Текст книги "Сюрприз для дона Серхио"

Игорь Кранцев
Сюрприз для дона Серхио

Глава 1

Открыть глаза. Как же этого хотелось всё это время. А сколько это – «Всё это время?» – и почему я здесь? И где, Эль Диабло побери, «здесь»? И что я делаю здесь? Скрежет тормозов, удар… Помню ещё какие-то крики… Кричали, что кто-то мёртв. Потом я слышал: «Он жив! Жив!». Наверное, это было про меня. Они меня куда-то понесли… Боль… А потом… Потом ничего. Скорее всего, я в больнице. В больницу же привозят тех, кто попал в аварию? Я же пострадал в аварии? Да. Наверное…

«Уно, дуэ, трес…» Говорил ли я это вслух? Не знаю. Может быть. Но после того как темнота сменилась размытым белым пятном, я понял, что это свет. Видимо, какая-то лампа. Холодного белого цвета. Холодного белого… А какой ещё бывает?

«Сеньор… Сеньор!» Приятный женский голос раздавался откуда-то чуть левее меня. Я уже смог отчётливо рассмотреть лампу на потолке – белом с едва заметными серыми разводами и успел подумать о том, что зрение я, видимо, не утратил. Это хорошо.

«Вы меня слышите, сеньор?». Это тот же голос. Я попробовал повернуть голову туда, откуда шёл звук. Звук! Голос! Я ещё и слышу! Ну, что же – отлично! А вот шея болит. Повернуть голову сложно.

– Сеньор. Вы меня слышите?

На этот раз голос звучал намного отчётливее. А ещё, наконец, я смог её рассмотреть. Миловидная девушка с бронзовым оттенком кожи. Вполне симпатичная. О! Я думаю о девушках? Значит, я мужчина. В этом я и не сомневался. Вопрос другой – кто я? Как давно здесь? Как меня зовут?

– Вот так, вот так, осторожнее, сеньор, чуть повыше…

Милашка оказалась довольно крепкой – я почувствовал как она приподнимает мою голову и поправляет подушку. А если это не она сильная, а я очень ослаб? Сеньорита приподнялась со стула возле моей кровати, куда-то отошла, а потом был звук льющейся воды. Действительно! Я хотел пить. Она подошла ближе, и я потянулся губами – сухими как песок в предгорьях зимой – в ту сторону, где она держала стакан и почувствовал, что мои губы коснулись какой-то ткани.

– Сейчас я уберу бинт с лица, чтобы Вам было удобнее пить, – сказала она.

Бинт? На лице у меня бинты? Интересно, а зачем? И что у меня с руками и ногами? Мозг посылал импульсы конечностям, я пробовал шевелить пальцами – если они на месте, то и остальное на месте. Наверное, так? Вроде бы да – пальцы шевелились.

«Доктор Роблес», – медсестра, видимо, говорила по телефону где-то в стороне – я не мог её сейчас видеть, – «пациент код «ноль-девять» пришёл в себя. Да! Не ошибаюсь. Скорее сюда!»

Какой ещё, Эль Диабло побери, код? Какой «Ноль-девять»? Почему не по имени? А как меня, действительно, зовут? Я прикрыл глаза и почувствовал, что хочу спать. Просто спать. Обычным сном. Сколько я этого не делал? И что это было? Кома? Наркоз? Как долго? Руки-ноги вроде бы на месте, язык начинал оживать, и я даже подумал о том, как бы неплохо было коснуться языком этой медсестрички. Значит, что-то ещё тоже оживало. А вот улыбнуться получалось с трудом. Ну, да… У меня на лице же бинты. Но что это ерунда – «Код «ноль-девять?». Я почувствовал, что произношу это вслух:

– Что… за… код…

Напряжённое личико медсестрички нависло надо мной. А у неё симпатичные глазки в форме миндаля. Только чёрные.

– Доктор Роблес Вам всё объяснит. Наверное, объяснит. Должен объяснить.

Проклятье. Какая слабость. Я почувствовал как проваливаюсь куда-то. Во что-то мягкое. В голове было приятное головокружение.

