Текст книги "Ещё не вечер. Рассказы. Новеллы. Повести"

– Давно я здесь? – не обращая внимания на сладкий фрукт, меланхолично спросил я.

– Дней семь будет. Тебя привезли восьмого. Ну и красив же ты был, я тебе скажу. Живой труп. Сам на себя не похож. Спасибо врачам. Они тебя выходили. А если честно, жизнью ты обязан Абрамычу. Это он тебя спас. Можно сказать, вернул с того света.

– Абрамыч – это кто?

– Это наш главный костоправ. Абрамов Петр Фомич – врач милостью божией, с сорокалетним стажем работы. Он тебя так восстановил, что теперь до старости доживешь. Это точно. Тебе лет-то сколько?

– 24. А Вам?

– Ну мне поболе, хотя тоже еще не старик. 5 мая 47 стукнуло. Ну, отдыхай. Не буду тебя тревожить.

– Скажите, что у меня с шеей, почему я голову повернуть не могу?

– Перелом шейного позвонка. Как ты ухитрился его сломать, понять не могу. Шея-то у тебя толстая, короткая. «Ошейник» у тебя там, потому и голову не повернешь. Да, тебе тут письмо. Три дня как пришло. От родственников, наверно?

– А что написано на конверте?

– Отправитель – Никонов И. П., город Подольск.

– Это отец, – обрадовался я. – Из дома.

– Так ты подольский парень. И каким ветром тебя к нам в Домодедовскую райбольницу занесло?

– Понятия не имею. Последние события помню очень плохо. Но Вы прочтите, что мне пишут. Я сам это сделать не в состоянии.

– Да неудобно как-то чужие письма читать. Может, ты сам прочтешь, когда шея заживет?

– Нет, сейчас. Я Вас прошу, читайте.

– Ну ладно, слушай. Отец, значит, пишет.

«Здравствуй, сын! Пишу я тебе эти строки, чтобы объяснить, как ты оказался на больничной койке, да и все остальное, чего ты не знаешь, происшедшее после 8 – го октября.

Мы с матерью поехали в тот день купить картошки для посадки весной на нашем огороде. Конечно, речь идет не о нашей русской, а о голландской картошке, которая, как ты знаешь, дает целое ведро клубней с куста. Той, что мы сажали в этом году, оказалось недостаточно. Время нонче голодное, вот мы с матерью и решили прикупить ее еще побольше, чтобы на следующий год собрать по меньшей мере восемь мешков против пяти как в этом.

Вот мы с матерью и поехали в деревню Уткино, где, ты знаешь, живет твой крестный Иван Василич. У него свой дом и большое соток 12 приусадебное хозяйство. Короче, мы с ним списались, и он нам ответил, как это заведено у добрых людей, «приезжайте».

Выехав на дорогу, что ведет в его деревню, мы заметили, как какой-то рыжий парень подымается из оврага с пластиковым мешком и курткой очень схожей с твоей японской. Ну вот, вышел он на дорогу, увидел нашу машину и как припустит от нас что есть мочи. Мы за ним. На машине пешего человека догнать раз плюнуть. Мать – женщина осторожная, ты знаешь сам, говорит: «Не езжай за ним, ну его к ляху». А меня любопытство разобрало. Я мать не послушал, газку прибавил и за ним по проселочной дороге. Когда мы к нему чуть приблизились, то узнали. Как ты думаешь, кто он? Лешка Чотарев, твой приятель и одноклассник по школе. Я сколько раз предупреждал тебя, чтобы ты с ним не водил дружбу, да ты плевал на мои советы. А что из этого вышло, ты и сам теперь понимаешь. Не водился бы с Лешкой, не была бы шея на боку.

Продолжаю. Мы с матерью вышли из машины, спрашиваем его на всякий случай, какими судьбами он здесь и не с ним ли ты? Он отвечает, что нет, а сам нам в лицо не смотрит, и куртку, подлец, все сильнее к себе прижимает. Мать возьми да взгляни на нее повнимательней, а на вороте куртки метка ее рукой проставленная: «С. Н.» – Сережа Никонов, значит. Тут все и разъяснилось.

Я схватил его за ворот руками, спрашиваю: «Отвечай, подонок, где сын? Откуда у тебя его куртка?» Он и раскололся. Струхнул, наверно. Силенкой Бог меня не обидел, в поясе я покряжистей твоего Лешки буду. В деревне в молодости лошадей подковывал.

