Текст книги "100 великих любовников"

Во время китайского похода воины Чингисхана дошли до реки Хуанхэ, повелитель пожелал взять себе в жены дочь китайского императора – для утешения сердца и в знак примирения. Правда, дочерей у императора не оказалось. Тогда было решено, что Сюнь удочерит одну из дочек покойного Юнь-цзы и отдаст ее в жены.

Невесту несли в открытых носилках. За нею шли пятьсот мальчиков и пятьсот девочек, держали подносы с золотыми, серебряными и фарфоровыми чашками, шкатулки с украшениями и жемчугом, разные диковинки из слоновой кости, нефрита, яшмы и драгоценного дерева; воины вели в поводу три тысячи коней под парчовыми чепраками. Все это (вместе с мальчиками и девочками) было приданым невесты.

Хулан стояла рядом, глаза ее метали молнии. Хан отодвинул занавеску с золотыми фениксами. Девушка в шелковом одеянии отшатнулась от него, вцепилась руками в подушки. У нее были маленькие глаза под реденькими бровями, остренький подбородок. Девушка попробовала улыбнуться. Она показала редкие кривые зубы. Чингисхан почувствовал себя обманутым. Хулан стояла довольная.

Все его жены жили мирно, пока повелитель не состарился. Теперь, чем ближе становилось время выступления в поход, тем беспокойнее вели себя жены. Раньше Бортэ правила всеми его женами и наложницами. Жены раскололись на два враждующих стана. В одном главная была Бортэ, в другом – Хулан. Татарка Есуй высказала ему то, о чем другие помалкивали: «Ты уходишь, и одному тебе ведомо, сможешь ли возвратиться. Все люди смертны… Кто будет править твоим улусом? Кто станет господином над всеми нами?»

Для него эти слова были неожиданны, поскольку он еще не задумывался о смерти. Тем не менее мысли о наследнике стали одолевать его. Выбор пал на Угэдэя, сына Бортэ.

Чингисхану было примерно 63–64 года, когда он в 1219 году выступил в поход на Запад. Прошагав к своей славе по горам трупов в Монголии, тангутском государстве, Северном Китае, он не мог не думать о жизни и смерти. Он видел, как легко обрывается человеческая жизнь, и хотел найти способ продлить собственную, а то и познать тайну бессмертия. Еще в Северном Китае он слышал, что этой тайной, возможно, владеют даосы. Даосизм, одна из религий в Китае, соединял в себе отдельные элементы философского даосизма Древнего Китая, истолкованные мистически, с элементами самых различных народных верований, культом шаманства, столь характерного для Восточной Азии. Даосы проповедовали культ бессмертия различными способами с использованием магии, алхимии и в какой-то мере средств китайской медицины. Большой славой при Чингисхане пользовался даосский монах Чан Чунь (Цю Чуцзи). Чингис слышал о Чан Чуне и, находясь в западном походе, с берегов Иртыша вызвал его к себе, чтобы воспользоваться секретами даосов и узнать тайну достижения бессмертия. Чан Чунь согласился прибыть в ставку Чингисхана, с одной стороны, безусловно, подчиняясь силе, с другой – возможно, надеясь повлиять на грозного хана и уменьшить кровопролитие. Чан Чунь был поэтом, и в одном из стихотворений, сочиненных им в пути, он сам так писал о целях своего путешествия:

 
Я иду к местопребыванию государя, что на вершинах реки,
Для того чтобы прекратить войны и возвратить мир!
 

Оба они ошибались – и кровавый завоеватель, и мудрец-поэт, постигший тайны магии и достигший величия духа. Каждый ждал от другого невозможного.

16 мая 1222 года Чан Чунь прибыл к Чингисхану, преодолев громадный путь через Северный Китай, Монголию, Восточный Туркестан и Семиречье к берегам Аму-Дарьи. После обычного обмена приветствиями Чан Чуню было позволено сесть, ему подали еду, и Чингис задал ему тот вопрос, на который страстно желал получить ответ: «Святой муж! Ты пришел издалека, какое у тебя есть лекарство для вечной жизни, чтобы снабдить меня им?»

