Текст книги "Повестка дна (сборник)"

Игорь Иртеньев
Повестка дна (сборник)

© Игорь Иртеньев, наследники, 2015

© Валерий Калныньш, дизайн серии, 2015

© «Время», 2015

* * *

Сергей Гандлевский
Балаганчик Игоря Иртеньева

 
…Человек, увы, не птица,
Не даны ему крыла,
В чем мы можем убедиться,
Прыгнув на пол со стола.
 
 
Ладно б только не могли бы
Мы по воздуху летать,
Но и в море, словно рыбы,
Не желаем обитать.
 
 
Ибо там мы без скафандра
Смерть найдем себе на дне.
И гореть, как саламандра,
Нам не нравится в огне.
 
 
Потому что в этом мире,
Грош которому цена,
Из стихий числом четыре
Нам подходит лишь одна…
 

Игорь Иртеньев слагает стихи так лихо, словно палит по-македонски с двух рук, и, кажется, нет ничего проще, чем говорить в рифму и в такт.

Рассуждая по-житейски, противоестественно складная и при этом осмысленная речь и есть самое главное и праздничное в поэзии – за что ее любят или не любят. Ведь говорить, в принципе, хоть бы и прозой – сущее мучение: эканье-меканье, слова-паразиты, вспомогательная жестикуляция и страдальческие гримасы от бессилия выразиться точно… А тут находится штукарь, которому эта пытка будто бы нипочем, и весь набор цирковых сравнений – с жонглером, канатоходцем и проч. – применительно к нему совершенно уместен. Причем фокусы он проделывает, как и положено, играючи, будто в свое удовольствие, пусть даже и говорится нередко на довольно невеселые темы:

 
Прокукарекал петушок,
А значит, со двора,
Приняв с утра на посошок,
Нам трогаться пора.
 
 
Мы загостились тут с тобой,
Пора бы знать и честь,
Уже рога трубят отбой,
Нам подавая весть.
 
 
Она не то чтобы блага,
Но уж какая есть,
И нам остатки пирога,
Похоже, не доесть.
 
 
Сметем же крошки со стола,
И в рот себе стряхнем.
Спасибо жизнь, что ты была…
Да вышла день за днем.
 

Но так называемую исповедальную лирику, вроде процитированных выше строф, где за героем стихотворения маячит фигура автора, Иртеньев пишет нечасто. Его искусство по преимуществу под стать актерскому. Поэт талантливо подмечает разные оттенки смешного и перевоплощается в соответствующего персонажа, от лица которого и держит речь. Иногда такой творческий метод выходит автору боком: как-то Иртеньев смеха ради «включил» борзописца-проходимца («Ария возвращенца») – и тотчас сделали стойку болваны с патриотическим приветом.

А вот он снова преобразился – и перед читателем потуги важного скудоумия выдать себя за глубокомыслие (что роднит автора с Козьмой Прутковым):

 
Поскольку есть на свете части света,
То где-то быть должны и части тьмы.
Но где они? Молчанье… нет ответа.
Напрасно бьются лучшие умы…
 

Когда поэт особенно в ударе, его замечательно несет – точь-в‑точь по известной соленой присказке «слово за́ слово» и т. д.:

 
Дней прошла регата
Пестрой чередой,
А ведь был когда-то
Я телезвездой.
 
 
На цветном экране
Распушал усы,
С Шерон Стоун в бане
Сдергивал трусы.
 

Очень удаются Иртеньеву подделки под дворовый фольклор с его чувствительным бредом:

 
Люди Эллу прозвали Анжелой
За глаза голубые ее,
И была она гордой и смелой,
Не боялась она никого.
 