Бросились мы тебя спасать. Ты в холодной воде лежал. Сухостоем он тебя прикрыл. Как ты не захлебнулся, не знаю. В беспамятстве утонуть дело одной минуты. Видно, вовремя мы подоспели. Ты уже посинел весь. Я тебя спиртом растер, что для Ивана Васильевича вез. Ну, а потом, взвалил тебя, как в детстве носил, на спину и из оврага вынес. Вот такая история.

Да, когда тебя нес, Лешка попытался нас сбить. Прямо на нас с матерью ехал, да немного не рассчитал. На какой-то дюйм ошибся. Это его и порешило. Его аварийка на полном ходу перевернулась и кверху колесами в овраг полетела. Почти на то самое место, где он тебя похоронить замышлял. Прямо как по писаному получилось. Двери кабины у него заклинило, и он выбраться наружу не успел. Как потом оказалось, его между рулем и сиденьем зажало, и без посторонней помощи он не смог бы сам выбраться. А по моему, так ему и надо! Собаке собачья смерть. Ты как считаешь?

Мы, конечно, в милицию заявили. «ГАЗ – 53» его, хоть и сильно помятый, вытащили и на аварийную стоянку отволокли. Мы с матерью в свидетели пошли, но уже после того как тебя в больницу отвезли. И я лишний раз убедился, что ты в относительной безопасности, то есть, что ко всему прочему у тебя нет воспаления легких.

Врач, дай Бог ему здоровья, не поленился выйти ко мне лично и, хоть не со стопроцентной гарантией, заявил, что у Вашего сына, кроме смещения шейных позвонков, отека легких не наблюдается. И на том спасибо. Хоть маленькая, но надежда, что нам с матерью тебя не хоронить. Это уже чересчур было бы. После смерти Витьки, еще и тебя похоронить. Самое страшное горе для родителей – хоронить своих детей! Но пока, сын, ты еще не отец, а значит, этой житейской истины пока не сечешь! Все познается с годами.

Вполне успокоенный насчет тебя я покинул больницу и с матерью поехал домой. Но ночью я так и не заснул. Все думал о тебе и о Лешке, о перипетиях человеческой судьбы. Два раза вставал с постели и пил валидол. Мать тоже принимала сердечные капли, не мене маво. Разов шесть я за это время звонил в больницу насчет твоего здоровья. И только уже под утро, дозвонившись до дежурной сестры, узнал, что ты переведен в послеоперационную палату и чувствуешь себя вполне сносно, хотя все еще находишься в бессознательном состоянии. Немного успокоившись, я забылся тяжелым сном на несколько часов.

Дежурная сестра мне приврала, конечно, но это оправданно. Ведь сердце семидесятилетнего старика далеко от сердца двадцатилетнего молодца. Работает с большой нагрузкой и значительными перебоями. Сообщи ему всю правду такую, какая она есть, сердце, пожалуй, и не выдержало бы. А так оно еще постучит некоторое время в свое удовольствие.

Утром следующего дня я позвонил в милицию и подробно рассказал о происшествии с тобой. Я был склонен все дело пустить на самотек, то есть смерть Лешки Чотарева сохранить в тайне, пусть поищут мерзавца, думал я, а может, и искать не станут. Мать его, наверняка, не раз молилась, чтобы Господь его прибрал. Он ведь, сукин кот, всю пенсию у нее отбирал, всю до копеечки и бил ее нещадно, если на водку не давала. Теперь хоть вздохнет спокойно на старости лет. Каждому Господь воздает свое по его заслугам.

Но потом я все ж передумал. Чот хоть и сволочь большая, но «человек» все же. Хотя слово человек я пишу в кавычках. Да и мать настояла, чтобы я дал знать в соответствующие органы про то, что приключилось с тобой. Я и позвонил. А потом некоторое время спустя, когда меня вызвал следователь, я все изложил на бумаге, все по порядку, как было. Чему был свидетель. Меня попросили вежливо съездить с ними на место и указать, где Лешкин труп и машина. Ты, конечно, понимаешь, что я не мог отказаться. Чужая тайна – тяжкий груз и давит так же на душу как и грех. Не всякий способен вынести эту ношу. Все на все заняло не больше трех часов.