Монах ответил: «Есть средства хранить свою жизнь, но нет лекарства бессмертия».

Ответ его был правдив и прост. Он не требовал особых истолкований, и Чингис понял, что и ему, грозному владыке Востока и Запада, уготована всеобщая участь.

Чингисхан был похоронен в обстановке строгой тайны своими наследниками. Он умер вблизи Желтой реки (Хуанхэ) на территории нынешнего Китая. Его войска убивали любое живое существо, которое было свидетелем траурной процессии. Марко Поло подробно рассказал в описании своего путешествия, как более 20 тысяч человек были убиты только за то, что оказались очевидцами такой похоронной кавалькады хана Менгу, другого чингизида. Все животные и рабы, которые могли понадобиться хану в загробной жизни, были похоронены вместе с ним. Как утверждает местная легенда, в могилах было также зарыто огромное количество золота и серебра.

Ученые опросили десятки местных жителей в аймаке Хэнтэй, и один из них, 88-летний охотник, повторил, что ему рассказывали в детстве о похоронах Чингисхана:

«Один тюркский полководец доставил его тело на родину. Он зарыл четыре гроба в разных местах, окружил подлинную могилу стражей и в течение трех месяцев пас здесь тысячи коней. После этого он предложил награду тому, кто обнаружит, где находится могила. Но никто не смог найти ее».

По-видимому, священная территория вокруг горы площадью 240 квадратных километров была объявлена табу, и никому не позволялось заходить на нее под страхом смерти. Роду, назвавшемуся Дархац, было приказано охранять святилище, и он продолжал жить здесь на протяжении 700 лет, пока не был насильственно выселен в первой половине XX столетия. Территория оставалась пустыней, где выли волки.

Со временем тайная гора была забыта, и коммунистическая партия по сталинскому приказу объявляла вне закона любые исследования и дискуссии о Чингисхане. С переходом к демократии, запрет был снят, и японская газета «Иомиури» предложила финансировать экспедицию, выделив на нее большую, но точно не сообщаемую сумму.

Некоторые из местных жителей протестуют против раскопок, убежденные, что тайна могилы должна оставаться священной. Они напоминают о предсказании, согласно которому, если потревожить вечный сон Чингисхана, проклятие падет на страну. Здесь вспоминают, что, когда русские ученые во главе с профессором Михаилом Герасимовым вскрыли захоронение великого Тамерлана, другого воинственного предводителя монгольских нашествий, такое проклятие сбылось: на следующий день, 22 июня 1941 года, нацисты начали свое вторжение в Советский Союз.

ИВАН IV ГРОЗНЫЙ
(1530—1584)

Великий князь «всея Руси» (с 1533), первый русский царь (с 1547), сын Василия III. С конца 1540-х годов правил с участием Избранной рады. При нем начался созыв Земских соборов, был составлен Судебник (1550), проведены реформы управления и суда, покорены Казанское (1552) и Астраханское (1556) ханства. В 1565 году была введена опричнина. Установлены торговые отношения с Англией (1553), создана первая типография в Москве. Велась Ливонская война за выход к Балтийскому морю (1558—1583), началось присоединение Сибири (1581). Внутренняя политика царя сопровождалась массовыми опалами и казнями, усилением закрепощения крестьян.

С детства не знающий удержа, развращенный боярами, которых он потом безжалостно казнил, Иоанн всю жизнь был жрецом разврата. Он узнал женщин с 13-летнего возраста и менял любовниц чуть ли не каждый день.

Но 3 февраля 1547 года 16-летний Иоанн Васильевич женился на Анастасии Захарьиной, которая поразила его своей скромностью. Две недели после пышной свадьбы царь вел спокойную жизнь. Прекратились жестокие забавы с медведями и шутами, царь помогал нуждающимся и выпустил многих заключенных. Все это приписывали влиянию молодой жены, старавшейся оказывать на царя благотворное влияние.