Когда наблюдаешь за работой хорошего мастера, скажем, столяра, помимо всего прочего, впечатляет, что единственная в своем роде вещь сделана при помощи древних как мир и общедоступных инструментов – молотка, стамески, рубанка… Вот и Иртеньев не изобретает велосипеда, используя проверенные приемы комизма, например, – смешение стилей:

 
Когда пленительных созвучий
В душе вскипает торжество,
Что мир мне этот злоебучий
И обитатели его?
…………………………………
Судьба ли в этом виновата,
Слепой ли рок тому виной –
Меж нами пропасть в три обхвата,
И восемь метров глубиной.
 

Или очень непринужденно приплетает классику:

 
Убрав с утра пол-литра водки,
За пьянство списанный давно,
Пилот в засаленной пилотке
Грозит сопернику в окно.
 

Злобы дня в этих стихах много, но дух поэзии живет, где хочет – в фельетоне так в фельетоне. И для ценителя сквозь фельетонную стихию то здесь, то там посверкивают перлы словесности. (Сказав «перлы», один торжественный дурак, будто сочиненный Иртеньевым, попросил у телезрителей прощения за «непарламентское выражение», – честное слово, сам слышал. Извинюсь-ка и я, на всякий случай.)

И на фоне талантливого ёрничества – вдруг снова пафос, причем прямой и праведный, будто пожилой лицедей, переводя дух в гримерной, нехотя вправляет мозги нахальному молокососу:

 
И не рассказывай мне басни
Про то, что не было прекрасней
Страны, чем твой СССР.
Я сед, а ты, приятель, – сер.
 

А эти выстраданные строки, в свой черед, сменяются гэгами, безотказными, как вид надутого жлоба, севшего мимо стула, когда разбирает – нет, даже не интеллигентный смех, а какой-то неприличный утробный.

Спасибо Игорю Иртеньеву за весь этот балаган!

 
Страна моя идет ко дну
Со мною заодно,
А мне обидно за страну
И боязно за дно.
 

«Пришли такие времена…»

 
Пришли такие времена,
Что мне подсказывает разум:
«Товарищ, верь, придет хана
И всех накроет медным тазом».
 
 
Конец истории грядет,
Пускай слегка ошиблись майя,
Того гляди она придет,
На обе левые хромая.
 
 
Она придет, уж ты поверь,
В наш мир, безумием объятый,
И постучит сурово в дверь,
Как у того глухого в Пятой.
 
 
И ты взметнешься с ложа вдруг,
Пугая домочадцев сонных,
И выскочишь на страшный стук
В одних сиреневых кальсонах.
 
 
И двери настежь распахнешь,
Но не увидишь никого там
И до рассвета не уснешь,
Холодным обливаясь потом.
 
 
Пусть жизнь твоя пустым-пуста,
Пусть бога нет, а люди – звери
Но, услыхав «та-та-та-та»,
Молю, не приближайся к двери!
 

«Ты слышишь, скребется заря у ворот…»

 
Ты слышишь, скребется заря у ворот,
Хорош уже мять простыню.
Вставай, поднимайся, безвольный урод,
Навстречу грядущему дню.
 
 
Фабричный гудок протрубил за окном,
Говяд пробудились стада,
Вставай же – пусть даже в исподнем одном.
На подвиг борьбы и труда.
 
 
Довольно давить безмятежно клопа
В объятиях сладкого сна,
Ты ж нации совесть сегодня, n’est-ce pas?[1]1
  Не так ли (франц.).


[Закрыть]
С тобой лишь воспрянет она.
 
 
На то тебе лиру Господь и вручал,
Чтоб ты ей рассеивал мрак.
Уж трижды петух за окном прокричал
И свистнул четырежды рак.
 
 
Собрав по сусекам былой креатив,
Вставай, разрази тебя гром,
Вселенского зла выходи супротив
В обнимку с вселенским добром.
 
 
Пока твой густой, переливчатый храп
Разносится мирно окрест,
Борзеет тиран, сатанеет сатрап,
Невинность влекут под арест.
 
 
Но ржет у крыльца в неизменном пальто
Твой конь, благородный Пегас,
Ведь если не вы, то считай и никто,
Одна лишь надежда – на вас.
 