Мы подъехали на милицейском «Уазике» со следователем «Пыжом», еще не старым человеком лет 55, только начавшим лысеть со лба и очень на мой взгляд толковым малым. Лешка уже лежал приготовленный к осмотру на голой земле, накрытый брезентом. «Пыж» попросил меня подойти поближе. Я сначала стоял в стороне, покуда «Пыж» разговаривал с двумя чинами в милицейской форме, по всей видимости, старше его по званию. Пыжом я его окрестил потому, наверно, что он как пыж в охотничьем ружье при выстреле сразу воспламеняется и тут же сгорает, и от него одна зола остается. Намек на вспыльчивый характер следователя.

«Пыж» откинул брезент, и меня чуть не стошнило. Лешка был сам на себя не похож, весь лицом белый, с синими губами. А при жизни его краснощекую рожу за двести метров было видно, как светофор. Сейчас же его маленькие поросячьи глазки, глубоко сидевшие в его квадратном черепе, очень страшно вылупились. Видно, когда он захлебывался, то от ужаса вытаращил зенки, потому что болотную жижу, в которой барахтался, принял за бурлящую адскую смолу. По совести сказать, мне его и на мышиный хвост не жалко. Он заслужил свою смерть. Одним говном на земле меньше стало…

Но кажется, я слишком уж расписался. Кончаю марать бумагу. Покедова, сынок, выздоравливай. В наш магазин привезли молоко. Мать торопит меня бежать за ним. С наилучшими пожеланиями здоровья твой отец и вся наша большая дружная семья, всего шесть человек.»

– А отец у тебя того, философ, судя по письму железный старик, – сказал, потянувшись за пачкой сигарет, Сашка.

– Да, тут ты в самую точку попал, мне и самому кажется, что он из стали, – ответил я. – Его согнуть невозможно. Он не поддается нажиму и вообще никаких компромиссов со сволочью не признает.

21 ноября 2000 года

Ночь после воскресения55
  Рассказ впервые был опубликован в областной информационной газете «Ваш Шанс». Главный редактор издания Золотоверхова Елена Николаевна.


[Закрыть]
(детективный рассказ)

Игорь Фатхуллин

Сергей Распопов

Воскресный день подошел к концу. Постепенно на поселок спустились сумерки. Строгая дворничиха тетя Клава разогнала с лавочек дворовых алкашей, после чего перегар, табачный дым и острый запах разгоряченных за домино тел выветрились. Во дворе заметно посвежело. Становилось тише. То в одном, то в другом окне гас свет. Жильцы снижали громкость телевизоров.

Приближаясь к первому подъезду, послышались шаги размеренные, глухие от тяжелых мужских ботинок. Щелкнул кодовый замок. Захлопнулась дверь. Шаги устремились внутрь подъезда и затихли где-то в глубине первого этажа.

– И кто тут шастает по ночам, колобродит? – заворчала тетя Клава, войдя в подъезд вслед за незнакомцем. – Опять за самогонкой прутся к Вальке, а после мочатся в подъезде.

– Не кричи ты, старая, весь дом поднимешь, – шикнул на нее незнакомец. В полумраке первого этажа бабка узнала его. Это был участковый Куракин, как обычно при форме и с табельным пистолетом.

– Ой, ночь добрая, Егор Петрович. Я и не узнала впотьмах. А что так поздно? Следователь давно уже уехал. Покойника мужики вынесли и машина увезла его в районный морг на экспертизу.

– Дел у меня было по горло, вот и не поспел вовремя, – соврал дед, разглаживая опухшее лицо.

Дворничиха вперилась в него пытливым взглядом.

– А у тебя нет ничего? – наконец, не выдержал он. – Помираю.

– Так откуда? Как схоронила своего дедочка, вот и перестала гнать.

Куракин, потеребив в замешательстве седые усы, понял, что с этой бабы проку мало. Порылся на дне планшетки, достал ключи, отпер дверь и вошел во 2-ю квартиру.

– Давай, зайди и ты, – махнул он бабке. – Заодно обрисуй мне всю ситуацию происшествия. А я пока тут кой-какие улики поищу.

– Воропаева Семена Кузьмича, – начала отчет тетя Клава, – сегодня в полдень сослуживцы из открытого университета обнаружили мертвым. Его зарезали.

– А сам он кем был? – не оборачиваясь к бабке, пробурчал Куракин, нетерпеливо открывая кухонный шкаф.

– Они с покойницей женой в поселке люди известные. Давно тут живут. Он в институте – преподаватель, а она при нашей областной психушке в амбулатории – медсестра.

