Текст книги "Как я по голове осьминога гладил. Рассказы хирурга"

Белка-летяга

…«Ну где же эта яма?» – я уже долгое время брожу по берегу горной реки. Здесь, среди кустов, нужно быть внимательнее. Иногда, видимые сверху, но чаще заросшие тонким слоем корней и травы, под кустами встречаются глубокие ямы, на дне которых вода течёт. Я-то уже большой, в третий класс перешёл, а если в них кто из малышни попадёт, то утонуть не утонет, но выберется оттуда нескоро. Эти ямы люди используют как холодильники, помещая туда в металлических флягах или, как мы, в эмалированных вёдрах мясо и другие скоропортящиеся продукты. На всё время, конечно, не хватает, однако на потом есть тушёнка.

Это Талачи. Холодные Талачи. Обычный срок отдыха и лечения здесь от десяти до четырнадцати дней. Есть ещё Горячие Талачи, где горячая вода бьёт из-под земли, и не только там с нею ванны принимают, но даже с её помощью домá обогревают. Есть Кыринские Талачи. Сюда можно приехать только зимой, когда замерзает река и в ней образуется полынья с горячей водой. Над этой полыньёй ставят сруб и «принимают ванны». Богат край моего детства, очень богат. И рыбой, и зверьём, и золотом. Здесь целый рудник работает, шахты нарыты, старательская артель уже сколько рек загубила, а золото всё не кончается. Ещё много целебных источников: Двенадцать Ключей, Шивычинские Талачи… Только последние из них – Шивычинские – близко расположены, остальные все далеко в тайге.

Вот и сюда добирались мы вчера целый день. Сначала по лесной дороге, в кузове грузовой машины, среди других людей и шмутья, с остановками для отдыха, затем через широкую реку. По тому, как волновались взрослые, я понимал, что переехать реку совсем не просто. У грузовика поднимали капот, снимали ремень: «Ну, с Богом!» И машина, натужно ревя, переезжала по броду на другой берег. Потом по узкой неровной гати через болото. И вот, приехали. Но не до места, а только до конца автомобильной дороги. Дальше, по узкой тропе, ещё километра полтора нужно было нести все вещи на себе, иногда на коне, если он был. Справа – гора вся в цветах, слева – обрыв, внизу рокочет река. Красиво и страшно! Только к вечеру мы перетаскали все вещи к выбранной землянке, которую освободили выезжающие люди. Они встречались нам на тропе, спешили к машине, им ещё надо было посветлу брод переехать.

Землянка попалась добротная. Как раз для нас вдвоём с батей. Покрыта корьём – кора от дерева слоями наложена, дёрном придавлена. Слева и справа нары, между ними, в изголовье, столик с остатками свечки. Даже маленькая железная печурка возле двери. Вот только самой двери нет, вместо неё брезентовый полог с палкой понизу, чтобы его ветром не болтало. Окна нет, полог поднимешь – светло. Возле входа снаружи ещё одна печка, из камней сложенная, только плита на ней железная – это для готовки. Стол, лавки, навес. Жить можно! Отец прихватил бутылочку и куда-то исчез. Это понятно, здесь где-то его брат, дядя Вася, со своими сыновьями, моими двоюродными братьями, отдыхает. Я разобрал вещи, расстелил на нарах спальники и блаженно растянулся

сверху. Где-то шуршала мышь, пахло сыростью и деревом. Задремал… Проснулся от голода. Батя ещё не вернулся, да и бегать его искать – это не по-мужски. Сходил до реки, принёс чайник воды. Растопил печку снаружи – спички в землянке нашёл. Вытащил из рюкзака заварку, рыбные консервы и булку хлеба. Вот только нож остался у отца на поясе, другого нет. Хлеб наломал руками, а банку долго тёр о плоскость ближнего камня, пока тонкая кромка жести не стёрлась и банка не открылась. Жидкость из неё успела вытечь, а кусочки рыбы-то остались. Вместо вилки – веточка. Батя пришёл и пирожки мне горячие принёс, но я уже наелся и его чаем напоил. Вот тогда, уже в потёмках, мы, малой да пьяный, унесли ведро с мясом в яму. Это которую я сейчас ищу. Уже обнаружил чью-то флягу, уже попал ногой и едва не провалился в какую-то яму под кустом, а своё ведро никак не найду.