Глава 2

Белый двухэтажный особняк времён испанских колонизаторов был расположен в тихом лесном массиве в окружении махагониевых деревьев. На лужайке перед зданием – клумба с ухоженными орхидеями. Яркими и разноцветными как всё в Южной Америке. Дон Серхио Рамон Тапиа – пятнадцатый президент Республики Умбрии – порой любовался колоннами своей резиденции в Лос-Карлиньос и мысленно сравнивал её с Белым Домом в Вашингтоне. Хотя с Соединёнными Штатами у Умбрии и были напряжённые отношения в отличие от ряда южноамериканских соседей, сам дон Серхио через подставных лиц уже давно прикупил себе особняк в элитном районе Майами по соседству с русским хоккеистом, играющим в НХЛ и популярным рэппером, сделавшим себе имя в начале 21-го века на песнях о торговле наркотиками и любви к дорогим автомобилям.

Пока Серхио Тапиа, облачившись ранним утром в шёлковый халат с восточным орнаментом, чистил зубы, в его спальне, украшенной портретами знаменитых испанских генералов, аккуратно расположился невысокий, круглолицый и суетливый Базиле Годой – дежурный сотрудник Службы Президентского Протокола. Сегодня он должен был сопровождать Президента Тапиа во время его поездки в отдалённую южную провинцию Сан-Пабло на границе с Боливией.

Точнее, это была даже не поездка, а полёт – ездил дон Серхио в те провинции, которые находились не более чем в 120 километрах от Уль-Трухильо – столицы Умбрии. Город был расположен на севере страны, а провинция Сан-Пабло – на юге. Туда и в пару соседних регионов дон Серхио обычно летал на президентском «Эль Уракане». Так он обычно называл «Эмбрайер» бразильского производства, сделанный по индивидуальному заказу – с отдельным отсеком для Президента и ещё семи человек человек. Хвостовая часть была способна вместить два десятка пассажиров. Обычно там летали журналисты и чиновники, которые не были удостоены чести сидеть рядом с доном Серхио в носовой части «Эль Уракана». Между двумя отсеками был ещё хозблок с четырьмя сиденьями. Там – возле хлопочущих стюардесс иногда во время таких полётов молча с важным видом восседал Базиле Годой.

– Ааа, это Вы, сеньор Базиле?

Женский голос вернул в реальность Годоя, сидевшего на краешке стула из венге и смотревшего бессмысленным взглядом на папку с документами. Но перед сеньором из службы протокола стояла вовсе не донья Эльза – жена дона Серхио, а юная Вера Сантьяго – председатель молодёжного парламента Умбрии. Зачем этот самый парламент был нужен в принципе, если существовал и обычный, сеньор Годой не понимал. Но догадывался, что так большому североамериканскому соседу намекали на наличие демократии в стране.

Пока сеньорита Вера, нисколько не стесняясь пристального взгляда Базиле Годоя, затягивала пояс коротенького халата, из ванной комнаты вышел дон Серхио, и, увидев чиновника из службы протокола, гневно спросил:

– Ты чего здесь делаешь? Обалдел что ли?

– Так дон Серхио, Вы же сами вчера звонили, говорили зайти перед поездкой и ничего не стесняться. С документами. Вот, принёс.

Базиле Годой пытался поднять папку и неожиданно уронил стопку бумаг, которые он принёс Президенту Умбрии.

– Совсем обнахалели! Пошёл вон, – гневно прервал своего подчинённого Серхио Тапиа.

Дон Серхио был худощавым мужчиной пятидесяти с небольшим лет с холодным взглядом, орлиным носом и тоненькими седеющими усами. Он был выше на голову пузатого Годоя, который неловко ползал по полу, собирая документы под заразительный смех сеньориты Веры.

Протокольщик собрал бумаги и умудрился два раза споткнуться на пути к выходу из спальни, глупо улыбаясь и бормоча извинения как на государственном испанском, так и на языке своей народности, в котором для дон Серхио были знакомы разве что только приветствие, слова благодарности и старинный тост.

«Выгнал. А в прошлый раз было можно там сидеть», – бурчал чиновник, открывая дверь, чтобы выйти в коридор.

– Стой, капибара амазонская, – развернул его обратно дон Серхио. Годой в этот момент уже приоткрыл дверь и высунул голову в коридор.

– Чего угодно, сеньор? – спросил услужливый Базиле, заползая обратно.

– Документы оставь.

Базиле Годой передал папку дону Серхио и взглянул на циферблат огромных старинных часов на столешнице за спиной Президента. «Опять опаздываем. Мы уже должны были ехать в аэропорт», – едва слышно пролепетав, сотрудник протокольной службы скорчил гримасу досады и закрыл дверь. Но успел услышать смех Веры Сантьяго.