– Сослуживцы что тут делали? – спросил участковый, заглядывая в холодильник. – Как нашли его?

– Так ведь похороны же намечались.

– Какие?

– Жену он собирался хоронить, да не дожил. А из института персонал собрался во дворе уже часов в восемь. Его все нет. Свет горит в квартире, а дверь никто не открывает. Решили проверить. Залезли в окно через кухню, хорошо не заперта была рама. А он уже еле тепленький.

– Где похороны, там поминки, а где поминки, там и вод…, – вылупив ищущие глаза, осекся дед. – Клава, не вводи меня в заблуждение! Грех надо мной потешаться. Мне сейчас не до смеху. – Участковый дрожащей рукой отстранил старуху, оглядел комнату.

– И вовсе я не смеюсь. Поминки решили провести в поселковом клубе. С педагогическими доходами он бы не потянул. Спасибо, совхоз откликнулся, ихнего руководства внуки там штаны протирают, – четко отпарировала бабка. – А ищешь ты, Петрович, зря. Воропаев, в общем-то, не пил. Не позволяла печень. Три раза в год в больницу ложился. А жена тем более в рот спиртное не брала. Хронический порок сердца. Так они и жили. Он как понервничает на работе, так напьется и в санаторий. А она, как ей сердце подлечат, из больницы выходит.

– Все-то, ты знаешь, сорока старая! – дед вышел в коридор и пнул в отчаяньи хозяйские чоботы, зафутболив их в тумбочку для обуви. Глянув под ноги, милиционер вдруг заметил: на месте ботинок валялась ОНА, из рыжей клеенки, с расплывчатой надписью и тонкой оборванной нитью.

Участковый Куракин нагнулся, прочел что на НЕЙ и спешно увлек не понявшую ничего дворничиху из квартиры, заперев дверь…

В понедельник утром Егор Петрович встретился со следователем Ловчиновым. После коротких объяснений настоял на дополнительном осмотре квартиры Воропаева. Затем, прочитав протокол осмотра, участковый как бы между прочим сказал:

– Вижу по протоколу, что в ночь убийства с Воропаевым была женщина, но не жена. Та четвертый день в морге лежит.

– С чего вы это взяли? – возразил Ловчинов.

– Так мужик-то в постели голый. С какой стати вдовцу спать обнаженным перед самыми похоронами жены? Значит, в доме была любовница.

– В таком случае, проведите, Егор Петрович, – поручил следователь, вписывая строчку в план расследования, – мероприятия по розыску любовницы.

– Сергей Алексеевич, самый верный способ – доставить к вам дворничиху бабку Клаву, и допрашивайте ее по всем вопросам. Лучшего знатока образа жизни и окружения потерпевшего нам не найти. А я пока пройдусь по участку. У меня есть кое-какие соображения.

Час спустя в дверь кабинета следователя скромно постучала и появилась на пороге дворничиха баба Клава. Старушку только что оторвали от метлы, дали отдых ее мозолистым рукам.

– И чего я знаю? – затараторила она без всякого вступления, расправляя на себе потертый фартук.

– Да вы сначала присядьте, бабушка, – залюбезничал следователь. – Хотите кофейку или чаю с конфетами? Вам, я вижу, лет под восемьдесят, а все трудитесь. Тяжело, небось?

– Тяжело на скамейке сидеть и целый день пустые разговоры вести. Молодухам косточки промывать, – застреляла бабулька по углам кабинета вострыми глазенками. – Меня словно депутатшу сюда привезли на черной «Волге». Спасибо вам большое.

Поняв, что расположил к себе бабку, Ловчинов вынул ручку из пенала и приготовился записывать и задавать ей вопросы.

– Меня дед Куракин уже просветил, про Воропаева я вам сейчас все обрисую.

– Пожалуйста, сначала насчет врагов, – попросил Ловчинов.

– Он был такой тихий, невзрачный с виду мужичок, тюфяк по натуре. Интеллигентный такой, ни с кем не ругался, не дрался, вежливо поздоровается бывало и пройдет мимо. Дома он не курил, жена сердечница. Выйдет частенько на улицу, покурит, а окурок никогда не швырнет где попало, всегда спросит меня куда можно выбросить, аккуратно затушит, а после в мое ведерко кладет. Выпивал редко, печень, – указала тетя Клава на правый бок. – У его жены хронический порок сердца, никакой работы по дому не делала. Худенькая такая баба, синюшная лицом, как нагнется полы мыть, так у нее давление или боли в сердце. Всю жизнь на уколах сидела. А он человек занятой, научный, все время рано уходил и приходил поздно. От такого в хозяйстве проку мало. Сам себе стирал, и то редко. Ходил вечно в мятом дешевом костюмчике с затертыми до блеска локтями и таскал с собой полный бумаг рыжий портфельчик.

