Текст книги "Людмила & Руслан. Побасёнки из костюмерной"

– Гроб… – шепчет Сидоренко.

– Гроб-то как тут оказался? – поражён молоденький лейтенант. – Терроризм?

В этот момент крышка гроба начинает шевелиться и тотчас же с грохотом падает на каменный пол.

Из гроба восстаёт уже вполне про трезвевший, в помятом виде, фермер Константин Сергеевич Иванов.

При виде его лейтенант полиции на тренированным жестом мигом выхватывает из кобуры пистолет Макарова и, падая в обморок, стреляет.

Фермер Иванов выпрыгивает из гроба и пытается убежать.

– Стоять!!! – страшным голосом вопит Сидоренко, поднимает автомат Калашникова и даёт очередь в потолок… Откуда-то сверху начинает рушиться сложенная до потолка мебель – шкафы, шифоньеры, диваны, кушетки, сундуки, комоды, этажерки, кресла, столы и стулья… И всё на несчастного приезжего провинциала.

Две «скорых помощи» с воем развозили в разные концы Москвы двух пострадавших в магазине «Кухни» – молоденького лейтенанта Грибова, так и не пришедшего пока ещё в сознание, доставили в военный госпиталь, а незадачливого фермера Константина Иванова – на Новую Басманную, в железнодорожную больницу у трёх вокзалов, куда обычно по ночам свозят «людей улиц» – алкашей, жертв всяких разборок, колотых и обкуренных, идейных лодырей без документов, склонных линять из приютов и «домов трудолюбия», и беглых как бы изнасилованных жёнами мужей… Все они попадают в руки опытных и решительных врачей – как правило, бывших армейских медиков с огромным опытом кардинального врачевания.

Параллельный мир… «Огни большого города»…

* * *

…Крыша из ондулина уже накрыла деревянный каркас будущего сруба фермеров Ивановых. Ребятам-плотникам там, на верхотуре, хорошо видны просторы на другом берегу Чугунихи, дальние заросли молодого сосняка, поднявшегося на месте давнего лесного пала, мелколесье просеки мёртвой узкоколейки, луга с пасущимся там при Палыче под перезвон колокольцев-болтунов небольшим стадом, и, наконец, извивающийся змеёй пыльный просёлок. А на просёлке джип «Сузуки» с принайтованным на крыше редким для наших краёв механизмом под названием «тандем»..

Это приехали в гости к писателю Владу Михайлику его жена Наина и дочь Люся-Люда-Люка (Людмила), питерские законодательницы современной моды из русско-французской фирмы «KAFTAN» – портниха и рисовальщица-модельерша. Обе дамы разительно отличались друг от друга прежде всего причёсками: мать – круглолицая, со стрижкой каре и крашенная в тёмную шатенку, дочь – узкий череп «в отца» и тяжёлая русая коса по пояс с вплетённой золотой ленточкой.

Если взглянуть на убелённое сединой долгое лицо Владислава Евгеньевича, то особой радости оно не выражало. В его творческую атмосферу деревенского одиночества, фантазий «делириума» и иллюзий «чушизма» ни села ни пала вторглась дешевая бабская суетливая современность.

Гостьи подъехали к отцовской обители, извлекли на свет несметное количество сумок, картонок, пакетов, рулоны тканей – бязи, полотна, сатина, кряхтя, достали из глубины багажника швейную машинку «Зингер», сняли с крыши джипа тяжеленный тандем и прокричали:

– Папочка… Жарко… Едем купаться!!!

Писатель, увидев тяжеленный «Зингер» и запасы белых тканей, помрачнел окончательно.

– Надолго? – спросил он.

– До осени, – ответила Люка. – Мама будет шить халаты для балета «Карантин».

– «Карантин» по-итальянски это «сорок дней»…

– Похоже на то… – рассмеялась дочь. – Папочка, ты, как принято говорить, не в духе…

– Да нет, наверное… – уклонился от ответа отец.

– «Да-нет-наверное» непереводимо ни на итальянский, ни на английский, ни на французский! – заметила Люка. – А по-польски?

* * *

…Мужская палата на тридцать коек в больнице близ трёх столичных вокзалов почти заполнена. Больные мужики в застиранных серых пижамах, с самыми разными диагнозами, снятые кто с поездов, кто с вокзальных скамеек, а кто и, как фермер Константин Иванов, из полицейских участков, коротают время кто чем: играют в шахматы или шашки, читают книги или газеты, изучают содержимое своих (у кого есть) гаджетов – где про политику, где похабщина, тайком курят под одеялом, спят, наконец.

