Текст книги "«Смерть красавицам» или Петербургский мститель"

– Разрешите мне заняться поисками свидетелей.

– Нет, Иван, ты займись девицами со Знаменской площади. Их тоже надо опросить: вдруг кто что видел, слышал, о чём беседовали Екатерина Герус и убийца, может быть, вспомнят лицо, не знаю, шарф на шее или перстни какие на пальцах. Нам важна любая мелочь, даже самая незначительная, что на твой, что на их взгляд. Видели ли девицы убийцу ранее или нет?

– Хорошо, Владимир Гаврилович.

– Непредсказуемость – беда сыщика. Случается, преступник поступает так, как велит правая рука, и тут же слушает левую, отчего мечется из стороны в сторону. Так что, Иван, всегда думай, прежде чем что-то предпринять.

Когда Бубнов вышел из рабочего кабинета начальника сыскной полиции, Владимир Гаврилович откинулся на спинку стула и заиграл желваками. Покачал головой, то ли с чем-то не соглашаясь, то ли ругая самого себя. Две недели со дня первого убийства пролетели впустую. Сведений не собрано никаких, ни одного задержанного в городе, даже по имеющимся приметам. То ли городовые разучились присматриваться к людям, то ли им нет дела до того, что в столице появился кровожадный убийца.

Филиппов встал со стула, подошёл к шкафу, открыл дверцу и достал из глубин бутылку французского коньяку и маленькую рюмку. Налил ее до краёв и осушил одним глотком. Живительное тепло разлилось по всему телу. Он налил вторую. Опять покачал головой. Когда ищешь убийцу, совершившего преступление по глупости или намеренно, время, конечно, тоже важно, но не до такой степени, как в этот раз. Как правило, методично и скрупулёзно проверяешь всех, ищешь улики и доказательства, но на сей раз только и делаешь, что ждёшь телефонного звонка о новом зверском убийстве. Девицы, как их ни предупреждай, всё одно будут выходить на охоту за клиентами, даже зная приметы изверга… Филиппов выпил одним глотком вторую рюмку, поставил бутылку на место и закрыл дверцу.

Подниматься в квартиру, находящуюся этажом выше, ему не хотелось – там дочь Верочка щебечет о своих ещё детских делах, и слушать её после недавних событий тяжело.

Глава четвёртая
Опросы, допросы

Бубнов вышел от начальника не то чтобы в полностью расстроенном состоянии духа, но близко к тому. Он и сам понимал, что в каждом месте, где собираются и фланируют девицы, полицейского, а тем более сыскного агента не поставишь. Тем паче – возле каждой «ночной бабочки».

Постоял у кабинета Филиппова, подумал. Девицы выходят на поиски клиентов в основном под вечер. Сейчас самое время навестить Знаменскую площадь и расспросить скучающих работниц телесного труда.

У выхода Бубнова остановил дежурный чиновник.

– Иван, там, на улице, тебя молодой человек дожидается. Я его пускать к тебе не стал, ты был у Владимира Гавриловича. Тем более что он, – чиновник кивнул головой в сторону выхода, – странно выглядит: взъерошенный какой-то, хотя и прилично одетый.

– Благодарю, – ответил Бубнов. – Где он сейчас?

– Вон, видишь, на другой стороне улицы, в шляпе котелком.

Иван Григорьевич кивнул и направился к выходу.

Напротив, у дверей «Северного отеля», стоял Симеон Косоротов, сожитель найденной в Неве, у Калашниковской набережной, Анны Блюментрост. Он то и дело переступал с пятки на носок, заложив руки за спину. Лицо его выражало крайнюю степень раздражения, подёргивался левый глаз.

– Значит, так… – начал он зло, но Бубнов его перебил.

– Ты бы, Симеон, сперва здравия пожелал, а уж потом с претензиями ко мне подступал.

– Я…

– Да, Симеон, толчёмся мы на одном месте, хотя сами готовы этого калашниковского изверга на части покрошить.

– Слышал, ещё одну девицу порезали?

– Не порезали, а порезал, Симеон, и, видишь ли, опять ни одного свидетеля, словно преступник ходит по городу в шапке-невидимке и творит грязные дела.

– Кровавые, – дополнил Красный.