Как то раз я зашла к ним, мое письмо по ошибке в их ящик бросили. Они меня к себе пригласили и пока письмо искали, я успела оглядеть их квартиру. Батюшки мои! – развела руками старуха. – Телевизора нет, а кругом все книги да книги, шкафы и полки с ними.

Лицом Воропаев был неприятный, плешивый мужик в очках, вот с таким пузом как у беременной на седьмом месяце, – и дворничиха очертила руками огромный живот. – Такой мужик бабу на стороне в свои пятьдесят с лишним лет по жизни иметь не может. И я никогда не видела его с кем-то, кроме жены.

Выяснив из допроса тети Клавы все, что было запланировано, следователь понял, что в поселке искать любовницу бесполезно, а нужно ехать на место работы Воропаева.

По поручению следователя младший опер Кирсанов начал крутиться среди студенток третьего курса, на котором доцент Воропаев возглавлял кафедру Истории. Благо их оказалось, всего-то 25 человек.

Одна из них, Клара Вострицкая, рассказала:

– В принципе нормальный был преподаватель. Но на экзамене как-то спросил: «Согласна на тройку?»

Я ответила, что согласна. А он мне говорит: «Такая симпатичная девчонка и троечница». А я ему отвечаю, что если бы нам пятерки ставили за внешность, то я была бы отличницей. А он возьми и поставь мне пятерку в зачетку по Древней Истории. Я, конечно, обалдела, но ничего спрашивать не стала. Взяла зачетку и пошла.

После я на всех лекциях чувствовала, что он от меня чего-то ждал, глядел на меня странно, и даже предлагал остаться после занятий и поработать с предметом дополнительно. Я отказалась, сославшись, что времени по вечерам у меня нет. Я на полставки дежурю в фойе гостиницы. После этого на экзамене по Новой Истории, который прошел недавно, он мне пятерку уже не поставил, – с грустью закончила Клара.

– Ну что ж, Кларочка, – посоветовал младший опер, – заниматься нужно лучше. А где у вас фиксируются результаты экзаменов? – полюбопытствовал он.

– В ректорате в зачетной ведомости, – ответила девушка.

Получив с разрешения ректора зачетную ведомость по Истории студентов 3-го курса, Кирсанов выяснил, кому за отчетный год по Истории самим Воропаевым были поставлены пятерки. Таких девушек оказалось четыре.

– Извините, господин профессор, – заискивающе улыбаясь, подвалил в перерыве между двумя занятиями к проректору Кирсанов, – я хочу вам задать один вопрос? Можете ли вы охарактеризовать кратко мне этих ваших студенток по вопросу их отношения к учебе?

– Могу… Вас, конечно же, интересует как они постигали сложность образования? Что я могу рассказать об этом? Вот Оля Макарова, очень эрудированная девушка, она по всем предметам что называется вундеркинд, вся в родителей – сотрудников НИИ. Многознание. Настойчивость. Вот ее отличительные качества. Ей все дается легко.

Светлана Кольцова и Галина Зилотина числятся в ранге хорошисток, но могут иметь и «отлично», когда упорно занимаются. А вот последняя из вашего списка – Маша Беляева…. Мы обеспокоены ее бессистемностью получения образования. Недалекая особа, очень ленивая. На уме одни мальчики, танцульки.

Кирсанов, встретив Беляеву в вестибюле института, предложил ей проехать с ним к следователю на беседу.

– Что я там забыла? – уперлась она. – Я никуда не поеду.

– Поедешь, – многозначительно подтрунил Кирсанов, – и не только туда куда я тебя пытаюсь пригласить, а еще подальше.

Перепуганная с самого начала курсистка, едва появившись в кабинете строгого следователя, заявила:

– Что это значит? По какому праву вы меня сюда привезли? Я ничего не знаю и вам не скажу.

– Любишь пятерочки задарма получать, люби и на вопросы отвечать, – съязвил лейтенант Ловчинов.