– Я скоромное не ем, – говорит один.

– Отдашь мне, – отвечает сосед. – А чего не ешь-то?

– Отвык.

– Вот и правильно.

Дверь палаты открывается, и на пороге стоит медсестра – маленькая, пухлая и писклявая, с бумажками в руках. Почти девочка.

– Иванов!!! – пищит она. – На выписку!

– Я!!! – тотчас вскакивает с койки коротышка в очках с ярко-рыжей шевелюрой до плеч. – Я Иванов!..

– На выписку!.. За мной!

Вот они задерживаются возле сестринского поста на этаже, и счастливый Иванов получает какие-то бумажки…

Вот они входят в царство кастелянши, и рыжий кучерявый коротышка, снимая больничную пижаму, получает цивильную одежду – потрёпанные синие джинсы, видавшие виды свитер с оленями и серую куртку с накладными карманами.

А мужская палата даже не заметила потери пациента. Читают, спорят, курят под одеялом, играют и спят.

– Меня врачи снять успели, хоть поезд и стоял одну минуту.

– А багаж?

– А багаж не успели…

– Жаль.

– Да у меня его и не было.

– Это хорошо!

Дверь палаты с шумом открывается, и на пороге появляется ещё одна медсестра – высокая атлетического вида брюнетка.

– Иванов!!! – зычным голосом говорит она. – Иванов!!!

Нет ответа.

– Куда делся Иванов? – недоумевает сестра-великанша, царица больничных рекреаций.

– Ну я Иванов… – просыпается и выглядывает из-под одеяла злополучный фермер и садится на койке.

– Быстро к парикмахеру! – командует сестра. – Срочно стричься!..

…А в это время рыжий коротышка с развевающейся богатой шевелюрой до плеч стремительно убегает по Новой Басманной, путаясь в просторных поношенных джинсах и выпадая из свитера с оленями под курткой с чужого плеча.

А палата живёт своей жизнью.

– Я говорю доктору: ты, мол, грыжу-то дратвой зашей. По-нашему, по-сапожному. А он мне: я её лыком заплету, по-нашему, по-лапотному.

Вся палата смеётся.

Вернувшись от парикмахера, стриженный «под ноль» Константин Иванов тоже смеётся за компанию со всем честным народом. Неожиданно у него в рюкзаке, засунутом под койку, что-то затрещало. Он удивился, с трудом достал рюкзак. Это звонил мобильный телефон, купленный им по дешёвке в столице.

Странно…

– Алё… – робко спросил он, приложив гаджет к забинтованному уху.

– Кореш! Как спалось в магазине «Кухни»?.. Кроватка мягкая была?.. Ха-ха!.. Ты куда пропал?.. – это был весёлый голос корабельного фельдшера Степана. – Ты почему-то молчишь… Кузьмич тоже ни гугу…

– Какой Кузьмич?

– Забыл… Мой сосед – столяр… Как здоровье?

– Как масло коровье… – мрачно ответил Костя, вспомнив ужасную ночь со стрельбой. – Как ты меня нашёл?

– Так ты же мне звонил тогда… Вот и попался, – смеется медик. – Отпечатался… Номер блатной или за взятку – 5432112345… Жив-здоров? По медицине помочь не надо?

– Не надо… – скрипнул зубами Костя.

– Все дела сделал?

– Тип-топ…

– Уже дома?

– Уже… Спасибо, паря!..

– Ну, давай…

Потом он долго мучился – зачем грубил, с какого ляху вдруг окрысился на добряка Степана. «В гроб не надо было лезть», – решил он наконец…

* * *

…Интеллигентные петербургские дамы на датском тандеме «Роял» и писатель на отечественном велосипеде («ровере» по-польски) «Рига» подъехали к так называемому пляжу Чугунихи. Деревенские дети с отросшими и выгоревшими за солнечное лето вихрами на головёнках вперемежку с дачными отпрысками плескались на мелководье.

Людмила, спрятав под косынкой свою тяжёлую косу, сунулась было туда, где дети. И тотчас же выскочила обратно на берег. Ледяная родниковая вода Чугунихи обожгла её стройные ноги.

