Текст книги "Провинциальный романс"

Провинциальный романс
Игорь Моторин

© Игорь Моторин, 2015

© Игорь Николаевич Моторин, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Семь смертных грехов

 
Про ангелов белых расскажешь при встрече,
От жизненных ливней дома так устали.
И как капли дождя внезапно под вечер
Семь смертных грехов на город упали.
 
 
Стол давно уж накрыт и все дружно сели,
Много ели и пили «за любовь и за встречу»…
Но хозяин забыл, что в съестном беспределе
Его заждалась отказавшая печень.
 
 
Вот парень с Кавказа – весёлый, нескромный,
С девками он возбуждался моментом,
И взгляд у него похотливый и томный,
Но сегодня под утро он стал импотентом.
 
 
Мадам хороша и красиво одета,
Сын каратист, муж красавец-полковник,
Но не видит она больше белого света:
У соседки-нищухи новый любовник.
 
 
Жизнь просто в кайф, в жилу природа —
Гимназист разомлел в лени желанной,
И не ведает он, что через полгода
Обколовшись морфином, повесится в ванной.
 
 
У алкаша давно уж налито,
Только водка, как хлорка, в глотку не лезла…
И в доме своём, барачного типа,
Он жену и детей под вечер зарезал.
 
 
Глаза побелели от алчного блеска —
Плюшевый мальчик копит на старость,
Но сердце вдруг стало точно и резко,
И кроме тени его ничего не осталось.
 
 
Вот культурный придурок, его съедает гордыня:
Он считает себя умней и приличней.
А вот сосед по подъезду – пьянь ему имя,
Но его предпочтут, так как он симпатичней.
 
 
И город несёт сие тяжкое бремя,
Пусть белые ангелы вечно пасутся,
Но их убивает безжалостно время,
Они улетают, а грехи остаются.
 

Не уходи

 
Не уходи, прошу тебя, не уходи
Из детских лет, где загонял нас дождь в подъезд,
Где ты шептала: «Я замёрзла, обними».
Где поднимался жизни чистый занавес.
 
 
В тот край, где миром правит липкий страх,
Прошедших дней давно забыт мотив простой,
И годы с внешностью там точно не в ладах.
Зачем тебе идти туда, постой.
 
 
Там мать на старости уже не видит сны,
Там потихоньку выживаешь из ума,
Пойми, не зарекаться б от тюрьмы,
Пойми, сума найдёт тебя сама.
 
 
Неистребимый запах старого белья,
И гости иногда под Новый год.
И ты поймёшь, там жизнь проходит зря,
И успокаивать тебя будет лишь кот.
 
 
Там плесень однокомнатных квартир,
Там пьяный муж у телевизора уснул,
И туалет там называется сортир,
Там Бог тебя жестоко обманул.
 
 
И не любовь, а лишь, увы, эрзац,
Из санаторных дней всплывёт пустая связь,
И на скамейку перед домом, как на плац,
Пойми, там обывательская грязь.
 
 
И ровно месяц дочка с мужем проживёт,
А там пойдут скандал, аборт, долги…
За старым будет новый наворот,
Друзья уйдут, останутся враги.
 
 
Увы, не остановишь жизни бег:
В небытие уйдут листы календаря.
И вместо старого там ляжет новый снег,
Там ты ошиблась, между нами говоря.
 
 
Но вспоминай, прошу тебя, хоть иногда
Тот край, где пыль подъездных батарей,
Где прозвучало слово «нет» почти как «да»
В душе такой задумчивой твоей.
 
 
Не уходи…
 

Провинциальный романс

 
Ошалелый крик больших черных птиц
И живут под ним люди с унылыми лицами,
И тоска разлилась, не имея границ
То России забытая богом провинция.
 
 
И с утра ищет выпить глухой алкоголик,
И тупеют лица местных интеллигентов,
А ведь жил здесь прекрасный таинственный облик,
А сейчас он спасается от алиментов.
 
 
Но ведь бывало когда-то барышня с зонтиком
Не спеша по бульвару жеманно ходила.
И влюбленная киска на подоконнике
Лапку, лизнув, за ушком себе мыла.
 
 
И купчина нетрезвый швырял ассигнации
Цыганам веселым в наглые морды,
И профессор истории – цвет русской нации
Сочинял язычникам дивные оды.
 
 
А теперь те дома, что сверкали весельем
Превратились в бараки облезлого вида,
И народ поголовно страдает похмельем
И достоинство здесь давно позабыто.
 