– Да, кровавые. Вот опять надо девиц расспрашивать. Ты со Знаменской площади многих знаешь? – поинтересовался Бубнов.

– Не всех, но некоторых знаю.

– Можешь помочь, как в прошлый раз?

– Могу, если сыскная полиция такая беспомощная.

– Это, Симеон, ты зря, – Иван Григорьевич не хотел вызывать раздражения у собеседника, поэтому говорил тихим, спокойным голосом, – мы ищем.

– Плохо ищете.

– Пусть мы плохо ищем, но что нашёл ты? – колко спросил Бубнов.

Симка Красный обиженно засопел.

– Вы же сыскная, а я так, погулять вышел.

– Вот именно, Симеон. Ты лучше расскажи, что там у вас болтают?

– Да ничего, – огрызнулся Красный, – говорят, объявился в столице вурдалак, который по ночам выходит на охоту и девиц режет почём зря.

– Это неудивительно, у трепачей язык без костей, вот и наводят страху на легковерных.

– Ну, вы же не словили злодея, вот и распускает народ языки.

– Девицы что говорят?

Симка успокоился и больше не метал в Бубнова молнии из глаз. Вначале сжал губы, потом повернул голову к собеседнику.

– Что им до слухов? От этого денег у них не прибавится, а жрать все хотят. Вот и идут, хоть какую-то копейку зашибить. Боятся, но идут. Правда, хорохорятся: мол, мы его одними руками поймаем.

До Знаменской площади решили доехать на пролётке, благо извозчик согласился довезти до места всего за четвертак.

Пока ехали, молчали, смотрели, как орлы на гербе, в разные стороны. Да и говорить особо не о чем было. Каждый думал о своём – Бубнов о предстоящем опросе девиц, а Симка злился, что до сих пор неизвестен убийца Анны. Ладно бы хоть имя знали, так ведь нет, ничего не известно. Сам бы собственными руками дух из изверга выпустил, а вместо этого сидит в пролётке и катит по Невскому проспекту.

Первую девицу встретили недалеко от гостиницы «Большая Северная». В тёмно-вишнёвом платье, с зонтиком в руках она походила на обычную горожанку, но оценивающий взгляд сразу выдавал особу определённого рода занятий. Подошли с двух сторон сзади. Симка сжал её правый локоть и сказал на ухо.

– Здравствуй, милая!

– Ой! – девица от страха замерла и уже собиралась закричать.

– Это ж я, Симка Красный! Ты что, меня не признала?

– Симочка, – обрадовано произнесла «камелия», приложив левую руку к груди. – А я-то думала… – и умокла, устремив пронзительный взгляд карих глаз на Красного.

– У меня к тебе разговор есть.

– С тобой, голубчик, не только разговоры могу вести, – улыбалась девица, позабыв, что не прошло и пяти минут, как она осиновым листом тряслась от страха.

– Я к тебе без лишнего трёпа, – он жалостливо посмотрел с высоты своего роста на невысокую девицу с тёмными волосами, и его брови сошлись у переносицы.

– Я что? Я ничего, – дёрнула плечиком собеседница.

– Ты слышала, что с моей Анькой изверг сотворил и с Катькой?

– Слышала, – голос понизился до шёпота, и девица боязливо обернулась, словно убийца находился по соседству.

– Вот об этом с тобой и хочет поговорить Иван Григорьевич, – Симка указал пальцем на Бубнова.

Девица посмотрела исподлобья на спутника Красного.

– Не знала, что ты с фараонами якшаешься, – она произнесла эти слова совсем тихо, но явно желая, чтобы Бубнов услышал.

– Дура ты, – миролюбиво хмыкнул Симка, – не фараон он, а сыскарь, – и поднял вверх указательный палец. – Надо ж разницу понимать. И притом он ищет Анькиного убийцу.

Девица молчала.

– Вот ты не хочешь лишнего слова сказать, а может так статься, что изувер этот рядом стоит и на тебя нож свой вострый точит. Понимать должна, кому надо помогать. А кому… – Симка с досады сплюнул.

– Что от меня надо? – спросила собеседница.

– Скажите, вы вчера видели Катерину? – спросил Бубнов.

– Это которую сегодня?.. – и она провела рукой по шее.