– «От можа до можа!» Но я так не можу… – стуча зубами, пошутила она.

– Не смешно… – отреагировал обидчивый поляк.

– В детстве я, наверное, так же могла бы, как они, – смеясь, сказала польская красавица матери и показала на ребятишек.

Распахнув на песке широкую цветастую простыню-фратэ, она извлекла из кожаного рюкзачка плоский чёрный предмет, расположила его у себя на голых коленях, выше которых на ляжках красовались тату в виде то ли долларов, то ли змей. Девица углубилась в созерцание чёрного планшета, изредка вращая его перед своими карими глазами.

– Что это?.. Интернет?.. – спросил отец. – Новый гаджет?

– Отстань от неё! – равнодушно посоветовала мужу сухопарая жена.

По всему видно, что она была существом, забитым двумя сильными натурами – мужем и дочерью. Эти творческие личности воспринимали её не как мать семейства, а считали исполнительницей их авторских замыслов. Причина такого отношения была очевидна – Наина Ивановна работала на какой-то кинофирме мастером-костюмером. Профессия эта, увы, подчинённая. Меняются фильмы, чередуются эпохи и стили, приходят разные художники по костюмам – успевай только им угождать.

Судя по всему, масштабное кино нынче угасло… Фильмы как клипы или рекламу смотрят теперь на экранах со спичечный коробок. Вместо кино появилась французская фирма «KAFTAN», где командовать матерью стала родная дочь. Вот она сидит на песке. Отец стоит рядом.

– Влад, отстань от неё, – повторила жена, имея опыт общения с дочерью.

Но он не отставал, подошёл к дочери вплотную, склонился над ней и с удивлением увидел пустую чёрно-серую плоскость формата А4. Плоскость светилась.

– Папочка, я гадаю… – сказала дочь.

– Что это?

– Скан, папочка.

– Чего скан? – нетвёрдым голосом спросил отец. Он мало что понимал в этом новом цифровом мире.

– «Чёрный квадрат».

– Малевича?

– Того самого…

– Что же ты там нашла? – не унимался писатель и, усмехаясь, вспомнил старую шутку про эту картину. – «Битву негров в чёрной пещере»?..

– Я расшифровываю кракелюры, – совершенно серьёзно отвечала Люка. – Смотри.

– Кракелюры?

– Да… Трещины… Это голос времени, следы человеческих судеб. Я умею их читать! Надо вращать под разными румбами…

– А на кофейной гуще не пробовала?

– Отстань от неё…

– Мать!.. – оборвала семейный диспут красавица с карими глазами под длинными ресницами.

Литератор внял совету супруги, отвязал от «ровера» свою примитивную бамбуковую удочку, детскую лопатку – нарыть червей в местном чернозёме и ушёл за речной поворот подальше от пляжа, поближе к любимой яме, где плодились уклейки, плотва, пескари и гольцы…

* * *

…Зеленоглазого рыжего парня в очках по фамилии Иванов звали Русланом. Прибыл он из Ростова Великого или, как он сам говорил, РОстова (по-волжскому окая и ударяя на первом слоге, в отличие от Ростова-на-Дону). Так решили местные ребята из общества «Плечом к плечу», полагая, что их древний город заложил один из князей Рюриковичей по имени Ростислав, или РОСТ. «Ростов Стан» – именно так, вероятно, они именовали эту крепость.

Поэтому и свою фамилию Руслан произносил как ИвАнов – с ударением на «А». И именно поэтому он оказался в Москве, желая посетить недавно открывшуюся в Третьяковской галерее выставку славного русского живописца, тоже ИвАнова, глянуть на «Явление Христа народу».

На скором поезде путь недалёкий. Затея была простая, но его сняли с поезда на Ярославском вокзале, корчащегося от боли, с приступом ущемления грыжи. Он не понимал, что с ним происходит, смотрел с носилок на указатели с красными крестами – путь, по которому его выносили санитары из вокзала.

Неделю назад над Ростовом Великим пролетел смерч, поднявший многометровые волны и даже торнадо над озером Неро. Десятки машин на берегу были затоплены, погрязли в тине и глине. Волонтёры общества «Плечом к плечу» спасали людей и транспорт. Там он, по-видимому, и надорвался…

Сейчас Руслан ИвАнов стоял на Новой Басманной, размышляя – что ему теперь делать – в чужой одежде на закате дня. Третьяковка явно тю-тю… Грыжа затихла или затаилась. Его спортивный рюкзачок был за спиной – в нём, слава Богу, были и кошелёк с деньгами, и торбочка с финифтью, и гаджет.