 
И у пивнушки трутся пустые бездельники,
А в глазах вырождения грязная пена,
И жизнь течет сплошным понедельником
И на дамах одежды не от Кардена.
 
 
А бывало пролетки летели качаясь,
И копытами кони степ выбивали,
И люди смотрели на мир улыбаясь,
И ведь жили здесь, жили, а не существовали.
 
 
Но, увы, с тех времен остались лишь птицы
В небо, взметнувшись чёрным знамением,
И в паутине ветвей догорели зарницы,
И колокольный звон слетел осуждением.
 

Осень 89 г.

Сон

 
Город уснул, фонари через край
Сон освещали огнём.
Городу снится старый трамвай
И счастье водителем в нем.
 
 
Дома под дождём спокойно уснут,
Сон их сквозь ночь поплывёт.
Серая тень планеты Уют
В город тихонько войдёт.
 
 
Маленькой девочке новая кукла
Снится и снится всю ночь,
Снится вокзалу поезд без звука,
Матери спящая дочь.
 
 
А я у подножья забытых мечтаний,
Где мог бы спокойно летать…
До тебя добежать и без опозданий,
Но приснится мне старость опять.
 

И серый день

 
И серый день в твоих глазах
Дрожит туманным холодом.
И память с болью на губах
Летит, летит над городом.
 
 
На затуманенном окне
Деревьев ветви саван вышили,
Последний лист как в старом сне
Летит, летит над крышами.
 
 
И небо рушится к ногам
Прозрачным отражением,
Любовь, припавшая к рукам
Летит, летит над временем.
 
 
И понимаешь сквозь года
Что ты повенчан с вечностью,
И клин осенний в никуда
Летит над бесконечностью.
 

Случайная встреча

 
Мы с ней познакомились как-то под вечер:
Она улыбнулась – я не отказался.
Шумел в подворотнях обиженный ветер,
И зимний пейзаж нам не улыбался.
 
 
Облезлая дверь в полутёмном подъезде
Со скрипом открылась в уют небогатый,
Она робко сказала: «Вот мы и на месте».
И тишина белоснежною ватой.
 
 
Мебели мало, да и некуда ставить,
Бледным пятном голубеет салфетка,
Дочка в кроватке – не забыть бы погладить,
С ней рядом в обнимку кукла-конфетка.
 
 
В маленькой кухне убого и чисто,
Есть полбутылки, Закусить только нечем.
«Уж вы извините – сейчас чего-нибудь быстро,
Ведь я никого не ждала в этот вечер.
 
 
Сначала стесняясь, но выпив две стопки
Она говорить стала более смело:
«Поймите, ведь дело в общем не в водке,
Просто в душе так давно наболело».
 
 
Говорила о том, что муж давно спился
И на работе склоки и сплетни…
Тут один нахамил и не извинился
Да шлюха-соседка оскорбила намедни.
 
 
О том, что плевать ей на мир во всём мире,
О том, что не радует больше природа,
И что ежедневно придурки в эфире
Не внятно бормочут о благе народа.
 
 
О том, что чужими стали подруги,
И одиночество – чтоб оно сдохло…
Я её перебил: «У вас красивые руки,
А два одиночества – это неплохо…»
 
 
Она вдруг в окно посмотрела серьёзно,
Рассвет изнасиловал ночь очень нежно…
Я сказал: «Уже рано, а может быть, поздно,
Мне пора, вы меня извините, конечно».
 
 
У дверей я оделся, она пожала плечами,
Прошла целая жизнь, мы оба устали.
«Спасибо за ночь», – сказал я на прощание.
Хотя мы с ней так и не переспали.
 

Я у окна

 
Я у окна – там, где обыденность и сырость,
Но вдруг цветным экраном я его представлю,
И в мире сразу всё переменилось,
И в Монте-Карло я на чёрное поставлю.
 
 
И в неизвестных и красивых странах
Нам счастье будет как большая крыша,
А ритуальный танец на Багамах
Примерно равен танго из Парижа.
 
 
И Тель-Авив в белёсой дымке тает…
Он нереален, как картинка из музея.
И самолёт мой до Нью-Йорка улетает-
Он для меня, как будь-то панацея.
 
 
И песню пропоёт фальшиво-томно
Дешовочка из мыльной оперетки,
Она будет вести себя весьма нескромно,
Как разноцветные невкусные конфетки.
 
 
И есть Париж. Но для меня он нереален,
Ведь он живёт на неизвестной мне планете,
И я очнусь когда-нибудь у Монреаля,
Но лишь, наверно, не на этом свете.
 
