Текст книги "Лента Мёбиуса"

Игорь Клюканов
Лента Мёбиуса

© И.Э. Клюканов, 2022

© Центр гуманитарных инициатив, 2022

«За это время все изменилось, включая время…»

 
За это время все изменилось, включая время,
И все, кто были этими, стали теми;
 
 
Поляна вдруг взяла и стала опушкой,
А царевна обернулась лягушкой;
 
 
У соседней страны теперь названье другое,
И я уже не помню – какое;
 
 
И даже мы, как ни странно, стареем;
Но ямб остается ямбом, хорей – хореем.
 

«Уже светлеет рано, но…»

 
Уже светлеет рано, но
Не раньше, чем сон утренний доснится
И тихо просочится сквозь окно,
И за окном бесследно растворится.
 
 
Ты будешь вспоминать, о чем
Был этот сон, найти слова пытаясь,
Расталкивая день плечом,
По многолюдным улицам метаясь;
 
 
Пока еще роса свежа
И лист бумажный белизною манит,
Пока, как бабочка, душа
Летит на звук, пока темнеть не станет.
 

«Кофе, что варился в медной турке…»

 
Кофе, что варился в медной турке,
Оказался крепче штукатурки –
Той, что осыпалась столько лет,
И осыпалась совсем, сошла на нет;
Ну а кофе становился гуще,
И гадали мы на этой гуще,
И судьбы высматривали след;
Ну а та вела свой тайный свиток
Не свершений даже, а попыток,
И прошла как будто стороной;
Жизнь моя – кузнечик за стеной,
В старом парке детская фигурка,
Сивка-бурка, вещая каурка –
Встань передо мной!
 

«Жили-были: пели, говорили…»

 
Жили-были: пели, говорили;
Чем могли – иллюзии питали;
Землю рыли, в облаках парили;
Удлиняли время, коротали;
 
 
Стоило начать любую фразу –
Сразу все друг с другом рифмовалось,
Все запоминалось – и ни разу
Ничего потом не забывалось;
 
 
И ни разу не было вопроса,
Чтоб ответ отыскивать, плутая;
‘Чай? – С малиной’. ‘Дерево? – Береза’.
‘Ворон? – Черный’. ‘Рыбка? – Золотая’.
 

«Месяц был, конечно же, июль…»

 
Месяц был, конечно же, июль:
Потому что горы, Иссык-Куль;
Потому что так легко дышалось
И с водою солнце рифмовалось;
 
 
И на пляже не было людей,
Кроме пары диких лошадей;
Дней на свете не было беспечней,
Ласковей песка и жизни вечней.
 

«Кто так “Эссе” Монтеня перевел?»

 
Кто так «Эссе» Монтеня перевел?
А, впрочем, все, что происходит – это опыт;
Так, например, Суворов Альпы перешел,
Так переходим мы с тобой на шепот.
 
 
Без опыта и нас на свете нет,
В любом из действий есть хоть доля риска:
Ты написал письмо и, мучась, ждешь ответ;
Жизнь есть переживанье, переписка.
 
 
И все проходит – что ни говори,
Ну а, точнее говоря, все «пере-»;
Так, например, как мы, – оставив ключ в двери
И задержавшись на мгновение у двери.
 

«Стих скачет по зеленой траве…»

 
Стих скачет по зеленой траве;
Потому, что в голове
Один ветер; а, может,
Два или столько, что не сосчитать –
И никакая математика не поможет;
А потом отправляется по морю гулять
И гуляет на синем просторе,
Как некое априори;
Потом – на песке загорает
И выгорает,
Становится цвета какого-то неизвестняка;
Потом встает, отряхивается от песка,
Становится все белее,
Пока
Не станет полностью белым:
Как белый парус, белый одуванчик, белая ворона;
Как весь белый свет.
 

«От ветра этого ничто здесь не спасет…»

 
От ветра этого ничто здесь не спасет:
Захочет если, то возьмет и унесет
В какой угодно или неугодно год.
 
 
Но люди все равно и там, и там живут;
И под крыло они тебя возьмут,
За стол тебя посадят и вина нальют.
 
 
Как входит в ножны нож, так ты в их жизнь войдешь;
И в их дела, как свой, без стука будешь вхож,
Пока живешь, пока обратно не уйдешь.
 
 
А здесь начнешь опять учить родной язык,
Бродить по улицам – черней, чем черновик,
И складывать опять слова, как ученик.
 