…Рос я болезным. За год по два-три раза с пневмониями да бронхитами в больнице лежал, запах пенициллина чувствовал за несколько палат, когда его только в процедурке разводить начинали. И отец, то ли по чьему-то совету, то ли от отчаяния, отвёз меня перед школой на Талачи. И всё! За первый класс я ни разу не кашлянул. И теперь каждое лето мы регулярно ездим сюда. Талачи, чаще их так называют (поскольку Горячие Талачи – просто Горячие, а Шивычинские – просто Шивычи), – это таёжный курорт. Как всегда, появление его связано с легендой, а может и былью. Охотник шёл по следам раненого зверя и увидел, как тот лёг в ключ, и рана стала заживать. Потом охотник сам искупался в ключе и стал сильным и здоровым.

Посёлок из землянок, впоследствии из бараков и домиков, располагается на левом, более пологом берегу таёжной речки, среди деревьев и больших камней. Там же волейбольная и городошная площадки. Через речку перекинут деревянный мост, тропинка к нему идёт мимо зарослей черёмухи и боярышника. Речка небольшая, бежит по валунам в каменистых берегах, поэтому шумная и весёлая. Очень шумная, и даже грозная, когда пройдут дожди. Заводей на ней нет, а никто и не купается – нельзя. У народных рецептов лечения на таёжных курортах много заповедей, одна из которых запрещает на курорте и после него купаться в какой-либо другой отрытой воде. Сразу за мостом, у подножья горы, ключ, сероводородный, с запахом тухлого яйца, лечебный. Вода по деревянному желобку с журчанием падает в ямку, в которой любая травинка, камешек или брошенная монетка покрываются серым налётом. Рядом на колышке висит ковшик для питья из консервной банки с приделанной деревянной ручкой. Дальше тропа раздваивается и уходит на два ключа. Вот тут начинается в названиях путаница. Направо идти до ключа ближе, и находится он по высоте горы ниже, поэтому большинство называет его Нижний, но он располагается по течению реки выше, и поэтому старики зовут его Верхний. Налево идти до ключа дальше, и находится он по высоте горы выше, поэтому он Верхний. А по течению он располагается ниже, поэтому он же Нижний. Как много споров в названиях, так же много их среди сторонников того или другого ключа. А кто-то совмещает: утром ходит на один, а вечером на второй. Есть ещё одна тропа. Она идёт по склону и соединяет обе тропы на Верхний и Нижний источники. Получается как бы перевёрнутая буква «А». По соединяющей тропе много других лечебных ключей – Глазной, Сердечный, Почечный… Их не перепутаешь, возле каждого своя деревянная табличка с изображением глаза, сердца, почек… И баночки для питья или омовения глаз. Тропы крутые, ступеньки на них – это корни деревьев. На левой тропе, она идёт изгибами, есть перила из отполированных сотнями рук жердей. И название у неё соответствующее – стариковская. Но по какой бы тропе не шёл, к ключу подходишь взмыленный, то есть горячий и потный. Таким под ключ нельзя. Сядь, остынь. Для этого есть скамеечка. На ней же ожидают те, кто пришёл раньше своего времени. Нет, очередь-то живая, но часы распределены: есть женские и есть мужские. Даже табличка с расписанием возле скамеечки. Для непонятливых другая дощечка на верёвочке висит с буквой «М» на одной стороне и «Ж» – на другой. Поворачиваешь «М» так, чтобы с тропы было видно, и идёшь на сам ключ. Возле него навес из корья, под ним ждут своей очереди и раздеваются-одеваются.

Я каждый раз, пока отец сидел в очереди и разговаривал с мужиками, пробирался через заросли дикой малины к самой тайне, к Началу. Откуда-то из тонких щелей в твёрдом камне сочится, капает, набегает в небольшое углубление чистейшая вода. Зачерпнёшь её пригоршней, пьёшь, и аж зубы от холода ломит. Песчинкам и маленьким камешкам на дне этой ямки нет покоя, они постоянно в движении, кувыркаются, пока их не подхватит поток и не унесёт вниз по деревянному жёлобу. В ямке и вокруг много мелких почерневших монет. Отец запрещает их брать. На кустах вблизи источника повязаны цветные ленточки – обо. Знак священного места бурят. Мне объяснили, что когда повязывается обо, читается молитва. Потом, когда ленточка колышется ветром, молитва многократно повторяется.

