Текст книги "Рассказы: Выпуск 11. Изнанка сущего. Крафтовый литературный журнал «Рассказы»"

От бабушкиных слов сладко заворковало сердце. «Хорошо, что ты есть» – это ведь почти «я люблю тебя». Уля расплылась в сонной, слабой улыбке и спросила, потерев глаза свободной рукой:

– Бабушка, а куда мы идем?

Дрема накатывала волнами: поменьше-побольше, поменьше-побольше. В голову снова набились холодные мокрые камни и тянули к земле. Ладонь, сжатая бабушкой, онемела.

– Меняться идем, – бабушкин голос смягчился и потеплел, словно в шаль завернулся. – Одна живая душа за одну мертвую. Кого угодно можно отдать, кого угодно забрать. Живой станет мертвым, а мертвый живым. Слухи-то правдивыми оказались. Не зря я с тобой познакомилась и научила всему. Не зря. – И она примолкла.

Уля споткнулась на ровном месте, остановилась и тихо заплакала. Хотела сказать что-то, ну хоть что-нибудь, но мысли разбивались о камни – строить слова было не из чего. Бабушка дернула Улю, как непослушную собаку за поводок, и она чуть не упала.

– Ты пойми, дурочка. Если тебя не будет, Витька с твоей матерью опять сойдется. Понимаешь? Он мне сам говорил, – бубнила бабушка, волоча Улю за собой. Та и пятками упиралась, и руку из цепкой старушечьей лапки выкручивала, но ничего не помогало. – Да ты не трепыхайся, послушай. Инвалидки-то никому даром не сдались. Пусть уж лучше Он поживет. Ему нужнее. И матери своей дай пожить, молодая она еще. А ты… а тебе не надо.

Не надо, мысленно повторила Уля. Слабый протест шевельнулся внутри – как это, не надо? – и затих. Последние силы покинули тело. Уля обмякла и послушно поплелась за бабушкой. Скоро я упаду, вяло подумала она, и тогда бабушка поволочет меня по земле. Прямо как тот, длиннолицый. Уля уставилась под ноги: шаг, еще шаг, еще полшага. Кто знает, что там, за туманом? Может быть, и правда, кисельные берега? Берега, по которым можно бегать целую вечность.

«Чивик!» – раздалось совсем близко.

Бабушка ахнула. Уля с трудом подняла голову и увидела перед собой мужчину, а за его спиной – тонкую золотистую арку. Туман по-прежнему клубился вокруг, да и в голове туманилось. Разглядеть получше не получалось.

– Пусти ее, Аля, – сказал мужчина, подходя ближе.

На нем висел безразмерный коричнево-серый свитер, смешно вихрилась медная борода, и весь он казался уютным, как прогретый печью бревенчатый дом. На плече у него сидела красная канарейка. Птаха с любопытством поглядывала на Улю.

– Пусти, – повторил мужчина и, улыбнувшись, протянул бабушке руку. – Я с тобой не пойду, а вот ты со мной – можешь. Ну а правнучке моей тут делать нечего, ее мама ждет.

С Улиной ладони словно сняли тиски. Бабушка порывисто шагнула к Нему и с благоговением прикоснулась к протянутым пальцам.

– Это ты. Правда, ты, – еле слышно выдохнула она.

– Беги за канарейкой, – сказал мужчина, поглядев на Улю. – Беги и не останавливайся.

И бабушка повторила, не оборачиваясь, глухо и болезненно, как человек, признающий вину:

– Беги.

Птица спорхнула с мужского плеча, устремилась сквозь туман, и Уля, в который раз за сегодня, побежала. Красное пятнышко мелькало перед глазами, разгоняло дымку и звало: «Чивик! Чивик!». На миг Уля обернулась и увидела два расплывчатых силуэта: мужчина вел за руку девочку – лет восьми, не больше. А потом они исчезли. И красная канарейка исчезла. И туман.

Из белизны – нет, из темноты – медленно выступило мамино лицо. Испуганное, припухшее от слез, с горестно искривленными бровями.

– Уля! – хрипло вскрикнула мама, прижав Улю к себе. – Скорая едет, доченька! Потерпи немножко.

– Да я в порядке, мам.

