Текст книги "Три детектива"

Глава вторая
Детектив Гавличек ищет корону

Закон и преступление появились в один и тот же день.

Всем наскучившая диалектика утверждает, что оба они – две стороны одной и той же медали, отчеканенной в тот самый день творения, когда на свет появились первые разумные существа. Спорить тут не с чем, и есть много оснований полагать и закон и преступление совсем уж неразделимыми братцами на манер сиамских близнецов (а почему бы и нет?). Естественно, при таком подходе большой ошибки быть не может, хотя иногда остаётся лёгкое подозрение, что без некоторого преувеличения здесь не обошлось.

Если нет закона, то нечего и преступать. Ведь никто не станет поднимать высоко полы пальто, чтобы переступить через несуществующую лужу.

А если никто ничего не преступает, то, получается, и закон становится вовсе ненужным.

Увы, существует и то и другое: и закон и преступление. Оба они являются насилием над личностью. Всякое насилие требует подчинения и беспощадно к тем, кто не хочет подчиниться.

Избавиться от преступлений можно только решительным упразднением законов (кто знает другой способ, пусть укажет). Но человечество на это никогда не согласится.

Вот так и получается, что преступления всегда были, есть и будут независимо от того, нравится нам это или нет. Самый распространённый вид преступлений – кража. Крадут всё, что удаётся украсть. У кого больше возможностей, у того больше и стремлений.

После этого самые удачливые говорят: «Имеем что имеем!».

Можно ли украсть власть?

Вот какие странные мысли иногда приходили в голову отставному детективу Гавличеку.

Беспредельная любовь к истине не позволяет нам согласиться с теми, кто утверждает, что старого сыщика звали Индржихом.

Похищение драгоценностей не является в истории человечества исключительным событием. Если внимательно почитать книги, из тех, что сегодня пользуются наибольшим спросом, то выходит, что в процессе развития цивилизации энергичные люди только тем и занимались, что перемещали ценные вещи и деньги из одного места в другое, по возможности не уведомляя при этом их истинных хозяев (чтобы те не слишком огорчались). В отдельных, особо печальных случаях такие деяния происходили и с уведомлением. Тогда это называлось грабежом или разбойным нападением. За такие шалости полагалась отдельная статья.

Похищали всё, что под руку попадало, всё, что плохо лежало, а если и хорошо лежало, то всё равно старались умыкнуть. Такое стихийное перераспределение благ являлось несомненным условием (и следствием) прогресса, и когда оно достигало, не без помощи сомнительных теорий, особо крупных размеров и общего участия в нём, то принимало научно обоснованное название социальной революции.

Справедливость требует отметить, что королевские короны воровали редко. По той причине, что этого добра не так уж много на свете, да и не всегда понятно, что делать с украденной короной, если нет законных оснований возложить её на собственную голову. В силу того, что данное явление было чрезвычайно редким, учёные криминалисты так и не разработали надёжной методики поиска пропавших корон. Кстати, и бесчисленно воруемых кошельков тоже (диалектика?). Вот так великое и малое идут рука об руку, лишний раз напоминая, что всё на свете относительно.

Интересно, кто первый сказал, что всё на свете относительно? Гарантирую, что то был не Эйнштейн.

Удалившийся на покой детектив первой категории Гавличек решал важный, почти классический вопрос, поставленный перед ним его настойчивой спутницей жизни – варить или не варить (на обед пельмени)? С одной стороны – кушать хочется. С другой – хорошо бы похудеть. А то вон сколько одежды в шкафу висит, но почти все пиджаки в последние годы перестали сходиться на брюхе. А всё из-за того, что бросил курить.

Отказ от курения – в этом есть подлинное величие. Тут, если начнём проводить уместные сравнения, померкнут и «Орестея» Эсхила и некоторые пьесы Шекспира. Потому что человек, добровольно отказавшийся от этого восхитительного занятия, сам себе и Давид и Голиаф. Радость победы над собой с точностью до последнего грамма компенсируется горечью собственного поражения. Это ещё в лучшем случае. А в худшем… как подумаешь, сердце готово выпрыгнуть из грудной клетки и уже после этого с треском разорваться.