Финифть – дело его жизни и его обеих рук – правой, и особенно левой, ибо Руслан был врождённый левша.

Миниатюрные шкатулки, броши, серьги, иконки, букетики и розетки… Корпя с паяльником над скрученными проволочками и серебряными шариками, рисуя на костяных, перламутровых и пластмассовых бляшках микроскопические картинки, он, конечно, испортил свои серо-зелёные глаза. Но и над своими очками он пофантазировал – украсил их дужками из сандаловых щепочек с тем, чтобы лучше слышать и приятно пахнуть (сандал, как известно, хорошо резонирует подобно скрипке и источает ароматы чащоб Востока)…

Во внутреннем кармане чужой просторной куртки Руслан обнаружил пакет – папочку с документами – какое-то полицейское предписание, постановление, чьё-то заявление, плюс сопроводительное письмо…

Судьба и членство в благотворительном молодёжном обществе «Плечом к плечу» вновь призвали его спешить куда-то на помощь… Над Москвой он пролетел как фанера… А бумаги из пакета подсказали – куда лететь… На недалёком отсюда Ленинградском вокзале он навёл все справки и купил билет на электричку.

* * *

После пляжа ближе к вечеру благородное семейство вернулось в папочкину избу, окружённую подросшими ёлочками. Поев жаренных на постном масле пойманных только что пескарей и гольцов, все разошлись по разным углам избы.

– Не корюшка… – резюмировала петербургская жена, ковыряясь в зубах.

Художница Людмила устроилась на чердаке за рабочим столом отца, вынула свой планшет, раскрыла его, вновь углубилась в разгадывание паутины трещин Казимира Малевича. Рядом с собой она вдруг обнаружила огромного рыжего кота. Леопольд сидел неподвижно и пристально изучал своими жёлтыми глазищами нежданную гостью.

На экране планшета вдруг стало что-то образовываться из неразберихи трещин.

– Бэтмен?.. Здесь Бэтмен… – с удивлением прошептала девушка и скосила глаза на кота. – Видишь?..

Но Лёдя виду не подал…

* * *

Через пару дней в Москве, у того же места, где стоял рыжий парень в очках, теперь пребывал в раздумье стриженный наголо фермер Константин Иванов, выписанный из железнодорожной больницы. Повязку с его раненой шеи сняли.

Выглядел он странно. Всё, что было напялено на него, имело минимальные размеры – кожаная косуха, в одном из карманов которой он обнаружил дорогую трубку, клёши с узкой «задницей», куда он с трудом влез. Шарф с кистями, вместо сорочки – ярко-красная водолазка… Обувь ему подобрали в чулане, где хранились вещи ушедших в мир иной. Доказывать, что всё это барахло ему не принадлежит, он попытался, но громоподобная старшая медсестра, выпроваживая его, возражений не терпела.

– Это не моё… – хотел он что-то сказать.

– А теперь будет твоё! – отрезала великанша. Она уже, конечно, догадалась про путаницу с барахлом. – Невелика потеря! Красавец…

Хорошо ещё, что свой рюкзачок-котомку, где ранее лежал пирог с капустой и роковая бутылка «Рябиновой», он держал в палате под койкой – паспорт на месте, московская покупка – мобильный телефон уже заявил о себе, кошелёк цел. А вот конверта с бумагой районного ультиматума и его личным заявлением в вышестоящие инстанции не оказалось. Видать, читал, лежа на койке, да и забыл…

Цель его была та же – встретиться, хоть и без бумаг, добраться до шурина – так упрямо он для себя решил.

* * *

Своей скотины у Пал Палыча – ни коровы, ни козы, давно нет. С тех пор, как он овдовел. Но вот на задворках своего просторного дома он косит траву…

Для чего, для кого? Загадка.

И коса у него странная – тоже загадочная. Все наши косы имеют рукояти для правой руки в виде сучка на стволе берёзы, из которой сделан сам черенок, или косьё. А у Палыча эта ручечка в виде буквы Т – с поперечиной.

Загадка, но удобно.

Где можно увидеть такое мудрое изобретение для удобства правой руки косца?