 
И я возьму билет до Лиссабона,
На пароходе в океан ко дну отправлюсь,
И не увижу больше небосклона,
И никому, увы, я не понравлюсь.
 

Уезжают из России, уезжают

 
Уезжают из России, уезжают.
Уезжают, не успев родиться.
И не находя они теряют
И бегут, бегут через границы.
 
 
Здесь всю жизнь одна сплошная зона,
На тебя с рождения пишут рапорт.
И кто не видит в будущем резона,
Через лагеря бегут на запад.
 
 
Боль засела глубоко и прочно,
Не отличить комедию от драмы.
И отсюда, словно из канавы сточной,
На край света убегают через Храмы.
 
 
И никто не хочет быть в ответе.
Надо пить. Чтобы потом опохмелится?
Уезжают молча – старики и дети.
На тот свет бегут через больницы.
 
 
И к святой земле – где всё от Бога,
Из страны семиты убегают.
Им из века в век заказана дорога,
Они скорбно сквозь таможни протекают.
 
 
И бегут без разума и воли,
В пустоту и неизвестность, бросив сходни.
И замешан этот бег на алкоголе,
От конца иглы до преисподней.
 
 
А тоска – как тряпка на заборе.
Ветры её треплют и качают.
Да ещё зависло рядом горе,
И лишь они одни не уезжают.
 

А вчера ко мне ветер в окно залетал

 
А вчера ко мне ветер в окно залетал:
Нашептал сквозняком, где был и видел он что,
C кем летал и кого он узнал,
И как где-то когда-то встречали его.
 
 
Видел он в коралловых рифах жемчужный овал,
И стоял обнажённый перед ликом луны,
И взлетал в небеса к ледяным облакам,
И у мрачной скалы видел тихие сны.
 
 
С неземной высоты видел он бриллианты огней:
Как сверкали призывно Нью-Йорк и Гонконг.
И великую реку, и задумчивость в ней,
И Средиземноморья дельфиновый стон.
 
 
И какой-то страны Приморский бульвар,
И Парижа шантаны, и манговый дым,
И ментоловых женщин декольтированный карнавал,
И в кварталах Марселя был он любим.
 
 
Только я у окна в ночь тоскливо смотрел,
Только я не поверил в то, что он мне рассказал,
И обидевшись, ветер от меня улетел.
И напрасно обратно я его звал.
 

На окраине кафе старое

 
На окраине кафе старое,
Там похмелье чередуется с гулянкой.
Там работала по вечерам подруга моя,
Через день официанткой.
 
 
У неё жила собачка Кнопочка,
Кот Василий да цветок искусственный,
Всё это зовётся – одиночество.
Всё это плывёт – тоской тусклою.
 
 
Как-то раз я зашёл, но был слишком пьян,
Она сказала: «Знаешь, больше не звони…»
А я ведь тоже в этой жизни на банкет не зван,
У меня остались: водка, сон да Ты.
 
 
А вчера подтаял снег и – гололёд,
Да дорога к дому предстояла долгая.
И за рулём сидел какой-то пьяный скот,
Да, к сожалению, опоздала скорая.
 
 
И подохла с голоду Кнопочка.
Кот Василий от тоски «слинял».
Не дорога жизни то была, а тропочка.
И искусственный цветок завял.
 

Посвящение старости

 
Покосившийся старенький сумрачный дом,
И шатаясь, скулит хмурый пёс за углом,
Воем гонит в снега он тоскливую хмарь,
Да роняет свет жуткий ржавый фонарь.
 
 
И алеет герань на облезлом окне,
И пришла боль к старухе снова во сне,
И которую ночь она от боли не спит,
И которую ночь сердце снова болит.
 
 
Ведь дожить бы ей только всего до весны,
Ну, а там вдруг изменятся дикие сны,
И не будет от боли она кричать во весь голос,
И над лампадой воспрянет матовый образ.
 
 
А там залижет рассвет раны старого дома
И забудутся все, с кем бывала знакома,
И омоют дожди лица древних строений,
И стекут по крестам от былых поколений.
 
 
А на утро опять ей за хлебом идти,
Да только сил бы хватило в церковь зайти,
И по дряблой щеке ветер гонит слезу
Оставляя на ней тоски полосу.
 
 
А дома она снова спросит у Бога,
За что же она в этой жизни убога?
И попросит Его, чтоб он её не оставил,
И в церкви свечу за неё кто-то поставил.
 
 
И чтоб ушли вместе с болью те страшные сны,
И чтоб парочку слов написал бы ей сын,
И пуховый платок подарил ей на Пасху,
И чтоб внуку могла рассказать она сказку.
 
 
А вчера на морозе, ах, как руки застыли!
И в дверях магазина её придавили,
А когда она хлеб уронила неловко,
Её оскорбила сука-торговка.
 
 
Вот только не дал ей Бог до весны дотянуть,
Благословил Он её в последний праведный путь.
И одета она совсем чужими людьми,
И лишь фонарь осветил её последние дни.
 

Подражание Есенину

 
Оставляя осень в северных широтах
Убегает лето из-за поворота.
Закружился ветер, разорвав все мысли,
И глаза у солнца радугой повисли.
 
 
Закричали птицы, полночь разрывая,
Покатились краски, в землю убегая.
Лица выцветают в утреннем тумане,
И ты даёшь природе вечное признание.
 
 
Над тобой хохочет листьев жёлтых стая,
Ты замрёшь в волнении не перебивая.
В переулках мрачных юность заблудилась,
Там любовь застыла и не переменилась.
 
 
Искорками тают пред глазами чувства,
Ведь в любви признаться – вечное искусство,
Но что-то не хватает в целом у природы
Может быть – веселья, а может быть – породы.
 

Из прошлого летит

 
Из прошлого летит мелодий тонких звон,
За стенкою скрипит разбитый граммофон.
Невинность умерла, а выжил вновь порок,
И нежность, как звезда, на розовый восток.
 
 
Стыдливость в темноте, ей ветер рвёт подол…
И зависть в тишине накрыла в праздник стол.
Твой лик сгорел дотла на матовом окне,
И чёрные слова на пепельной стене…
 
 
И чёрные слова на пепельной душе,
И чёрные глаза застыли в неглиже,
И где-то растерял надежды и мечты,
И рок не оборвал с ним перейдя на «ты».
 
 
И снова глупый дождь в сомнения лил и лил,
У горизонта всё ж почти что полюбил.
Пороков габарит ты знаешь наизусть,
Из прошлого летит мелодий тонких грусть.
 

Птицы падают

 
Птицы падают с деревьев траурных,
Плесень зеленью на лицах мраморных.
Город катится по наклонной плоскости
Погибая в своей нервозности.
 
 
Вниз и в стороны по инерции
Отпевают жизнь люди в терцию
С безысходностью и сомнением,
С перевёрнутым настроением.
 
 
И в глазах тоски звёзды россыпью,
И шаги в ночи чуткой поступью,
И любовь твоя без названия,
И откровенно лишь покаяние.
 
 
И слова опять на мелодию,
И место тебе – это подиум.
Огнями улицы не порадуют,
Окна стаями в ночь тихо падают.
 
 
Мир застыл под фатальным пророчеством.
Не опоздай на рандеву с одиночеством.
Всё расставлено давно уже точками,
И белый лист изнасилован строчками.
 

Соприкосновение

 
Осень. Облетит листва подпалая.
Ветер. Заскулит в ночи собака шалая.
Кто-то с горя, кто под настроение…
Одиночество и тлен – Соприкосновение.
 
 
Силуэтами в размытом вечере
К храму тянутся старухи вечные
Помолиться на Него, на Воскресение.
Лики на стене и свет – Соприкосновение.
 
 
Всё, что ты построил – всё пойдёт под снос.
Помнишь кончиками пальцев линии волос,
Боль, обиды, тьма – опустошение…
Зеркало и ты – Соприкосновение.
 
 
Умирать никто, наверное, не научится…
О любви бы спеть, но не получится.
Свет в окне, звонок и дверь – сомнение…
Он, Она и Ночь – Соприкосновение.
 

Оттепель

 
Среди зимы вдруг усмехнулась нам природа,
На землю падая капель заныла.
И светлым нежно-пепельным аккордом,
Сырое утро небо тёмное размыло.
 
 
И проклиная вереницы аномалий,
Дверей троллейбусов бездонные пролёты,
Молчаливо люди недоумевали:
К чему сейчас ненужные заботы?
 
 
А город медленно во влажной дымке тает,
И на глазах у всех надеты шоры.
И сквозь туман безрадостно мигая,
Грустят полуслепые светофоры.
 
 
И геометрии аллей черны и жутки.
Стоят деревья, не надеясь на заботу,
Как хмурые и злые проститутки,
Которым снова надо на работу.
 