Она действительно чувствовала себя неплохо. Ей дышалось, смотрелось, слушалось и немножко хотелось пить – а значит, жилось. Правда, что-то было не так. Иначе. Уля не сразу поняла, что именно.

Ноги болели.

Игорь Кременцов
Мгла под кроватью

Часть первая

Леха считал себя хорошим старшим братом. Конечно, семилетний Серега, в Лехиных устах просто Серун, мог с этим поспорить, но его мнение совершенно никого не интересовало.

Лехе было четырнадцать. Он был из тех подростков, что вечно дерутся за школой, умудряясь быть зачинщиками ссоры. Стабильно пару раз в месяц нервы отца не выдерживали, и Леха получал знатную порку.

Тем не менее назвать Леху плохим было нельзя. В драки он ввязывался дабы не уронить пацанской чести, а выходки имели безобидный характер. По большей части… те, что не касались младшего брата.

Серега не был ему единокровной родней. Однажды отец привел в дом чужую женщину с ребенком, и с тех пор они стали жить все вместе. За все время Леха ни разу не назвал ее мамой, только по имени – Ольгой, подозревая, что она взаимно его недолюбливает, хоть и тщательно все скрывает.

Первое время Леха относился к малышу, мягко говоря, не очень. Со временем в глубине души он почти полюбил лопоухого мальчугана, но себе в этом никогда бы не признался.

Худшим качеством Лехи было чувство юмора, превратившее Сережкину жизнь в некое подобие ада.

Когда в бабушкином доме мальчишки делили одну комнату, Леха несколько раз опускал руку спящего Сереги в теплую воду, отчего тот прудил в постель. Это было смешно, пока отец не застукал Леху и не выпорол так, что мастер остроумия дня три не мог сидеть ровно.

С тех пор как семья переехала в собственный дом, братья жили в разных комнатах. Шуточек поубавилось. У Лехи возникли интересы, которые обычно появляются у взрослеющих мальчишек.

Его комната закрывалась изнутри. Там жужжал кулером подключенный к интернету компьютер. Предполагалось, что агрегат используется для учебы, на деле же, закрываясь, Леха просматривал сотни роликов с пранками и драками. Свободное от этих дел время фанатично посвящалось играм.

Порой Леха вспоминал, что в конце коридора существует комната Серого, который, конечно же, скучает без мышиного кайфа перед сном или лягушки под одеялом.

Грядущей ночью Леха планировал завершить масштабную и злую шутку. Возникшая случайно, она впоследствии вылилась в сложную, состоящую из множества этапов шалость.

Идея пришла Лехе на ум в тот миг, когда он увидел новую кровать брата.

На самом деле кровать была не новой. Она досталась со стульями и кухонным столом от прежних хозяев. Стол и стулья родители отправили в деревню. Массивную деревянную двуспалку оставили в Сережкиной комнате. От усеянного пятнами матраса попахивало нафталином, но Ольга, работавшая директором химчистки, быстро решила проблему, заставив мужа отвезти матрас к ней на работу.

Это породило легенду, гласившую, что раньше на кровати спала столетняя прабабка прежней хозяйки дома…

История слетала с губ как листва с веток в ветреную ночь. По словам Лехи, ее в школе рассказал мальчишка, доводившийся старухе родственником.

Бабка была ведьмой, вдобавок одержимой бесами. Отчаявшись, ее семья решилась звать священников, чтобы те провели обряд экзорцизма.

Попы приехали, но их ожидала запертая дверь. Ведьма вопила, чтобы ее не трогали, однако святые отцы оказались непоколебимы, и дверь затрещала под ударами.

Понимая, что ей несдобровать, старуха залезла под кровать и взмолилась дьяволу. Когда священнослужители вломились – приглядись хорошенько и увидишь трещины на косяке и что петли погнуты – комната пустовала.

Старухи не было ни в шкафу, ни под столом, ни под кроватью. Окно плотно заперто изнутри.

С тех пор ведьму не видели, но дом пришлось продать. Здесь творились странные вещи. Мебель двигалась, а из-под кровати до сих пор можно услыхать бабкин голос. Она просит выпустить ее, потому что дьявол так этого и не сделал.

Леха открыл по секрету, что папа и Ольга все знают. На самом деле матрас возили не в химчистку, а в церковь, чтобы его обрызгали святой водой и прочли молитву.