– Именно её.

– Ну, видела.

– Разговаривали?

– Нет, – пожала плечами, – так, перекинулись парой слов.

– И о чём?

– Да, не помню я. Пустой разговор. Порадовались, что погода стоит сухая, не то под дождём и заработка нет, и приболеть можно.

– Что ещё?

– Говорю ж, пустой разговор.

– Не видела, с кем она ушла?

– Отчего же? Видела.

– Какой он?

– Странный.

– Что значит «странный»?

– Не знаю, как объяснить, но когда говорит, речь течёт гладко, как у образованного человека, и так нежно, словно ручеёк журчит, но при этом глаза у него злые, колючие. Будто так и норовят тебя насквозь продырявить.

– Ты его близко видела?

– Как вас, господин сыщик. Он же сперва ко мне подошёл, а потом к Катьке. Бр-р-р, – она вздрогнула, – как подумаю, что я там могла лежать, так оторопь берёт.

– Какого он росту? – Бубнов не сводил глаз с лица девицы.

– С вас, наверное, будет, – сморщила лоб собеседница, – лицо у него такое вытянутое, глаза злые, под шляпой чёрными казались. Волосы тоже скрыты были, а вот руки – чуть ли не до колен.

– Что на нём надето было?

– Пальто от шеи до пят, тёмное такое, а что под ним, так вам Катька могла сказать, – усмехнулась девица, – а я не видела. Что ещё? Туфли поношенные, со сбитыми каблуками.

– Может быть, он и имя назвал? – то ли всерьёз, то ли в шутку спросил Симка.

– Первым делом.

– Ну и?..

– Сказал, Вадимом зовут, и фамилию даже назвал, но такую странную, с кровью связанную, – она наморщила лоб.

– Вспоминай! – торопил Красный.

– Да вспоминаю я, – огрызнулась девица и шмыгнула носом, – вспоминаю… – Она потёрла нос, потом лоб, и вдруг её лицо озарилось радостной улыбкой, – Кровяник.

– Так прямо и представился?

– Именно! Я, говорит, Вадим Кровяник.

Симка с Бубновым переглянулись.

– Значит, Вадим Кровяник.

– Я же сказала. Да вы других поспрашивайте. К ним он тоже подходил.

– Хорошо. Стало быть, лица ты толком не рассмотрела, шляпа мешала, – сказал Иван Григорьевич. – А как он ходил: ссутулившись, прямо, ногу подволакивал? Может, ещё что?

– Нет, – девица покачала головой, – ничего такого не было, ходил, как все, только вот… – она вновь обрадовалась, – руки!

– Что руки?

– Беспокойные такие, будто своей жизнью живут. Он постоянно их то в карманы сунет, то вынет. И длинные они – почти до колен, как у этих… – она наморщила лоб, – обезьян со «Слонового двора».

Постояли с минуту в молчании, которое нарушил Бубнов:

– Благодарим за ценные сведения.

– Неужели чем помогла?

– Помогла, – кивнул сыскной агент, – только ты осторожней, если увидишь его, беги подальше и зови городового. Поняла?

– Что ж не понять? И другим передам.

Отошли в сторону. Симка даже не пытался унять обуревающую его злобу, только сузил глаза и с ненавистью уставился в витрину лавки.

– Вижу, знаешь что-то. Поделись.

Красный пожал плечами.

– Знакомы имя и фамилия?

– Нет, таких не знаю.

– Может быть, это прозвище воровское?

– Не слыхал. – Однако задумчивость с лица Симки не сходила.

– Ты смотри, если что знаешь, так сейчас скажи. И глупости не сотвори, – предупредил сыскной агент.

– Это какой ещё глупости? – вскинулся Красный.

– Ты сам знаешь.

– Поймаю – на части его порежу.

– Вот и я о том же. Порежешь его – и на каторгу загремишь. Если знаешь что, так расскажи. Мы его…

– Ага, – перебил Бубнова Симка, – на десять лет каторги его, а он через те годы выйдет и умнее будет, извращённее.

– Это мы ещё посмотрим, – Иван Григорьевич задумчиво смотрел на Невский проспект.