 
А «дворники» усталым метрономом
Отстукивают жизнь автомобилям.
И снег ложится с шорохом и стоном,
Идёт пока ему не запретили.
 
 
Река покрылась пятнами проталин
В тоскливом ожидании разлива,
Она, как женщина с годами понимает
Всю обречённость слова некрасива.
 
 
Но мы надеемся, что скоро всё застынет,
И принесёт похолодание нам вечер,
И ночь вуаль морозную накинет,
И на душе, быть может, станет легче.
 

Судьба

 
В неприметной и скучной полутёмной квартире
Одиночество бродит размером три на четыре,
И под лампой желтеют фотографий страницы,
И в темноту уплывают застывшие лица.
 
 
И сидит он, согнувшись – сигареты и водка,
А в глазах новостей последняя сводка,
И тоски пелена и равнодушия лента,
И судьба простого русского интеллигента.
 
 
А года понемногу заползают за сорок,
И обыденность крысой продолжает свой шорох,
И если жизнь самолёт он в нём не пилотом,
И ночь опустилась на снег вертолётом.
 
 
А помнится, было, всё красиво листалось,
А сейчас алименты, жена-стерва сошлялась.
И писались стихи, и в жизнь была виза,
Но слетела мечта, как голубь с карниза.
 
 
И вот теперь – дом, работа, полудурок начальник…
И не вернуться туда, где всё изначально.
И осталась судьба и немного таланта,
И лицо как у спившегося эмигранта.
 
 
И так всё проходит безнадёжно и мутно.
Занавески мещанство, но без них неуютно.
И слёзы в глазах и дрожь в пальцах нервозно,
И, конечно, он понял, что всё уже поздно…
 

23/8.92 г.

Мне снился сон

 
Мне снился сон, что нас покинул груз сомнений,
И в тёмном небе ровно в полночь мы расcтаем.
Из мрака бытия в свет сновидений
Астральным телом мы печально улетаем.
 
 
Туда где две Америки в немом экстазе
Согнулись в талии Панамского канала,
Мы к островам на маленьком баркасе
Там, где под южным небом море остывало.
 
 
Рекламных женщин разноцветные картинки
Заставят нас купить бездарную пикантность,
Ночных отелей дорогие фотоснимки
Нам намекнут на рандеву с мисс «Элегантность».
 
 
Из дальних странствий возвратятся каравеллы,
И по притонам моряки все разойдутся,
И в кабинетах обнажаемые нервы
В валютной страсти среди ночи разорвутся.
 
 
На тёмно-синем покрывале океана
Сверкнёт нам золото испанских галеонов;
Прижмётся солнце к горизонту полупьяно
Под звуки нежные магнитофонов.
 
 
Нашепчут пальмы о любви на эсперанто,
И снег расскажет нам про бесконечность…
А в общем, все мы в этой жизни эмигранты
На той планете, что летит куда-то в вечность.
 

Тень чёрной кошкой

 
Тень чёрной кошкой прилипла к окну,
День понемногу отходит ко сну.
Ночь разомлела, зажигая фонарь,
И улетели горечь и хмарь.
 
 
Сорванный ветром падает лист
Зыбким узором на мокрый карниз;
В тёплые окна тихо счастье течёт,
В небе мелкие стёкла – это звёзды в полёт.
 
 
Что такое свобода – по весне тонкий лёд,
Увядание природы, в ночи самолёт…
И вспыхнет картинка на мёртвой стене,
И вновь тень фотоснимком прилипнет ко мне.
 

За углом

 
За углом две собаки облезлые,
Подвывая, разговор за жизнь вели.
«Понимаешь, нервы, брат, не железные:
Видно пора мне за край земли».
 
 
Летом в целом хорошо можно жить,
Наступает порой демократия.
За ошейник я готов чёрту служить,
Ведь кто в ошейнике – аристократия.
 
 
Летом жизнь рождалась заново.
Подъедались, помню, у «Астории».
Я хозяина тогда узнал полупьяного…
Вот такая, брат, история.
 
 
Он щенком меня с рынка взял
С родословной очень чистенькой,
Он меня как-то ласково звал…
Вот это жизнь была – мистика.
 
 
Но жена его, злая как змея,
С патлами светло-рыжими
Невзлюбила почему-то сразу меня,
Смотрела глазами бесстыжими.
 
 
Короче, вышибла она меня за дверь,
То ли уши, говорит, не те, то ли хвост.
Вот потом попробуй в доброту поверь.
И стал дворняга я – уличный пёс.
 