История вызвала ужас. Той же ночью Сережка отказался спать в комнате. Разумеется, когда все выяснилось, Лехе здорово влетело.

Страшилка благополучно забылась бы, но младший брат некстати наябедничал отцу про Лехину заначку с сигаретами.

Как таковой заначки не существовало. Нераспакованная пачка ментолового «Мальборо» просто лежала на дне школьного рюкзака.

Усугубилось все тем, что отец напился. Запои с ним случались редко, но в такие дни он становился жестоким, с пустыми, налитыми кровью глазами.

Утром в школу Леха не пошел. Ягодицы и спина покрылись размашистыми синюшными полосами от ремня.

Сережка признался сам. Он зашел к брату, таща игрушечного робота, выпущенного к показу новых «Трансформеров».

– Возьми. Он твой. Я не знал, что так будет, правда. – Губы Серого дергались. Глаза, точь-в-точь как у его матери, заблестели. – Когда дядя Миша порол тебя и заставил курить всю пачку, я хотел, чтобы все пошло обратно. Чтобы я никогда не рассказывал про сиги в портфеле. Прости, пожалуйста!

Серый разревелся, но Леху это не тронуло. Неумолимо накатывала злоба, и он выбил трансформера из детских ладошек. Отколотая голова покатилась по полу.

– Гаденыш! Еще раз такое сделаешь! Хоть что-нибудь такое сделаешь – убью!

Одна рука, сжатая в кулак, занесена для удара. Второй он схватил Сережку за горло, как обреченного на утопление котенка.

Таким он увидел себя в зеркале на шкафу.

Словно отец накануне, только моложе и пьян не от водки, но от гнева. Это подействовало как ледяная вода. Леха обмяк, с ненавистью прошипев: «Вали, иуда мелкая! И не показывайся!».

Серый медлил.

– Я не хотел, чтобы у тебя был рак, как на фотографии с пачки…

В него полетел робот, которому уже не суждено будет оправиться от повреждений даже с помощью упаковки суперклея.

Леха ненавидел сводного брата с мачехой. Ненавидел отца и себя. Так родился план мщения.

К слову – Леха больше не курил. Ни разу в жизни.

Этой ночью он планировал осуществить месть.

Темнота заволокла улицы. Часы, напоминающие круглое, татуированное цифрами лицо, протикали начало восьмого. В это время отец выходил из дома. До механического завода, где он проработал большую часть жизни, пешком было менее получаса.

Ночную смену Леха выбрал специально, чтобы не словить ремня. Ссадины затянулись, но кожа сохранила рубцы, лишь недавно сбросившие последнюю корку.

– Сынок! – Отцовский голос пароходным гудком прозвучал из коридора.

Послышался детский топот. Леха неприязненно сморщился. Раздалось шепелявое «пока, дядь Миш, хорошей смены». Отец сказал «пока» и громко позвал Леху.

– Тут я! – перепрыгивая ступеньки, Леха совершил опасный спуск по крутой дощатой лестнице.

– В центр гулять не ходи. Поможешь Ольге картошку чистить. Потом покрутишь мясо на котлеты. Ну она тебе говорила. – Отец взъерошил Лехе волосы. – Давай.

Он улыбнулся, на миг обнажив желтые, перелатанные бесплатными пломбами зубы. Обычно за год отец раз пять посещал стоматолога.

– Это что?

Внимание отца привлек белый пластмассовый коробок с антенной, торчавший из заднего кармана Лехиных джинсов.

Леха мысленно стукнул себя по лбу за то, что не оставил это в комнате. Пришлось вытащить штуковину.

– В сарае нашел. Вторая вообще сломанная, наверное на них что-то поставили. Я подумал, все равно они без дела валяются. Можно перепаять в нормальную рацию. Вон, с Серым в войну играть.

Речь шла о старой китайской радионяне. Ею пользовались, когда Сережка был совсем маленький. Няню за гроши заказали через интернет. Работала она качественно, сигнал держала бодро и была бы идеальной, но встроенные китайские песни, иероглифы на кнопках и инструкция на языке производителя порядком занижали ее ценность.

Когда Серый подрос, аппарат отложили. Спустя годы няня оказалась у Лехи, превратившись в орудие мести.

– Помню. – Отец вернул модуль.