Но в первых числах марта в нем произошла разительная перемена, причем без всяких видимых причин. Однажды утром царь позвал одного из бояр прямо в опочивальню. Анастасия заметила, что негоже приглашать мужчину сюда, когда царица лежит в постели.

«Какая ты царица? – расхохотался Иоанн. – Как была Настька Захарьина, так и осталась».

Царица расплакалась, а царь приказал приготовить медведей. Начались обычные кровавые царские забавы. Случайно страшную картину травли людей медведями увидела в окно Анастасия. Она была потрясена, но еще пыталась как-то соблюдать приличия семейной жизни. Однако царю вскоре наскучило безмятежное существование. Дворец заполнился женщинами и начались пьяные разнузданные оргии. Царица к столу больше не выходила.

Прошел год. Поведение Иоанна делалось все страннее. Однажды Анастасия в час просветления разума своего супруга попросила его определить на придворную службу одного из родственников. На следующий день молодого Захарьина привезли во дворец и одели в шута. Показав на него жене, царь сказал, что это благодаря ей он получил такую милость. Василий Захарьин ответил, что ей, царице, впору бы самой шутихой быть. А потом дерзко добавил, что и царю шутовской кафтан пристал бы. В тот же день Василий Захарьин был затравлен медведем.

Но на следующий день, 11 апреля 1547 года, в Москве начался один из самых страшных пожаров. Царь покинул Кремль и Москву. Сгорело две трети города. Иоанн усердно молился, бесчинства царя прекратились, у него родился царевич Дмитрий. Но сын умер, Анастасия очень тосковала по нему.

Лишь в 1557 году родился наследник Федор Иоаннович. А через три года царица умерла от неведомой хвори, проболев всего три дня. Ходили слухи, что ее отравили. Царь Иоанн был неутешен. Неделю после похорон он провел в уединении, а после этого приближенные не узнали царя: он пожелтел и постарел, сгорбился, как старик.

Все темные инстинкты, которые царь сдерживал в себе последние годы, проснулись в нем с новой неистовой силой. Дворец был превращен в сплошной гарем, каждый приближенный боярин обязан был участвовать в оргиях. Неповиновавшихся уважаемых стариков – князя Оболенского и князя Репнина царь отправил на тот свет.

Бояре затрепетали и решили женить Иоанна вторично. Царь сам выбрал себе в жены неукротимую черкешенку Марию Темрюк. Эта дочь Кавказа с удовольствием присутствовала на медвежьих травлях и наблюдала с кремлевских стен за публичными казнями, хотя в те времена женщины на казни не допускались. Заикнувшийся о том, что неприлично царице смотреть на жестокие расправы, боярин Адашев был сослан, а вся его родня – брат и 12-летний племянник, тесть, три брата жены, племянник с двумя детьми и племянница с пятью – были казнены на Красной площади.

Бояре ненавидели царицу Марию, которая позволяла царю устраивать разнузданные оргии даже на ее половине дворца, и сама предлагала ему своих самых красивых девушек. Мария имела большое влияние на Иоанна и не упускала случая настроить мужа против бояр. Царь, боясь заговоров, окружил себя любимцами, которые для своей выгоды не стеснялись в выборе средств. Они все время придумывали новые «заговоры» бояр, учиняя жестокие пытки и расправы. Иоанн был так напуган, что сбежал из Москвы. Вернулся он с одним условием: чтобы при нем была его охрана из тысячи опричников. Вскоре опричники превратились в настоящих разбойников-грабителей. Они разоряли дворы бояр, объявляя их заговорщиками.

Царь, которого опричники запугали «заговорами», поселился в Александровской слободе. Мария осталась в Кремле, устраивала собственные оргии. У нее было много любовников, фаворитом же был князь Вяземский. В то время Иоанн с опричниками превратили царский дворец в Александровской слободе в подобие монастыря. Ночью царь звонил в колокол. В церковь съезжались опричники в рясах. Потом во время двух-трехчасовой службы царь беспрерывно клал земные поклоны. После службы царь читал жития святых, а во время обедни опять бился лбом о каменный пол. Но уже за обедом все были без ряс, вино лилось рекой, появлялись женщины. А глубокой ночью оргия опять сменялась молитвой.

Иоанн словно не замечал царицу Марию, но однажды ему донесли, что она и ее любовник боярин Федоров замышляют убийство царя. Тогда царь на веселой трапезе предложил рядиться, и велел Федорову одеться царем. Затем он ударил боярина ножом. Марию же заточили в Кремле под бдительным надзором опричников. Лишенная свободы, царица скончалась 1 сентября 1569 года.

После смерти второй жены Иоанн увлекся новой забавой, которую называл «выбором жен». Он с опричниками делал набеги на вотчины своих подданных. Его встречали по-царски, но, придравшись к мелочи, венчанный гость приказывал опричникам «пощупать ребра» у гостеприимных хозяев. Начинались страшных избиения, которым не подвергались только молодые красивые женщины и девушки. Царь выбирал одну из них, остальные доставались опричникам. Иногда бесчинства «гостей» продолжались два-три дня.

Между тем положение Руси ухудшалось. Хан Гирей вторгся в русские земли. Иоанн сдал ему Астрахань. Приближенные царя вновь решили его женить. Устроили смотр невест. Иоанн был лыс, сгорблен, беззуб, а невесты – румяные, пышущие здоровьем. Только одна из них, Марфа Собакина, не отвела взгляда под взором государя. Ее и выбрал царь. Но еще до свадьбы с Иоанном Марфа заболела, а через две недели после венчания – умерла. Царь узнал, что ее болезнь началась после того, как князь Михаил Темрюк, брат бывшей царицы, угостил ее засахаренными фруктами. Его посадили на кол и казнили еще несколько бояр. После двух недель уединения Иоанн, выйдя к приближенным, был так страшен, что содрогнулись даже самые близкие. Он остановил взгляд на верном опричнике Григории Грязном и обвинил его в том, что он был влюблен в Марфу и знал о ее болезни. Григорий все отрицал, но царь вонзил ему в глаз острый конец посоха и приказал добить верного слугу, а потом пригласил всех оставшихся поехать за невестами. Только по дороге он объявил князю Ростовскому, что едут к нему. Князь перепугался до смерти, и было отчего. Оглядев княжеские палаты, царь заметил, что богато живет князь Ростовский. А отведав вина, предложил хозяину и его сыновьям попробовать царское угощение. Князь все понял. Он молча поцеловал жену и сыновей и залпом выпил вино. Родные его сделали то же самое.

Через несколько минут все корчились в агонии. Царь хохотал.

Целый год после смерти Марфы развлекался царь, но вот он снова решил вступить в брак, хотя православная церковь разрешает только три брака. Царь выбрал Анну Колтовскую, которая сумела подчинить Иоанна своему влиянию. Массовые пытки и казни прекратились, а в покоях царицы Анны всегда было достаточно красивых женщин, чтобы супруг проводил там все свое время. Молодая царица искусно повела борьбу против опричнины. Она ненавидела их, замучивших ее любимого, князя Воротынского. Благодаря ее влиянию на царя, за год были казнены или сосланы почти все главари опричнины. Оставшиеся опричники люто ненавидели Анну. И им удалось отомстить царице. 15 апреля 1572 года ее насильно привезли в Тихвинский монастырь и постригли в монахини, где она прожила в заточении еще 54 года.

Прошел год после удаления Анны. Бояре прятали из Москвы и округи своих молодых жен и дочерей, Иоанну приходилось рыскать по окрестностям для удовлетворения своих страстей. Он снова решил жениться и обошелся без разрешения архипастырей. В ноябре 1573 года царь Иоанн обвенчался в Спасо-Преображенском соборе с княжной Марьей Долгоруковой. Но на следующее утро после пышной свадьбы царь был хмур и неразговорчив. В тот же день он увез царицу в Александровскую слободу, где приказал вырубить на своем пруду огромную полынью. У края полыньи поставили высокое кресло. Из дворца на коне выехал царь, за ним следовали пошевни, на которых лежала привязанная царица Мария, бывшая в беспамятстве. Царь сел в кресло и объявил, что карает Марию за то, что она еще до венца с кем-то слюбилась. Скуратов ткнул ножом лошадь, запряженную в пошевни. Опричники стали ее бить, и испуганное животное метнулось в полынью. Лошадь вместе с царицей ушла под воду.