После того как Гавличек под влиянием непреодолимых сил, представленных главным образом его неукротимой супругой и в меньшей степени его собственными представлениями о вреде табака, расстался со своей милой привычкой, у него на лице навеки поселилось несмываемое кислое выражение страстотерпца, а живот стал быстро увеличиваться до совсем непростительных размеров.

Вот уже и старые брюки одеть не удаётся.

Можно купить новые брюки. А можно похудеть.

Так как?

Проще купить брюки. Дешевле похудеть.

Гавличек вздохнул и выбрал второе.

И правильно сделал.

У детектива была огромная сила воли, но и она, случалось, давала трещину, как сегодня, если становилось совсем невтерпёж. Была не была, съедим сегодня и суп и пельмени.

Однако в этот раз неизбежное падение добродетели не успело состояться.

В дверь позвонили.

– Кто там?

– Открывайте! Именем короля!

Пришлось открыть.

Больших провинностей за собой детектив Гавличек не чувствовал. Ну ругнул в узком кругу пару раз власти, ну посмеялся вместе со всеми над анекдотом про умственные способности Вышеслава. Но ведь теперь за такие шалости не сажают. Не те нынче времена.

А всё-таки боязно. Иногда времена возвращаются.

– Вам приказано немедленно прибыть к Дубовцу, – приятным голосом сказал высокий офицер в длинной новенькой шинели с капитанскими погонами.

Гавличек с интересом посмотрел на него. В этом человеке ощущалась прекрасно натренированная вежливость и хорошо отработанная корректность.

– А если я откажусь, – подумал отставной детектив, – этот славный малый, не меняя выражения лица, мигом скрутит меня в узел так, что хрустнут рёбра, и доставит своему начальству на подносике.

– Я готов, – покорно сказал приглашаемый специалист.

Он хорошо помнил Дубовца. Когда-то в давно ушедшем прошлом тот ещё молоденьким и на редкость неопытным курсантом проходил у него практику. Рыженький был, бородавчатый и неуклюжий. Правым глазом косил. Помнится, всё стремился угодить. И правильно делал, потому что самый надёжный путь к вершине начинается с ретивого ползанья во прахе.

Про него даже стишок сложили:

 
Пониже кланяйся, друг мой, и быстро выйдешь в люди,
Тебя всем сердцем и душой любить начальство будет.
Поймать улыбку начальства – всё равно что схватить за хвост фортуну.
 

Вот только соображал Дубовец туговато. В отличие от Сократа он был не в состоянии постичь даже то, чего не знал. Сколько дел провалил! Все тогда сочувствовали его несовершенству, потому что безвредным смотрелся. Так сказать – простота извиняет. Позже малообещающий практикант, ощутивший тайные взмахи крыльев, несущих благую весть из будущего, женился на генеральской дочке (вот уж не красавица была!) и сразу чудесным образом переменился. Стал откровенно небрежным и начал давать Гавличеку ценные указания. Если же приходил в неудовольствие, то выражал его не в самых почтительных выражениях. Вскоре Дубовец пошёл на повышение, и пути их разошлись. Со стороны стремительное вознесение способного ученика выглядело как старт праздничной ракеты. А его прежний наставник тихо старился на прежней должности и всё больше становился похожим на валун в долине, который в гору сам не катится и его тоже никто туда тащить не собирается.

Нельзя переоценить то, что не имеет цены.

Высшая ценность Гавличека состояла в том, что он себя не переоценивал.

Высшая ценность Дубовца состояла в том, что его никто не переоценивал.

– Вот и я опять пригодился, – не без горькой насмешки над самим собой беззвучно сказал Гавличек. А затем ему припомнилось, как этот Дубовец сумел стать живой легендой ещё при жизни курсантом. Брали однажды серьёзную банду с поличным. Тогда его, необстрелянного, вместе с другими такими же поставили для подстраховки во внешнюю цепь окружения.

Ночь была особенно черна из-за того, что дождевые тучи не пропускали скудный свет и без того тёмного неба. Из крон невидимых деревьев раздавалось мерзкое, возмущённое карканье таких же невидимых ворон. Им тоже очень не нравилась погода. Сырой ветер противно холодил лицо скучающего молодого человека, отчего ему хотелось убежать в гости к бабушке в её тёплый и всегда гостеприимный дом.