– Что вы хотите от несчастной девушки? – не сдавалась Беляева.

– Правды. Содействия. Человек же умер не своей смертью, а это статья, доченька.

Девушка нахмурила брови, опустила глаза в замешательстве.

– В квартире у преподавателя Воропаева на столе обнаружены бутылка с вином и два стакана, на одном из них, барышня, и я в этом не сомневаюсь, следы ваших напомаженых губ. Вы станете что – либо отрицать, гражданка Беляева?

– При чем здесь я? Мало ли что?

– А в постели на окровавленной простыне, наверняка, думаю, будут обнаружены ваши красивые светлые волосы, – указал Ловчинов на ее короткую стрижку. – Экспертиза это покажет, не сегодня, так завтра.

Девушка, не решаясь излить душу, нервно заикала.

Следователь подал стакан минеральной воды:

– Ну что, говорить будем?

После минуты молчания Беляева тихо произнесла:

– Будем.

Она поведала следователю картину происшедшего в ночь с субботы на воскресенье.

– Семен Кузьмич поставил мне два раза пятерку, назначил свидание, и я согласилась. Примерно, в час ночи я была у него. Мы выпили по полстакана вина, он включил музыку. Я принесла с собой магнитолу. Когда мы уже оказались в постели, внезапно появилась женщина в белом халате прямо возле нас, занесла руку с длинным ножом и воткнула Воропаеву в спину. Я была в шоке. Его теплая кровь потекла по мне. Я не могла ни шевельнуться, ни крикнуть. Просто окаменела от такого поворота. А эта женщина возьми мне и скажи: «Этот подлый мужлан мне глаза не успел закрыть, а уже тебя, дуру молодую, затащил к себе в кровать. Какой позор, какая обида, мне лучше не жить». Не стала трогать меня, развернулась и ушла.

Через десять минут я пришла в себя и рванула из этой квартиры что есть духу.

Инспектор Куракин, неспеша зарулив в поселок на красной «Оке», пропилил мимо дома, где жила семья Воропаевых, и свернул на огромную территорию психбольницы, известной на всю область. Остановился возле морга. Сюда свозят из местной округи некриминальных покойников, которые покинули сей бренный мир вследствие старости либо тяжелой болезни. Там, застыв в вечной позе на холодном керамическом полу, среди прочих мертвых ждало своего погребения тело жены Воропаева.

– Где я могу увидеть завморгом? – спросил участковый седого мужчину в белом халате, столкнувшись с ним в ритуальном зале.

– Я перед вами.

– Не откажите в любезности, – расплылся в располагающей улыбке строго одетый по форме милиционер, – уделите мне несколько минут.

– Да, ради Бога.

– Меня интересует, скажем так, ваша «клиентка» – Воропаева.

– Ах, да, – сморщив лоб и напрягая память, живо откликнулся заведующий. – Четвертый день ждет погребения, но родственники запаздывают. Она поступила в пятницу. Скончалась от сердечного приступа. Через несколько часов пришел странный мужчина, представился родственником. Спросил, будут ли ее вскрывать. Я ответил что, вскрывают в городе на экспертизе, если есть подозрение на насильственное лишение жизни. А в этом случае все ясно. Порок сердца, естественная смерть. У нас, как правило, вскрывают редко, чисто из научных целей. Наши молодые патологоанатомы – кандидаты наук. Любители покопаться в чужом теле, поизучать органы, поисследовать их видоизменения в результате каких-нибудь заболеваний. И все пишут и пишут свои диссертации. У меня это давно уже в прошлом. Мужчина назвался братом Воропаевой и попросил не вскрывать труп сестры, так как они близнецы и он чувствует на себе ее боль. Брат рассказал мне, что когда ей вырезали аппендицит, естественно без наркоза, поскольку с ее пороком сердца он категорически противопоказан (она может не проснуться), он чувствовал все ее болевые ощущения. Объяснив в чем суть его визита, он предложил мне деньги. Но я отказался и согласился выполнить его просьбу. Вот собственно и все.

Инспектор поблагодарил врача, не упустив возможности подлечиться казенным медицинским спиртом. Живым он все же нужнее чем усопшим.

Вытерев седые усы после приема «лекарства», Куракин не поспешил удалиться, а задержался возле стеклянного шкафчика, вперившись в него глазами.

– Вы хотите, чтобы я еще вам налил, – задал вопрос все понимающий завморгом, протирая очки о полу белого халата.