«Вкус возвращенья сладок, как мускатный…»

 
Вкус возвращенья сладок, как мускатный
Налитый солнцем виноград,
Что тянется поверх оград –
Поэтому и легок путь обратный;
 
 
Поэтому бесхитростного рынка
Так задушевен бриколаж,
И к морю на песчаный пляж
Сама собой спускается тропинка.
 
 
И, ни о чем на свете не тоскуя,
Сидеть мы будем у воды,
Неспешно спелые плоды
Седой смоковницы смакуя;
 
 
И кажется, что горизонт виднее,
И что соленая волна
Не так, как раньше, солона
И обнимает берег все нежнее.
 

«Тоска, как кошка, в руки не дается…»

 
Тоска, как кошка, в руки не дается,
Но не уходит, по сердцу скребется,
Ее вином – и то не утолить;
Ну разве что – немного пригубить,
Раз жизнь в бокал сама как будто льется;
И, значит, ничего не остается,
Как осушить его и вновь налить;
И, может, все получится продлить
Еще на час, на вечер, на неделю,
На жизнь еще; ведь, может, в самом деле
Все дело в послевкусии одном?!
В приставках, в суффиксах, в холмах
                                    супертосканских,
В корнях тысячелетних Гефсиманских,
Напитанных таинственным вином,
Что невозможно удержать в горсти
И невозможно мимо пронести.
 

«Как хорошо не мыслится на мысе…»

 
Как хорошо не мыслится на мысе,
Где золотой песок и плеск волны
Играючи наводят не на мысли,
А на ракушки и на валуны.
 
 
Оставшись здесь, ты больше не желаешь
Монетку в море теплое бросать;
И так легко, так сладко забываешь
Все те слова, что ты хотел сказать.
 
 
Как тени, ласточки мелькают в скалах
И разобьются, кажется, вот-вот;
Но только по небесным по лекалам
Уже расчерчен каждый их полет.
 

«Не начинай писать с последней строчки…»

 
Не начинай писать с последней строчки –
Пускай размер строки уже отмерен;
Не унывай, бери пример с верлибра,
Живи как он – и рифму не ищи;
На свете счастья нет, но есть свобода
Судьбу исполнить так, а не иначе,
Так, как исполнить можешь только ты;
И не ищи какой-то тайный метод,
Безумие – искать какой-то метод,
Ведь он есть путь, которым ты идешь.
 

«Зачем откладывать на завтра то…»

 
Зачем откладывать на завтра то,
Что ты не сделал ни вчера, ни поза-,
Что кануло уже сквозь решето
Быстрей и легче, чем крупица проса?!
 
 
Миг, как любой из нас, неповторим:
И создается ткань тысячелетий
За мигом миг, за мигом миг; и Рим
Один лишь есть, а не второй, не третий;
 
 
И чтоб не прекратилась эта связь,
Чтоб ткань ткалась как бы сама собою,
Живи не медля и не торопясь –
Как ровный плеск прибоя и отбоя;
 
 
Когда твое дыханье совпадет
Со временем – оно не прекратится:
Оно исчезнет, но не пропадет,
А в облако, а в птицу превратится.
 

«Это – интонация, тональность…»

 
Это – интонация, тональность,
Как не говорится – интональность,
Жизни разноцветная канва:
Близость, дальность, разная модальность;
Зазеркальность, музыкальность и хрустальность;
Остальное все – слова, слова, слова.
 

«Вечная охота к перемене…»

 
Вечная охота к перемене –
Ничего нам не поделать с ней;
Потому что есть лишь светотени,
То есть нет ни света, ни теней;
 
 
Даже строки на бумаге белой –
Типографских знаков черный ряд –
Как ни изощряйся, что ни делай,
Не известно, что в себе таят;
 
 
Тихо манят, гранями играют,
А однажды, вовсе осмелев,
Со страницы тихо исчезают,
Вписываются в рельеф.
 

«Пусть утро может быть любым…»

 
Пусть утро может быть любым:
Туманным, неопределенным,
Стеклом как будто тусклым застекленным
И обволакивающим, как дым;
Каким угодно – только не седым.
Ведь даже день еще не занимался
Почти ничем; а только собирался
Закончив завтрак, встать из-за стола,
Взять некий курс и взяться за дела –
Те, за которые еще никто не брался;
Еще сирень в саду не зацвела,
И Вертер не прочитан, и страница,
Как камень неподъемный, тяжела;
А главное – еще душа, как птица,
За горизонт готова устремиться
Туда, где нет ни слова, ни числа.
 

«О весне печалиться нет смысла…»

 
О весне печалиться нет смысла,
Разве – только капельку одну,
Что на ветке за окном повисла
И дрожит подобно сну.
Я к стеклу оконному прильну,
Постараюсь не пошевелиться,
Чтобы до конца сумел досниться
Этот чудный, этот сладкий сон.
А потом – пускай другой сезон
И другие за окном стихии
Что-нибудь пусть настихотворят;
Сад уже готовит свой наряд,
Скоро листья вновь зашелестят,
И не спится, и глаза сухие.
 

«Как хорошо, наверное, в горах…»

 
Как хорошо, наверное, в горах,
В которых по-другому все, в которых
Так дует ветер, что и жизни крах
Произведет не более, чем шорох.
 
 
А, впрочем, это все – вопрос шкалы:
Любые звуки ведь по сути – шкалы;
И велики они или малы,
Не мы решаем, а решают скалы.
 
 
Все дело в том, как слушать, как смотреть;
И жизни крах бывает у кого-то
Неполным: например, всего на треть –
Как будто есть на то какая квота.
 
 
А у других – не может быть полней;
И звук крушенья этого, быть может,
Безмолвие каких-нибудь камней
В каком-нибудь ущелии встревожит.
 

«Все твердит у уха моего…»

 
Все твердит у уха моего
Кто-то, а, быть может, некто,
Что осталось-то всего-то ничего –
Два притопа, три прихлопа и два-три проекта;
 
 
Что закат какой-то неземной
По углам как будто заметает;
И что никакой уже портной
Дыр в судьбе не залатает.
 
 
Впрочем, эта песня не нова;
Не имеют никакого смысла
Ни, во-первых, никакие ни слова
А тем более, и во-вторых, ни числа.
 
 
Будущее ведь и тот, и тот
До известной лишь черты предскажет;
Ну а там – как мышка хвостиком вильнет
И как ночь на землю ляжет.
 

«От моря не хочется уходить дальше, чем морская прохлада…»

 
От моря не хочется уходить дальше, чем морская прохлада;
Впрочем, удаляться так далеко и не надо;
Какие там за невиданные за виды –
Завидования? Мелочные обиды?
Пыль от машин? От метафоры стертой?
Воздух украденный, то есть спертый?
Здесь же песочные пляжи и скалы,
Которые стоят, как аксакалы;
И можно жить просто, как вдох и выдох,
Не говоря ни о чем – тем более видах.
 

«Весна приходит, а не наступает…»

 
Весна приходит, а не наступает;
Иначе в слоге слышится свинец
И дух милитаристский в воздухе летает –
Несовершенство языка обидно, наконец!
 
 
Становится светлее и светлее,
И мир промыт, как тонкое стекло;
«Ты счастлив?» – «Холодно».
«Ты счастлив ведь?» – «Теплее».
«Смотри, как солнце к тебе тянется!» – «Совсем тепло».
 
 
И мы уже в полшаге от ответа;
А, впрочем, что ни скажешь – все не то;
Зато так радостно идти навстречу свету,
Распахивая душу нараспашку, как пальто!
 

«Пока мы жили с тобою, слово на льдине…»

 
Пока мы жили с тобою, слово на льдине,
Не жировали, но и не горевали –
Многие улицы переименовали,
А некоторых уже нет и в помине;
И кажется, что отныне
То, что мы с глазами закрытыми узнавали,
Уже никогда не вернется;
И о собаке, что жила в соседнем подвале,
Которой мы каждый день давали
Корку хлеба, кость – что придется –
Все язык никак не повернется,
Чтобы спросить у кого-то – жива ли.
 

«Давай сядем в автобус, в троллейбус, в трамвай…»

 
Давай сядем в автобус, в троллейбус, в трамвай;
Не будем смотреть на номер – сядем в любой;
Сядем и просто поедем давай,
Просто поедем и поедем с тобой.
 
 
Давай же этот маршрут узнавай,
Который бывает пологий, крутой,
Всегда неожиданный – как ни выбирай –
Пустой, многолюдный, простой, золотой.
 
 
А мир вокруг вздымается, как каравай;
Течет куда-то бурлящей рекой,
Скоро, может, перетечет через край –
И тогда уже не достать ни рукой, ни строкой.
 
 
Но ты ничего не бойся и не унывай:
Он будет длиться и длиться, пока ты со мной,
Ты только следить не переставай
За рифмой сквозной перекрёстной двойной.
 

«Если уж и проводить…»

 
Если уж и проводить
Параллели – то ортогонали;
Душу никому не бередить
И писать все лишь в оригинале.
 
 
Мы ведь разомкнули этот круг:
Кто нашел себе шесток, кто нишу;
Потому-то в дверь и сладок стук,
Что я так отчетливо не слышу.
 

«В статье словарной существительное “дача”…»

 
В статье словарной существительное «дача»
Пускай обходится без всяких «уст.» и «арх.»;
Иначе говоря – пусть существует дача,
Пусть ходят гости, рассуждая и судача,
И пусть хозяин, как симпосиарх,
Пропорцию найдет для нас такую,
Чтоб жили все на свете, не тоскуя,
Чтобы цвели и сад, и огород;
И пусть на языки их на другие
Неадекватным будет перевод;
Пусть в них она останется лакуной,
А здесь, у нас – веселой, юной шхуной
Пускай она по небесам плывет,
Уже вовеки не устаревая,
Плывя и никуда не уплывая.
 

«Звук был звонок и весел, за собою нас вел…»

 
Звук был звонок и весел, за собою нас вел;
Цветик был семицветик и в полях семицвел;
 
 
Только время проходит, наступает, грядет,
Тихой сапой крадется, потихоньку крадет;
 
 
Раз мы жизни с тобою не смогли миновать,
Будем жить, как живется, и добро проживать;
 
 
А клубок расклубится – вот и сказке конец;
Ну а тот, кто не слушал, тот вдвойне молодец.
 

«Описание зависит от предмета…»

 
Описание зависит от предмета
Самого же описания;
Изменить ни даже ты не можешь это,
Не могу тем более ни даже я.
Это просто это скоро это лето!
Даже, кажется, в листках календаря
Больше солнца и тепла и больше света,
Хоть поэзией, хоть прозой говоря.
Г де-то за долами, за горами
Ждут нас изумрудные моря,
Ждут нас дюны цвета янтаря;
Несмотря на то, что вечерами
Еще дует ветер; что земля
Не совсем еще, как хочется, прогрета;
На все то, на что не надо, несмотря.
 

«Я не знаю: это я плыву…»

 
Я не знаю: это я плыву
Или это кто-то
Меня держит, словно щепку, на плаву;
Может быть, я все же я выплыву,
Ну а нет – то превращусь во что-то:
В дерево зеленое, в траву –
То есть так или иначе выживу,
Выберусь из этого водоворота.
 

«Творец, что мир мой сотворил…»

 
Творец, что мир мой сотворил,
Не точен был и не сосредоточен;
А, впрочем, я и заслужил
Окраин мир, обочин, кособочин.
 
 
Я жил как бы из-под полы
И собственного голоса пугался;
Повсюду привечал углы
И оживленных площадей чурался.
 
 
Но я, хоть и плохой стратег,
Не собираюсь подводить итоги;
Давно замыслил я побег
Туда, где всем нам будет по дороге;
 
 
Ну а маршрут заветный свой
Доверю я лишь чуду-юду,
Иначе говоря – кривой,
Которая выводит отовсюду.
 

«Здесь земля обрывается под ногами…»

 
Здесь земля обрывается под ногами
И простирается так далеко, что не хватает взгляда;
Уходит в глубь не веков, не тысячелетий,
А миллионов и миллионов лет.
Впрочем, то, что перед нами,
Не поддается описанию и счету;
Ведь это все – слова, а слова бледнеют
Перед этими неземными цветами.
И только сердце, отрываясь,
Легко парит над землею,
Отзывается беззвучным эхом
И со всем находит общий язык.
 

«Ах, кто бы только смог помочь…»

 
Ах, кто бы только смог помочь
Избавиться от стресса и не маяться?!
Ведь даже атмосфера день и ночь
Все давит и никак не унимается.
 
 
А если новости смотреть начнешь,
Все эти тары-бары-с-растабарами –
То не уснешь; а если и уснешь –
То будут сниться ужасы с кошмарами.
 
 
Так можно и до срока поседеть,
Стать неврастеником и гипертоником;
Уж лучше просто за столом сидеть,
Потягивая джин с силлабо-тоником.
 

«Они приходят очень часто по ночам…»

 
Они приходят очень часто по ночам
Откуда-то, где путь свой начинают;
Откуда точно – я не знаю сам,
А, впрочем, может, и они не знают;
 
 
А ночью – потому что ночью все молчит,
Все замирает, все открыто тайнам;
И перекличка их отчетливей звучит
На этом форуме необычайном;
 
 
Они образовать стремятся тесный ряд,
Быстрей, чем скорость тьмы, передвигаясь;
И, замирая, наконец, они стоят,
Доверчиво друг к другу прикасаясь;
 
 
Они стоят, но продолжается их путь;
Ну а моей задачи легче нету:
Ночь пережить и их случайно не спугнуть,
Открыв глаза и привыкая к свету.
 

«Из-за мыса выплывает…»

 
Из-за мыса выплывает
Каждый раз подобно сну
И за борт меня бросает
В набежавшую волну;
 
 
В черных чащах волки рыщут,
По усам стекает мед;
В чистом поле ветер свищет –
Все кого-то не найдет;
 
 
И уже не разобраться,
Где течение, где я;
Берега, конец абзаца,
Шепот, трели соловья.
 

«Это у большого города – огни…»

 
Это у большого города – огни,
А у маленького если – то они
Так – всего лишь огонечки
Или просто огоньки,
Так – светящиеся точки,
Маленькие светлячки;
Я и сам уже – как светлячок
Или, может, даже – светлячочек,
Что нашел как будто свой шесток,
Примостился где-то между точек.
 

«Листья ежатся от ветра и уже…»

 
Листья ежатся от ветра и уже
Дни становятся короче и короче;
Кажется, что на каком-то рубеже
Дни исчезнут и останутся лишь ночи.
 
 
А верней – лишь ночь: не посмотреть в окно;
Темнота лишь, если быть еще вернее;
И настолько уже станет все-равно,
Что не может стать уже всего-равнее.
 
 
Но в один прекрасный день, вернее, миг
Ось земная на мгновенье повернется,
Человечество продолжит свой дневник,
К веткам ледяным тепло вернется;
 
 
Снова оживет эклиптики овал,
Жизнь польется из кувшина Водолея;
Потому что ты глаза не закрывал,
На стекло дышал, дыханья не жалея.
 

«Не вторгаясь в судьбу одуванчика…»

 
Не вторгаясь в судьбу одуванчика –
Волоски его тоньше, чем сны:
Перед нами они чуть колышутся,
Но не нами они сочтены;
 
 
А еще – не тревожа спокойствия
Этих хрупких, как память, хребтов;
Шаг за шагом, как будто по воздуху,
И без страха совсем, и без слов;
 
 
Разве только на неком наречии,
Чьи почти не заметны следы,
Что сухою травою становятся,
Чье звучание тише воды;
 
 
Обстоятельством места и времени,
Здесь, сейчас; не тогда и не там;
Разве только на маленьком зеркальце,
Поднесенном к безмолвным губам.
 

«Расставим все точки над “и”, а в конце…»

 
Расставим все точки над «и», а в конце
Давай запятую поставим;
Давай посидим еще раз на крыльце
И ключ на пороге оставим.
 
 
Оставим смешные попытки пенять
Судьбе – этой старой каналье;
Мы что-то с тобой не смогли отыскать
Ни в зеркале, ни в зазеркалье.
 
 
Но кто-нибудь завтра, быть может, придет
Оттуда-не-знаю-откуда
И как бы играючи ключ подберет
К тому, что не видно отсюда;
 
 
Как в сказке откроется это, храня
Все пере– и непрожитое:
Волшебные знаки, тебя и меня,
И это крыльцо золотое.
 

«Надо было смотреть под ноги, а не за горизонт…»

 
Надо было смотреть под ноги, а не за горизонт –
Тогда бы удалось, наверное, больше пройти;
Надо было слушать, что говорил Конт,
И не слушать, что говорил Мерло-Понти;
 
 
Что осталось в сухом остатке? Песок
На опустевшем пляже; впрочем, и тот
Будет там, пока не иссякнет срок,
Пока ветер его куда-то не унесет.
 

«Ты – не ночь и ты – не день…»

 
Ты – не ночь и ты – не день,
Ты – не свет и ты – не тень,
И не лес, и не опушка,
Не кукушка, не зверушка;
Ты гуляешь на просторе,
И на суше, и на море,
И в постмодернистской Хоре,
И в традиционном хоре –
Всюду, словно априори;
Но тебя я не ищу,
Смысл понять твой не хочу;
Сам, сама, само придешь
И везде меня найдешь.
 

«На свете – под мерцаньем вечных звезд…»

 
На свете – под мерцаньем вечных звезд –
Лишь кажется, что есть покой и воля:
Травою зарастающий погост
Становится не отличим от поля;
 
 
А если слишком злыми языки
Становятся – бал правит разногласье;
И даже страны, словно мотыльки,
Из мира исчезают в одночасье.
 
 
Скрипит земная ось, и выбирать
Среди решений наших скороспелых,
Где жить, тем более – где умирать,
Мы можем в неизвестных лишь пределах.
 
 
Жизнь осушается, как терпкое вино,
До самого до дна – и остается
То, что в незримый звук облечено,
То, что из уст в уста передается.
 

«Весь апрель лили проливные ливни…»

 
Весь апрель лили проливные ливни,
А как только перестали –
Упало золотое яичко и разбилось.
А май был холодным и серым,
Но в самый последний день
Прибежала мышка, хвостиком вильнула –
И стало тепло, и все расцвело.
Кто знает: быть может,
Главное – не плакать и любоваться цветами.
 

«Что это – не понять никак…»

 
Что это – не понять никак:
Может, кровь в висок стучит?
Или птица подает некий знак?
Или какой анапест шалит?
 
 
Или сигнал, что тысячу лет
Г де-то блуждал, наконец, нашел
На землю обратный билет
И ко мне прямо в дом зашел?
 
 
Или это я сам наговорил –
Думал, какой с меня спрос!
Ну а ветер взял и не забыл
Все это назад принес.
 
 
Может, кто-то сбился с пути?
Может, кто-то кого-то звал?
Все никаких концов не найти,
Ибо улики всего лишь – звук, интервал.
 

«Я с тобою сяду на дорожку…»

 
Я с тобою сяду на дорожку,
Помолчу, как водится, немножко,
Встану, ничего как будто не забыв,
И отправлюсь в путь, слезу опередив.
Ведь меня судьба покуда носит,
Возится со мной, повсюду возит,
И на крыльях вдаль несет;
А когда когда-то срок придет –
Ничего не скажет и не спросит,
А, как камешек, забросит,
Как травинку, снегом занесет.
Буду я пока гулять по свету,
Плавать во все стороны – и ту, и ту, и эту,
А потом – пойду на дно;
И примчится ко мне скорая карета,
Опоздав лишь на мгновенье на одно.
Ох, уж эта тяга, бедолага!
Без нее не сделаешь ни шагу,
Ох, уж путь неугомонный мой,
Это терпит все одна бумага.
Все из дома, все домой.
 

«Дождь не барабанит, а стучит…»

 
Дождь не барабанит, а стучит;
Пусть не громко, но мешает спать;
Иногда перестает, молчит,
Ждет – и принимается опять;
 
 
Может, ждет, что я его впущу,
Отворю запретное окно;
За визит полночный не взыщу,
Незаметно с ним сольюсь в одно;
 
 
Может, ждет, что выйду я к нему,
За порог шагнуть не побоюсь;
Влажное пространство обниму,
В нем, как капля, тихо растворюсь.
 
 
Так не спим мы оба – я и он:
Значит, еще время не пришло;
Значит, суждено нам с двух сторон
Все смотреть сквозь тусклое стекло.
 

«Разве можно говорить, что это…»

 
Разве можно говорить, что это
Ни к чему не привело?!
Было беззаботно, было лето,
Поле васильковое цвело;
 
 
Ну а то, что отцвело – так где-то
Остаются все же лепестки,
Как в тетради безымянного поэта
Остаются жить две-три строки;
 
 
Никакого здесь секрета нету;
Будем жить с тобой и мы
На краю, как говорится, света,
То есть – на границе с краем тьмы.
 

«Снег то идет, то не идет…»

 
Снег то идет, то не идет –
Но не уходит;
Наверное, за домом ждет,
Дыханье переводит.
 
 
Потом опять начнет идти,
Опять устанет;
Все не сумеет замести,
За домом снова встанет.
 
 
Гляжу в окно, словно скольжу
В глубь мирозданья;
Но никуда не ухожу –
Перевожу дыханье.