Потом в стороне послышались выстрелы, недовольные крики, и спустя минуту из темноты прямо на Дубовца вынырнул здоровенный пыхтящий дядя с большим чемоданом, который тащить было явно нелегко.

Растерявшийся курсант двинулся навстречу незнакомцу и робко спросил:

– А что это у вас в чемодане?

– Кефир! – огрызнулся детина и попёрся дальше вместе со своим скарбом. Мрак поглотил его.

Подъехали к огромному светлому зданию устаревшей архитектуры. Всюду колонны и аллегорические фигуры, непонятно что изображающие. Когда-то здесь был институт самых благородных девиц. Оттого все классические тела изваяний там, где требовалось, были старательно задрапированы. Это давало больше возможностей воображению. А ещё освежили потемневший мрамор статуй белой масляной краской. Это лишило лилейные плечи неведомых богинь последних следов эротики, зато самим богиням придало воистину голубиную кротость и даже некий дешёвый шик.

Теперь в этих мирных стенах вместо субтильных и очень благовоспитанных девушек, из которых должны были вылупиться образцовые матери благополучных семейств, обретались бесчисленные пухленькие чиновники с обвислыми щеками. Здесь, в тиши уютных апартаментов, им надлежало составлять мудрые и полезные наставления суровым, тренированным мужчинам, способным достойно противостоять натиску любых стихий во всём их угрожающем буйстве и великолепии.

– Дорогой учитель! – громогласно прокричал министр заранее заготовленное приветствие, со всей силой нерастраченных эмоций сгрёб ненаглядного гостя в охапку и даже попытался поцеловать в щеку, но Гавличек сумел увернуться от мокрых губ. И правильно сделал, потому что его носовой платок остался дома.

Потом обрадованный ученик несколько раз дружелюбно хлопнул своего учителя по спине, давая тем понять, что тот может чувствовать себя в этом высоком кабинете совершенно запросто.

Промчавшиеся лета, возможно, сделали Дубовца немного умней и внутренне значительней. Но его внешность, и в молодости не слишком выигрышную, невеликодушное время совсем не пощадило. Вместо благородной сократовской лысины, убедительно украшающей знаменитых академиков, преуспевшему министру досталась всего лишь жалкая плешь. А морщины, коим по замыслу природы полагалось служить свидетельством долгих возвышенных раздумий над судьбами человечества, разбежались по его широкому, но очень уж невыразительному лицу настолько прихотливым чертежом, что разобраться в нём не было ни малейшей возможности.

Изъяны облика не помешали Дубовцу убедительно продемонстрировать величайшую радость от встречи после затянувшейся разлуки.

– Давно, ох давно мы не виделись, – продолжал констатировать очевидное бывший питомец, снова и снова обнимая дорогого гостя, явно не имея сил от него оторваться.

– Не по моей вине, – хотел с достоинством сказать сильно отставший в своём житейском и социальном развитии детектив, но всё же у него хватило ума сокрушённо вздохнуть и тихо согласиться, что, действительно, давно, одновременно показывая всем видом, что отсутствие желанных встреч переносилось им хотя и с величайшей скорбью, но зато с похвальной покорностью требованиям субординации.

– Может коньячку примем, а? – предложил великодушный хозяин.

Пошлей этой фразы не сыскать, но лучшего начала для содержательного разговора никто ещё не придумал.

Вот и Гавличек, увидев явление ещё непочатой бутылки, содержащей вдохновляющую жидкость (а как ещё можно назвать старый грузинский коньяк?), сразу догадался, что общение со старым другом будет серьёзным и долгим. Быстренько рассудив, что нет смысла менять правила уже начавшейся игры, сообразительный детектив радостно потёр руки и воскликнул (в той же тональности):

– Охотно! С лимончиком!

Разговор и впрямь получился долгим, и одной бутылки для него не хватило. Пришлось из сейфа достать следующую. Хорошо, что министр был предусмотрителен и запаслив!

Гавличек внимательно слушал Дубовца – по крайней мере, таким выглядел, – и когда тот в пятый раз уже заплетающимся языком открыл ему великую государственную тайну, сказал:

– Всё ясно.