Из девиц опрашивали только определённого сложения – темноволосых, невысокого роста и не слишком широких в кости. И все как одна говорили, что да, пытался с ними познакомиться странный господин двадцати с лишком лет, с бородкой, но без усов, с безумным взглядом, и этот-то взгляд отталкивал девиц от клиента. Говорил вкрадчиво, словно поп на исповеди, пытался дотронуться и с собою увести. Но было видно, что во время этих прикосновений мужчину начинало трясти. И руки у него длинные, и говорил, что зовут Вадимом и каждой фамилию называл – Кровяник.

Утром о результатах опроса девиц со Знаменской площади Бубнов докладывал начальнику сыскной полиции.

– Значит, представлялся как Вадим Кровяник?

– Да.

– По картотеке нашей проверил?

– Пока нет, сразу же пойду.

– Думаю, ничего не отыщешь. Такого прозвища я ещё не встречал. Всякие были, но не такое, – покачал головой Филиппов. – А знаешь, что означает в переводе с древнерусского имя «Вадим»?

– Нет.

– Происходит оно от слова «вадити», что означает «обвинять», «сеять смуту».

– Вы хотите сказать, что этот самый Вадим Кровяник убивает темноволосых женщин из-за того, что мстит конкретной, которая его чем-то задела, нанесла смертельную обиду?

– Не исключаю такой возможности, не исключаю, – Филиппов тихонько постукивал карандашом по столу. – Всего двадцать с лишком лет, как показывают девицы, – и такая жестокость. Какую обиду могла нанести ему женщина, чтобы проявилась звериная натура?.. Хорошо, иди в картотеке проверь нашего Вадима Кровяника.

Владимир Гаврилович решил навестить давнего, так называемого «добровольного» агента, которого начальник сыскной полиции лет семь тому спас от более тяжкого преступления, чем кража. Филиппов не злоупотреблял встречами с бывшим преступником, хотя знал, что тот иной раз прибегает к своему старому ремеслу, и наведывался к нему лишь в крайнем случае. Сейчас, по его убеждению, именно такой случай настал.

Агента можно было встретить с утра в трактире «Царьград» на Слоновой улице. Любил он посидеть утром за чайной парой со свежим расстегайчиком.

До трактира Филиппов добрался в экипаже, хотя извозчика попросил остановиться ранее, чтобы и пройтись по свежему воздуху после сидения в рабочем кабинете, и не привлекать к своей персоне излишнего любопытства. Мало ли что, а добровольный агент ещё пригодится. В столице преступлений совершается много, все не раскроешь и за всем не уследишь, а надо. Тем более надо черпать сведения об этом мире, столь не похожем на статский.

Владимир Гаврилович вошёл в заведение. Агент сидел в дальнем углу за традиционной парой – чайником с крутой заваркой и чайником с кипятком. Он как раз наливал заварку в чашку. При виде начальника сыскной полиции его рука чуть дрогнула, но выражение лица не изменилось, словно приход Филиппова его не касался.

– Позволите? – обратился начальник сыскной полиции к добровольному агенту и, не дожидаясь ответа, присел, положив шляпу на соседний стул.

Тут же подскочил половой.

– Что изволите?

– Пару чая и, пожалуй, блинов с икрою.

– Белужьей, паюсной, щучьей?..

– Щучьей, – Владимир Гаврилович улыбнулся назойливому половому, – и пошустрей. У меня нет времени рассиживаться.

– Сию минуту, – работник трактира на полусогнутых ногах умчался выполнять заказ.

Когда половой удалился на значительное расстояние, агент поинтересовался.

– Чаю выпить или?..

– Скорее «или», – ответил Филиппов. – У меня пока один вопрос. Известна ли тебе личность по прозвищу «Вадим Кровяник»?

Агент пошевелил губами, сжимая их то в линию, то в гусячью лапку, то в трубочку.

– Вадим Кровяник? – переспросил он и повторил: – Вадим Кровяник… Нет, даже не слыхивал про такого. – Он пытливо посмотрел на Владимира Гавриловича. – Кто такой, если не тайна?

– Никакой тайны нет, – Филиппов заметил, что к ним направляется половой, и сразу же умолк. После того, как они снова остались одни, продолжил: – Ты, видимо, слышал про убитых девиц?

– Тех, что порезали ножом?

– Про них.

– Говорили, – скривился агент, – жути нагоняли… Но у нас всегда страх бежит впереди правды.

– В том-то и дело, что живодёр постарался на славу. Так вот, если услышишь что-нибудь, не поленись телефонировать. Номер не забыл?

– Как можно? Я его на всю жизнь запомнил, – фраза прозвучала двусмысленно. – Двести сорок восемь, – понизил голос агент.

Заведующим общим полицейским архивом, расположенным на Екатерининском канале, состоял коллежский асессор Короленко, который, несмотря на малый чин, отличался вздорным характером. Но это компенсировалось знанием дела. Многих преступников-рецидивистов столицы он знал не только по именам и фамилиям, но и по прозвищам и особым приметам.

Петр Осипович был человек лет шестидесяти, низенький, с лысой головой и большими торчащими ушами.

Когда пришёл Бубнов, у Короленко выдалось на удивление хорошее настроение.

– Вадим Кровяник, – он несколько раз произнёс недавно узнанную сыскной полицией фамилию, словно пробовал на вкус. – Что я могу сказать? – он поднял палец вверх. – Вадимы встречаются, а вот такой фамилии или прозвища не припомню. Кровавые, Кровины, Кровякины, даже Кровопускаленский есть, а вот Кровяник… Никогда не слышал. – Он покачал головой.

– Может быть, по картотеке посмотрим? – робко предложил Бубнов, боясь ненароком обидеть Петра Осиповича, но последний даже ухом не повёл, только сощурил глаза.

– Что? Ах да, обязательно посмотрим, надо ж иногда память тренировать. Вот сейчас схожу и проверю.

Короленко в свою святую обитель впускал только одного человека – начальника сыскной полиции, остальным дальше двери пройти не позволял.

– Как я и говорил ранее, – сообщил он, вернувшись через некоторое время, – нету вашего Кровяника, любезный Иван Григорьевич, нету, всякие есть, а вот Кровяника нету. Не он ли замешан в деле убитых распутных девиц?

– Но откуда вы узнали?! Я же только Владимиру Гавриловичу доложил! – недоумевал Бубнов.

– Всё, дорогой, очень просто. Самое злодейское преступление, которому отдаётся больше всего сил, – это убийство девиц. Так? Так. Если будет либо прозвище, либо фамилия, ты ко мне дорогу знаешь, – серьёзно добавил Короленко. – Я всегда готов помочь.

Теперь девицы по облюбованным местам ходили с опаской. Им казалось, что за каждым углом, в каждой подворотне прячется убийца, который с нетерпением точит и без того острый нож. Хотя желание заработать пересиливало опасение за свою жизнь.

Симка уже две недели слонялся по городу, обходя места, где обычно можно заполучить девицу на час или на ночь. Посерел лицом, щёки запали. Цепким взглядом окидывал каждого идущего по улице. Желание встретить изверга и оторвать ему голову превалировало над всем. Анну он не любил, но относился к ней, как к сестре. Когда надо, защищал. Вытаскивал от слишком липучих клиентов, но не препятствовал её занятиям, считая с детства, что каждый вправе выбрать судьбу сам. Хотели они скопить денег и уехать куда-нибудь в Тверскую или Курскую губернию, купить небольшое хозяйство (Анна с детства была приучена к крестьянскому труду), но не получилось. Вначале её убийство ввергло Симку в смятение – отныне была утрачена мечта, которую они с Анной иногдалелеяли. Он даже хотел взять верёвку и… Но постепенно месть застлала глаза, и теперь хотелось тем же ножом, которым этот изверг резал Анну Блюментрост, кромсать его самого, чтобы дать почувствовать, как оно, когда от тебя отделяют по кусочку твоей плоти, чтобы злодей истёк кровью и увидел, как вместе с ней выходит из него жизнь.

В один из этих дней Симка заметил человека в длинном летнем плаще и шляпе-котелке. Глаза его налились кровью, и он затащил незнакомца в подворотню. Оказалось, что тот человек впервые посетил столицу и приехал день тому назад, о чём свидетельствовал коричневый кусочек картона – билет на поезд. Человек в котелке испугался и готов был отдать Симке бумажник вместе со всем тем, что лежало в карманах. Хорошо, что Красный вовремя вспомнил о длинных руках преступника, иначе быть беде.

