Текст книги "Ещё не вечер. Рассказы. Новеллы. Повести"

Тихий омут77
  Рассказ впервые был опубликован в областной информационной газете «Ваш Шанс». Главный редактор издания Золотоверхова Елена Николаевна.


[Закрыть]
(детективный рассказ)

Сергей Распопов

Игорь Фатхуллин

 
1
 

Егор Петрович Куракин спешил домой. Он шел по селу Забродному торопливой походкой делового человека, хорошо знающего, чего он хочет от жизни в данную минуту. В этот самый миг он мечтал о тарелке горячего борща с салом под рюмочку русской водки, которую он употреблял всегда, когда появлялась возможность. Слава Богу, что такая возможность в последнее время представлялась почти постоянно. Только его верная Клавдия Михайловна, с которой он нажил троих ребят и прожил бок о бок 36 не очень долгих, как ему теперь казалось, лет, знала, что он, участковый Куракин в молодые годы сильно поддавал и был, может быть, по этой причине очень охочим до баб. Из – за этого два раза уходил из семьи к полюбовницам на долгое время.

Одна его бывшая привязанность – Нюшка Шерстнева, сейчас жила обособленно на краю соседнего села Озерецкое в собственном кирпичном доме. Совершенно одна после смерти мужа.

Кстати, в то время, когда он завел с ней известные на всю округу отношения, Нюшка уже восемь лет была вдовой. Муж ее Петр в 35 – летнем возрасте попал в пьяном виде под комбайн. В тот злополучный день взбрело ему в голову завалиться на овсяном поле и заснуть мертвым сном. Иначе не скажешь. Нашел тоже место в уборочную страду…

…Обнаружили его разделанным пополам, ноги в одной стороне, туловище – в другой. Комбайнер Мишка Косолапов клялся, что не заметил Петра. Суд ему поверил и дело обернулось для Мишки совсем пустячным наказанием. Двумя годами условно. Разве, что тогда его сняли с комбайна и поставили возить воду.

Мишку серьезно судить за это никто и не думал. И у Нюрки за смерть мужа к нему никаких претензий. По крайней мере, навсегда освободилась от дурака, а нормального мужика в дом приняла. Это значит, его, Егора Куракина.

А что? Он в этом совхозе «Озерецком», включающем три села: Озерецкое, где жила Нюшка; Забродное, где жил он; и Выселки, не последний человек. На 4200 душ единственный участковый и, причем, толковый. За 30 лет, что здесь прожил, смог заработать авторитет. Сумел за эти годы кое – чего добиться. Сержантские нашивки на плечах, с которыми тут начинал работать, давно сменил на капитанские погоны.

Когда-то давно, он делил маленькую комнатенку в сельсовете с землемером. А теперь, вот уже одиннадцатый год занимает отдельный кабинет.

Покойный директор совхоза Горышин выбил ему однокомнатную квартиру в двухэтажном доме. Это в 71 – м году, когда сюда попросился. У него и вещей, раз и обчелся. Чемодан тряпок, баба и двухлетний пацан. Девки – уже тут народились. Сын стал сейчас большой шишкой в совхозе – директором местной школы – десятилетки, и дочки замужем, обе живут в Москве. Внуки от всех народились, как наедут, тянут деда за седые усы.

Поэтому Егор Петрович и ушел от Нюшки назад в семью. Стыдно стало перед внучатами. Да и сын все ж до директора школы поднялся, нельзя его позорить. А с Нюшкой детей он так и не нажил. Бесплодная она, пустоцвет.

Радовался тогда Куракин, что вовремя в семью вернулся. Сосед Фомич бросил жену с детьми, ушел к другой. А как под себя гадить начал, стал просить детей забрать его назад. Да только те не взяли… После него второй жене гараж со старой машиной достались.

Есть разного рода людишки, всякого цвета дерьмо. Не каждая свинья Куракина здесь привечает. Есть те, что за глаза ему лютую смерть сулят. Так тому и быть…

Егор Куракин не калач и не яблоко, чтобы всякому быть по вкусу. И вообще, не мужицкое это дело подстилаться под каждое «здрасте». Такая жизнь для бабы, может быть, и сносна, а для человека с горячим сердцем и холодным умом не годится. Неприемлема.