– Простите, я задумался, – вернулся к разговору с врачом участковый. – Подскажите мне, любезный, кто из вашего персонала дежурил в ночь с субботы на воскресенье?

Через минуту Куракин беседовал с пожилым санитаром.

– Ну, я принял немного на грудь, – промямлил нетрезвый сторож. От него несло спиртным. Это соответствовало образу жизни таких как он. – Задремал за столом. Потом раз, голову поднял, смотрю, а халата нету.

– Какого? – уцепился Куракин.

– Иван Иваныча, – он поднял палец кверху, – моего начальника. Халат вот на этом гвозде обычно висит.

– Ну и что?

– Иван Иваныч мне его сюда повесил, чтобы моя бабка его постирала. Больница обычно стирает свои тряпки в банно-прачечном комбинате. А Иван Иваныч терпеть этого не может. Там гладильными машинами расплавляют пуговицы и их неудобно застегивать.

– Ну и что дальше-то было? Что ты мне со своим халатом-то голову морочишь? – вскипел Куракин.

– Дальше. Когда я часа через три после того открыл глаза, вижу, халат как ни в чем не бывало на прежнем месте. Вот, видишь, капитан, какая чертовщина! Я подумал, что перебрал немного, и не придал этому значения. Потом сделал (время было уже под утро) обход и обнаружил, что дверь в морг открыта, хотя снаружи этого не сделать, потому что я всегда не доверяю замкам, а закрываюсь изнутри на запор. А из живых ночью я здесь всегда один.

Куракин не стал ему объяснять, какие у него догадки и версии, а просто пошутил:

В другой раз закусывай, дружок, – похлопал Куракин по плечу санитара, – тогда и не будет глюков.

Два дня спустя Кирсанов и Куракин получив зарплату заглянули в сельский магазин. В очереди им повстречалась бабка Клава.

– Привет, сыщики! – сказала дворничиха. – Я вот за коровьим молочком зашла. А вы, видать, за «хлебным»?

Менты в ответ ухмыльнулись.

– У тебя, старая метла, глаз микроскоп что ли? Угадала, сорока, – добродушно заметил Куракин.

– Ну, как дела-то, прояснилось что – нибудь в убийстве моего соседа Воропаева?

– Да какой там хрен, – отмахнулся участковый. – Все темнее ночи. У Воропаева любовницу разыскали. На стакане с вином ее следы от пальцев рук и губная помада.

– Ну теперь, стерве, не отвертеться, – потерла руки бабка.

– Нет, Клавушка, на рукоятке ножа пальчики не ее. Ничего с ней не сделаешь, закон, есть закон. Плетет всякую ахинею, вот, мол доцента какая-то женщина в белом халате кухонным ножом в спину пырнула.

– Что ж их две было что ли? Вот охальник. И поделом ему.

– Да ты до конца дослушай, – огрызнулся Куракин. – Я в первый день с тобой в ихнюю квартиру зашел и бирку обнаружил из морга, а на ней инициалы, фамилия и год рождения покойной жены Воропаева. Просто какой-то кроссворд. Я в морг сунулся. А сторож мне заявил, что у него халат начальника, то пропал ночью, то вдруг опять появился на прежнем месте. Но он был в эту ночь под мухой. Мало ли что ему с пьяну померещится. И дверь он обнаружил под утро открытой. А когда я его попросил показать мне труп Воропаевой, тот с трудом его отыскал по крашенным ногтям на ногах, потому что бирка отсутствовала.

Бабка на минуту раскрыла рот, застыла как изваяние, и, вдруг, начала тараторить:

– Так жена Воропаева, дай Бог памяти, лет 15 – 20 назад, два раза приходила домой из морга. Первый раз в полночь совсем голая приперлась. Я сама этому свидетель, – дворничиха перекрестилась. – А второй раз, днем в белом халате заявилась. У санитаров, наверно, позаимствовала. Сердечный порок у нее какой-то особенный. То, вроде, уже как будто помрет, а потом, на тебе, опять с того света возвращается.

Куракин недоуменно посмотрел на бабку, уставился в нее, размышляя про себя, не сочиняет ли она? После этого дед взглянул на Кирсанова, схватил его за рукав и на весь магазин закричал:

– Ты за сколько бутылок заплатил?

– За две.

– Бери пять. Летим к Ловчинову. Расскажем ему быль о ночном воскресении…

29 декабря 2001 года