Знакомые девицы рассказывали, что тот, с длинными руками, в первый раз появился с месяц тому назад, ходил, выспрашивал о житье-бытье, но уединиться не предлагал. Над ним посмеивались: мол, ещё один иисусик объявился. Запомнили только вкрадчивый голос – все как одна твердили: «поповский исповедальный» – и длинные, словно жившие отдельно от своего хозяина беспокойные руки.

Бубнов вернулся в комнату чиновников для поручений, в которой стояли два стола и стулья.

Когда кому-то надо было составлять отчёт или писать доклад, ему без разговоров и споров предоставлялись места за небольшими столами, на которых лежали стопки бумаги и стояли чернильные приборы. Сейчас в комнате никого не было, поэтому Иван Григорьевич позволил себе вольность – сел за один из столов и положил на столешницу локти. То, что прозвище или фамилию Кровяник он не найдёт, не вызывало у него никакого сомнения. Кто ж в здравом уме и твёрдой памяти будет оставлять такую улику против себя? Только умалишённый… Вот именно – умалишённый, а может быть, он и есть таковой? Надо бы проверить столичные заведения на этот предмет – не сбегал ли кто оттуда в последнее время. Хотя… Взгляд Бубнова остановился. Почему обязательно сбежал? Ускользает ненадолго, чтобы не бросились его искать. Вполне подходящая версия для рассмотрения. Сколько таких заведений в столице? Иван Григорьевич открыл один из ящиков стола, потом второй, и наконец в третьем нашёл новый справочник, ещё источавший запах типографской краски, – «Весь Петербург за 1909 год» с подзаголовком «Адресная и справочная книга Санкт-Петербурга. Шестнадцатый год издания» в тысячу девятьсот тридцать девять страниц. Итак, 620 заведений, первыми в списке числятся Больница Николая Чудотворца на Мойке, 126; Больница Всех Скорбящих, Петергофское шоссе, 140; Городская больница Святого Пантелеймона на станции Удельная; Дом душевнобольных, опять Удельная; Земская больница Всех Святых, Петергофское шоссе, 54; Городская больница-колония для душевнобольных на Новознаменской даче – это Петергофское шоссе, 17-я верста. Вот эти заведения стоит посетить в первую очередь. Надежда на успех мала, но всякое бывает. Нельзя пренебрегать даже самой малой возможностью получения дополнительных сведений по дознанию. Надо бы доложиться Владимиру Гавриловичу, но его нет на месте. Тогда потом, он наверняка одобрит такую прыть одного из своих агентов.

– Что ещё нового в ваших кругах? – Филиппов налил себе чаю и сделал первый глоток. Удивлённо покачал головой: в трактире подавали не какой-то суррогат, а настоящий индийский чай – ароматный и приятный на вкус.

– Я ж не знаю, что вас интересует.

– Всё.

– Если всё, – агент немного подумал, – в наших рядах, как всегда, кто-то ворует, кто-то на улицах грабит, кто-то, как говорят у вас, устраняет конкурента. Если бы вы сказали, что именно вас интересует, а так…

– Пока только господин, режущий беззащитных девиц.

– Увы, Владимир Гаврилович, здесь я вам не помощник. Ничего толком сказать не могу.

– Благодарю и за это, – Филиппов подозвал полового и расплатился.

До больницы Николая Чудотворца недалёкий путь, туда первым делом и направился Бубнов. Ко всему самая большая из списка, на целых тысячу двести коек. За всеми не уследишь, ведь к каждому больному не приставишь фельдшера. Не стоят же койки в один ряд, а находятся в палатах. Может случиться всякое: больной лежит на койке, но кто за ним проследит – сбежал он на ночь или нет? И болен ли он на самом деле или просто притворяется больным? Сейчас много книг выходит. Внимательно прочитал, проштудировал, чтобы ни у кого и мысли не возникло, что он вполне здоров, и начал мстить. Но за что?

Попечитель Гулин вначале сослался на занятость, потом на то, что он больными не занимается, и направил Ивана Григорьевича к главному врачу Реформатскому: тот поможет.

Николай Николаевич, высокий, как коломенская верста, и худой, как свежеотколотая от полена щепка, с удивлением посмотрел на Бубнова. Протёр стёкла очков, скривил бескровные тонкие губы, произнёс:

– Господин полицейский, вот если бы вам заявил… – он на секунду замялся, – несведущий человек, что следствие…

– Дознание, – перебил Иван Григорьевич.

Реформатский удивлённо посмотрел на сыскного агента.

– Ну, дознание, какая разница?

– Разница большая: следствие ведёт следователь, он и готовит документы для прокурора, а мы, сыскная полиция, ведём дознание, собираем достоверные факты, устанавливаем очерёдность событий, – и увидев нетерпеливый взгляд главного врача, поспешил оборвать свою просветительскую речь.

– Хорошо, пусть дознание. И вот приходит к вам человек со стороны и начинает вас учить вашему же ремеслу. Как вы к этому отнесётесь, господин Бубнов?

– Николай Николаевич, простите, ради бога, у меня и в мыслях не было намерения поставить ваши профессиональные способности под сомнение. Простите, если мои слова так прозвучали. Я всего лишь поинтересовался, может ли человек подготовиться так, чтобы симулировать, – Иван Григорьевич сделал акцент на последнее слово, – ту или иную болезнь? Николай Николаевич, поймите, мне важно это знать для дознания. Возможно или нет?

– Поставили, голубчик, вы мне задачу, – Реформатский продолжал протирать очки. – Если рассуждать в теории…

– Именно в теории, – подхватил невысказанное слово сыскной агент.

– Если в теории, то вполне возможно, – но собеседник тут же спохватился: – Иван Григорьевич, вы же понимаете, нам приходится общаться с разными больными, в том числе и кажущимися здоровыми, но их поступки… – он покачал головой.

– Николай Николаевич, понимаете, мы столкнулись с одним господином, который… убивает людей и притом показывает такую дикость, что сразу же возникает вопрос: не болен ли он? Но, с другой стороны, каждый его поступок продуман, что вызывает другую мысль: он здоров?

– Можно конкретнее? – спросил Реформатский.

Бубнов на миг задумался и рассказал о девицах, убитых с особой жестокостью и без насилия.

– Любопытно, – Николай Николаевич помял подбородок большим и указательным пальцами. – И у вас возникла мысль, что убийца может быть нашим пациентом?

– Да, – кивнул Бубнов.

– Поразительно! – У главного врача загорелись глаза. – Мне бы хотелось, когда вы его поймаете, его обследовать.

– Мы дадим вам такую возможность, – пообещал Иван Григорьевич, хотя сам был не до конца уверен в счастливом исходе дознания. – Но что вы скажете сейчас?

– Даже если каждый шаг человека продуман, это ещё не говорит о том, что он здоров. Вы знаете, к нам попадали такие экземпляры, которые по логическому мышлению могли Канта за пояс заткнуть, простите за вульгарность. В вашем убийце могут сочетаться два противоположенных мотива. Первый: у него была родственница – мать, сестра, тётя, здесь можно гадать долго, но суть в том, что была. И теперь убийца не может смириться с утратой и выказывает обиду таким способом. Второй проще – банальная месть: он испытал на себе со стороны темноволосой женщины несправедливость – ну, не знаю, была ли то отвергнутая любовь, не доставшееся ему наследство или доставшаяся в наследство какая-нибудь болезнь, например, – усмехнулся главный врач. – Здесь могут быть разные версии.

– Значит, больного нельзя исключать из списка подозреваемых?

– У вас таковой имеется?

– Пока нет.

– А-а, – разочарованно протянул Реформатский. – Но если появятся, посылайте всех к нам, мы постараемся вам помочь.

– Николай Николаевич, у меня последний вопрос, не совсем корректный, и я попрошу вас не выказывать обиду. Хорошо?

Главный врач пожал плечами.

– Скажите, может находиться сейчас такой господин у вас?