 
2
 

«Однако, – подумал Куракин, – мороз нешуточный. 15 градусов есть. Уходя на обед, я забыл поглядеть на термометр». При этой мысли он плотнее закутался в шинель и натянул шапку – ушанку на самые уши. Того и гляди – нос отморозишь или что посерьезнее. На дворе марток – одевай сорок порток!

Ледниковый период, овладел всей территорией России, крепко и надолго. Мартовская симфония любви заглохла сразу после стремительной и обнадеживающей прелюдии. Холода настигли похотливых котов в самый разгар любовных страстей. Погода обмишурила несчастных животных. Котам теперь крепко приходилось подумать, прежде чем отправиться на ночное свидание. Можно запросто примерзнуть к предмету обожания.

На автобусной остановке Куракин встретил спившегося, но гордого бомжа, который пританцовывал от холода и пел: «Ой, мороз, мороз!» Задушевная песня богато сдабривалась удачно вставленными в мелодию нецензурными выражениями.

– Я иду обедать, – сказал Куракин бомжу, – сейчас пять минут второго. – Он постучал пальцем по корпусу часов. – Я понимаю, мороз, зима. Поэтому на твою песню и закрываю глаза. Но через час, когда я буду возвращаться обратно, чтобы тебя тут и в помине не было. Чтоб ты испарился отсюда к двум часам. Понял меня?

– Не волнуйся, начальник, я тебя понял, мне переводчик не нужен. – И тут же попросил, заискивающе глядя в глаза, – может, дашь на 50 грамм? Холод жуть!

Но как было ему отказать.

Участковый достал кошелек и положил ему в грязную ладонь 5 рублей. Впрочем, он был уверен в обратном. Что и час спустя бомж будет на этом месте его дожидаться. Ему нужен ночлег. В «обезьяннике» все же лучше, чем на улице.

Но этот бомж оказался честным. То есть, сдержал слово. Удивительно, но даже бомжи в наше время имеют понятие о чести. Хотя далеко не все они такие послушные.

 
3
 

– Что случилось? – спросил участковый жену, которая встретила его в дверях квартиры. – Почему на тебе лица нет?

– Беда, – только и сумела прошептать женщина.

– Что за беда? – испуганно отшатнулся Егор Петрович. – С девчонками что-нибудь? Плохие вести из Москвы? Что? Дом взорвали? Где? На Садовом Кольце или в Черемушках? Где дочки живут? Или с сыном что приключилось?

– Нет, с детьми, все нормально. Успокойся. Есть новость, и для тебя, Жора, очень неприятная.

– Говори яснее. Не тяни за душу.

– Не знаю с чего и начать. Звонил твой помощник, Сашка Кирсанов. Он тебя разыскивал.

– Мы с ним 20 минут как расстались. Он тоже собирался домой… Так что произошло? Что за спешка? Даже и поесть нельзя?

– Нюшку твою убили! Поленом по голове кто-то ее стукнул. Она уже не первый день лежит холодная. По, меньшей мере, три дня.

– А ты откуда знаешь?

– Сарафанное радио известило. Дух в доме очень тяжелый. Труп ее уже разлагаться начал. Варька Кудехина заприметила, у Нюшки в доме два дня дым из трубы не идет. Думала, та в городе торгашит. А тут, на тебе. Нюшка долго жить приказала.

– Вот это новость! – вздохнул Куракин.

– Я как раз вышла во двор белье повесить, а бабы, возле нашего подъезда толкутся во главе со старой сплетницей, Лукерьей.

«Твой-то, дома?» – спрашивают.

– А должон сейчас подойти, с минуты на минуту.

«Несчатье в поселке, – запричитала Лукерья, размахивая руками. – Но для тебя, Клавушка, эта новость как мед на душу».

– Что ты, – говорю, – Лукьяновна? Из ума на старости выжила?»

А она: «Я-то, в своем полном уме. А новость моя тебя касается, Михайловна. Твоего врага, Нюшку Шерстневу, пришили поленом в ее собственной норе».

– Что, так и сказала «твоего врага?» – растерянно переспросил Куракин.

– Я тебе передаю точные ее слова. Я Нюшку не жалею, – сказала Клавдия, заметив смущение мужа, – но и смерти такой страшной ей не желала. Клянусь, Иисусом… Никому, врагу смерти такой не пожелаю.