В городе Уль-Трухильо было целых два аэропорта – непозволительная роскошь для 700-тысячного города, расположенного в Андах. Обычно рейсы выполнялись со старенького «Сентраля», который, несмотря на название, располагался на западной окраине умбрийской столицы – неподалёку от предприятия, где выращивали огурцы и помидоры. Поговаривали, что доход от этого хозяйства получал кто-то из родственников Президента. Но сейчас «Сентраль» закрыли на реконструкцию, и все полёты перенесли на бывший военный аэродром в другой части города. Чтобы попасть туда из исторической части Уль-Трухильо, нужно было преодолеть мост через реку Эль-Воло, на котором нередко случались дорожные пробки. В этой воздушной гавани фактически не было никакой инфраструктуры, что весьма удивляло тех, кто в последние пару месяцев впервые попадал воздушным путём в Уль-Трухильо. Зато аэропорт обладал внушительной взлётно-посадочной полосой, способной принимать вместительные «Боинги» и «Аирбасы» с возможностью делать определённые манёвры, в то время как на «Сентрале» полоса была куда короче.

– Так вот! Тот самый лётчик из Чили и говорит: «Этому бы «Сентралю» да эту полосу. Цены бы не было вашему Уль-Трухильо.

Фраза принадлежала одному из журналистов, которые стояли, ёжась от утренней прохлады, возле видавшего виды японского микроавтобуса с номером, свидетельствующим о принадлежности к Президентскому автопарку. Серая «Тойота» и привезла их к временному аэропорту из центра города. Представители прессы по традиции собирались для таких поездок на площади между зданием администрации Президента и старым отелем, а затем микроавтобус вёз их то в аэропорт, то в одну из ближайших провинций.

– А точно отсюда летим? – спросил, затянувшись сигариллой, молодой человек, который был одет с претензией на солидного идальго.

– Да отсюда-отсюда, – ответил Николас Альварес.

Именно он и рассказывал про чилийского лётчика. Один из самых опытных телевизионных операторов Уль-Трухильо и всей Умбрии, Альварес последние лет пять работал на первый государственный телеканал. А молодой человек с сигариллой, стоявший напротив, лишь недавно устроился на второй государственный канал.

– Мало ты путешествовал ещё с доном Серхио. Пока его ждёшь, первые 45 минут можно не волноваться. Всегда опаздывает, – Альварес прищурил глаз, словно оценивая собеседника.

– Да, мне говорили, – кивнул его молодой собеседник и вновь сделал затяжку.

– Говорили ему. Да кто у вас там на втором что сказать может-то?

Последнюю фразу Альварес специально произнёс нарочито громко – у представителей двух ведущих умбрийских телеканалов давно существовало негласное соперничество, и оператор первого канала явно рассчитывал и уколоть молодого коллегу, и произвести впечатление на остальных журналистов, сидящих в «Тойоте» или стоящих возле старенького автобуса.

– Э, амиго, заканчивай, – Алессио Лопес – один из старейших операторов второго государственного канала Умбрии вроде бы по-дружески, но в тоже время с силой толкнул в плечо Альвареса.

– Я не тебе, Лопес, я вот молодому рассказываю, – ухмыльнулся Альварес.

– Надежда умбрийской журналистики, – ответил Алессио Лопес, указав в сторону элегантно одетого молодого коллеги, – у вас таких не берут на первый. Все безграмотные.

Николас Альварес пропустил мимо ушей фразу про безграмотных журналистов, которую слышал от Лопеса уже много раз, выкинул в сторону окурок и оценивающе окинул взглядом то самое будущее умбрийской прессы.

– Сальвадор. Сальвадор Горацио, – сказал молодой человек и протянул руку Альваресу.

– Ну, вот, другое дело, амиго. А то я тебя уже второй раз на съёмках вижу, а как зовут не знаю. А я Альварес, Николас Альварес. Слышал?

Горацио энергично закивал, давая понять, что ему, безусловно, знакомо это имя. Ведь до того как устроиться на работу, он, конечно же, следил за новостями на разных каналах, и в конце сюжетов часто слышал имя Николас Альварес. «Надо же – я думал он намного старше», – подумала надежда умбрийской журналистики.

