.

Я поднялась и через опустелый зал зашагала к двери.

Поравнявшись, скосила взгляд. И тут же оцепенела. На меня смотрели глаза – глаза Макса, неповторимые, в ней повторившиеся. И это лицо, оно тоже несомненно было лицом Макса, только разрыхленным, состарившимся и женским. Я не могла сдвинуться, скованная гипнозом трагической незнакомки. На меня взирала застывшая, красная, острая, остекленевшая боль. Казалось, еще немного, и боль прорвется, хлынет словами. Но женщина молчала. И я вдруг поняла: это боль настоящей любви. Ведь подлинная любовь словами невыразима, да и что тут можно сказать, когда любовь этой женщины у нее отобрали, и все равно она будет ждать, сколько придется, хоть семь лет, хоть всю жизнь – потому что не кто иной, как она сообщила мне о Максе по телефону.

Возможно, глядя в упор, она начинала догадываться. Но не до конца, все еще не была уверена, что я – это я. Оброни я хоть слово, и она моментально узнает мой голос. Только что я могу сказать ей – матери? Что?

Я стремительно вышла из зала суда.

10

Не знаю, как я пережила ту зиму.

В груди постоянно ныла глухая боль. Я ходила в институт, чтоб отвлечься, а возвращаясь, влилась без сил.

Энергия жизни была как погода – все время ниже нуля.

Настала весна. Мне лучше не становилось. В природе началось брожение соков. Все мои мысли, зимой словно примороженные, оттаяли, обострились.

Я непрестанно бредила Максом.

Мне часто казалось, он где-то рядом. Только я не вижу его. Но слышу голос, чувствую прикосновения. Особенно, во время бессонницы. Он говорит: «Надо верить в лучшее, в свою неуязвимость. А еще, иногда устраивать праздник вседозволенности». Я ему говорю: «Зачем ты так шутишь?» А он: «Какие уж тут шутки. С любовью не шутят». А я: «Ты считаешь, все из-за меня?». А он: «Так сложились звезды судьбы». «Макс, я буду тебя ждать»…

На последних словах я всегда приходила в себя.

Семь лет. Это действовало отрезвляющее. Похоже, временами я просто сходила с ума. Но сознание нездоровья облегчения не приносило.

Чем так дальше жить, не лучше ли отравиться?

Мысль об отравлении пришла неслучайно. Близилось окончание учебы в институте. Еще немного, и мне защищать диплом фармаколога, который я даже не начинала писать.

Была только тема – «Яды».

Я убедилась, что настоящий яд раздобыть невозможно. Если не считать мужа, отравляющего мне жизнь постоянным нытьем. У него, видите ли, развилась депрессия, нет вдохновения. Нашел отговорку, чтоб только мне не помочь.

Он много времени проводил теперь дома. Якобы начал писать свою кандидатскую диссертацию. Но я понимала: он теперь приходит так рано домой, попросту потому что завершился его подлый служебный роман. Я попросила его помочь мне с дипломом. Он заартачился. Я проявила настойчивость. Он ворчал, упирался, злился, ругался такими словами, каких я и не подозревала в его лексиконе.

Пришлось надавить на жалость – последнее средство.

В конце концов, он мне сдался.

«Только доза делает яд лекарством и лекарство ядом». Парацельс.

Эпиграф к дипломной работе я подобрала сама. Со всем остальным он справился уже без меня. Вообще, он у меня может, если мне нужно. Главное – задать правильное направление мысли…

Жизнь ядовита. Все, существующее в природе, при определенных условиях может превратиться в отраву. Несколько литров обычной воды, выпитой за короткое время, нарушает электролитный баланс и представляет угрозу. Горсть поваренной соли, принятой внутрь, вызывает расстройства гомеостаза. Даже кислород, основа всей жизни, в превышенной концентрации может привести организм к летальному повреждению.

Многие минералы нашей планеты опасны. Наиболее актуальны – свинец, кадмий, ртуть, сера, мышьяк. Незначительное их количество при попадании внутрь блокирует нервные импульсы, ведет к нарушению дыхания и сердечного пульса. Эти элементы накапливаются в тканях растений и животных, что делает их ядовитыми при употреблении в пищу. Также ядовитые минералы могут быть растворены в воде для питья.

И все же главную угрозу для человека представляют яды живых организмов.

Около 1 000 видов растений смертельно опасны. Более 400 видов пресмыкающихся ядовиты. Свыше 800 тысяч видов насекомых вооружены убийственным ядом или имеют так называемую «химическую защиту». Эта статистика приблизительна и условна, поскольку жизнь не стоит на одном месте, каждый год открываются новые виды, и всей правды о ядах мы до конца никогда не узнаем.

Самый сильный из растительных ядов – кураре. Индейцы южной Америки смазывают им наконечники стрел. Попадание ничтожной стрелы в крупного зверя гарантированно приводит к его гибели. Белена, белладонна и дурман вызывают тошноту, галлюцинации, бред. Цикута вызывает судороги и паралич. Именно ей афиняне отравили Сократа. Ядовитые грибы – строчки, ложные опята, мухоморы, поганки, – вызывают спазмы, рвоту, головную боль, а также психические расстройства. Последнее свойство некоторые «знатоки» применяют для «расширения сознания», которое нередко заканчивается смертью.

Многие водоплавающие – рыбы, медузы, актинии, скаты, даже некоторые простейшие (динофлагелляты), – способны вызвать у пловца ожоги, затруднение дыхания и паралич конечностей, что на глубине равносильно погибели. Из обитателей суши наиболее опасны змеи. Королевская кобра уносит только в Индии 10 000 жизней ежегодно. Укус Черной мамбы приводит к смерти всего за полторы минуты. А самое ядовитое позвоночное на земле – лягушка-древолаз. Микроскопической дозы ее яда достаточно, чтобы убить ягуара.

Вообще, в рейтинге наиболее популярных ядов лидируют цианистый калий, мышьяк, змеиный яд и алкалоиды мухомора. Однако научные данные этот рейтинг опровергают.

По мнению современных ученых, в последнее время все большую злободневность обретают членистоногие…

Он работал всю весну и начало лета. К зачетному сроку диплом был написан и сдан. Я невольно прониклась к нему уважением, так подробно он все осветил.

Единственное, о чем он умолчал почему-то – о яде скорпионьего жала.

За наш диплом я получила «отлично». Высшее мое образование было окончено. Дальше простиралась неясная взрослая жизнь.

Тут я задумалась: а что, собственно, дальше?

Годом раньше университет закончил мой муж. Теперь вот работает, пишет диссертацию по своим скорпионам. Глядишь, со временем станет профессором. Почему бы и нет. Похоже, смыл жизни он нашел в уходе в работу. А я?

В принципе, он у меня хороший. Хоть и подлец. Но при правильном обращении – домашний, покладистый, и если нажать, безотказный. Конечно, он никогда не заменит мне Макса. Да так уж распорядилась судьба, чтобы Макс надолго исчез.

А может быть, всё и к лучшему?

В общем, передумала я кончать жизнь. Как и прежде, смысла не видела, но интуицией чувствовала: смысл есть, у каждого человека свой, не может его, смысла, не быть, надо только найти его, осознать, назвать правильным словом.

На исходе лета я с ним об этом заговорила. Мне казалось, он знает ответ. Как-никак, такой умный. Мы близкие люди, одолели нелегкий период. Что нас ожидает в дальнейшем?

Он задумался, глядя в окно. И медленно произнес:

– В жизни всего два периода: ожидание любви и ожидание смерти…

Вот, зануда! Ну почему он все видит в мрачных тонах? Как живет с таким мировосприятием? Как вообще существует в мире нормальных людей? Как лично мне, жизнелюбивой женщине, вместе с ним дальше быть?

Перед сном взяла полистать «Звезды судьбы». Посмотрела расклад для меня. Как всегда, ничего вразумительного: находиться в движении… видеть цель… не забывать, что я – женщина…

Ну а он? Что звезды могут посоветовать мне про него?..

СКОРПИОН не ведает полутонов. Для него существует только черное или белое. Крайности в оценках нередко приводят его к жестокому разочарованию, он концентрируется на отрицательном и отвергает всякую возможность позитивного взгляда. Несовершенство мира воспринимает как личную неудачу. Реагирует, правда, лишь на то, что задело его эмоции. Ко всему остальному, за пределом его чувственного восприятия, он равнодушен, бесстрастен и рассудочен до цинизма.

Есть такое понятие – «ситуации Скорпиона». Это любые пограничные состояния, когда срываются маски, обнажается истина, возврат к старому невозможен, и требуется осознание реального положения. Катастрофа, стихийное бедствие, гибель близкого человека, расставание с надеждой или внезапно возникший рубеж. В этих ситуациях Скорпион впадает в амок или транс, отрешается от несущественного и видит только действительно важное.

Скорпиону доступны глубинные тайны мироздания. Все, закрытое от других, он может понять и логически объяснить. Пришелец из водной стихии, он управляется властью Плутона, поэтому Скорпион одновременно и водный, и подземный житель. Он легко приникает в сакральную глубь явлений, видит невидимое, слышит неслышимое. Но знание его бездеятельно, поскольку все устремления направлены внутрь себя.

Что до одиночества Скорпиона, то постичь всю его глубину способен только другой Скорпион…

Я задумалась. Одиночество… Бездеятельность… Умение видеть действительно важное… Находиться в движении… Видеть цель… Не забывать, что я – женщина… В жизни всего два периода…

И тут меня озарило:

– Есть! Есть третий период!

Он вздрогнул. Взглянул перепугано, недоверчиво… Я радостно выпалила:

– Ожидание ребенка!

Он туго соображал, моей радостью не воспламеняясь… Я пояснила:

– Ребенок! Это же так естественно! Между любовью и смертью у нас должен родиться ребенок!

Он смотрел. Словно видит впервые. Животная жуть. Остановившиеся глаза зверя, встреченного на тропинке. Словно я для него непонятный объект, и он стремительно принимает решение: атаковать или уносить ноги?

И вдруг улыбнулся…

В ту же ночь он меня полюбил. Наконец-то по-настоящему. Как давно я этого с ним не испытывала! Почти не надеялась. Из-за вторжения в его жизнь другой женщины у нас все разладилось. Когда у него там все кончилось, здесь он наладить не торопился. Просиживал над своей диссертацией далеко за полночь, чтобы я засыпала, его не дождавшись. Нашел искусственный повод избегать супружеских отношений. Я насквозь его видела, все понимала, но не навязывалась. Я и сама не была уверена, что хочу, готова хотеть этого с ним. А по весне началась работа над «Ядами». Она нас и сблизила. И однажды это впервые между нами снова случилось. Потом еще и еще. Постепенно наладилось, вошло в регулярность. Я даже начала, против воли, получать удовольствие. Но не до конца, не до потери сознания. То был лишь секс. Теперь же, когда мы приняли с ним решение стать вместе осознанно, ради будущего, навсегда, я почувствовала, что он снова ко мне вернулся, снова мой, ни с кем не делимый, мой Сладкий. Ребенок, ну конечно, это естественно. Всякая женщина должна в своей жизни родить новую жизнь. В этом и смысл, и необходимость быть вместе с мужчиной, слиться без опасений, безоглядно, в высшей точке любви. Она приближалась. Толчками, наплывами, быстрыми, жгучими, яростными. Она разбухала, горела, переполняла дикой энергией. Я испытывала пробуждение во мне неистовой силы, беспредельной возможности втянуть в себя целый мир, всю вселенную – и, теряя себя, содрогаясь, я втягивала…

Я лежала и слушала, как бьется в груди удовлетворенная кровь: я это сделала. Я сделала это. С ним, от него. Новая жизнь.

А на самом краю сознания в этот миг трепыхалось сомнение: что же я делаю? Что я наделала? Без него. Ведь Макс жив.