– Ты что оправдываешься? Я тебе, и так верю, Клава, – сказал капитан, опустившись на табурет.

– Это мне перед тобой оправдываться надо. За все горькие минуты, что я тебе доставил.

– Таить камень в душе 15 лет, это надо быть железной бабой. С каменным сердцем, пожалуй. Я не из стали слеплена. Что было, то прошло. Быльем поросло. Я на всем этом крест поставила, – заметила женщина.

– Есть-то будешь? – через минуту, – поинтересовалась жена. – Щи горячие стоят на плите. И водочка для тебя приготовлена.

– Но, если по – быстрому, наливай, – сказал Егор Петрович. – А я позвоню Сашке, узнаю подробности дела. Я, вероятно, вернусь сегодня поздно. Мне сухой ужин сваргань на скорую руку. Бутерброды с колбасой или сыром. Я заберу с собой.

– Поедешь на машине?

– Да.

– Может, без рюмки обойдешься? – осторожно спросила жена.

– Эх, старая, – буркнул Куракин, откупоривая бутылку. – Как-нибудь без твоих советов обойдемся… – Так выйдет быстрее, – замахал дед рукой. – Надо осмотреть место происшествия, всюду поспеть… Сколько всякого сброда по селу шляется. Видела? А – а… А я знаю.

Он подошел к телефону.

– Алло, Саша, это я. Что там у тебя приключилось?

– Да, – сказал он через минуту, – об убийстве Шерстневой я знаю. Жена рассказала. Иголку в стоге сена не утаишь. Сельский телеграф оперативно сработал. Что? Обыкновенная бытовуха? Ты уверен? Жена узнала об убийстве всего полчаса назад. Мм.. Если дать тебе волю, то дров наломаешь. Пусть лучше следователь из управы в этом деле разбирается… Я сейчас приеду. Или вот что… Встретимся у дома Шерстневой. Иди сейчас туда и, никого из посторонних в дом не пускай. Чтобы следов, если они есть, не затоптали. Все. Я кладу трубку.

«На первый взгляд, – думал про себя Куракин, наливая вторую чарку, происшествие выглядит как тривиальное дело. Скорее всего, убийство произошло на почве ограбления. Надо во всем этом разобраться. Версии могут быть совершенно разные. Ах, Нюшка, Нюшка, – покачал Куракин головой. – Как же это могло с тобой случиться? Как же ты не убереглась?».

– Я поеду, Клава, – едва поднеся ложку со щами ко рту, сказал он жене. – Время не ждет.

 
4
 

По дороге к месту происшествия, капитан милиции Куракин вспоминал Нюшку. На душе было жутко тоскливо, мощной лавиной обрушились на сердце мужика приливы скорби и негодования.

Ушел Куракин от Анны внезапно, без шума, без драки. Просто тихо сказал: «Я ухожу. Насовсем. Мне перед внуками стыдно. Так надо». И все. Взял чемодан и, прощай, любовь.

Нюшка ему разрыв не простила. Ославила на всю окрестность. «Пьяница. По две бутылки на дню выжирает, лыка не вяжет. На карачках к вечеру в дом ползет!» – потеряв последнего в жизни мужика, в ярости кричала она на всю улицу…

После такого шума капитана Куракина чуть не пнули под зад из органов. Помогла многолетняя безупречная служба в милиции.

Вспоминая эти бурные события, Егор Петрович, никак не мог успокоиться. Сейчас нужна была срочная разрядка, иначе каюк: инфаркт либо инсульт. Проезжая мимо пятачка с маленькими магазинчиками, он не выдержал, притормозил и зашел в стеклянный павильон.

В узком пространстве между ящиками с напитками жались друг к другу несколько покупателей, ожидавших, когда их обслужит медлительная толстая продавщица.

– Валя: мне одну «Салют, златоглавая!» Я тороплюсь. Деньги завезу потом.

Толстая Валя зашевелилась быстрее… Водку Куракину она подала прямо в руки. Он быстро схватил бутылку за горлышко и вышел.

– Всегда так, потом, да потом, – приглушенно произнесла она, – водку берет, а денег не заносит. И ничего не сделаешь. Участковый.

Выйдя из павильона, капитан чуть не столкнулся с круглолицым наголо обритым парнем. Глаза того хищно осматривали три небольших магазинчика, как бы взвешивая, чем здесь можно поживиться… в навороченной «девятке» с литыми блестящими дисками сидели еще четверо таких же лбов, оглушаемых громкими ритмами магнитолы.

– Слушай, ты мне тачку продать не хочешь? – подмигнув быку, спросил участковый.

Тот сделал вид, что не расслышал слов. Закрутил головой, попытался войти в павильон.

Капитан остановил настойчивого крепыша, сурово глядя в его глаза.

– Вижу, что и в самом деле сейчас продашь, если не смоешься отсюда.

Куракин был прав. Предупреждение подействовало. И через две минуты «девятка» скрылась из поселка.

– Что тут у вас? – спросил Куракин, вылезая из красной «Оки».

– Все уже тут, Егор Петрович, – мрачно ответил ему Кирсанов. Только вас ждем, – он указал рукой на криминалистическую лабораторию и на стоящего несколько в стороне старшего следователя Ловчинова. Старого знакомого Куракина по предыдущим «мокрым делам».

– Где вы там задержались, Куракин? – спросил следователь. – Мы уже собирались сами труп осмотреть, да ваш сержант убедил меня вас дождаться.

– Извините, господа! – развел руками капитан. – У меня по дороге спустило колесо, – соврал Куракин, становясь против ветра и сдерживая дыхание, чтобы следователь и другие не учуяли запах спиртного. (полбутылки он уговорил на пустыре за фермой, расстроенный происшествием. Из – за чего задержался на полчаса). – Где тонко, там и рвется. Пришлось срочно менять баллон. Как не спешил, а время потерял. Вот оказия!

– Пешком вышло бы быстрее, – сказал Ловчинов. – Сержант уверял меня, вы живете всего в двадцати минутах ходьбы отсюда.

– Да, совершенно верно. В соседнем селе. За 30 лет в первый раз, поверьте, опаздываю.

– Не будем заострять на этом внимание, – добродушно улыбнулся следователь, – приступим к осмотру дома. Вы эту Шерстневу хорошо знали, Егор Петрович? Что можете сказать?

– Скорее всего убийство Анны произошло на почве ограбления. У нее было, чем поживиться. Она торговала в райцентре тряпками и сигаретами, и имела куш каждый день. Одевалась модно. Не то что все прочие бабки. Носила широкополую шляпу, цветной платок на шее и кожаную куртку, как сорокалетняя представительная дама. Жила одна обособленно от всех. Дом ее, как видите, у самого леса стоит. Чуть дальше – автобусная остановка. У себя в селе на остановке я сегодня шуганул неизвестного бомжа. И в села, уже, забрались подлецы. Еще вам важно знать, – добавил Куракин, – тут рядом находится психбольница.

– Интересно, – сказал Ловчинов. – Нужно съездить в больницу. Может, это дело рук какого-нибудь сбежавшего душевнобольного? Как одна из версий принимается. Что же представляла из себя убитая?

– Пенсионерка 58 лет. До выхода на пенсию работала продавщицей в отделе овощей в поселковом сельмаге. – После этих слов участковый запнулся.

– Что же вы замолчали? Продолжайте, – повернулся к Куракину следователь.

… – Я должен признаться, лучше если вы об этом узнаете от меня. Шерстнева – мне не чужой человек. Я с ней прожил около десяти лет. Правда, это было давно.

– Та-ак. Это уже кое-что. Спасибо, за искренность, – улыбнулся следователь. – Я считаю, Егор Петрович, что ваша давняя близкая связь с Шерстневой к сегодняшнему убийству никакого отношения не имеет.

– Никоим образом. Я просто решил, что в раскрытии этого дела я кровно заинтересован и буду стараться изо всех сил изобличить убийцу.

– Да, я вас понимаю. Что можете еще добавить к характеру потерпевшей?

– Детей у нее не было. Никогда. Есть брат. Инвалид второй группы. Он живет в городе. Старше ее лет на 12. Ему уже исполнилось 70. Она к нему часто ездила, навещала, ухаживала. В квартире убраться, постирать. Жена брата умерла прошлой зимой. А он пьет. И без женских рук совсем может пропасть… О нем у нас тут многие знают. Поэтому и не сразу ее хватились, думали, к нему уехала. Она бывало неделю у него жила, а то и больше.

– Ясно. Больше вам нечего добавить?

– Я считаю так, убийцей Нюры, простите, потерпевшей Шерстневой, мог оказаться любой житель совхоза.

– Хорошо. Мы все, рассказанное вами, примем к сведению, – сухо заметил следователь. – А пока нужно сделать вот что: разыскать того бомжа, что вам попался возле остановки. Еще необходимо проверить причастность брата Шерстневой к этому делу.

– Это можно сделать. Только эта версия ошибочна, – поправил следователя Куракин. – Мишка, брат Шерстневой, ни причем. Он передвигается на костылях. Ему трудно ходить даже по квартире. Что он убийца, маловероятно.

 
5
 

Днем позже дверь в комнату, где с четырех часов пополудни горела настольная лампа и сидели за чашкой кофе участковый Куракин и его помощник широко распахнулась и в нее влетел крайне раздраженный следователь Ловчинов.

Он поставил свой кейс на стол, раскрыл его и стал рыться в бумагах, показывая этим, что он не намерен втягиваться в разговор, который между собой вели хозяин кабинета и его помощник, то есть искусственно разрушать атмосферу добродушия и доброжелательности, которая тут царила и иллюстрировала характер этой маленькой машины сыска. В которой все было отлажено до последней шестеренки.

В этой комнате занимались конкретным делом – раскрытием преступлений, а также выявлением всякого человеческого отребья. И потому тут царила почти всегда деловая атмосфера.

В этом кабинете не было ничего лишнего. Ни ящика с телеэкраном, ни радио. Дед Куракин хоть и курил, но считал это баловством и расхлябанностью. Хочешь курить – выметайся на улицу, даже в двадцатиградусный мороз

Что же до телефонов, их в кабинете участкового было целых два: районный и областной. Звонить домой никому не возбранялось. Телефонная связь, по мнению, Егора Петровича была наименее вредной из всех достижений человеческого прогресса.

– Какие новости? Чем порадуете? Парень сознался? – не выдавая заинтересованности, спросил Куракин.

– Нет, – коротко ответил Ловчинов. – Все отрицает. Стоит на своем, он ни причем. Не убивал Шерстневу…

– Мы же его приперли к стенке. Против него имеются улики, изобличающие его в убийстве бабки. И мы ничего не можем сделать! – возмущенно воскликнул Кирсанов.

– Похоже на то, – подтвердил следователь.

Он не отрицает факта, – заметил сержант, – 28 февраля, в предположительный день смерти Шерстневой, он с ней виделся на рынке. Если помните, была суббота. Базарный день. И Шерстнева занималась своим обычным бизнесом. Это верно. До полудня 28, по крайней мере, пять жителей поселка припомнили, что покупали у бабки бижутерию и сигареты.

– И кто ж такие наблюдательные? – спросил Куракин.

– Минуточку, есть еще один интересный момент, – сержант нервно перевернул несколько страниц записной книжки. – Вот нашел. Соседка потерпевшей, Селезнева, ее дом как раз на противоположной стороне улицы, показала, что была приятельницей потерпевшей. В долгие зимние вечера они, вчетвером, почти до рассвета коротали время за картами. Играли в «Акульку» или «Дурака». По пять рублей за кон. Накануне убийства, в ночь с 28 февраля на 1 марта она ушла домой от Шерстневой в 10 часов вечера. Вернее, потерпевшая сама всех спровадила, ссылаясь на плохое самочувствие. Была у нее такая причуда в отдельные дни. Укладываясь спать, Селезнева посмотрела на часы. Было ровно 22.05. Потерпевшей в тот день очень везло в игре. Она выиграла у соседки кругленькую сумму.

– Интересный факт, – полуобернувшись к Куракину, – проговорил Ловчинов. – Вы выяснили личности этих игроков?

– Все соседи потерпевшей, пенсионеры и уважаемые в поселке люди, – взволнованно ответил Кирсанов.

Куракин со следователем грустно переглянулись. Они не услышали ничего интересного, за что можно было бы зацепиться. Парень упорно «шел в несознанку». А показаний другой свидетельницы, Малаховой, видевшей как в злополучную ночь Сергей Тихий стремглав бежал из двора потерпевшей к себе в дом, прижимая к груди толстую сумку, было недостаточно, чтобы его уличить в тяжком преступлении.

Из подозреваемых оставался только бомж. Куракин с трудом отыскал его на ферме в коровнике и застукал сосущим молоко прямо из вымени. Сейчас тот развалился на продавленном кресле, запертый в соседнем кабинете, в тепле, сытый и пьяненький, и сладко посапывал. Ему было наплевать, в чем его подозревают: в грабеже, краже или убийстве. Такова доля бомжа – быть вечным подозреваемым.

– Сколько выиграла Шерстнева? – хмуро взглянув на сержанта, переспросил Куракин. Он не любил азартные игры. Карточную игру воспринимал как мелкое мошенничество. По этой причине за свою жизнь так и не выучился ни одной карточной игре.

– 560 рублей, – ответил его помощник. – Свидетельница не переживала по этому вопросу. Шерстнева слыла зажиточной старухой и разжиться сотней, другой у нее она могла в любое время.

По словам Селезневой, потерпевшая, за рубль готова была удавиться, что проплыл мимо ее кармана. А еще любила повторять поговорку, сочиненную ею же самой: «Сколько торгаш уворует, столько вор не унесет». И еще ее четыре любимых словечка: «Два торгаша – три вора».

Характер нашей бабки – еще тот! Хапучий! Ее задарма на танке не объедешь, – резюмировал Ловчинов.

– При всех ее минусах она никого пальцем не тронула, ее саму замочила какая-то сволочь! – заступился за бывшую сожительницу Куракин. – А соседи ее плохо знают.

– Эти свидетельства для нас очень важны, – заметил Ловчинов. Ночью бабка открыла кому-то дверь и открыла лицу хорошо ей знакомому.

– И была им убита, – с досадой констатировал Куракин. – С фактами невозможно спорить. Убийца как будто у нас на ладони, но мы, пока ничего не можем доказать. Моя бывшая сожительница была себе на уме. Очень осторожная женщина. Восемь раз отмерит, прежде чем отрежет. Как она могла так обсчитаться? – Куракин сильно ударил по столу кулаком. Его зеленые кошачьи глаза зажглись огоньками азарта. Он раскрыл дело и снова в пятый раз за сегодняшний день по непонятной причине (может быть, от беспомощности) стал вчитываться в протокол осмотра места происшествия, хотя обстановка дома Шерстневой и даже многие мелочи быта были ему и без того отлично известны. Кроме двух невымытых тарелок на столе, из которых ели жареное мясо, и двух тарелок, из которых ели салат, ничего интересного занесено в протокол не было.

– Я читал материалы дела четыре раза, – сказал следователь.

– И что? – поинтересовался офицер милиции.

– А ничего, зацепок я не нашел в протоколе. Все правильно сделали. И тем не менее придется ловить рыбку в мутной воде. Подозреваемый Тихий Сергей от нас уйдет и еще ловко посмеется над нами, что так ловко обвел красноперых дураков вокруг пальца. Дело Шерстневой шито белыми нитками. Бездоказательно. Вот и поселковая общественность против нас. – Ловчинов достал из кейса газету и небрежно бросил на стол. – В местной прессе про всех нас фельетоны пишут, чистят в хвост и в гриву. Забрали парня ни за что. Прямых улик против Тихого не имеем. А время поджимает. Рады стараться, первого попавшегося дурачка стрелочником сделать, чтобы не ударить в грязь лицом.

– Известно мне об этом. Известно, – сухо отреагировал на выпад Ловчинова Куракин. Знаю я о статье. Пакостная и очень вредная должон сказать статейка. Лжи в ней больше чем правды.

– Значит, читали, Егор Петрович? И вас не стошнило при чтении? – с искоркой любопытства спросил Кирсанов.

– Меня и мутило при чтении этой глупости, Саша, да я стерпел. – Встав из – за стола, он подошел к окну и, задержав взгляд на необъятной серой поселковой дали, вздохнул, а потом продолжил, – а что касается Тихого, то я его просто так не оставлю в покое… Его причастность к убийству Шерстневой я докажу. Можно сказать, уже доказал. Вот он у меня где сидит! – И Куракин сжал пальцы правой руки в кулак. Но потом вдруг упавшим голосом произнес, – или отмажу напрочь, и его выпустят к чертовой матери. Остается только связать две – три нити, что сразу не бросились в глаза… И проверить одну версию, что ночью сегодня пришла мне в голову. Капитан обвел всех присутствующих уставшим взглядом, – я всю ночь не спал, все размышлял над этим гнилым делом. И с одной стороны его в уме поверну, и с другой, и с третьей.