– Эй, Хара, – Альварес крикнул внутрь микроавтобуса, где за ноутбуком восседал фотограф пресс-службы Президента и тёзка новоиспечённого журналиста Горацио – Сальвадор Хара.

Услышав Альвареса, тот оторвал лишённое эмоций лицо от монитора, снял наушники и кивнул, давая понять, что готов к диалогу.

– Эй, Хара, ты этого Горацио уже знаешь?

Хара снова утвердительно кивнул и вновь повернулся к монитору своего ноутбука.

– Ну, да. Точно. Вы же оба Сальвадоры. «Что не матадор, то Сальвадор», – Альварес рассмеялся собственной шутке, а затем снова обратился к Харе, – слушай, сфотографируй меня с этим будущим уль-трухильской журналистики.

– Почему «уль-трухильской»? – театрально произнесла женщина в очках, работавшая на государственный портал новостей, – умбрийской. Я бы даже сказала «латиноамериканской».

Хара тем временем бережно доставал из кофра свой «Кэнон» и снимал крышку с объектива.

– Давайте, отойдите хоть от машины. Что это за снимок для истории? Встаньте на фоне аэропорта.

– Да давай уже пока наш Дон не приехал, снимай.

Хара выставил ногу вперёд, слегка наклонился, и фотоаппарат защёлкал словно тысяча сверчков.

– Внимание, давайте ещё пару кадров. Лопес, иди вставай рядом. И остальные тоже.

Когда Хара опустил камеру вниз, Альварес протянул руку молодому коллеге Горацио:

– Что, сынок? Думаешь, что немного поработаешь, а потом найдёшь себе приличное место? Добро пожаловать в ад. Из умбрийской прессы просто так не уйдёшь. Не веришь? Спроси у тёзки Сальвадора. Пара шестнадцатичасовых поездок с доном Серхио, и от журналистской романтики не останется и следа.

– Да, уж, оригинальное напутствие, сеньор Альварес, – только и смог произнести Горацио.

Оператор Алессио Лопес тут же поправил молодого напарника, попросив называть коллег только по имени безо всяких «донов» и «сеньоров». А фотограф Президентской пресс-службы Хара лишь улыбался и качал головой. Ему было за тридцать пять. Хара ещё не успел обзавестись растущим животом и, если бы не морщины на лице и несколько седых волосков, выглядел бы моложе своих лет. Десять лет назад он продавал технику в магазине фото и видеоаппаратуры, девять лет назад решил всё поменять и устроился фотографом в скромную газету. Его снимки понравились самому дону Серхио, и его пригласили работать в президентскую пресс-службу. А от таких предложений в Умбрии отказываться не принято. Иногда, когда из-за продолжительных поездок на сон оставалось не более шести часов, он рассуждал, что неплохо бы было по-прежнему продавать фотоаппараты в магазине, а не носиться с ними по предгорьям и джунглям, пытаясь поймать удачный кадр убедительно смотрящего вдаль дона Серхио. Но, видимо, кочевая жизнь с короткими ночлегами дома уже вошла в привычку. Подобное наверняка ожидало и Сальвадора Горацио.

Для нынешней поездки в провинцию Сан-Пабло дон Серхио выбрал тёмно-синий костюм от Ив Сен-Лорана и ярко-голубой галстук с лейблом Нино Черутти. Сейчас, сидя в представительском мини-вэне, он слегка ослабил узел. Его взгляд уже пять минут был направлен на один из документов из той самой толстой папки, содержимое которой частично рассыпал Базиле Годой прямо перед очаровательными ножками Веры Сантьяго.

В бронированном автомобиле, следовавшем от Президентской виллы в сторону аэропорта сразу за машиной с «телом № 1», сидели три крепких молодых человека, которых только за одну комплекцию можно было брать в команду американскому футболу. Впрочем, один из них – Гутьеррез – когда-то этим видом спорта занимался и даже был кандидатом в сборную своей родной Венесуэлы. Разместившийся рядом с ним в машине невысокий Базиле Годой выглядел инородным телом.

– Выгнал. Капибарой амазонской обозвал, – тихо, но достаточно, чтобы услышали охранники, произнёс несчастный Базиле.

При слове «выгнал» никто из остальных находившихся в джипе не изменился в лице. При упоминании распространённого на континенте крупного грызуна охранники рассмеялись, и сотрудник службы протокола пожалел, что упомянул об этом в машине.