Ответ: хоть у нас часто коса называется «литовкой», но на самом деле такую тонкость можно увидеть только в Норвежском королевстве.

Получается, что в этих лесных местах между Тверью и Новгородом жили норвеги?

Ответ: да, жили варяги.

Получается, что наш Пал Палыч – из скандинавов?

Ответ: возможно…

В клетчатой рубашке-ковбойке и безрукавке-телогрейке его ненароком можно принять даже за шведа.

Пал Палыч прекращает свою косьбу, потому что на въезде в деревню тревожно заверещала на все лады автосирена.

Нет ответа только на один вопрос: для кого Палыч косил свой конкретный лужок?

* * *

Русская фамилия иной раз напоминает длинный железнодорожный состав. Например: «Гречишенникова». Так написано в правах, но смешливая продавщица и одновременно «водило» старенького автофургона имела для ясности прозвище Гречка. Она въезжала на своей «буханке» в деревню, ещё на околице нещадно сигналя и оповещая всех окрестных обывателей и заезжих дачников о своём при бытии.

– Автолавка… автолавка… – пронеслось по деревне.

По давней, ещё советской традиции, автолавка всегда встаёт возле дома Пал Палыча – бывшего местного старосты.

Пёс Торик, что на цепи возле дома, встретил Гречку весёлым лаем.

Как из-под земли тотчас же выстроилась очередь.

Стоя возле чердачного окна и вглядываясь через бинокль в стойловские дали, писатель зафиксировал деревенское оживление и знак омую ему издавна продавщицу Гречку. Он поспешил туда.

– Кислятину? – спросила Гречка, когда Владислав Евгеньевич, величественно минуя очередь, возник рядом с автофургоном. Она знала, что этот известный писатель – любитель недорогих сухих вин.

– Или «Солнцеудар»?

– «Абрау розовое», как всегда, – ответил он и протянул Гречке большой пластмассовый пузырь, который она резиновой трубкой с краником начала не спеша наполнять разливным розовым вином. Писатель помялся и тихо спросил Гречку:

– А туалетная бумага у вас есть?

Этот вопрос услышала вся очередь и затихла.

– Чего-чего? – переспросила Гречка.

– Пипифакс… У меня гости…

Слово «пипифакс» развеселило продавщицу. Она сунулась куда-то вглубь фургона и извлекла оттуда пачку газет.

– «Аргументы и факты» – вот, по-жа луйста, «Московский комсомолец», «Комсомольская правда» …

– Честная, партийная, советская пресса! – ухмыляясь в усы, сказал стоявший рядом Пал Палыч… – Вот такие дела!..

Он подтащил к машине большой бумажный крафтовый мешок, плотно забитый зелёной травой, которую он только что косил. Поднял его, кряхтя. Гречка подхватила, при открыла, принюхалась, удовлетворённо кивнула.

Она убрала мешок в глубину своего фургона и вынесла Палычу блок папирос «Беломорканал» …

…Разрешилась ли загадка – что там косил Пал Палыч своей норвежской косой?.. Может, из той травы Гречка будет холстину ткать, то ли пеньковые канаты вить, то ли лечиться от боли в суставах, от подагры или ожогов… То ли…

История умалчивает…

* * *

Забота о неожиданно появившейся на даче петербургской семье гнала мрачного Влада Михайлика по деревне. Теперь он появился с пустым молочным бидоном возле недостроенной избы рядом с бытовкой на колёсах. Тихо постучал в вагонную дверь.

На железной лесенке появилась хозяйка, недоверчиво глядя на писателя.

– Мир и благоденствие вашему будущему дому! – медовым голосом заговорил он. – Красиво получается!.. Будет терем!.. Порадуйте «молочком за вредность», как раньше говорили на социалистических производствах, меня и моих гостей…

– За вредность? – она не поняла шутку.

– За вредность моего характера, – продолжал шутить писатель.

– Молочко утреннее… скисло… – отрезала Мария Северьяновна. – А вечернее позже…

– Печально… Это погода влияет…

– Не только… – собралась повернуть в дом хозяйка. – Но и погода тоже…

Своё раздражение при виде писателя эта прямолинейная женщина сама себе объяснить не может. Фактов нет. Разве что постоянные шутки-прибаутки пастуха Палыча про «сахарную голову» и «нечистую силу», коли разговор заходит о писателе-рыболове. Да и Палыч ведь тоже не мог объяснить, почему он называет его «пряником». За слащавость?.. А про якобы «нечистую силу» подсказывает ему интуиция или стариковская мнительность?..