«Все уже правовая база…»

 
Все уже правовая база,
Все шире беспредела тьма –
И это не пустая фраза,
Но вывод здравого ума.
 
 
Пока не все еще прикрыли,
Не все прихлопнули пока,
Хватай, товарищ, в руки крылья
И дуй отсюда в облака.
 
 
Последняя заря, алея,
Последний предвещает день.
Так что оденься потеплее –
Пальто и валенки надень.
 
 
Там, в облаках, с питаньем скудно,
Комфорта не было и нет,
Зато торжественно и чудно,
Как нам указывал поэт.
 
 
Пусть знают злобные уроды,
Забывшие про стыд и честь,
Остатки жалкие свободы
У нас еще в запасе есть.
 
 
И до конца он не истает,
Тот стратегический запас,
Пока бессмысленно летает
Последний из немногих нас.
 

«Я верю – поздно или рано…»

 
Я верю – поздно или рано
Наступит он, желанный час,
Когда, повергнув власть тирана,
Воспрянет креативный класс.
 
 
Когда у гробового входа
С табличкой «enter» на стене
Нас примет радостно свобода
И удивится: «вы ко мне?».
 

Плач по Лизавете

 
Жизнь и так-то не пастила,
Даже близко,
Так еще коза померла,
Звали Лизка.
 
 
Брык с копыт – и вся недолга,
Стоп машина,
А ведь были у ней рога
В два аршина[2]2
  Художественное преувеличение. (Примеч. автора.)


[Закрыть].
 
 
Отошла, аккурат, в обед,
В полвторого,
Пусть была ты, Элизабет,
Не корова,
 
 
Не звучала, как человек,
Столь же гордо,
Не забыть мне твою вовек
Козью морду.
 
 
Хоть всего-то ты и коза,
Нету спора,
Но такие встречу глаза,
Я не скоро.
 
 
Молока с тебя, как с козла,
Меньше даже,
Но не просто пятном была
Ты в пейзаже.
 
 
Пусть твердят, что я зоофил,
Враки это,
Как сестру я тебя любил,
Лизавета.
 
 
Будь бы даже я древний грек,
Типа эллин, –
Скотоложства тяжкий грех
Непомерен.
 
 
Да и песня моя о том,
Видят боги,
Что рогатым быть лучше скотом,
Чем двуногим.
 

«Культурный слой буквально тает…»

 
Культурный слой буквально тает,
Как в вешнем небе облака.
Никто газеты не читает,
За исключением МК.
 
 
И я бы записался тоже
В его фанатов контингент,
Но мне МК читать негоже,
Поскольку я интеллигент.
 
 
Интеллигент – всему основа,
Всего причина на Руси.
Интеллигент – не просто слово,
Но символ нравственной оси,
 
 
Которая хоть вбита косо
И отравляет нам житье,
Но все проклятые вопросы
Вращаются вокруг нее.
 
 
К интеллигенции себя я
Давно по праву отношу.
Не зря, копейку зашибая,
Стишок нет-нет да напишу.
 
 
И в дальнем ящике комода,
Забытом, мрачном и пустом,
C тех пор, как вышел из народа,
Храню Камю четвертый том.
 

«Дела из рук вон плохи…»

 
Дела из рук вон плохи
Плюс доллар вверх пошел,
А при царе Горохе
Тут было хорошо?
 
 
А скажем, при Иване
Четвертом? Кто забыл –
Безумце и тиране.
Эдем у нас тут был?
 
 
А при Петре Великом,
При плотнике-царе,
Что был ужасен ликом,
Как Ленин в Октябре,
 
 
Мы разве мед тут пили
И кушали халву?
А не при нем спалили,
Кто скажет мне, Москву
 
 
Так, что кирпич аж спекся
Под яростным огнем?
Но, впрочем, я увлекся –
Пожалуй, не при нем.
 

«Движение воздушных масс…»

 
Движение воздушных масс
В отдельно взятый миг
Нас поражает всякий раз
И ставит нас в тупик.
Но можно палец послюнить
И вверх его поднять,
Чтоб цель движенья объяснить
И смысл его понять.
 