Это таинство появления чего-то нового, зарождение большого из вот такого малого будет в моей жизни ещё не раз. Рождение детей, конечно, на первом месте. Потом начало новых направлений в хирургии – реплантация, пластическая хирургия в онкологии… Разработка новых операций. Обучение учеников, многие из которых, подобно тому, как из ключика рождается река, стали классными специалистами в своей профессии. И всегда в душе возникает чувство, сродни тому, детскому, которое я испытывал, глядя, как из твёрдого камня сочится чистая вода. Но это будет потом…

…Дальше вода из ключа течёт по желобам, выдолбленным из длинных тонких деревьев, постепенно поднимаясь над землёй. И там, где жёлоб выступает над землёй выше человеческого роста, и располагается то, ради чего люди приезжают сюда за многие сотни, а иногда и тысячи километров. Кабинка без крыши, загороженная с трёх, а то и со всех четырёх сторон подручным материалом (прутья, ветки, брезент, плёнка, тент), – сквозняк под холодной водой здесь очень неприятен. Сверху из жёлоба падает холоднючая вода. Снизу помост, на котором стоит человек, для воды в помосте прорублено отверстие, чтобы не было брызг. Несколько поручней, чтобы держаться на скользком помосте. Ещё минутные песочные часы. Время нахождения под потоком холодной воды – от тридцати секунд до пятнадцати минут. Желательно привыкать с малого, и постепенно время увеличивать. Вода такая холодная, что поначалу аж дух захватывает! Вопли новичков разносятся далеко над тайгой и слышны даже в лагере через шум воды в реке. Вначале надо быстро окатиться сразу всему, голова под воду не подставляется. А потом постепенно проколачиваются водой (а она именно колотит) руки, ноги, шея, спина, грудь… Можно сесть и держаться за нижний поручень, подставив спину. Она потом становится красной и нечувствительной. После такой «ванны» кто-то вытирается полотенцем, кто-то высыхает на солнышке, потом одевается. И наступает такой прилив сил, что хочется опять всё повторить. Люди лечат артрозы, радикулиты, кожные болезни и много чего ещё. Говорят, на носилках людей к ключам приносили, а уходили они отсюда на своих ногах. На небольших деревянных или металлических табличках люди выражают свою благодарность силам природы. Этих табличек здесь не счесть. На самых тёмных из них можно разобрать даты начала прошлого века. Здесь исцеляет всё. И холодная вода, по слухам, она радоновая. И чистейший воздух, пропитанный свежестью горной реки и ароматами трав и кустарников. И необходимость постоянного движения. И отсутствие водки, она заканчивается на второй-третий день пребывания. И вера в целебные свойства этого таёжного дикого курорта.

…Ну вот же оно! Как же я его раньше не заметил? Несколько раз мимо прошёл. Вот запрятали так запрятали… Я вытащил ведро из ямы и уже развязал бечёвку, крепящую крышку к ведру, как вдруг сверху, будто с небес, голос дяди Васи: «Игорюха! Быстрее сюда! Белка-летяга здесь!» – «Ты где?!» – кричу я что есть силы. «У самого ключа, наверху!» Я быстро ставлю ведро на место, бегу к реке. До моста далеко, поэтому прыгаю по мокрым камням через речку. У самого берега не допрыгнул и ухнул одной ногой в холодную воду. На бегу пятка скрипит в мокром кеде, мокрое трико хлопает по ноге, а я уже возле горы и по молодёжной тропе, она, в отличие от стариковской, идёт вертикально вверх, бегу к дальнему левому ключу. Издали вижу дядю Васю. Он стоит на краю большой поляны под разлапистой сосной и не сводит с кроны глаз. «Вон она! Видишь?» Я, запыхавшийся и с колотящимся от быстрого подъёма сердцем, смотрю от плеча дяди Васи по его руке и вижу тёмную головку маленького зверька, то появляющуюся, то исчезающую за стволом дерева. «Готовы?» – спрашивает дядя кого-то, не оборачиваясь. Только сейчас я замечаю своих братовьёв и других людей под ближайшими соснами. «Давай!» – машет рукой дядя. И все начинают постукивать по стволам деревьев подобранными сухими сучьями. «Смотри!» – и дядя Вася с размаху бьёт суком с руку толщиной по сосне, на которой спрятался зверёк. По ветке, направленной в сторону поляны, пробежала лёгкая тень, а потом зверёк полетел. Он превратился в тёмный четырёхугольник на фоне светлого неба с едва заметными лапками по углам, небольшой головой впереди и хвостом-рулём. Он летел легко и непринуждённо. Изящно и уверенно. Подвернув хвостом, забрал против ветра по дуге и расчётливо закончил полёт на стволе сосны на противоположной стороне поляны, метрах в ста от нашей. Потом перебежал на другую сторону дерева, прыгнул ещё раз на ближайшее дерево, пролетев совсем немного, и исчез в кронах сосен. «Ну как?» – на этот раз дядя смотрел на меня. – «Здорово», – выдохнул я. «То-то! Редкость большая, ночные они. В ключ пойдёшь? Сейчас наша очередь». – «Не-е. Спасибо. Меня батя за мясом послал», – сказал я и стал спускаться с горы.

…Знал я на Талачах каждый камень и каждый корешок на тропинках. Собирал голубику в верховьях горной реки. Видел след от испуганного медведя на тропе. Учился кидать нож в дерево, делать лук и рогатки и стрелять из них. Уже позже, будучи взрослым, заводил друзей и расставался, влюблялся и вновь расставался. Но оттуда, из детства, осталась давняя привычка: всегда после душа, бани, бассейна, сауны обливаться самой холодной водой. Я зимой из бани на мороз даже ведро для этого выношу.

Более десяти раз был я на Талачах. И всякий раз, когда удавалось навестить это место, в каком бы состоянии оно меня не встречало, всегда по душе разливалось тепло воспоминаний детства, отрочества, юности…

Охотнички

Поехали как-то мужики зимой на лесосеку дров наготовить. Не в смысле китайцам продать, а в смысле свои избы следующей зимой обогреть. Пригляделись, а на их участке берлога! И пар клубится. И решили они медведя взять. За шкуру и медвежью жёлчь те же китайцы неплохие деньги дают. Оценили арсенал. Двустволка, патроны с дробью в основном, но пара с картечью нашлась. Нож, и всё… Но это их не остановило.

Выработали план действий: вырубаем рогатину, будим зверя, ослепляем его фарой, ставим на рогатину и бьём из ружья и ножом, грузим на машину, едем в деревню. Сказано – сделано. Сняли аккумулятор и фару с машины, принесли вдвоём к берлоге. Вырубили рогатину и жердь – медведя поднимать. Нож примотали к короткой палке для верности.

Пока готовились, день кончился. Оно и верней, в сумерках фара светит лучше. Приготовились? Поехали!

Сунули жердь в берлогу, медведь рыкнул до мурашек по коже. Провод на аккумулятор, а фара не горит!..

К машине бежали параллельными курсами. Один из них бежал с аккумулятором на вытянутых руках. Всё побросали, набились в кабину, закрылись. На их счастье медведь не встал.

Тихонечко поставили аккумулятор на место – и… ну её, эту лесосеку, поехали на одной фаре в деревню.

Поколение самоучек

Это только моё мнение, что наше поколение – поколение самоучек?

Ну, во-первых, мои родители никогда не знали, какие у меня предметы и что по ним задавали. Дневник только на подпись я им давал. Само слово «репетитор» я услышал уже в институте от городских ребят.

Хочешь научиться плавать – вот тебе лето и вот тебе речка. Ещё друзья, которые подтолкнут тебя с берега, если замешкаешься. Они же и помогут, если что пойдёт не так… Научился на воде держаться, а дальше барахтайся по течению. Всё равно тебя река на тот берег вынесет. Нужно обратно вернуться, забегаешь вверх по речке и таким же макаром на этот берег.

Хочешь на коньках научиться кататься – вот тебе лёд на речке и коньки с вышки (это чердак у нас так назывался) на пару размеров больше. Но если в них сзади вставить кусок от валенка, то и коньки впору будут, и голеностоп укрепится, как в хоккейных коньках. «Тебе, парень, на ворота нужно встать, у тебя реакция хорошая, а катаешься ты хреновенько». – «Так шайбой больно же!» – «А мы тебе щитки сделаем и маску, как у Третьяка, спаяем…» – «А щитки где возьмём?» – «Видел по телеку, какие у вратарей щитки? Валиками, как на телогрейке. Вот из старой телогрейки и сделаем».