 
Да недавно меня заломал недуг,
И не та уже стала потенция.
И к помойке я теперь последним иду,
Одолели скоты – конкуренция.
 
 
А ты, друг, поближе держись к теплу,
Может быть, кто-нибудь и возьмёт к себе.
Ведь бывают чудеса, ей Богу, не вру —
Мало ли что написано на судьбе.
 
 
Хотя люди падлы и давно ссучились.
Говорят, мол, мы здесь вовсе не причём.
Так пристрелите нас, чтоб не мучились,
Собаки-то здесь виноваты в чём?
 

Любовь

 
Окно малиновым огнём ночь потихоньку отогнало,
На старом бархатном диване Любовь уставшая лежала,
И кудри цвета апельсина зажглись под абажуром красным…
Любовь нам не договорила на языке своём атласном.
 
 
Вот два стакана, зимний вечер, и две плохие сигареты
Сплетались дымом очень нежно под приблатнённые куплеты…
Но не того она искала, ей не по нраву эти чувства:
Здесь пьяный шорох, грязь, неправда, здесь нет её, здесь нет
искусства.
 
 
Ну, что ж, другой мотив, извольте – вот вам красотка в будуаре.
Пред ней прекрасный граф-повеса, он на коленях, он в ударе,
Но что-то тут слегка фальшиво. Любовь поёжилась тревожно
И, заглянув в глаза пустые, она исчезла осторожно.
 
 
Но манит запахом экватор. Туземцы в море там играют,
И шумно в восходящем зное они друг друга обнимают.
Но, посмотрев на них сердито, Любовь сказала как кухарка:
«Не верю я – они ж играют, не верю я – здесь слишком жарко».
 
 
Тогда, простите, что ещё вам? Мы всё почти перелистали.
Мадам, нам грустно, ведь вы вечны, про вас мы столько прочитали.
И вдруг, задумавшись серьёзно, Любовь не торопясь сказала:
«Вернусь к тому окну, что ночь огнём тихонько отогнала».
 

Гости

 
Вот самолёт до Амстердама в ночи огнями помигает,
Вот в элегантном платье дама гостей под вечер принимает.
За стол рассаживает мудро, предполагая вновь альянсы,
Чтоб гости не были под утро партнёрами по преферансу.
 
 
По первой стопочке за встречу; улыбки, полумрак, мерцание,
И разговор продолжил вечер, за соглашением отрицание.
Тост «Что бы выпить и опохмелиться», да по второй, четвёртой, пятой…
И занавесочка из ситца с запретной темы тихо снята.
 
 
Кто покурить, кого качнуло, тому к воде бы надо срочно.
В окошко сквозняком подуло, этот в диван вдавился прочно.
И сигареты, разговоры, восторги, слабости, улыбки…
Сначала песни, дальше споры, удачи чьи-то и ошибки.
 
 
Но утро всех подразогнало. Хозяйке – грязная посуда.
И пустота без одеяла, как кот облезлый спит у блюда.
Ночь растеряла в пьяном рвении свои алмазные подвески,
И дым неловких откровений навек втравился в занавески.
 
 
И макияж слетел с квартиры, садист-рассвет готовит пытки,
И просыпаются сатиры, и нервы дёргают за нитки.
И одиночество залило обманчивое настроение,
Но вот мерцание, было, было – и в этом точно нет сомнения.
 

Прощание с провинцией

 
Одиночество бульвара в серых матовых одеждах.
Засыпает город в дымке провинциального гипноза.
И терпким дымом улетают потускневшие надежды,
Отзываясь напоследок гудком тоскливым паровоза.
 
 
Дома, качаясь, уплывают в безлико-тусклое пространство,
В неразличимых серых буднях глазами-окнами мигая.
И город, сонно оживая, возвращается из транса;
На крик протяжный и безумный срывается воронья стая.
 
 
Столб фонарный одиноко дотлевает сигаретой,
Свет неоновый бросая в переплетение веток скучных.
И по лезвию бульвара убегает от ответа
Память каплей с кровотока в мир, где может быть получше…
 
 
И, обернувшись на прощание, на затемнённый лик вокзала,
Дребезжанием отзовётся электрички грязный кокон.
Там, причитая, вновь с перрона судьба кого-то провожала…
А мне, пожалуйста, плацкарту и, пожалуйста, без окон,
 
 
Чтоб уснуть, уплыть, забыться и через много миль очнуться
В тамбуре из никотина, в дымном мареве угара,
И чтобы звук больных мелодий не позволил обернуться,
И чтобы в памяти осталось лишь одиночество бульвара.