– Что-то давно не наблюдаю вашего уважаемого супруга, – с лёгкой хитрецой интересуется Владислав Евгеньевич. – Далеко ли он?

– В бегах! – сурово отрезала она и, наконец, рассмеялась, не выдержала роли. – Беда без телефона!.. Жду… уже который день… Берёте простоквашу?

– Увы… – отвечает он, садится на велосипед, едет по просёлку, где навстречу ему скачет по ухабам районное такси. Писатель провожает его настороженным взглядом. И не зря…

Такси останавливается рядом с недостроенной избой и бытовкой на колёсах фермеров Ивановых. К железной лесенке бытовки подходит коренастый крепыш в очках с копной рыжих курчавых волос до плеч, в джинсах не по росту, в свитере с оленями, в серой поношенной куртке, и сходу задаёт вопрос вышедшей из двери хозяйке:

– Дом Ивановых?.. Отряд волонтёров «Плечом к плечу» из Ростова Великого вам поможет! У нас все ваши документы и мы – в курсе…

Услышав эти слова приехавшего, оглядев его и узнав одежду мужа, Мария Северьяновна схватилась за сердце.

* * *

…Москва. Константин Иванов снова дежурит возле стеклянного столичного бизнес-центра. Он сильно изменился за прошедшую неделю. Но упрямое лицо на стриженной под ноль голове с остатками синяков и ссадин выражает решительность. И вот оно оживляется.

Появляется «Лексус». Из передней двери выскакивает клерк и распахивает заднюю дверь. Выходит шурин – Владимир Северьянович Жигалов.

– Володя! – окликает его Костя.

– Привет, Косой! – замечает его прибывший начальник. – Хорошо выглядишь…

Это он, вероятно, про кожаную косуху, кашне с кистями, алую водолазку, штаны в обтяжку и лысую голову.

– Пеклеванного буханку догадался привезти? – интересуется московский родственник.

– Нету у нас там пеклеванного…

– А Маняшка пирог с капустой прислала? – ласково спрашивает шурин про свою сестру.

– Прислала…

– Ну?

– Я его голубям скормил, – соврал Костя и нахмурился. – Он зацвёл…

– Жаль… А как бы хорошо сейчас после всяких «лазанья-мазанья» кусок пирога на чугунную сковородку, да со сливочным нашим вологодским, да прожарить, да чтобы корочки хрустели… А?.. Правильно озвучил?..

– Хорошо бы… – мечтательно улыбается Костя.

– Ну, давай звони…

Получается – вроде как бы встречались… или и не встречались?.. Ничего общего!

* * *

Общество наше подобно слоёному пирогу. Ещё недавно это было единое сдобное тесто, всё замешивалось, потом заквашивалось, бродило и пеклось в общем пламени. Важно было лишь не пересолить – «недосол на столе, пересол – на горбе»… Но вот какая-то невидимая рука бросила игральные кости и – кому выпал чёт, а кому нечет.

Вовика Жигалова после армии занесло с дружками-сапёрами в Белокаменную на какие-то курсы, а ухажёр его сестры Маняши – Косой после Северного флота потянулся под мамкин подол – к себе в деревню вертеть хвосты коровам.

Так и получился этот современный слоёный пирог… с капустой.

Им бы сесть тогда – этим молодым парням на какой-нибудь скоростной «Буревестник» или «Сокол», или «Ласточку», или, например, «Жаворонок» да и рвануть за Урал на столыпинские просторы Сибири.

Не тут-то было!

Вот и ползут по сию пору неделями пассажирские по царской дореволюционной транссибирской, а газ, который прямо урчит под ногами сибиряков, азартно качают жадные ребятишки для всего мира, только не для родных деревень и сёл.

Ничего, мол! Лесу много, дровами по старинке обойдутся. Впрочем, и с лесом не всё так просто…

Неужели время остановилось? Или мы задремали на вахте?

Интересное кино – «Огни больших городов»… Прямо Чарли Чаплин какой-то…

…Пал Палычу не спится – таковы его стариковские ночные мысли…

* * *

… – Я – Иванов и вы, оказывается, тоже Ивановы… Вот бумаги – я нашёл их в кармане этой куртки… Вот они…

Рыжий парень вынимает из внутреннего кармана мятый конверт с бумагами.