– Так что там было, Базиле? Что ты там видел? И кого? – спросил Гутьеррез.

– Да ничего… Ну, вышла эта сеньорита, поздоровалась.

– Где это было?

– Ну, как где?

– Где это было? – повторил вопрос Гутьеррез, чеканя каждое слово.

– Аааа, – Годой улыбнулся и хрюкнул, – вчера. В 16:00. Возле кабинета дона Серхио я видел донью Веру Сантьяго. Вчера. И никак не сегодня. Вчера возле кабинета дона Серхио в Президентском дворце. А сегодня я никого, кроме самого дона Серхио в спальне не видел.

Базиле Годой поймал на себе прожигающий взгляд Гутьерреза даже через тёмные очки, которые были на носу у крепкого охранника.

– Верно, – Гутьеррез на мгновение приподнял очки и почесал глаза, – Вы молодец, сеньор Годой. Сеньориту Веру Вы видели вчера у кабинета. Если донья Эльза узнает…

И сам Гутьеррез фразу не договорил, и Базиле Годою не было необходимости дослушивать её до конца. А тем временем кортеж дона Серхио, включая автомобиль с Годоем, Гутьеррезом и остальными, проехал по мосту и свернул в сторону аэропорта.

Журналисты, ожидавшие, как и предсказывал Альварес, сорок пять минут, оживились, увидев вереницу чёрных машин японских, североамериканских и некоторых европейских марок. Те, кто находился внутри микроавтобуса, хватали аппаратуру и шли ко входу в небольшое административное здание аэровокзала, другие, прежде чем взять сумки с техникой, бросали в сторону окурки.

– О, ну, вот и они! – Алессио Лопес щурил глаза в сторону приближающихся автомашин, – ну, что – друг мой Горацио? Не был никогда в Сан-Пабло?

Сальвадор Горацио покачал головой – о самой дальней от Уль-Трухильо умбрийской провинции он пока только слышал.

Пресс-секретарь Домингес для порядка прикрикнул на журналистов, чтобы двигались на посадку быстрее, хотя, большой необходимости в этом не было.

Глава 3

Я сидел в кабинете доктора Роблеса, которого упоминала медсестра в телефонном разговоре в палате, когда я пришёл в себя. Возможно, он заходил в палату, когда я заснул. Оказалось, что это крепкий мужчина с густыми с проседью волосами, которые были очень аккуратно уложены. Он выглядел так, словно это не врач, а актёр Джордж Клуни, играющий доктора в каком-то голливудском фильме. «Он действительно похож на Джорджа Клуни», – подумал я. Интересно: актёра Джорджа Клуни помню, а своё имя назвать не могу.

– Итак, меня Вы совсем не помните? – задумчиво произнёс Роблес, – а ведь мы с Вами встречались. И до аварии тоже.

– Не помню, – в этот момент я машинально дотронулся до лица и почувствовал повязку.

– Не помните…

Тон, которым доктор произнёс эту короткую фразу, одновременно вызвал и любопытство, и страх. Я снова осмотрел его кабинет. Он был довольно большой. Справа от меня – у входа – небольшой столик с каменной вазой, множество стульев вдоль стены. На таком же сидел и я – в паре метров от массивного стола, за которым в кожаном кресле восседал Клуни-Роблес. В стороне от него стоял шкаф со множеством книг. Красные, синие, зелёные, яркие в суперобложках – от этих томов на полках рябило в глазах.

– Не помните, – снова произнёс он.

На сей раз доктор говорил уже безо всяких эмоций. Словно у знаменитого актёра второй дубль получился куда хуже первого. Я собрался с духом и, подбирая слова, спросил:

– А если Вы говорите, что мы встречались, то где? И что со мной? И кто я?

Двойник Джорджа Клуни поднялся, его глаза на мгновение закрылись, а губы вытянулись вперёд. Доктор снова стал похож на персонажа из мира кино, но уже какого-то другого – не смельчака какими обычно были герои Клуни, а вроде тех, что снимаются в роли законченных неудачников в сопливых семейных комедиях.

– Начнём с последнего, – теперь уже казалось, что хозяин кабинета подбирает слова, – сказать Вам Ваше имя я сейчас не могу, но если Вы вспомните его сами…

– Как? Как вспомнить? – я готов был умолять его дать тот самый чудодейственный рецепт, который был бы ключом к моей потерянной памяти.

– Ну, как? – доктор развёл руками, – попробуем восстановить события произошедшего.

– Эй, докторишка, что «восстановить»? Я ничего не помню – ни-че-го! Почему Вы мне не можете просто сказать моё имя?

От крика у меня закружилась голова, и я едва не упал. А он так ничего и не ответил. Но почему? Я представления не имел кто я и в какой больнице нахожусь, но отчётливо понимал, что начинаю терять терпение. Но при этом очень хотелось взять из шкафа какую-то книгу потолще и ударить эту пародию на голливудскую звезду посильнее.

– Да сядьте уже, любезный! – доктор впервые повысил голос, – Вы ещё достаточно слабы, чтобы тут эмоции свои показывать.

Я пересел в неудобное одинокое кресло прямо около стола доктора Роблеса. А тот, выйдя из-за стола, теперь стоял совсем рядом, опершись на мой теперь уже бывший стул и продолжал:

– Вы в больнице провинции Сьерра-Сенгилео. Вас привезли сюда после аварии. Страшной аварии.

– Когда, когда?

– Любезный, Вы были в коме две недели. Я вообще не знал выберетесь ли Вы.

«Две недели…» «А какое тогда было число?» «А какое сейчас?» Мысли носились по моей лишённой памяти голове словно пираньи по Амазонке в предчувствии скорой добычи.

– Что с моим лицом? – произнёс я один из мучивших меня вопросов вслух.

– Как Вы понимаете, оно весьма серьёзно пострадало. Мы делали операцию. Операцию, чтобы воссоздать Вашу внешность. И это кроме срочной операции, чтобы спасти Вашу жизнь. Ваша голова очень сильно пострадала. Нам нужно ещё наблюдать за Вами. И Вы пока что будете носить повязки. Потому что так надо. Для Вас надо.

А дальше Роблес, видимо, увлёкшись, стал, как и другие врачи, сыпать медицинскими терминами. Я чувствовал себя собеседником иностранца, язык которого едва знаю. Из его объяснений понял одно – я ещё слаб, да и моё лицо не восстановилось после операции, поэтому меня никуда не отпустят. Да и куда можно отпустить человека, который ничего не помнит о себе.

– Кто я такой? Как моё имя?

– Нет…

– Нет?

Роблес оставил стул и, подойдя ко мне, наклонился:

– Любезный, не хотите ли матэ? Кофе я Вам не предлагаю. Вам его пока вредно. Разговор предстоит весьма сложный. Но, видимо, не очень долгий.

– Это почему?

– Ну, голубчик, сил у Вас пока что маловато. В конце концов, авария была достаточно сложная.

– Хорошо, но… если Вы не говорите моё имя, то хотя бы скажите… Почему Вы так обо мне заботитесь?

Я уже понял, что лежу в отдельной палате, которая явно выглядит лучше, чем другие. Сейчас, когда меня вели в кабинет главного врача, я успел рассмотреть больничный коридор, а краем глаза увидел и другие палаты. Они были совсем не похожи на мою. Или точнее так – моя палата с кроватью, у которой регулировалась спинка, а стены были отделаны новеньким кафелем, была не похожа на остальные – грязные, с запахом застоявшейся мочи, который чувствовался даже в мрачном коридоре. Зато внизу – рядом с его кабинетом – была красивая зона регистратуры с улыбающейся медсестрой. Те, кто попадал в больницу в сознании, а не как я, сначала видели яркие стены и новую мебель, а уж потом – те ужасные коридоры.

– Вы точно ничего не помните? – очередной раз зачем-то спросил Роблес.

– Послушайте, Вы же врач… Проявите милосердие. Скажите кто я?

– Да, я врач! Я главврач этой больницы. А ещё я хирург. Хирург, который делал Вам операцию. Я тебя с того света вытащил, амиго! А если бы не вытащил?

Я старался выслушать каждое слово Роблеса, но при этом чувствовал, что теряю сознание – действительно, сил у меня было ещё немного. Но прежде, чем отключиться, я успел увидеть портрет на стене за рабочим столом Роблеса. С портрета смотрел мужчина лет пятидесяти пяти в тёмном пиджаке и красном галстуке. Ну, конечно, это Президент Умбрии Серхио Рамон Тапиа. И я понял – я знаю Президента Тапиа. Знаю довольно хорошо.