Баллада о полковничьей вдове

 
На весь военный городок
Лихая шла молва,
Что, мол, слаба на передок
Полковничья вдова.
 
 
На боевом ее счету
Побед росло число
Так, что могильную плиту
Полковника трясло.
 
 
Ну ладно б половой гигант,
Так ведь любой щенок,
Любой сопливый лейтенант
Ее утешить мог.
 
 
В делах амурных зная толк,
На резвом топчане
Она бы и драгунский полк
Освоила вполне.
 
 
Когда б супруг ее в бою
Столь рано не почил,
И он бы толику свою,
Глядишь бы, получил.
 
 
И тем сполна бы усладил
Иссушенную плоть,
Но по-иному рассудил
Безжалостный Господь.
 
 
Жизнь справедлива не всегда,
Усвоить всем пора.
Одним – счастливая звезда,
Другим – земля сыра.
 
 
Одним – оркестр полковой,
Гризеток штабеля,
Другим – секвестр половой
До полного нуля.
 
 
Одним – солдатское сукно
Да крест над головой,
Другим – веселое кино
С красавицей-вдовой.
 

«Где, где он, облик наш моральный…»

Согласно опросу, проведенному фондом «Общественное мнение», у россиян нет сегодня безусловных моральных авторитетов.

 
Где, где он, облик наш моральный,
Сиявший дивной чистотой?
Кругом лишь секс царит оральный,
И раздается мат густой.
 
 
Утратив прежнюю духовность,
Отбилось общество от рук,
Мораль отныне лишь условность,
Один пустой для сердца звук.
 
 
Морали место у параши –
Вот главный слоган наших дней,
Жизнь без нее намного краше
И продолжительней, чем с ней.
 
 
Давно златые годы эти
В туманную умчались даль,
Когда была в авторитете
В родном Отечестве мораль.
 
 
Ты жаждешь к прошлому возврата,
Мой бедный друг? Какое там,
Когда наперсники разврата
Наперсниц шпилят по кустам.
 

«Падет на землю злая тень…»

 
Падет на землю злая тень
И станет жутко и темно,
Когда в один ужасный день
В стране закончится говно.
 
 
Ну ладно б нефть, ну, бог с ним, газ,
Ну, черт с ним, даже кислород,
Но, вычерпав говна запас,
Едва ли выживет народ.
 
 
От века свыше нам дано,
Отрада сердцу и уму,
Замена многому оно,
Да что там многому – всему.
 
 
Оно для нас вода и хлеб,
Основа жизни, соль земли,
И нет таких на свете скреп,
Что б нас прочней скрепить могли.
 
 
Мы все по горло в нем сидим,
А я так вовсе с головой,
И потому непобедим,
И оттого – еще живой.
 

«Это кто всю ночь без сна…»

 
Это кто всю ночь без сна,
Без воды и света
Лепит шарик из говна,
Уж не я ли это?
 
 
Если ж нет, то кто тогда,
Вызывая трепет
Результатами труда,
Шарик этот лепит?
 
 
Может, кто-нибудь из вас,
Ловко и умело,
Не смыкая карих глаз,
Впрягся в это дело?
 
 
Чтобы время в декабре
Не текло без толку,
Чтобы было детворе
Чем украсить елку.
 

«Измучен нервными трудами…»

 
Измучен нервными трудами,
И о покое грезя лишь,
Все больше я ценю с годами
Благотворительную тишь.
 
 
Да вот хотя бы та же рыба,
Подводный обитатель дна,
За то одно уж ей спасибо,
Что дара речи лишена,
 
 
Настолько, что простые звуки
Числом не более пяти
Не может без телесной муки
Она на свет произвести.
 
 
Мир рыб суров и безотраден,
В отличие от мира птиц,
Ни жестов им язык не даден,
Ни даже выраженье лиц.
 