– Чудесно. С этой минуты ты снова на службе, и я назначаю тебя старшим. Все тебя, запоминай, все теперь будут слушаться. Кроме меня, конечно. И кроме Него, – министр показал глазами вверх. – Начальник криминальной полиции и все его люди с этого дня – я уже приказал – в полном твоём распоряжении. Только никому про случившееся ни гу-гу.

– Ни звука, – пообещал Гавличек, взирая на большого человека самыми честными глазами. Его немало позабавило тыканье бывшего ученичка. Что ж, иной раз приходится быть снисходительным, хоть и нелегко это. Стоит жить слепым, глухим и немым, только не жить рядом с властной, сильной и радостной чернью, вспомнил он (совсем некстати) чьи-то слова.

Хотя знаменитый в прошлом сыщик и дал понять всесильному министру, что ему всё понятно, на самом деле ничего ему понятно не было, но к такому натуральному состоянию полного неведения прославленный детектив за долгие годы службы успел целиком привыкнуть, как к неизбежному спутнику своей неординарной профессии.

– Так что будем делать? – с надеждой спросил вышедший в верха способный ученик.

– Сначала будем думать, а потом действовать, – пояснил никуда не вышедший бывший учитель. Ведь нужно же было как-то потянуть время, пока что-нибудь само собой не прояснится. Лучше этого безупречного приёма наука пока ещё ничего предложить не сумела.

Дубовец без удовольствия подумал, что сам он не знает о чём думать, а тем более как действовать, но открывать такие мысли, недостойные его высокого положения, не стал, а, наоборот, уверенно произнёс:

– Я тоже так считаю.

Гавличек одобрительно кивнул головой.

Великое искусство разговора состоит в том, чтобы уметь красноречиво молчать, но уж если придётся говорить, то суметь сказать много и одновременно не сказать ничего, что наложило бы на говорившего хоть какие-нибудь обязательства, и при этом не упустить ничего такого, что очень понравится другой стороне, имеющей надежды найти в словах первой стороны полное подтверждение справедливости своих неутолённых желаний и верности собственных ещё не созревших мыслей.

Помолчав несколько минут, что показывало полное уважение к последним словам министра, заслуживающим исключительно глубокого осмысления, Гавличек, исходя из собственных представлений об умственных способностях собеседника, полувопросительно сказал:

– Вы, конечно, считаете, что начать следует с осмотра места происшествия.

Нам неизвестно, оценил ли проницательный начальник в должной мере бесконечную деликатность отставного детектива, но будем надеяться, что тактичность учителя пришлась по душе ученику.

– Именно это я имел в виду!

– Здесь свежий взгляд, особенно ваш, будет совсем не лишним, – скромно высказался Гавличек, спрятав яд насмешки настолько глубоко, что и сам его почти не заметил.

«Во, соображает!» – про себя восхитился Дубовец, воспалённый замечательным продуктом закавказских лоз, а вслух важно сказал:

– Разумеется!

Вдвоём стали осматривать кабинет Его Величества, а самого короля попросили на время выйти, чтобы не путался под потерявшими твёрдость ногами умелых сыщиков и не мешал их профессиональной деятельности своими ненужными советами.

Висевшие на стенах портреты венценосных бабушек и дедушек надолго привлекли внимание приметливого детектива. Он и так и этак рассматривал их: с прищуром и без. Словно, вглядываясь в потускневшие холсты, вопрошал людей, давно покинувших этот мир, не было ли их участия в последнем похищении, а если не было, то, может быть, заметили нечто необычное.

Дубовец тем временем настойчиво рылся в ящиках письменного стола. Не потому что надеялся сыскать там корону, а всего лишь из праздного любопытства – а что там хранит глава государства? Добыча оказалась небогатой: два прошлогодних календарика, плохо пишущая авторучка, пригласительный билет на свадьбу принца Фелипе, старые подтяжки, заграничный орден, коробка с оловянными солдатиками, логарифмическая линейка в красном футляре, театральный бинокль, две колоды карт, четырнадцать скрепок для бумаг, журнал с фотографиями недостаточно одетых красавиц, роман Чарльза Диккенса с оторванным началом (из-за этого название книги установить не представлялось возможным, но стиль автора угадывался без труда).

Заскучавший король просунул голову в дверь и спросил Дубовца:

– Расскажите мне, как вы намерены раскрыть это ужасное преступление.

Дубовец покраснел и с надеждой взглянул на Гавличека.

– Я вам сейчас всё объясню, – сказал детектив. – Существует несколько способов раскрытия преступлений. Каждый имеет свои достоинства и, увы, свои недостатки. Не будь недостатков, хватило бы и одного способа на все случаи жизни. А так иной раз приходится комбинировать.

– К какому же способу намерены прибегнуть вы? – поинтересовался Вышеслав.

– Это будет зависеть от обстоятельств. Вполне возможно, что в этом деле мы прибегнем к индуктивному методу, когда цельная картина преступления понемногу сформируется как обобщение мелких частностей. Именно так мы расследовали крупнейшее хищение импортной мебели со склада в Зелёных Горках. И всё получилось просто замечательно.

Но может так случиться, что в другом случае более плодотворным окажется дедуктивный метод, когда, представив себе для начала общую картину во всей её полноте, мы от неё перейдём к частностям. Как раз таким способом мы раскрыли памятное ограбление банка на Заречной улице. Оба эти метода хорошо известны всем интеллектуалам.

«Никак не могу понять, в чём между ними разница», – подумал король.

– Конечно, конечно, они мне хорошо известны, – поспешно сказал король и прикрыл дверь.

Потом сыщики обшарили пол и нашли утерянную министром пуговицу, а с ней несколько закатившихся монеток и античную золотую заколку для волос. Очень красивую, с большим вкусом сделанную (русалка верхом на дельфине). Снова пригласили короля и показали ему находку. Но тот сделал вид, что не проявил интереса, и сказал, что, скорее всего, заколка принадлежит одной из служанок, заходивших вытереть пыль.

– А что – у вас служанки в антикварном золоте ходят? – удивился простодушный Гавличек.

Вышеслав насупился и попробовал спрятать находку в карман, сказав, что просит по пустякам к нему не обращаться. Но следователь остановил его.

– Извините, Ваше Величество, – вежливо, но твёрдо сказал он, отбирая драгоценность. – Эта вещица может оказаться ценнейшей уликой, способной вывести нас на правильное направление поисков.

Королю оставалось только покориться. Но он не удержался и съязвил:

– А как же индукция и дедукция? Я начинаю подозревать, что без обо всём говорящих улик и абсолютно всё объясняющих вещественных доказательств ваши всепобеждающие методы, о которых вы мне рассказывали, наверное, совершенно бесполезны.

– Совершенно верно, – радостно откликнулся детектив. – Нам преступление без улик и тому подобного – всё равно, что астрологу небо без звёзд.

– И какие же улики вы больше всего цените? – спросил Вышеслав, проявляя снисходительный интерес к далеко не царскому занятию сыска.

– Я вам сейчас всё расскажу, – обрадовался Гавличек, давно не имевший случая показать во всём блеске свой непревзойдённый класс. – Многие думают, что самое главное для следствия – это папиллярные линии пальцев, пятна крови, пряди волос, пахнущие порохом гильзы на ковре, следы на снегу или глине и прочая мишура. Пустяки всё это. Посмотрите сами, сколько здесь волос на полу насыпано. Вот, глядите, я поднимаю длинный волос, явно принадлежавший блондинке. Чей он?

– Я не знаю, – ответил король, заливаясь необъяснимой краской смущения (королева-то была жгучей брюнеткой).

– И я не знаю, – успокоил его детектив первой категории. – Если я стану возиться с каждым волоском – смотрите, сколько их здесь, и здесь ещё, – я и через сто лет не разгребусь. Улики должны быть такими, чтобы сразу было видно, что к чему. Помню, когда расследовали безнадёжное дело по поводу ужасной расправы над молодой княгиней Шахназаровой, что послужило главной уликой? Пуговица, сударь! Самая обыкновенная пуговица от мундира. Как только она мне попалась, я тут же её – хвать и прямиком в офицерское собрание. Там все толкутся, и уже многие выпивши. Я тоже потолкался – хожу и присматриваюсь. Вижу – красавец-ротмистр у стойки стоит и уже заметно набрался. Есть на что посмотреть: голова – под люстру, плечи – Геркулес позавидует. Одним словом – орёл! А на груди этой птички ровно одной пуговички не хватает, точь-в-точь, как у вас сегодня, господин министр. Я подхожу к нему небрежно, берусь за другую пуговку и – чик её ножичком.

– Полюбуйся, милейший, – говорю я этому непревзойдённому герою. – Не кажется ли тебе, что они в чём-то схожи? – И предъявляю ему обе пуговицы. А они – одинаковые!

Видели бы вы, как смутился бедняга, как что-то бессмысленное лопотал в своё оправдание. Ничто ему, разумеется, не помогло, хотя потом он и уверял на суде, что был в тот роковой вечер сильно пьян и оттого совершенно ничего не помнит.

– Действительно, странная история, – отреагировал король на интереснейший рассказ великого сыщика.

– Но это ещё не всё, – поторопился порадовать его Гавличек. – Я вам сейчас расскажу про другой случай, где важнейшей уликой послужила обыкновеннейшая куртка. Такие у нас на базаре тридцать талеров стоят. А если поторговаться, то и за двадцать пять отдадут. Так вот…

– Помилуйте, – сказал король.

– Нет, вы только послушайте. Завёлся тут у нас медвежатник высшей категории. Сейф за сейфом обчищает, а следов – никаких. Бизнесмены – рыдают, банкиры – обеспокоены. И все костерят нашего брата, хотя мы трудимся во всём поте лица своего. Долго ничего не получалось, но потом мы всё-таки его взяли. В тот месяц погода в наших краях стояла на редкость жаркая. Даже ночь не приносила желанной прохлады. И этот поразительный мастер, ковыряясь в сверхпрочном шведском сейфе, по всей видимости, жутко вспотел. Вот он и снял куртку, чтобы тело освежить. Сейф он, разумеется, открыл, денежки вынул и гордо удалился, а вот куртку свою позабыл. А в кармане – открытка от какой-то влюблённой в него Агнешки, и адрес на ней написан. Так что утром мы этого молодца прихватили. Помню, он сильно удивлялся, как мы сумели так быстро найти его. Вот что значит – настоящая улика: собственная куртка преступника, а не какие-то там неизвестные волосы.

Вышеслав потряс во все стороны головой, скороговоркой сказал, что тоже не прочь освежиться и поспешно выскочил за дверь.

Поиски короны продолжились без него.

На всякий случай сняли с потолка люстру, сорвали обои и паркет да ещё безжалостно вспороли обивку кресел и дивана. Однако и там короны не сыскалось. Старательный Дубовец по подсказке Гавличека даже в камин забрался, но только зря вымазался. В примыкавшем к кабинету туалете тоже ничего существенного не нашлось, кроме ведра, швабры и огромнейшего количества пакетов недорогих бумажных салфеток. Последняя несуразность могла кого угодно заставить задуматься и даже стать основой новой версии преступления, но Гавличек был стреляный воробей и по ложному следу идти не стал.

После того как в кабинете не осталось ни одной неповреждённой, следовательно не осмотренной, вещи, детектив удовлетворённо хмыкнул и сказал, что теперь самое время пойти другим путём и сделать главную ставку на человеческий фактор.

– Это как? – спросил генерал, испачканный, утомлённый и озабоченный.

– Qui prodest? – ответил Гавличек, демонстрируя отменное знание латыни, а вместе с ней и юриспруденции.

Посмотрев на вспучившиеся глаза своего питомца, сыщик сжалился и пояснил:

– Надо подумать, кому всё это было выгодно.

– И впрямь, – оживившийся министр уловил брошенную мысль на лету с изяществом безнадзорного пса, радостно хватающего косточку, – кому это выгодно? И главное – зачем?

Как видите, член кабинета умел развивать очевидные мысли в единственно верном направлении. А ведь претензии на глубокое понимание прописных истин не каждому даны.

– Давайте сядем и хорошенько подумаем, кому и зачем могла понадобиться королевская корона, – вот какое предложение сделал детектив.

Согласитесь, в данный момент это было наилучшим вариантом ввиду отсутствия других предложений.

Сели и подумали.

Новые мысли не пришли.

– Тогда на сегодня достаточно, – сказал Гавличек, заметивший, что в данный момент у министра сохранилось лишь одно желание: забыться в здоровом и продолжительном сне.

– Правильно, утро вечера мудренее, – поддержал его высокопоставленный напарник, снова явив тем самым неограниченное знание народной мудрости.