И вот мы набиваем ваты в распоротую телогрейку, обшиваем сверху дерматином от старой двери, пришиваем ремешки. От настоящих не отличишь! То, что у хоккеистов под формой, мы по телевизору не видели, поэтому на воротах приходилось в своей телогрейке стоять, чтобы удары шайбы в грудь смягчала. Суспензорий я сам придумал: пятку от детского валенка в штаны засовывал. Ловушку на левую руку и щиток на правую сделали тоже очень похоже. На щиток пошла толстая фанера с пришитым войлоком. И никто нам корты не устраивал и водой не заливал, на речке или на маленьких заливах («курьюшки» они на нашем диалекте называются) гоняли.

Одно время меня мучил вопрос: почему классическую музыку, которая пережила века и которую любят миллионы людей в мире, я не понимаю? Даже сходил как-то на концерт классической музыки в Москве. Потом решил, что для начала это сложно. Затем взял кассету «Классическая музыка в современной обработке», долго крутил в машине. Потом уже кассету с классикой без всякой обработки. И понял! Может быть, не так досконально, как люди, которые с молоком матери это впитали или у которых были хорошие педагоги. Но понял, принял и полюбил. Появились любимые произведения. Своих детей обязательно привожу на «Звёзды на Байкале», с удовольствием слушаю классику в машине. На «Аиду» в Питере недавно вот сходил.

Чуть позже английский язык понадобился, поскольку большинство публикаций по нашей профессии только на нём. Кто ж виноват, что учителя английского в твоем селе не приживались? По полгода язык не преподавался, однажды даже немного французский учили…

Хочешь больше знать по своей специальности? Вот тебе статья, вот тебе словарь. А где статью взять? Так в журнале. А журнал? В библиотеке. В какой? Ты чё, совсем?! Аж две библиотеки в стране: ГЦНМБ в Москве и Публичка в Питере. Поэтому дни на длинных, в три месяца, специализациях в столицах делились на три части: собственно занятия, библиотека и культурная часть (театры, музеи, выставки). В библиотеке просматриваешь журнал на английском, делаешь закладки, потом бежишь там же делать ксерокопии статей и посылками отправляешь их домой. А дома уже сортируешь по папкам и переводишь, переводишь, переводишь… С разговорным хуже. Носителей его в Сибири немного. (Поэтому я ещё тот «знаток» английского языка, вопрос задам, а ответ на него не пойму.) Однажды в полёте из Токио в Осаку разговорился с молодым японцем, который домой из Австралии летел. Так вот, шепелявого японца, разговаривающего на австралийском диалекте, я поначалу не понимал совсем. Он это видел и многое карандашом на листочке мне писал.

Хочешь научиться мелкие сосуды сшивать? Вот виварий с белыми крысами, вот микроскоп. Повезло! Не у всех такие шикарные условия бывают. Аорту крысе (она по диаметру похожа на артерию пальца взрослого человека) научился сшивать быстро, технику по книжке прочитал. Потом перешёл на более мелкие сонные артерии. И на питерской специализации по микрохирургии не стал тратить время на экспериментальный цикл, а ездил почти месяц в Пушкино и учился операциям при врождённой патологии кисти у детей. Потом в Иркутске я эти операции «с рук на руки» нашим детским хирургам в Ивано-Матрёнинской больнице передал. А на экзамен по экспериментальному циклу пришёл и по-пижонски не аорту крысе шил, как это требовалось, а почку несчастному грызуну на шею пересадил. Мол, знай сибиряков!

Так же и с самым основным и ответственным, с операциями. Я у многих хирургов учился. И помню каждого, и благодарен каждому, кто меня когда-нибудь чему-нибудь учил! Но часто бывали и бывают такие ситуации, в которых никто тебя не выручит и не поможет. Тогда вот тебе проблема и человек, которому нужна помощь. Вот тебе твоя голова и руки. Ищи, читай, думай… Помогай! Иначе, к чему ты так долго готовился, если не к этому?

Общага

Общага, студенческое общежитие – это место, где бурлит жизнь, кипят нешуточные страсти и постоянно что-то происходит. На курсе у нас учились две сестры-близняшки, шумные, шустрые и картавые. Поговаривали, что они вначале друг за друга экзамены сдавали, пока их не раскусили. Так вот, одна из них готовит что-то на кухне и, высунув голову в коридор, громко и картаво кричит: «Ирлка, неси лаврлового листа!» Сестра ей так же из комнаты: «А сама чё?» – «Да уже всё готово. Сопрлут!»

И спирали же. Голод не тётка. Иногда прямо с кастрюлей. Иногда только содержимое, когда хозяйка варева, отлучившись на секундочку, обнаруживала в своей кастрюле девственную воду. Про кухню в медицинском общежитии отдельный рассказ. Там на соседних конфорках могли мирно стоять суп, кастрюля с халатами, где они, кипятясь, отбеливались, и, например, посудина с человеческим черепом. А что? На первом курсе зачёт по костям надо сдавать, причём по каждой косточке отдельно, потом экзамен по анатомии. А пособия в виде непосредственно костей можно только на кафедре изучать. Проще, покупаешь череп у строителей, которые на окраине города старое кладбище ненароком разрыли, набиваешь его горохом и варишь. Горох набухает, и вот они, готовые пособия, косточка к косточке, отмытые, прокипячённые.

Уже позже, на старших курсах, когда в комнате жарилось в громадной сковородке примерно полведра очищенной картошки, становилось тесно от соседей. Кто пришёл за конспектами, кто задание узнать, и все почему-то задержались. Когда сковородка снималась с плитки, звучала команда: «Рубим хвосты!» Дверь закрывалась, и открыть её снаружи не могли ни вопли о помощи, ни сообщения о пожаре или обходе ректора, пока картошка не заканчивалась. Кстати, у пришедших соседей по счастливой случайности с собой ложки оказывались.

Любовь, страсть, ревность, разочарование – этим была пропитана вся атмосфера общежития. Влюблялись, расставались, женились (при этом уходили из общаги на съёмную квартиру), ревновали, даже разбивались, как тот парень, который к зазнобе на четвёртый этаж полез по связанным простыням. Простыни не выдержали. Выжил, но инвалидом остался. Учебные комнаты ночью, если там не засел какой-нибудь зануда с учебниками, превращались в комнату свиданий.

Рожали… Как-то девчонка из соседней комнаты нарядилась и перед зеркалом губы красит. «Ты куда на ночь глядя?» – подружки спрашивают. «В роддом. Схватки у меня». Полненькой она была. Никто ничего не замечал. Потом подружки дежурили с ребёнком по очереди, от коменданта тайну хранили. Пока разгневанная мама полненькой девчонки не приехала. Увидела ребёнка и сменила гнев на милость. Её позже с коляской возле общежития видели. А затем вовсе внучонка с собой увезла, девчонка доучиваться осталась.

Насекомые… Это добродушные тараканы, которые доедали крошки от скромных студенческих ужинов. И злющие клопы, которые заедали самих студентов. Чего мы только не делали! Отодвигали кровати от стен, ставили ножки кроватей в банки с водой, мазались на ночь вьетнамской «Звёздочкой». И всё равно просыпались ночью от укусов в волдырях и с кровавыми пятнами от раздавленных клопов на постели, пока не заметили, что эти твари пикируют на нас с потолка. Тогда мы по блату раздобыли где-то дихлофос.

…Учёба в мединституте до правильности строгая. Все пропуски, даже по болезни, нужно отработать (это дополнительное занятие в назначенное преподавателем время). Единственная законная отмазка – дежурство в общежитии. Если ты показываешь преподавателю справку от коменданта общежития, заверенную его подписью и печатью, то пропущенную тему с тебя спросят, но не на отработке, а на обычном занятии. Поэтому не нужно говорить, какую ценность имели эти справки. Писались они от руки, комендант только проверял график дежурств и ставил печать и подпись. Но писались они очень изобретательно. Дата дежурства указывалась всегда с краю. Поэтому после первого использования она аккуратно обрезалась, в обрез попадали и слова из других строчек. Потом справка реставрировалась, вписывались новая дата и обрезанные слова. Таким образом справка использовалась несколько раз. Правда, с каждым разом становилась все короче и короче… Был ещё один способ получить такую справку. У нас в комнате жил умелец, талантище! Он мог перерисовать любую печать в перевёрнутом виде, перекатать её с помощью варёного тёплого куриного яйца со справки на справку. А повторить любую самую заковыристую подпись – это ему несколько минут тренировок. Такие справки умудрялись даже городские ребята, которые в общаге ни разу не были, после пропусков занятий показывать. Оформление справок каждый раз усложнялось, но где чиновникам было состязаться с молодыми гибкими умами талантливых лентяев.

Не зря говорят, что студенчество бывает полноценным только тогда, когда ездишь в стройотряды и живёшь в общаге.