– Они?

Мария даже не смотрит в эту сторону.

– Они, я вижу… вашего мужа. Я ж не знал… Я сбежал…

– Зачем? – не понимает бедная женщина. – В чужом барахле? Откуда оно у тебя взялось?.. Где украл?

– Я боялся.

– Чего?

– Операции… Меня же сняли с поезда… У меня, оказывается, паховая грыжа. Надорвался…

– Грыжу можно заговорить… Где же мой-то Иванов?

– Я не знаю… Наверное, в той же палате.

– Как в палате?.. Почему в палате?

– Это же его выкликали, а не меня. И вещи его дали.

Мария Северьяновна снова схватилась за сердце.

– Поехали! – вдруг говорит она.

– Куда?

– В больницу!

– Нет, я туда не поеду! У меня грыжа!

– Я её заговорю… – несчастная женщина никак не может прийти в себя. – Ложись!!!.. Снимай портки!.. Это же Костины портки… И куртка!!!.. Господи!.. Что же такое происходит?!

Перепуганный рыжий парень в очках, но без штанов встаёт перед ней во всей красе.

Сначала запахло куревом, потом послышались коровьи колокольцы-болтуны, зашаркали шаги, и стариковское кряхтение. Это Пал Палыч пригнал стадо.

В тот момент, когда он вошёл в дом-вагон, коротышка извинительным тоном, прикрыв ладонями срам, прокричал ему:

– Это мне грыжу заговаривают!

Многое видел на всём веку деревенский староста, но ни такого цирка с клоунами, ни такого спектакля даже по телевизору не увидишь…

– В какой больнице он лежит? – опомнилась Мария.

– А как же моя грыжа? – растерялся голый очкарик.

– Палыч тебя заговорит… Какая больница?

– Город Москва… Где-то у трёх вокзалов…

– А наши бумаги?..

– Они же у вас в руках…

…Удивительное дело! Пачка конфликтных бумаг, однажды уже добравшаяся до Москвы сложным путём – автобусы, электрички, пересадки, ожидания, на этот раз стремительно снова добралась до столицы. Весёлая шофёр Гречка на автолавке подбросила Марию до магистрали Петербург – Москва, а там – «Сапсан». Два часа и бумаги снова у цели.

…Подобно атомному ледоколу «Ленин» Мария Иванова преодолевала напролом возникающие перед ней заслоны и препятствия.

Главный врач и две медсестры – писклявая коротышка и громоподобная великанша стояли перед ней только что не по стойке «смирно».

– У нас этих Ивановых со всех вокзалов привозят пачками… – объясняет главный врач.

– И Смирновых… – вставляет пискля.

– И Петровых… – гремит великанша.

– А как он у вас оказался?

– Паховая грыжа… – начинает врач, листая лечебные дела.

– Про грыжу я всё знаю, – перебивает его Мария. – Не он…

– Инфаркт… Нет, не то… Инсульт… Тоже не то… Вот! Это, кажется, он… Его мы выписали два дня назад… – Врач стал читать какие-то каракули. – Множественные ушибы тела, ссадины, кровоподтёки, огнестрельное ранение в шею…

Мария хватается за сердце.

– По касательной… по касательной, – успокаивает её главный врач…

* * *

Теперь она решительно, по-ледокольному, взломала препятствия в бизнес-центре «Росэколозащиты», пробивая путь к брату.

Сначала был отодвинут в сторону вахтёр при входе, потом отшвырнут охранник, загородивший по тревоге дверь в лифт, оцепеневшая в ужасе с кружкой кофе в руке красавица-секретарша с разноцветной конской гривой вообще не была взята в расчёт…

– …Вовка! – теперь она уже стояла перед братом. – Костя был у тебя?

– Был… – соврал брат. – Давай поздороваемся…

– Когда?

– Позавчера… Хорошо выглядит… – Владимир Северьянович заулыбался. – Стал модно одеваться.

– Пирог передал? – она не знала с чего начать.

– Нет… – теперь он говорил правду и печально развёл руками. – Он скормил его голубям…

Мария выхватила из кошёлки пачку мятых бумаг, швырнула их на старинное бюро с бронзовым прибором и прокричала:

– А это почему оказалось у какого-то рыжего с грыжей?!

– Какие бумаги?

– Почему они не у тебя?