– Всякое бывает, – Николай Николаевич сжал губы, потомдобавил: – У нас в больнице тысяча двести коек. Как я понимаю, вас интересует, не пропустили ли мы его, когда он выдавал себя за больного? Вполне возможно, каждый из нас ошибается. Но прежде чем оставить у себя человека, мы исследуем его состояние, и конечное решение принимает не один ординатор, а несколько. Сбежать, конечно, можно, и так же незаметно вернуться, но поверьте, ни разу за мою практику такого не было. Я, конечно, проинструктирую ночных ординаторов, фельдшеров и сторожей, но ничего обещать не могу. Всё-таки у нас, если быть точным, тысяча двести двадцать два больных. Сторожа будут делать обходы, но, сами понимаете, уследить за всеми сложно.

– Да, сложно, – Иван Григорьевич помрачнел, потом спохватился. – Николай Николаевич, позвольте пройтись по палатам, посмотреть на окна, двери и на самих больных.

– Я, конечно, не против, но вот попечитель… – Реформатский не знал, как отказать.

– Но господин Гулин направил меня к вам, а значит, за вами решение – пускать меня или нет? – произнёс Бубнов вкрадчиво и с обаятельной улыбкой.

– Хорошо, – врач остановил проходящего мимосмотрителя. – Алексей Алексеевич, не сочтите за труд показать господину сыскному агенту, как содержатся наши больные.

– Но…

– Это распоряжение Петра Павловича.

– Хорошо, – сухо произнёс смотритель Гайер.

Обходили больницу с четверть часа или поболе. Алексей Алексеевич оказался не слишком разговорчивым и отвечал только на поставленные вопросы, причём с большой неохотой.

Когда обошли палаты, смотритель спросил:

– Что-то ещё?

– Скажите, а были случаи побега из вашего заведения?

– Бывали, мы же не тюрьма.

– А если особо буйный пациент?

– Для такой цели у нас есть особые палаты.

– Понятно. А может ваш больной сделать вид, что спит, ночью сбежать, а утром воротиться?

– Всё может быть, но наши фельдшера дважды за ночь делают обходы. Конечно, к каждому под одеяло не заглядывают, так что, ещё раз повторюсь, возможно всё.

– А не было ли среди больных такого человека, – и Бубнов описал, как мог, убийцу.

– Как видите, наши пациенты ходят без верхней одежды. Здесь я помочь не могу, но вот с длинными руками и шкиперской бородкой, – он задумался, – таких не припомню. Подумайте сами, кто тут будет его брить? А самим больным мы бритв в руки не даём. Мало ли что? Если не себя покалечат, так соседей порежут.

– Может быть, вспомнит кто другой?

– Навряд ли – все больные проходят через мои руки. Хотя у нас в столице ещё четыре отделения: Василеостровское на Двадцатой линии, Екатерингофское на Молвинской, Пороховское и Полюстровское.

– Да, я понимаю, – Бубнов скис. Ему хотелось получить результат, а его не оказалось. Пустышка! Хотя идея была интересная…

Иван Григорьевич задумался: а стоит ли продолжать? Невозможно узнать, в самом ли деле мнимый больной покинул больницу. Просто чиновнику по поручениям губернскому секретарю Бубнову хотелось, чтобы его предположение подтвердилось.

После разговора с Реформатским осталось двоякое чувство. Вроде бы тот и заверил, что невозможно симулировать безумие так, чтобы несколько врачей не усомнились в болезни пациента, но оставалось подозрение, что это могло быть сказано по профессиональным соображениям.

Оставались другие больницы, и все не ближний свет – станция Удельная или Петергофское шоссе.

Хотелось всё-таки посоветоваться с Филипповым, но он всегда учил, что чиновники должны научиться думать самостоятельно, без оглядки на вышестоящее начальство, иначе вся служба пойдёт насмарку. И многие хорошие начинания могут сгинуть из-за того, что время на принятие решения будет безвозвратно потеряно.

Владимир Гаврилович вернулся на Офицерскую улицу в слегка подавленном настроении. Встреча с тремя «добровольными агентами» не принесла никакого результата. Никто никогда не слышал ни фамилии, ни прозвища Кровяник. Такого исхода следовало ожидать.

– Владимир Гаврилович, к вам просится на приём надзиратель Соколов, – доложил дежурный чиновник.

– Пусть через пять минут заходит, – бросил на ходу Филиппов и прошёл в рабочий кабинет, в котором скинул пиджак и остался в жилетке. Было довольно жарко.