– И ты, Петрович, до сих пор об этом молчал. Ты мог позволить себе этакое по отношению ко всем нам, к своим товарищам по службе, – надув недовольно губы, начал было упрекать капитана Ловчинов.

– Подождите, – подняв руку, оборвал поток обидного красноречия Куракин, – есть в этом деле и для меня один неясный моментик. Не будем гнать время галопом. У нас есть еще в запасе почти двое суток.

 
6
 

Капитан незаметно достал из сейфа две полные четвертинки водки и быстро поместил их в планшетку. Надев фуражку, открыл дверь, пропустил вперед Кирсанова с Ловчиновым и погасил свет. Было пятнадцать минут десятого вечера.

Следователь поспешил на последний автобус. А участковый с помощником остались возле крыльца сельсовета перекурить. Теперь было можно. Едкий дым сигарет наполнил легкие восторгом после длительной разлуки с никотином.

Сержант приблизил в полутьме свое лицо к лицу товарища и заоткровенничал:

– Я привез девушку к себе. Она пьяная. Приезжай, узнаем от нее все, что нам нужно. Где она моталась в ночь убийства Шерстневой? Когда в последний раз якшалась с местным вором Матвеем и его шайкой, и что он ей сболтнул про свои делишки?

Куракин смотрел на моргающий уличный фонарь невидящим взглядом. Наконец, он спросил:

– Ты что, притащил к себе блондинку?

– Это целая история. Приезжай быстрее, я тебе расскажу, – при этом сержант многозначительно подмигнул…

– Раньше чем через два часа не жди. Надо кое – куда заехать.

– Поспеши, Петрович. Она еще спит, водки выжрала в два горла, но в любую минуту может проснуться и устроить скандал.

– В общаге, где ты живешь, это, наверное, не имеет большого значения, – пробурчал Куракин. – Ладно, поехал я. – И он затоптал окурок.

Затем сел в машину. Из планшетки вытащил чакушку и сделал глоток. Потом включил мотор и поехал в сторону села Озерецкое к дому, где жили Тихие. Дважды он останавливался и размышлял. Но каждый раз продолжал путь.

Ответвление дороги на Озерецкое разделяло два заброшенных совхозных выгона и пропадало в лесистых холмах. Шоссе бежало по краю одного из полей. То тут, то там виднелись коттеджи на холмах. Скоро дорога влилась в долину, в которой недалеко от фермы стоял дом Тихих.

Куракин остановился в отдалении, под огромным дубом. Он вышел, немного прошел назад и повернул на тропинку, ведущую к дому. Дом был низкий, из серых бревен. Покосившийся забор наполовину заслонял окна, из которых мягко пробивался свет и слышилась музыка из радиоприемника.

Чья-то тень мелькнула за окном, кто-то открыл дверь. Куракин прошел в комнату. Под потолком горела тусклая лампа без абажура. Освещению несколько помогал свет луны, падающий в окна.

Второй из братьев Тихих – Андрей был без пиджака. Засученные рукава рубашки обнажали мускулистые руки.

– Мать спит, – сообщил он. – Я ее разбужу.

Капитан сел на шаткую лавку в углу комнаты, между окном и радиоприемником. Он положил фуражку на почерневший, сколоченный из досок стол, вытащил бутылку, с неприязнью посмотрел на нее.

– Достань мне стакан, Андрюха. Я устал как черт. Даже не обедал. – Он поставил четвертинку рядом с фуражкой и двумя пальцами помассировал лоб. Голова болела.

Парень нехотя вытащил из тумбочки стакан и сел на стул с вытертой обшивкой. В полумраке его темная фигура казалась еще больше, чем обычно.

Выпив залпом почти полный стакан, Куракин облокотился на руку и уставился в стену напротив. Затем вынул сигарету и покрутил ее в пальцах. Неторопливо прикурил и помахал спичкой, чтобы погасла.

– Что там говорят об убийстве тети Нюры? – внезапно спросил парень.

Милиционер, не желая отвечать, пожал плечами.

– Хотите поговорить с матерью?

Некоторое время участковый слушал музыку, потом сказал измученно:

– Да, пожалуй. В конце концов из – за этого я и приехал.

Парень встал и пошел будить мать, лежавшую за выцветшей ширмой. Куракин услышал всхлипывания женщины и приглушенные звуки голосов.

Он вытащил бланк протокола допроса и положил на стол, сдвинув грязную посуду.

Выйдя из – за ширмы, еще не старая женщина покачнулась. Она огляделась, приглаживая пряди густых черных волос. Увидев милиционера в форме, заморгала, некоторое время покачиваясь на месте, потом устало опустилась на стул напротив непрошенного гостя.

Сын не отступал от нее ни на шаг. Он сел в темном углу за спиной у матери, стараясь чтобы предательски яркий свет луны не падал ему на лицо и случайно не высветил тайные извивы его души.

Полупьяная женщина опустила голову и хрипло сказала:

– Мне нужно выпить. Я себя отвратительно чувствую.

Капитан достал из планшетки вторую чакушку, налил и, держа стакан так, чтобы она не достала его, спросил:

– Если ты знаешь что-нибудь об этом деле, то сейчас как раз самое время рассказать?

– Я действительно ничего не знаю, – сказала она тихо. – Во всяком случае, знаю совсем не то, о чем ты думаешь.

Куракин подал ей стакан.

Она выпила залпом и, не отвечая, уставилась в пол.

С полминуты капитан смотрел на нее с каменным лицом.

– Я, кажется, задал вопрос, – громко повторил он. – Вспомнила что-нибудь про тот злополучный субботний вечер? Помнишь ту сумку, о которой мы говорили в прошлый раз?

– Да это моя сумка. Я дала ее Сережке, чтобы он принес от соседки Шерстневой картошки в долг. Я работаю в психбольнице нянечкой и нам уже третий месяц задерживают зарплату.

Участковый левой рукой выключил надоевшее радио и строго спросил:

– А что он принес тебе на самом деле?

– Колбасу, сыр и масло, – честно ответила женщина. – Но ты не подумай, что он смог украсть. Ему в училище дали стипендию. Небольшую, но на эти продукты хватило.

Женщина потянулась и достала с подоконника пакет с остатками продуктов.

– Вот даже в пакете чеки остались, – как доказательство своей правоты показала она. – 28 февраля, магазин «Светофор». Круглосуточный.

Куракин застыл, потом вдруг медленно произнес:

– А тебе известно, что в СПТУ, где учится твой Сергей, стипендию за февраль планируют выплатить только через две недели?

Андрей в углу поднял руку и закрыл лицо. А на минуту опешившая женщина вдруг вскрикнула, бросилась на Куракина и стала визжать, царапаться и пинать его ногами.

– Сука легавая, докопался, сволочара. Все ходишь и вынюхиваешь. У – у, гадина, как подстрелянный пес подохнешь! – истерически кричала она. – Мужа в тюряге сгноили. В сорок лет загнулся от туберкулеза. Теперь до мальчиков добрались. Не дам их в обиду!

Когда капитан оттолкнул ее и отошел метра на два, в руке у женщины неожиданно появился длинный кухонный нож. Казалось, он выскочил откуда-то из длинного левого рукава мятого зеленого халата.

Раздался сухой треск выстрела. Милиционер стоял у стены как вкопанный. Выглядел он ужасно с искаженным от бешенства лицом. Табельный пистолет в его огромной ладони смотрелся игрушкой. Пуля угодила в трухлявый беленый потолок, отчего форма участкового теперь походила на обсыпанный мукой фартук мельника.

– Ах…, – выругался милиционер, прибавив к этим словам целый рой ненормативной лексики. – Чуть на грех не навела, мать твою в болото.

По телу женщины пробежал нервный озноб. Она села на пол, выронив нож, халат задрался, и она продемонстрировала длинные, красивые ноги.

«А ты совсем не так стара, как на морду выглядишь, – подумал Куракин, – вот до чего тебя б… ская жизнь довела, если хань каждый день жрать».

Андрей в углу вдруг закашлялся и снова замер.

– Ну ты прикрой свою срамоту-то, – с презрением сказал капитан и сплюнул, отряхивая белую пыль с формы. – Сегодня разговор не получился. Ладно, я к тебе еще наведаюсь.