Пришла Ольга, и вместе с Сережкой они подошли ближе. Леха незаметно спрятал няню в штаны.

Чмокнув жену, отец присел на корточки перед малышом.

– Спи и не волнуйся, понял? Под кроватью никого нет. Если бы не этот друг, – он кивнул на Леху, – ты вообще бы не подумал про бабульку.

Серега внимательно глядел на отчима.

– Я ее слышу. Она говорит каждую ночь.

Ольга, видя, как муж косится часы, обняла сына.

– Не отвлекай папу. – Леху прямо передернуло от отвращения. – Это плохие сны. Всем нам снится что-то страшное. Но если об этом не думать, то оно никогда больше не придет.

Леха вернулся в спальню. Там он усмехнулся, вспоминая, как при словах о старухе побледнела физиономия Серуна.

Хоть родители и считали Сережкины рассказы фантазией, все происходило на самом деле. Сережка страшился существа, старушечьим голосом бормочущего «Выпусти меня, Сереженька. Выпусти, и я дам тебе гостинчик».

Разумеется, никакой ведьмы не было. Малыш находился на волоске от заикания из-за брата, запрятавшего второй модуль радионяни в дырке матраса снизу кровати.

Собственная изобретательность восторгала Леху. Трусливый Серун никогда бы не полез докапываться до истины. Отец и Ольга – тем более. Но даже если забраться под кровать, нужно знать, где искать.

Впервые услыхав ночью Лехины слова, до неузнаваемости искаженные старушечьей интонацией, Сережка выскочил из комнаты. Ольга уверяла, что подумала, будто у него припадок. Сережка стоял бледный, повторяя: «Она там… она там…»

Леха знал, что поступил далеко не лучшим образом, однако считал это слишком легкой расплатой за рубцы. Его совесть была почти спокойна. Леха провернул свое темное дельце всего пару раз. Потом в обоих модулях сели батарейки.

Серый продолжал говорить, что слышит старуху каждую ночь. Леха считал, что братец придуривается ради привлечения родительского внимания. Все любят, чтобы с ними нянчились.

Нынче Леха таскал свой модуль, чтобы проверить, сработало ли прикусывание батареек. Зеленый индикатор слабо горел, но связь, даже возле Сережкиной спальни, не ловилась.

Вечер Леха провел в одиночестве за мясорубкой, молча проклиная жесткое мясо. Сережка с мамой уединились в гостиной, откуда были видны их головы.

Ольга читала вслух. Слов не разобрать, но голос выводил из себя, и Леха ткнул мизинцем в пульт от телевизора.

В кухне было обычное ТВ, не смарт, как в зале. Ловил телек четыре канала. Первый, Россию, НТВ и еще какой-то – его название не просматривалось, потому что выпуклый экран маленького «Рубина» слишком узкий для широкого формата вещания.

На последнем канале транслировали чепуху. В основном русские научные передачи. Некоторые настолько старые, что казалось, будто их включали на чудом выжившем видике из девяностых.

Появились трое. Ведущий, священник и какой-то мужик в костюме. Они оживленно дискутировали на стульях вокруг стеклянного столика, загруженного стопкой книг.

Костюмчик что-то рассказывал.

– Я не отвергаю существование Иисуса и допускаю то, что вы называете чудесами. Но, по моей теории, вмешательства Господа не было. Все строится на возможностях мозга, которые человек приобрел в результате эволюции. И это пересекается с тем, что вы называете верой.

Фигня, но почему бы и нет? – подумал Леха, сделав громче. Ольга и Серый оглянулись.

Леха удовлетворенно собрал прочищенную мясорубку и стал закидывать куски говядины, с остервенением описывая круги скользкой от мяса рукоятью.

– Возможно, чудеса, якобы обусловленные божественной природой, порождены лишь разумом. Катализатором, запускающим в мозге способность воздействовать на реальность, я назову убеждение. Батюшка Андрей зовет это верой. Убеждение, граничащее с помешательством или трансом.

– Вы утверждаете, что Иисус творил деяния в состоянии помешательства? – вклинился ведущий, явно косивший под Дмитрия Диброва. – Ваши слова вызовут резонанс у зрителей.

Конечно, – подумал Леха, – резонанс у него и, возможно, какого-нибудь алкаша, заснувшего перед экраном.

– Лишь гипотеза. Мы понятия не имеем, что происходило на самом деле, но если Иисус был искренне убежден в своем божественном происхождении и исторической миссии на Земле, его мозг мог дать добро на чудеса. Превратить воду в вино – запросто. Нужно лишь дать веществу команду изменить свою молекулярную структуру. За это отвечает ныне неизвестный вид нейронов, которые мы с коллегами открыли.

– А как же то, что Господь прислал сына своего на Землю? Хотя вы исказили сам факт чуда, вы не можете утверждать, что Бога нет! – Батюшка прямо-таки остервенел.

Подошла Ольга. Она взяла пульт и убавила звук наполовину. Леха вдруг ощутил, насколько громко орал телевизор.

– Получается? – Она заглянула в забитую мясорубку.

– Угу, осталось немножко. Надо папке сказать насчет ножа. Капец он тупой. В смысле, нож… – Леха уныло стал развинчивать агрегат.

Ольга взъерошила ему волосы. Ее рука была сухой и теплой. От мачехи пахло топленым молоком.

Почему-то прикосновение смутило Леху, хотя он никогда бы не посмотрел на нее как на женщину. Жена отца была обычной, из тех, что милы, если тщательно ухаживают за собой, и кому уже не суждено похудеть.

– Все хорошо? – она глядела ему в глаза. – Телевизор так включил, что мне Сережке пришлось чуть ли не кричать. Если что случилось, ты говори. Я мысли читать не умею.

– Все нормально. – Леха потупился. Он подумал, как же хорошо, что Ольга не умеет читать мысли. Она не была бы такой участливой, узнав, что Леха хочет провернуть с ее сыном.

– Хорошо. Я Сережу уложу. Докрутишь сам или спать пойдешь?

– Докручу. – Спать Леха не собирался.

– Если не будешь ложиться, то подожди, я первые котлеты пожарю, и поешь быстренько. Там макароны остались, и пюре есть.

– Ладно.

До чего она была заботливой. Противно!

Он не любил этих двоих. Ольга заменяла отцу Лехину маму. Пусть мамы давно уже не было в живых, это ведь ничего не меняло…

Сережка удостоился неприязни, потому что он хоть и не заменил Леху, но стал с ним на один уровень отцовской любви.

И все же они были гадостно хорошие. К таким не придерешься.

Ольга ушла, подхватив сына на руки. Серега побледнел и попытался вырваться, но мать ловко удерживала мальчика, что-то ласково ему нашептывая.

– В советские времена проводились эксперименты… – Леха переключился на экран, где ученый, чье имя вряд ли станет известно, дискутировал о вере и возможностях мозга.

– Подытожим, – перебила его неудачная копия Дмитрия Диброва.

– Болт положим, – срифмовал Леха и выключил.

Изображение сжалось в точку. Тайны веры остались внутри пластмассового корпуса. О них Леха больше не задумывался. До самой ночи.

Часть вторая

От котлет с пюре живот стал тугим, как мяч. Во рту, даже после чистки зубов, стоял привкус еды. От сытости клонило в сон, и комнатный полумрак этому лишь способствовал.

Минула полночь. На улице небо заволокло тучами, и по стеклам, оставляя мокрые трещины следов, потекли капли ноябрьского дождя.

Компьютерные динамики тихо наигрывали. У настольной лампы, напоминающей логотип студии «Pixar», лежала резиновая маска в виде морщинистой монструозной головы. Никто уже и не помнил, когда ее купили.

Маска была из ящика в гараже, где еще недавно делила место с советскими монетками, увеличительным стеклом, ракушкой, сломанным перочинным ножом и еще уймой всякой ерунды. Однажды Леха поднял крышку и вытащил на свет от запыленной лампочки резиновую уродину.

Особенностью маски были фосфоресцирующие вставки вокруг глаз и рта. Если подержать на ее свету, то в темноте морда начинала источать слабое свечение. Увидев такое ночью, можно запросто схлопотать заикание.

Отертая от пыли маска напитывалась светом. На минуту Леха отключил освещение, оценив скукоженное лицо дьявола на столе. Зеленоватые овалы рта и глаз придавали чудовищу эффект сюрреалистической улыбки нетерпения. Оно будто ждало своего момента.

Рядом сиротливо валялась радионяня. Леха включил ее разок, но спустя пару мгновений няня захрипела и умерла.

По интернет-радиостанции передали час ночи. Время, когда Ольга смотрит телевизор или спит, отец обедает на работе, а у Серого срабатывают биологические часы.

Малыш встает пописать. Роль будильника тут играет чашка теплого молока с медом, что, по мнению Ольги, просто безотказное снотворное.

Насчет снотворного это еще бабушка надвое сказала, но на выпускание пердоуток – так Леха называл пуканье – молоко стимулировало отлично. Когда мальчишки жили в одной комнате, утки там не переводились.

Леха устроился в кровати так, чтобы было удобнее следить сквозь приоткрытую дверь за коридором.

За дверью царила мгла.

Пока Серый копошится, будет достаточно времени, чтобы прошмыгнуть под его кровать с маской. А там уж главное – уловить момент, когда малявка уснет.

Леха планировал выбраться в маске из-под кровати и хорошенько встряхнуть брата. Серун, конечно же, заорет и убежит к мамочке. За это время Лехе следовало мышью проскочить к себе и до последнего строить недоумевающую физиономию.

На любые претензии он сможет сказать, что спал, а Сереге приснился страшный сон. Такое бывает с детьми, которые верят в монстров под кроватью.

Конечно, существовал риск, что на крик прибежит Ольга. Однако игра стоила свеч. Леха перебрался к порогу, пристроившись прямо на полу. Пронизывающе бил сквозняк. Монстр ожидающе наблюдал со стола.

Ближе к двум заклевавший носом Леха решил, что брат не собирается просыпаться. Пока в голове боролись мысли – остаться или завалиться спать – Сережкина дверь скрипнула. Сутулая мальчишеская фигура сонно поплыла сквозь темноту.

Попался! – мысленно обрадовался Леха. Он внимательно слушал шлепанье босых пяток. Сережка зашел в ванную. Стукнула крышка унитаза.

В ночи звуки гремели, словно хлопушки.

Для Лехи не менее громко звучали и собственные шаги. Услыхав звук слива, он пулей промчался по коридору.

Скрипнули ступени. Босые ноги Серого стремительно приближались.

Комнату освещал ночник в виде божьей коровки – насколько Леха помнил, Ольга сама выбирала его для сына.

Было душно. Стоял запах детского крема. Половинка булочки с вареньем сиротливо покоилась в тарелке на тумбочке. С плакатов на стенах смотрели диснеевские герои. Высился деревянный стеллаж, сделанный отцом под книги и игрушки.

Впрочем, игрушек там как раз не оказалось. Они были собраны у кровати и поставлены так, чтобы плотно загородить просвет между ней и полом.

Леха остолбенел, и ему вдруг стало стыдно. Вероятно, Ольга знала обо всем. Возможно, она лично помогла сыну соорудить символическую защиту от чудовища. Для Лехи это было новостью.

Семейство Смурфов, собака, несколько игрушечных грузовиков и еще много чего, чем в свое время играл даже Леха, плотно набиты в просветы со всех сторон. Хуже всего было огромному плюшевому медведю, который закрыл почти всю левую часть. Казалось, будто мишку перерубило надвое.

Шорох пяток стих у порога. Леха с маской в руках заметался у кровати, выискивая лазейку меж игрушками. Доступ в темноту был плотно перекрыт.

Сережка топтался перед спальней. Его смутила закрытая дверь. Он не помнил, оставлял ли комнату открытой, но казалось, что да. Словно что-то выбралось из-под кровати и прикрыло детскую, чтобы сделать ее хозяину жуткий сюрприз.

Леха, в самом деле не подумавший про дверь, юркнул вниз, потеснив медведя, которого, судя по сплюснутой морде, судьба не очень-то жаловала.

Малыш настороженно заглянул в комнату.

Усмотри Сережка шевелящегося мишку – и запланированный эффект случился бы уже тогда. Но малыш стремглав прыгнул в постель, накрывшись с головой.

Снизу матрас выстрелил облаком пыли. Леха сморщился, что было сил сдерживая чихательный позыв.

Стало жарко и очень темно. Неизвестно относительно монстров, но с задачей не пропустить под кровать хоть лучик света игрушки справлялись хорошо.

Единственным источником освещения стала фосфоресцирующая маска. Отодвинув кого-то из Смурфов, кажется это был папа, Леха пустил в свою обитель каплю света и, раскинув руки, улегся лицом вверх.

Все, что оставалось – ждать и слушать.

Часть третья

Пыль забилась в ноздри и глаза. Она заставляла кожу нестерпимо чесаться. Леха слышал, как брат ворочается, и сам с радостью бы повернулся, но пока что шевелиться было нельзя.

Под кроватью пахло сыростью.

Леха осторожно нащупал в матрасе коробочку радионяни. Она никуда не делась, чуть выпирала наружу, словно покрытая тканью опухоль.

Спустя минут двадцать, в течение которых у Сереги сна не прибавилось ни в одном глазу, Леха почувствовал иголочки в конечностях. Поначалу их было несколько, но со стремительностью химической реакции каждое мгновение их количество удваивалось.

Прошла вечность, прежде чем раздалось тихое детское посапывание.

Леха облегченно выдохнул и допустил промах. Он подвигал ступнями, гудевшими, будто пчелиный рой. Не сговариваясь, все пчелы внутри одновременно выпустили жала.

Леха охнул и с тоской услышал, как прервалось сонное дыхание брата. Серый встрепенулся.

Леха затаил дыхание. Сквозь щель между папой Смурфом и лоскутным Страшилой виднелась маленькая босая ступня. Внутри остро засвербело от искушения коснуться лодыжки малыша.

Леха уже вытянул руку, остановив движение в сантиметре от грустного лица Страшилы. Лодыжка, выглядывающая из белой в паровозах пижамной штанины, была такой беззащитной, что Леха не смог. Появилось ощущение, будто он собирался избить котенка.

Ножка Сереги поднялась вверх. Судя по шороху, малыш накрылся одеялом.

– Ты тут? – Леха вздрогнул и едва не ответил. Слова слабо пробивались сквозь одеяло, в них отчетливо различался страх. Чем-то голосок напоминал шорох бумаги. Если бы испуг был жидким веществом, то эту бумагу явно в нем хорошенько вымочили, а затем просушили на ветру. – Это опять ты? Я тебя не боюсь ни капельки! Ты никогда не сможешь вылезти из-под кровати! Старая карга!

Леха почувствовал в груди горячую волну стыда. Он вдруг осознал, что совершенно не понимал, насколько серьезно брат относится страшилке.

Малыш искренне верил в то, что под кроватью что-то обитало. Это выставляло Лехину шутку-месть в совершенно ином свете.

– Отче наш…

Леха не поверил ушам. Малыш молился. Оставалось тайной, кто научил его, но, судя по четкости произношения, молитву Серый знал лучше любого детского стишка.

– Пожалуйста, Господи, храни маму, дядю Мишу и Лешку. И меня. Пусть то, что находится под кроватью, никогда не выйдет и не тронет нас. Пусть старая ведьма останется там навсегда, прошу тебя, Господи.

Почему-то произнесенные слова навевали жуть. Ослабло покалывание в конечностях. В ушах все громче, словно матрас иссох до тонкости древесного листа, звучала мальчишеская мольба. Леха вытянулся в струнку.

Рядом светящимися овалами в пол темнела резиновая маска монстра.

– Господи, спаси маму, дядю Мишу, Лешку и меня от ведьмы.

Леха понял, откуда родилось ощущение жути. Его вызвал голос Сережки. Если бы Леха знал о таких вещах, то непременно провел ассоциацию – примерно с таким выражением бормочут свои молитвы сектанты.

– Маму, дядю Мишу, Лешку и меня от ведьмы.

В тот миг Леха решил, что больше никогда, даже в мыслях не станет пугать Серого. Рубцы от ремня не стоили свихнувшегося от страха ребенка.

План действий резко изменился.

Леха разместился удобнее и принял решение ждать, когда малыш уснет. Потом нужно тихо выбраться из-под кровати и забыть все как дурной сон.

Днем он обязательно расскажет Сережке, откуда взялся голос ведьмы.

– Маму, дядю Мишу, Лешу и меня…

Что-то неуловимо поменялось. Леха пока не понимал, что именно. Возможно, в комнате открылась форточка.

По ногам повеяло холодом, и Леха пожалел, что не надел связанные Ольгой носки.

– Маму, дядю Мишу… – голос Сережки стал вялым, как у всех засыпающих детей.

На душе у Лехи полегчало. Он понял, что на самом деле не хотел до чертиков пугать Серого. Просто что-то внутри его заставило.

Возможно, то же самое, что заставило отца жестоко пороть Леху и пить алкоголь. Нечто плохое, но с чем можно бороться.

Стало радостнее, пусть босые пятки и закоченели, как ледышки.

Холод усилился. Он пробирал от ног до затылка. Хоть в темноте и не было видно, Леха готов был поклясться, что дыхание вырывается изо рта клубами пара.

Стараясь не дышать громко, Леха чутко вслушивался. Малыш перестал молиться и начал говорить то, что ввело Леху в уныние.

– Я не сплю. Не хочу спать, ни капельки, – сонным голосом Сережка начал убеждать себя не засыпать. – Хоть и хочется, но нельзя. Я не сплю.

Проклиная свою затею, Леха смирился, что ждать придется долго. Веки потяжелели. Он свернулся клубочком и задышал так, чтобы теплый воздух не уходил зря, а уютно согревал ноги и живот.

– Полежу еще минут пять, – подумал Леха. – Не больше. Главное, не уснуть самому. Жалко, что у меня нет часов. Но если отсчитывать пять раз по шестьдесят секунд или просто посчитать до трехсот, то это как раз и будет пять минут…

Если Серый не уснет, я просто вылезу отсюда и расскажу все как есть. Хотя можно сказать, что я залез под кровать, чтобы проверить, что никого тут нет. И тут правда никого нет. Это просто старая кровать, набитая игрушками.

Раз, два, три… Пять минут, не больше… Четыре…

Леха стал считать, на каждой цифре шевеля пальцами ног, которые совсем окоченели.

Прежде чем уснуть, он успел подумать, что сбился со счета, и теперь придется все начинать заново. Еще он подумал – почему здесь так холодно?

Часть четвертая

Леха не слышал, как Сережка встал. Сначала из темноты протаяли голые ступни. Малыш опустился на четвереньки, заглядывая в просвет между папой Смурфом и Страшилой.

Личико Сереги сливалось с темнотой. Он щурился.

– Леша, не надо спать, пожалуйста.

Оставаясь в теплом клубке тела, будто озябший еж, Леха прошептал:

– Ты как понял, что я тут?

Сощурив глаза, как мореплаватель, высматривающий землю на горизонте, Сережка глянул куда-то за спину брата. Убедившись, что там пусто, он прижал указательный палец к губам и сказал тихо:

– Нельзя говорить. Она услышит.

Оставаясь в лежачем положении, Леха попытался выпрямиться, но тело словно стянули ремнями.

– Кто она, дурачина? – прошептал Леха как можно мягче, чтобы не обидеть Серого. – Тут никого нет. Это я тебя пугал.

– Она все слышит… – в голосе Сережки сквозил страх. – Она уже услышала и ползет. – Малыш протянул ладонь и сказал: – Я не заглядывал сюда с тех пор, как она появилась. Давай руку.

– Мне холодно. Наверное, я еще полежу. – Леха снова свернулся клубочком, отгораживаясь от холодной темноты.

– Она ползет! – Голос изменился. Он стал высоким и тягучим. Без выражения, но исполненный страха. Словно Серый говорил сквозь сон.

У Лехи по спине побежали мурашки.

– Кто? – Он вздрогнул и проснулся.

Леха по-прежнему был на полу. Глаза горели, как бывает, когда откроешь веки после крепкого сна. Серого не было – он спал и, конечно, не заглядывал под кровать.

В ушах эхом звенело пугающее «она ползет».

Мышцы и зубы отплясывали дробный танец холода. Кровать будто находилась посередине заснеженного пустыря.

Леха не услышал признаков бодрствования наверху и решил – раз брат спит, то пора выбираться.

Он вытянул конечности. Щелкнули суставы. Первые мгновения Леха не мог понять – что не так? Пальцы, которым следовало упереться в игрушки, нащупали ледяную пустоту. Леха поводил руками туда-сюда, и сонливость мгновенно слетела.