 
И все же рыбье безъязычье
Стократ милее для меня,
Чем с перепою пенье птичье
Или диджеев трескотня.
 

«Мысль одна мне душу беспокоит…»

 
Мысль одна мне душу беспокоит:
Вдруг однажды, среди бела дня,
Неприметный с виду астероид
Ненароком угодит в меня.
 
 
Вообще-то, рассуждая строго,
Шанс подобный невелик совсем –
На земле и так народу много,
Где-то миллиардов, помню, семь.
 
 
Чем уж прямо так в толпе сограждан
Среди прочих выделяюсь я?
Это приключиться может с каждым –
Таковы законы бытия.
 
 
Если применить научный метод,
Что уместно было бы вполне,
То не факт, что астероид этот
Прямо так уж предназначен мне.
 
 
Есть кому по кумполу попасть им,
Если Богу в голову взбредет,
Но боюсь, с моим еврейским счастьем,
Он в меня как раз и попадет.
 

«Не верьте рекламе фастфуда…»

 
Не верьте рекламе фастфуда,
Она к заблужденью ведет,
Не всякое быстрое блюдо
На пользу здоровью идет.
 
 
Я знал одного человека,
Он был неплохой человек,
Но стал инвалид и калека,
Просроченный съев чебурек.
 
 
И время спустя небольшое,
Каких-нибудь месяца три,
Снаружи покрылся паршою
И язвой желудка снутри.
 
 
Плюс почки ему отказали
Совместно с кишкою прямой.
…Все чаще он спал на вокзале,
Не в силах добраться домой.
 
 
Лежал он, страдальчески морщась,
Гонимый пинками взашей,
И грязная ругань уборщиц
Его достигала ушей.
 
 
А вскоре под крышкою гроба
Обрел свой последний приют.
Следите, товарищи, в оба
За тем, что в ларьках продают!
 

«Во времена безблагодатные…»

 
Во времена безблагодатные
В ходу продукты суррогатные
На вкус какие-то невнятные,
Хоть и похожие на цвет,
Я говорю про те, которые,
Придуманы в лаборатории,
В них, вероятно, есть калории,
Но радости при этом нет.
 
 
Пусть, кто желает, ими травятся,
А мне естественные нравятся,
И, будучи не в силах справиться
С привычкой, что живет в мозгу,
К моей родной сорокаградусной,
Такой единственной и сладостной
С улыбкой приникаю радостной
И оторваться не могу.
 
 
Видать, не зря мои родители
Меня зачали в вытрезвителе,
Не перейду на заменители,
Хоть ты меня озолоти,
Хоть расщепи меня на атомы,
Но мне с духовными кастратами
И с их гнилыми суррогатами,
Как ни крути, не по пути.
 

«Водка – напиток не элитарный…»

Бывший Главный санитарный врач России Геннадий Онищенко заявил, что минимальную стоимость бутылки водки необходимо поднять до 300 рублей.

 
Водка – напиток не элитарный,
Главное в ней не вкус, а цена.
И пусть запомнит Главврач санитарный –
Должна быть доступна народу она.
 
 
Триста целковых не хрен собачий,
Спросите на улице хоть кого,
Онищенко, правда, считает иначе, –
Но это личное дело его.
 
 
Деньги гребет он совковой лопатой,
Счет им давно небось потерял.
А педагоги с их нищей зарплатой?
А многодетным как быть матерям?
 
 
А мне, несчастному пенсионеру,
От жалкой пенсии их отрывать?
А девочку-школьницу взять, к примеру, –
Ей что, теперь телом своим торговать?
 
 
И через год, не снеся позора,
Броситься вниз головой с моста.
Вот что нас всех ожидает скоро.
Нет, кровопийцы, на вас креста!
 

«Кто не был еще в Уругвае…»

Самым бедным президентом в мире признан лидер республики Уругвай Хосе Альберто Мухика Кордано, переводящий всю свою зарплату на благотворительность.

 
Кто не был еще в Уругвае,
Скорей поезжайте туда,
Коррупция там нулевая,
И в страшном почете нужда.
 
 
Свобода и равенство с братством
Сплелись там в прекрасный узор,
Кичиться пред ближним богатством –
Неслыханный стыд и позор.
 
 
Вы б их президента видали,
Уж вот кто живет не по лжи,
У нас так на Курском вокзале
Не выглядят даже бомжи.
 
 
Альберто Мухика Кордано,
Народа радетель и друг,
Хранит он на дне чемодана
Лишь пару поношенных брюк.
 
 
И знает весь Монтевидео,
Что он, не жалеючи сил,
В борьбе за рабочее дело
Те брюки до дыр износил.
 
 
Альберто Мухика Кордано,
Дай сил тебе, чудику, бог.
Где-где, а у нас и подавно
Давно б под забором ты сдох.
 

«Я пишу вам из Китая…»

 
Я пишу вам из Китая,
Над которым пролетая
Из Японии в Непал,
Аэробус наш упал.
 
 
Мы летели в бизнес-классе –
Не трястись же в «эконом»,
Я и мой продюсер Вася.
Пили «Чивас» в основном.
 
 
Мы сперва летели прямо,
Не теряя высоту,
А потом случилась драма,
Потому что на борту
 
 
Виски больше не осталось,
Так как кончился запас,
Что нам резко показалось
Неприемлемым для нас.
 
 
Чтоб избегнуть как-то стресса,
Не сорваться враз с оси,
Предложила стюардесса
Нам догнаться «Хенесси».
 
 
Вася в гневе очень буен,
Хоть по жизни он эстет,
И поэтому ей в бубен
С ходу выписал в ответ.
 
 
Стюардесса брык с катушек
И уперлась в пол башкой,
Вася хоть кого затушит,
Вася – он у нас такой.
 
 
Мне внутри шепнуло что-то
Подсознания со дна,
Что заначка у пилота
Непременно быть должна.
 
 
Чтобы летчик настоящий
Да летел без пузыря?!
У него ж там черный ящик,
С верхом полный вискаря.
 
 
Открываю дверь в кабину,
Говорю: «Врубись, баклан,
Или я тут кони кину,
Или высосу стакан.
 
 
Говоря, короче, грубо,
Хоть за сколько косарей,
Но залить мне нужно трубы
И чем раньше, тем быстрей.
 
 
Вот такая, нах, засада,
Вот такая, блин, фигня,
И стволом махать не надо
Перед носом у меня».
 
 
Тут мне сзади штурман, падла,
Залепил по кочану,
И пока я на пол падал,
За деталь задел одну.
 
 
…В общем, сели мы Харбине
При отрубленном шасси,
Хоть мы тут и на чужбине,
Но бухла – косой коси.
 
 
Наш девиз – ни дня без пьянки,
Наша жизнь – сплошной балдеж,
Жены наши – китаянки
Дети – хрен ваще поймешь.
 
 
Что касается Непала,
Где спиртное не в ходу –
Раз уж складно так совпало,
То пошел он в Катманду.
 

«Мы шли с тобою поздней ночью…»

 
Мы шли с тобою поздней ночью,
Точнее, в предрассветный час.
Нас было много, но не очень,
Точнее, мало было нас.
 
 
Еще точнее, только двое,
Что вдвое больше одного.
Лишь ты да я да мы с тобою.
А больше точно никого.
 

«Расчесал до крови репу…»

 
Расчесал до крови репу,
Не могу ни есть, ни пить,
Где бы взять такую скрепу,
Чтобы разом всё скрепить.
 
 
Нету почвы под ногами
И несутся кувырком
Утюги за сапогами,
Сапоги за пирогами,
Пироги за утюгами,
Кочерга за кушаком.
 
 
Тщетны все усилья власти,
Грош цена ее словам,
Развалилось всё на части,
Закатилось по углам.
 