– Маняшка, – сдался брат. – Найдётся твой Косой… Он не зря тебя дразнил «Конституцией»… Какие бумаги, какая грыжа?.. Озвучь, чего ты, мол, хочешь услышать… Давай… Сядем рядком – поговорим ладком…

* * *

Пал Палыч пришёл в недостроенный дом по делу. Напевая «Если завтра война, если завтра в поход…», он намеревался закончить укладку печи с камином, как ему заказали Ивановы, но теперь пришлось вдруг «шаманить», в чём он тоже был большой мастер.

… – Не буди лихо, пока оно тихо! – бросив окурок «Беломора» в ведро под рукомойником, бывший староста, ныне пастух начал лечить паховую грыжу у залётного к ним неожиданным образом «великоростовчанина». – Как звать-то тебя, горе луковое?

– Руслан.

– А не Рустам? – присмотрелся к парню старик. – Что куришь?.. Я же слышу.

– Иногда… Трубку.

– Ого!.. Как товарищ Сталин? – старик явно потешался. – Вот, выпей сперва капустного рассола – я тебе принёс…

Парень выпил, поморщился.

– Это наша общая с ребятами трубка мира… Курим на советах.

– А чего «окаешь»?

– Я с Волги…

– Логично… А духáми зачем балуешься, модник?

– Это не духи́, это сандалом очки пахнут – дужки деревянные.

– Теперь ложись на пол… – Палыч поправил под ним половик. – Что такое велосипед знаешь?

– Да…

– Вот и езжай…

– Как?.. Куда?

– На кудыкину гору! Крути педали… – Сто раз накрутишь, перейдёшь на «ножницы».

– Ножницы? – с испугом спросил окончательно сбитый с толку очкарик.

– Пощёлкаешь-пострижёшь воздух ножками… А потом будет уксус, – Палыч был беспощаден. – А потом будет кора дуба… Я всё принёс… Чтоб неповадно было… И обратно – велосипед… Действуй!.. Вот такие дела…

* * *

…Велосипедисты возвращались на этот раз из леса. Но без грибов. Видать, сезон ещё не наступил, грибная волна не пришла.

– Дали пропал в дали… Шагал мимо нас прошагал… Ну а Малевич, конечно, от слова «малевать»… Что сказал тебе, Милочка, «Чёрный квадрат»?

– Папочка, всё это очень не остроумно.

– Что же он сказал?

– Что мы зря сюда приехали. И что ты не рад… Так ведь?

– Влад, отстань от неё… – подала голос жена.

…Забавное совпадение: велосипедисты чередой – тандем и старая «Рига» – проследовали мимо будущего терема Ивановых, где рыжий парень вращал в воздухе ногами – четвёртый, так сказать, «велосипедист»… К чему бы это?

* * *

Кучерявый Руслан продолжал крутить воображаемые педали.

– Как тебя сюда-то занесло, родимый? – раскуривая очередную «беломорину», поинтересовался Пал Палыч.

– Это «Плечом к плечу»…

– К какому плечу? – не понял старик.

– Это наша клятва – ребят ростовских. Тут вот беда – и я приехал… Мы – волонтёры-«плечисты»!

Пал Палыч с интересом посмотрел на этого щуплого чудика из Ростова Великого:

– Что-то по тебе не видно, «плечист»… Ты про «тимуровцев» когда-нибудь слышал?

– А кто это?

– А про комсомол тоже не слышал?

– Комсомол, – усмехнулся Руслан. – Это тогда было для коммунизма…

– А вы для капитализма? – Палыч нахмурился.

– Мы для людей… Бурятов, чувашей, меря, эрзя, татар, вепсов, черемисов…

– А для русских?

– Мы все русские! – он сказал это с воодушевлением и, перестав крутить «педали», начал скрещивать свои тощие ноги «ножницами».

– Пятый Интернационал! – усмехнулся Пал Палыч и крепкими своими трудовыми пальцами взял и затушил тлеющую «беломорину». – На, выпей теперь парного… Мне вступить к вам можно?.. А?.. «Плечист»? И трубку мира с вами выкурил бы…

– Да я её потерял нынче в Москве.

* * *

… – Я же ему сказал: «Звони!» – задумчиво вспоминал и объяснял московский начальник своей провинциальной сестре.

Потом он подошёл к своему столу, нажал на какую-то кнопку: