Текст книги "Улица моего детства (сборник)"

Человек движения

В Политехе я выбрал специальность, как мне показалось наиболее близкую к журналистике – полиграфию. Студенческие годы у всех замечательные. И мои не были исключением. Первая любовь, дружеские попойки, стройотряды, спортивные соревнования, практика в Питере. Было все и много. На четвертом курсе я поступил по конкурсу в народный театр и даже успел съездить на гастроли на тюменский Север – всероссийскую комсомольскую стройку.

Тогда, в начале восьмидесятых, это был край настоящих суровых мужчин, где рабочая столовая с угрюмыми персонажами, готовыми в любой момент учинить разборку с обидчиком, представлялась мне джеклондоновским салуном на Аляске. Один водитель мощного КрАЗа, который однажды подвозил меня, признался, что когда здесь пурга, то он – взрослый мужик, до слез боится заблудиться, потому что это неминуемая смерть. Это еще больше укрепило мои ощущения, что на Север приезжают только настоящие мужики, которые не боятся смертоносной пурги.

Для нас же – артистов, Север был сплошной романтикой, которая навевалась поэтичными названиями речек и поселков – Еваяха, Лабытнанги, Пытьях, Харп. Мы привезли два спектакля, их и показывали в разных городах и поселках. Было весело и беззаботно. Секретари райкомов и горкомов комсомола, а попали мы на Север тоже по комсомольской путевке, помогали нашей труппе приобретать дефицитное спиртное. Хотя и без него нам было интересно. Там я разучил три мелодии на флейте, после чего меня стали называть Панк с флейтой (прическа у меня была в ту пору с панковскими заморочками). В трупе нашего театра были замечательные и талантливые ребята. Они запойно читали книги, включая самиздат, а некоторые даже пробовали писать сами. Здесь я узнал и полюбил театральное искусство.

Из института по распределению я уехал в Тулу. Там на обойной фабрике началась моя трудовая деятельность. Тульский говор я помню до сих пор. «Без двАдцати», «ехай», «тормозок», плюс фрикативное «г» и московское аканье было просто замечательным коктейлем.

Природа в Туле мне тоже очень понравилась. На некоторое время нас – молодых специалистов поселили в коттедже для гостей фабрики, который находился рядом с Ясной поляной. В речке Воронка, которая осенью становилась прозрачной до такой степени, что было видно, как за блесной идет щука или окунь, я часто рыбачил и наслаждался окружающей красотой. Вот так же осенью, когда я бродил вдоль речки со спиннингом, моросил дождь, и вдруг на другом берегу показалась фигура мужчины в плаще. Вокруг него, очумев от счастья, челночил ирландский сеттер. Ни покрой его плаща, ни окружающий пейзаж никак не говорили о его принадлежности именно к данному времени. Эта картина запомнилась мне, как эпизод вне эпох и дат. Мне тогда показалось, что все именно так было и будет всегда, и во время Льва Николаевича Толстого, и при мне в восьмидесятые прошлого века, и сейчас в двадцать первом веке.

На обойной фабрике у меня был стремительный рост карьеры, через каждые полгода я двигался по служебной лестнице вверх. Там я даже успел в первый раз жениться. Но мне не хватало сибирских степных просторов и моих друзей, оставшихся в Омске. Через два года я вернулся в свою любимую Сибирь.

В Омске я пришел в свой любимый театр. Сменил пару предприятий – работал зам начальника цеха, потом просто конструктором и однажды… вдруг получил повестку из военкомата. В институте у нас была военная кафедра, поэтому вместе с дипломом мы получали квалификацию командира танкового взвода. В конце восьмидесятых нас «пиджаков-двухгодичников» стали призывать на срочную службу. Когда я пришел на собеседование в областной военкомат, за столом сидел облвоенком, начальник политуправления и еще какой-то офицер.

– Ну, что, сынок, – по-отечески бодро спросил меня областной комиссар. – Хочешь служить на острие стрелы лагеря социализма?

– Нет, – ответил я твердо.

– Почему, – посуровел полковник, он явно не ожидал такого ответа, ведь призывали нас ни куда-нибудь, а в части расквартированные в ГДР.

– Я собираюсь поступать в литературный институт имени Горького. – В то время у меня уже были литературные опыты. Я писал рассказы, брался даже за повесть.

– Так-так-так, – заерзал приободрившийся политрук. – И на какое отделение?

– На прозу, – ответил я.

– Ну, – обрадовано встрепенулся облвоенком, – писатели нашей армии тоже нужны! – И я поехал служить на острие стрелы лагеря социализма – в Группу советских войск в Германии… о чем в будущем не пожалел ни разу.

Служба в Армии это вообще отдельная история. Там я научился, несмотря на свой далеко немаленький рост, бегать внутри танка. Там вообще было много приключений…

Была любовь к немке Беттине Хофманн, против которой активно возражал особист моего полка. Вспоминаю удивительные по бестолковости и несогласованности дивизионные учения, проходившие под пристальным оком полководцев из генштаба. Иногда маячат в памяти тяготы и лишения воинской службы, когда дизентерия косила бойцов целыми ротами.

Помню солдатские самострелы из-за несчастной любви или измены невесты, когда военврачи падали в обморок, и только девушки фельдшеры пытались спасти воина, складывая развороченные внутренности обратно в живот.

Мне сейчас смешно вспоминать драки с немцами и югославами в местных гаштетах. Зато часто всплывают в памяти сказочные горы Тюрингии, студенческий Ваймар, эклектичный Лейпциг, фридриховский беззаботный Сан-суси в Потсдаме, средневековый центр Галле и уютный Дрезден. Одним словом, было много интересного, опасного, веселого и полезного, о чем приятно вспомнить, и рассказывать об этом я могу очень долго. Еще в армии мне удавалось много читать.

Это просто праздник какой-то!

С острия стрелы социализма я вернулся в другую страну. Уже были объявлены перестройка и «новое мЫшление». Спустя полгода по конкурсу меня приняли корреспондентом на омское телевидение. Этот период можно описать просто: утром мне хотелось идти на студию, а вечером я уже размышлял, что я буду делать на работе завтра. Мне всегда везло на интересных и творческих людей. Мы делали наши программы весело и легко, придумывали новые передачи, и нам все удавалось. Конечно нас тоже лихорадило вместе со всей страной, мы так же как и все не получали месяцами зарплату, но это не было главным, главным было творчество.

На телевидении я познакомился с замечательным режиссером Александром Коваленко, который стал моим другом. По первому образованию он был врач-терапевт, но в пору нашего знакомства уже работал на телевидении и учился в питерском ЛГИТМИКе. Он бредил большим кино. И мы начали снимать его курсовые работы. Он говорил: «Дай мне идею, и я ее разверну так, что зрители позабудут обо всем на свете». Так появился фильм об экологии «Ноев ковчег», который что-то там выиграл на каком-то конкурсе. Я в нашем тандеме выступал в качестве сценариста. Потом мы создали программу «От А до Я». В ней снимались актеры любительских театров или вообще непрофессионалы. Мы придумывали оригинальный вид бизнеса, дальше я в кадре задавал вопросы, а герой, импровизируя на ходу, на них отвечал. Получалось очень достоверно, ведь каждый актер по ходу придумывал, свои оригинальные идеи развития бизнеса. Так большой резонанс среди горожан вызвал сюжет про кроличий остров, когда герой решил взять в аренду остров на Иртыше и, запустив туда весной кроликов, осенью собрать урожай мяса и шкурок. Омичи выступили против такого предпринимательства, так как, по их мнению, кролики загадят реку. Другой сюжет рассказывал о мужике (снимался водитель редакционной машины), который на свалке собирает перегоревшие лампочки, дома сплавляет, извлеченные из них, вольфрамовые нити и продает Японии. Мне рассказывал мой товарищ, что в курилке на его заводе, мужики чуть не подрались, когда спорили можно ли в домашних условиях расплавить вольфрам. Нам за эту передачу выписали премию, а через три месяца на АТВ вышел аналогичный сюжет, про крокодиловую ферму в Подмосковье.

Замечательные идеи летают вокруг нас, и кому-то удается их ловить первыми, а кому-то даже одновременно. У меня в жизни так часто бывает – придумал классную штуку, пока сам вошкался, глядь, а ее уже воплотил кто-то другой.

Нашу передачу «В четверг и больше никогда» до сих пор помнят многие омичи. Особенно лотерею «Шанс». Суть ее была проста. В самом начале программы мы задавали первый вопрос. Телезрители звонили нам и те, кто отвечал правильно, попадали в заветный номер в числе 36-ти участников розыгрыша. Потом в программе звучал второй вопрос. Когда участники становились известны, а каждый из них дозвонившись, получал порядковый номер, мы в прямом эфире запускали рулетку, шарик которой и указывал победителя. Пока шел фильм, наша машина привозила счастливчиков в студию и мы в прямом эфире вручали призы. Призы были хорошие. У нас можно было выиграть холодильник, ковер или мебельную стенку. Город сходил с ума, АТС не справлялась с таким количеством звонков. Но главное, за все время нашей лотереи, а она существовала более двух лет, призы всегда доставались тем, кому они были нужнее всего.

Вот случай. Одна победительница разрыдалась у нас в прямом эфире. Уже за кадром она рассказала, что ее сократили на заводе, ушел муж, а у детей – мальчика и девочки подряд дни рождения и ей нечего им подарить, даже торт купить не на что. И именно она выиграла большого плюшевого медведя и магнитолу. Чудеса в жизни случаются.

Потом нас вынудили уйти, потому что мы не нравились губернатору (смешные времена). Но нашелся инвестор, который дал денег, и мы создали новую телерадиокомпанию. Набрали молодых талантливых ребят после университета, и они со свойственной молодости самоуверенностью быстро стали популярными и сделали популярным наш телеканал. У нас были лучшие новости, у нас была интересная утренняя программа, у нас в эфире шили штаны-янычары, готовили блюда, раскручивали омских певцов. Именно к нам перед концертом на интервью в прямой эфир пришли легендарные Uriah Heep.

Исследование профессии

Когда все на телеканале уже шло по построенным нами рельсам, я загрустил. Была еще газетная журналистика, которая кардинально отличается от телевизионной. Мои знакомые журналисты, за плечами которых были журфаки МГУ и УрГУ, любили говорить, что настоящая журналистика бывает только в газете, где у тебя появляется свой стиль письма, по которому тебя узнает читатель. Это сложнее и ценнее, чем телевизионная звездность… Я ушел в газету.

Когда недавно я посмотрел, на свои статьи того периода, мне стало стыдно. Неужели я так писал. Коряво и беспомощно. Но время шло, я попал в омскую редакцию газеты «КоммерсантЪ» с ее жестким форматом, что тоже помогло лучше узнать профессию. Были другие издания и разные должности. Сейчас, когда газетам уже посвящено более двух десятков лет моей жизни, хочется верить, что стиль у меня появился. Читатели, во всяком случае, узнают.

Однажды, высмотрев объявление о наборе в школу тренеров региональных СМИ в «Интерньюс», проводимой по программе ТАСИС Евросоюза, я решил попробовать и это. Прошел конкурсный отбор и попал в заветное число счастливчиков. В школе было много интересного, да и профессиональные тонкости раскрывались на примере успешных западных изданий, что тоже было полезно. К моему счастью, я не только окончил эту школу, но и попал в число тех, кого «Интерньюс» направлял для проведения тренингов. Так я побывал в Воронеже, Набережных Челнах и Ачинске.

Потом, когда понятие независимые СМИ, стало в нашей жизни изживаться, плюс еще какие-то уже другие – политические мотивы, вынудили «Интерньюс» прекратить свою деятельность, с этим и закончились наши обучающие вояжи.

Крутой сибирский писатель

Писать мне нравилось всегда. Да я и не бросал этого занятия. У меня всегда были различные литературные опыты. Так однажды я написал пьесу «Томагочи». Там рассказывалось об инвалиде, который после смерти матери остался один, и как он старался выживать в этом мире. Друзья посоветовали ее отправить на конкурс в лабораторию современной драматургии, которая проходит в омском театре драмы. Там пьеса стала дипломанткой. Ею заинтересовались мастера, которые проводили лабораторию. Это были Леонид Жуховицкий и Владимир Гуркин. Они дали мне много дельных творческих советов.

Потом писал рассказы в стол. Пожалуй, здесь надо заметить, что пишу я быстро, но подготовительный период у меня бывает очень длительным. Именно в это время, я мужественно борюсь с ленью, убеждая себя, что пишу в голове. Быть может, отчасти это и так. Но лень тоже очень весомый аргумент.

Однажды, когда я победил свою лень, я написал вторую пьесу – «Четвертый тупик Олега Кошевого». Это история о мужике, который через двадцать лет возвращается в родной город и узнает, что у него на малой родине успели вырасти два сына. Причем рождены они были разными женщинами, которых он когда-то любил. Пьеса тоже прошла читку в лаборатории современной драматургии. Я ее отправил в Северный драматический театр им. Михаила Ульянова. Она понравилась худруку, он сам ее и поставил.

Мой товарищ отослал пьесу своему другу в Псков в местный драмтеатр, и она там тоже глянулась. Теперь ее играют еще и в Пскове. Говорят, зрителям нравится.

Уверовав в волшебство электронной почты, я стал участвовать в различных литературных конкурсах. Мои рассказы зачастую входят в шорт-листы. А в литературном конкурсе на приз О Генри «Дары волхвов», его проводят в Нью-Йорке, мой рассказ даже занимал второе место. Еще были какие-то призы читательских симпатий. Из более-менее крупного удалось написать ироничную повесть-анекдот об Афанасии Никитине. Начинал писать, как сценарий для мультфильма, но потом получилась ироничная проза. Жанр я определил, как литературно-историческая пурга «Афоня или шоп-тур тверского купца Никитина». В повести всего навалом, и героев сказок, и исторических персонажей, и прочих наблюдений.

Сценарии мне доводилось писать тоже. Синопсисы, тизеры на различные конкурсы я отправляю регулярно. Но до написания самого сценария дело дошло только с докудрамой «След», этот сериал демонстрировался на «Первом канале». Там редактором работал мой друг, ему и я предложил свои услуги сценариста. Сериал оказался с жестким форматом. Я написал несколько заявок, но принята была одна.

Написание сценария превратилось у меня в долгую и мучительную песню. Я писал синопсис и отправлял его в Москву, получал с замечаниями обратно, исправлял и снова отправлял. Та же самая переписка была и с эпизодником, потом с диалогами (хотя что-что, а диалоги мне удаются очень хорошо, как я сам считаю). Выстраивая развитие сюжета, я вырезал из сценария эпизоды и раскладывал их на полу. Сначала в одном порядке, потом в другом, так я пытался закручивать интригу и подогревать интерес зрителя. В результате общих с редактором и шеф-редактором усилий, я победил, и моя серия под названием «Умягчение злых сердец» была снята и показана на «Первом канале».

Потом оказалось, что лента получилась довольно удачной, и ее выдвинули на соискание премии ТЭФИ. Премию «Умягчение злых сердец» не получила, но сам факт потешил мое самолюбие и стал вознаграждением за муки творчества.

Творческая профессия

Статья в газету не писалась… Очень интересная статья должна была быть, про хор пенсионеров при жэке. Тему подобрали в областном министерстве труда и соцразвития. Короче, по-старому – в собесе. Но задание есть задание, плюс желание редактора увидеть задорный рассказ о досуге людей, вышедших на пенсию. Маялся я два дня. Никакого результата – нету ни задора, ни желания, да и в хор в этот, похоже, сгоняли пенсов под угрозой отключения воды.

Когда я попался на глаза редактору, она поинтересовалась судьбой материала. Я заскулил, что не пишется. Марина, так звали редактора, была хорошим редактором, поэтому сразу посоветовала: «Иди сегодня выпей, завтра на больную голову все пойдет как по маслу».

Здесь надо заметить, что редактор Марина лояльно относилась к традиционному журналистскому пьянству и придерживалась либеральных взглядов на алкоголь. Она даже не запрещала пить в редакционных кабинетах. Однако был у нее и свой закон: бухать можно только после обеда. Закон этот носил непреложный характер, и тем, кто его нарушал, грозило лишение премии, поэтому он и исполнялся четко всем нашим коллективом, где мужиков было большинство и все пьющие.

Решила она так, как мудрая женщина, совершенно правильно. Ведь если решили выпить, то все равно нажрутся. Хуже, если выпьют где-нибудь на стороне, да еще и в вытрезвитель попадут или драку устроят. А тут пусть пьют под присмотром. Опять же всегда можно зайти и скомандовать, чтобы расходились по домам. А пьяный человек – он ведь послушный, как солдат-первогодок, а если к нему с любовью и заботой, то просто ангел. Команда редактором дана – надо исполнять. Командир дурного не прикажет.

Поэтому, получив еще и прямое указание редактора, я сразу отправился к своему непосредственному начальнику Вове. Вова никогда не отказывался составить компанию, но вместе с этим и обязанности редактора выпуска тоже никогда не забывал.

Сбор денег на водку и закуску увеличил нашу компанию еще на трех персонажей – Сашу и Женю из отдела криминальной хроники и Коляна, зама главного редактора. Пить решили у последнего: у него был большой кабинет с диваном, двумя креслами, в самом конце коридора рядом с туалетом, что исключало пьяные шатания по редакции.

Надо заметить, что пить просто так у нас в ту пору было не принято. Нет, конечно, можно было распить бутылку водки как бы между делом, не отрываясь от верстака – то есть стола с рукописью, но это был рабочий процесс. А когда пьянка готовилась основательно, с покупкой двух банок рыбных консервов, буханки хлеба, газировки и даже куска зельца, то тут к поглощению все относились творчески.

После того как все принесенное выкладывалось на стол и мелко рубилось, наливались первые рюмки. Под тост «ну, давайте!» опрокидывались внутрь, и посуда наполнялась вновь. Под «нудавайте» исчезала первая бутылка. Вторая уже смаковалась, и начинались общие разговоры о нашей многотрудной профессии и политике. Когда водка заканчивалась и во второй бутылке, то уже шел перекрестный разговор, причем каждый норовил выбрать себе собеседника, сидящего как можно дальше, чтобы перекричать всех остальных. О том, чтобы пересесть поближе, речь уже не шла. Всех всё устраивало.

Редакционная пьянка – это особое действо. Оно явно эфирного свойства. Стоило только начать выпивать, как по всему городу газетный народ странным образом начинал чувствовать особое томление и устремлялся на поиски его причины. И что характерно, эти искания неизменно приводили мытаря в ту редакцию, где уже решался вопрос, у кого занять денег на новую партию выпивки.

Так произошло и в этот раз. Буквально через час в кабинете Коляна уже колготилось, разговаривало и пило человек десять. Появился Саня (известный мастер задавать умные вопросы любому ньюсмейкеру) и заполнил пространство кабинета своим баритоном. На подходе был Гарик. Однажды он начал писать на экономические темы, да так удачно, что стал не менее удачно играть на бирже. Гарик производил своим смехом немыслимое количество децибел, а смеялся он во время потребления водки чуть ли не постоянно, от этого его свойства пить с ним втихаря было совершенно бесполезным занятием.

На запах прибрел редакционный художник Вова, личность загадочная и много пьющая. Да и не мудрено, что он заглянул, ведь его кильдым—мастерская – находился через стену от кабинета Коляна. Кроме этого, периодически забегал отсек (ответственный секретарь) Витя и, тяпнув маленькую, бежал дальше верстать и вычитывать. В конце концов, материализовался еще один загадочный персонаж – Миша.

Миша трудился корреспондентом. Он никогда не сдавал денег на пьянку, но всегда тёрся около пьющих. На первой бутылке его все посылали подальше. На второй через тост наливали по полрюмки. После третьей он уже сидел за общим столом и наверстывал упущенное алкогольное удовольствие. Да с ним и не любили пить. Был он человек, по меньшей мере, странный и мог, пьяный, выйти в окно второго этажа и потом страдать от вывихов и ушибов, или в кабинете покрушить всю мебель, давая волю откуда-то скопившейся в нем агрессии, или выкинуть еще какой-нибудь фортель.

А наше застолье уже докатилось до своего апогея. Это когда уже все темы обсуждены, по ним приняты пьяные выводы и на очереди игра в карты. В карты мы играли тоже задорно (так бы вот писать про хор в жэке). Проигравший, например, должен был отжаться определенное количество раз, или сходить за новым пузырём, сигаретами, закуской, или нашкулять денег на новый виток посиделки. Начиналось это примерно, когда на столе уже появлялась бутылка из второй пятерки.

Кстати, у нас существовала своя шкала – сколько надо взять водки в зависимости от количества активных питков. Если количество глоток три и менее, тогда действует формула «N+1», то есть на одну бутылку больше, чем собутыльников. Если же питков больше трёх, тогда уже вступает в правило формула «N+2». Компания в пять мужиков и более – безоговорочно «N+3». Однако какая бы формула ни использовалась, она распространялась только на начало застолья. Потому что, сколько водки ни бери, всё равно в магазин бежать. Но об этом позже.

Вернемся к нашей посиделке. Когда был израсходован весь запас безобидных заданий проигравшему, а алкоголь уже разбавил нашу кровь наполовину, началось творческое переосмысление алкогольных процессов. Теперь рюмки пились по-гусарски – с локтя или закатывались в рот по щеке по-кавалергардски. Соответствующими стали и наказания для проигравших в карты.

У Коляна в кабинете был маленький склад спортивного инвентаря. Замечу, что многие журналисты в прошлом были неплохими спортсменами. Колян бегал на лыжах по мастеру спорта, Женя – боксер, Вова – гренадер-десятиборец. Плюс все эти спортивные причиндалы пригождались на традиционных спартакиадах журналистов, которые неизменно проводились два раза в год.

Так вот на кону стояло задание – поход в магазин за водкой в боксерских перчатках. Проиграл хозяин кабинета. Погоды стояли уже жаркие – конец мая, что добавляло пикантности всей ситуации. Зрелище, когда собутыльник идет за пузырем в боксерских перчатках, никто не хотел пропустить, поэтому за проигравшим увязались все… кроме Миши. Наверное, у него были свои приоритеты и интересы, например, допить все остатки из рюмок.

Колян шел первым, вся компания за ним. Чтобы попасть в магазин, необходимо было миновать многолюдную остановку пассажирского транспорта. Однако окружающая публика не обращала внимания на чувака в столь странном одеянии. Все началось в магазине.

Охраннику как-то сразу не понравилась решимость Коляна, который стремительно прошествовал к винно-водочному отделу. Поэтому у него появились неотложные дела в подсобке, куда он и засеменил. Колян приставил перчатку к маленькому окошку. Рука внутрь не пролезала. Тогда он сунул туда свою физиономию:

– Девушка, мне нужны бутылка водки и ваша помощь.

Работница алкогольного прилавка много повидала на своем магазинном веку разных посетителей, и удивить ее было практически невозможно.

– Чо надо? – беззлобно спросила она.

– Возьмите деньги, а то у меня рука в окошко не пролазит.

Девица склонилась и только тогда увидела около носа боксерскую перчатку. «Ё-ё-ё», – обмерла она. Но в этот момент перчатка раскрылась, и там заблестели монеты и стали видны мятые купюры.

– Ёкарный бабай! – расхохоталась явно обалдевшая от увиденного продавщица и призывно замахала руками своим коллегам. Так же смеясь, она сгребла деньги и, давясь и прыская, выставила бутылку рядом с окошком отдела, но со своей стороны.

Колян предпринял попытку протиснуть руку второй раз. Вокруг, кроме нашей компании, уже собралась небольшая толпа, с другой стороны прилавка на попытки Николая пялились продавцы. Несмотря на всеобщее веселье, Коля с настойчивостью старателя продолжал свои попытки протиснуть руку внутрь. Кто-то из сердобольных зевак стал советовать распрямить кисть и тогда засовывать ее в амбразуру окошка. Создавалось впечатление, что не только Коляну не приходила в голову мысль, что можно просто попросить продавца выставить бутылку наружу, но и всей толпе зевак. Толпа сообща искала пути решения проблемы, выбирая самые фантастические. Например, заводить руку спиралевидными движениями по правилу буравчика или наискосок, по форме сомкнутой ладони. Что характерно, никто даже не посоветовал просто снять перчатку.

Через некоторое время Коля повернул к нам изумленное пьяное лицо и констатировал: «Ничего не выходит». Мы деланно начали ворчать, что бросать бутылку водки, за которую заплачено, – это не по-советски, и не по-мужицки, и вообще жлобство. Что без пузыря мы его в редакцию просто не пустим. Колян, потеряв всякую надежду мирно разобраться с этой неразрешимой задачей, начал уже замахиваться и метить перчаткой в амбразуру окошка, видно пытаясь прорваться с разбегу. Тогда-то вдоволь повеселившиеся, но уже испугавшиеся решимости покупателя в боксерских перчатках продавщицы милостиво подали ему бутылку вон.

Но и она скоро кончилась. Коля снова проиграл в карты поход за пузырем. Он уже шел на лыжах по редакционному коридору, когда его поймала редактор. После чего и последовала ее непререкаемая команда: «Всем по домам».

Наутро я быстро и без проблем написал заметку о хоре пенсионеров из жэка.