 
Это происки Госдепа,
Это всё его дела,
Ведь была же эта скрепа.
Точно помню, что была.
 
 
Вся такая расписная
И размером пять на пять.
Где найти ее, не знаю.
Да и надо ли искать?
 

«За каждым движеньем твоим следя…»

 
За каждым движеньем твоим следя,
Любил я тебя с каждым днем
Сильнее, и тело мое, зудя,
Буквально пылало огнем.
 
 
Я думал, ты выдающийся вождь
И славой затмишь Винниту,
А ты оказался лишь мелкая вошь,
Сосущая пустоту.
 
 
И стало понятно – не та уже стать,
Не тот размах и масштаб.
А мог бы великою вошью стать,
Да видно с годами ослаб.
 
 
Былая сила уже тю-тю,
Во всех сочлененьях дрожь.
Пора бы уже его и к ногтю,
Шепчется молодежь.
 
 
Но верю я, от судьбы не уйдешь,
Судьбу не обманешь, брат,
И если другую я выберу вошь,
То лишь ядреней стократ.
 

«В этот город накрепко он впаян…»

 
«В этот город накрепко он впаян,
Десять лет – свидетельство тому.
От Тверской до самых до окраин
Все вокруг принадлежит ему.
 
 
По родной земле, ступая крепко,
Он идет, великий и простой,
Под его под кожаною кепкой
Все мы, как под каменной плитой».
 
 
Прочитал и сам себе не верю,
Неужели ж я его кусал?
Неужели ж о московском мэре
Я когда-то это написал?
 
 
А сегодня с легкою тоскою
Вспоминаю про его дела,
Было все же что-то в нем такое…
Что не выжег он в себе дотла.
 
 
Ведь при всей комичности лужковской,
При его фантазии дурной,
Было видно – это наш, московский,
Плоть от плоти. Однокоренной.
 
 
Что-то вроде Меншикова Сашки –
Та же страсть к заморской новизне,
Те же неформальные замашки,
То же непочтение к казне.
 
 
Что ни говори, он был фигурой,
Как-никак, живое существо.
И едва ли киборг вечно хмурый
Заменить способен нам его.
 

Баллада о последнем

 
Длинная очередь грозной стеной
Стояла, как Родина-мать,
И вдруг последний, крикнув: «За мной!»,
Добавил: «Не занимать!».
 
 
Не знаю, кто был он тот аноним,
Чей подвиг в веках не умрет,
Но вряд ли бы кто-то встал перед ним,
Вздумай он крикнуть: «Вперед!».
 

«Мы, станичники лихие…»

К несостоявшемуся выступлению сэра Элтона Джона в Краснодарском крае

 
Мы, станичники лихие,
Как ведется с давних пор,
Голубой должны стихии
Дать решительный отпор.
 
 
Али наши молодайки
Враз нам стали не милы?
Али дедовы нагайки
Мы попрятали в углы?
 
 
Куренной наш, хушь партийный,
Все ж-ки правильный мужик,
Ежли кто ему противный –
Шашку наголо и – вжик!
 
 
Сколь бы ни был знаменит он,
Этот самый Элтон Джон,
Но не будет содомитом
Дух кубанский заражен.
 
 
Лучше пусть уж Розенбаум
Соберет у нас аншлаг,
Больно люб он нашим бабам,
Государственный казак.
 
 
Не затем мы снова ростим
Свой родной СССР,
Чтобы к нам незваным гостем
Залетел британский сэр.
 
 
Лучше в землю ляжем, братцы,
Мы за то, на чем сидим,
Но своих ориентаций
Просто так не отдадим.
 

«В смрадном мегаполисе…»

 
В смрадном мегаполисе
Пропадаю я,
Мне бы за околицей
Слушать соловья.
 
 
Сяду в белу вольвушку,
В пол втоплю педаль
Да рвану на волюшку,
В неоглядну даль,
 
 
Выйду в степь широкую,
Подивлюсь на Русь,
Постою, поокаю
И назад вернусь.