Брата Марии, Петра Долгорукова, подвергли жестокой пытке и убили.

Следующей жертвой царя стала Анна Васильчикова, 17-летняя дочь его любимца князя Васильчикова. Неизвестно, кто их венчал, но царицей Анну Васильчикову никто не признавал. Царь прожил с ней года два, а затем Васильчикова неволею пострижена была в инокини в суздальском Покровском монастыре.

Одним из приближенных Иоанна стал стременной Никита Мелентьев. Однажды царь неожиданно посетил Никиту, и ему приглянулась жена Мелентьева, красавица Василиса. Он потребовал у верного слуги, чтобы тот послал свою жену в царский дворец. Никита не повиновался, «заболел». Царь сам навестил «хворого» Мелентьева и дал ему «лекарства» – отравленного вина. Василиса появилась в царском дворце. Царь с ней обвенчался, но брак был незаконен. Однако новая незаконная царица сумела привязать к себе Иоанна до такой степени, что снова на два года в Москве почти прекратились казни, а во дворце – разнузданные оргии.

Но однажды, во время беседы со шведским послом, Иоанн внезапно прервал разговор и направился в покои Василисы. Та казалась смущенной. Вызванный царем Скуратов, обыскав терем, нашел спрятавшегося за пологом кровати царского сокольничего Ивана Колычева. Иоанн проткнул его острым концом посоха. На следующий день в безымянной могиле похоронили два гроба. Говорят, в одном был убитый Колычев, в другом – живая, но связанная и с кляпом во рту Василиса Мелентьева. Все родственники Колычева отправились на плаху. Потоки крови лились несколько месяцев.

Насытившись, царь опять начал искать невесту. Выбор пал на Наталью Коростову, но ее дядя новгородский архиепископ Леонид заявил, что не отдаст племянницу на поругание Иоанну. Архиепископа зашили в шкуру и бросили на растерзание псам.

Наталья Коростова прожила во дворце несколько месяцев и бесследно исчезла. Следующей стала боярышня Мария Нагая. Когда Иоанн объявил семейству, что сватает их дочь и она будет царицей, девушка упала в обморок. Сыграли свадьбу и венчались без благословения патриарха и епископов. Царица Мария покорилась своей участи и относилась к мужу хорошо, только часто плакала. Слезы ее раздражали царя. Он сердился и кричал на жену, и вскоре опять ударился в разгул. Но прежних сил не было, он засыпал на оргиях, заговаривался за столом.

После убийства царевича Иоанна, царь стал невыносим. Он не терпел рядом с собой людей, которые не могли беспрерывно веселиться. Мария стала ему ненавистна, но, когда он заболел, царица ухаживала за ним. Силы совсем оставили царя, но он еще задумал новый брак. Иоанн решил жениться на родственнице английской королевы, Марии Гастингс. Королева пожалела бедняжку и показала посланнику русского царя уродливую старую деву. Царь отказался от Гастингс, но английская королева предложила ему вдову Анну Гамильтон, свою двоюродную племянницу. Иоанн был в восторге от ее портрета. Оставалось удалить Марию Нагую, которая только что родила сына Дмитрия. Иоанн не решился на это, и брак не состоялся. Тогда царь отправил Шуйского в Швецию сватать за русского царя шведскую принцессу. Но не успел Шуйский покинуть пределы Руси, как его догнал курьер с вестью о кончине царя.

АРМАН-ЖАН ДЮ ПЛЕССИ РИШЕЛЬЕ
(1585—1642)

Кардинал с 1622 года, глава Королевского совета и фактически правитель Франции с 1624 года. Способствовал укреплению абсолютизма. Лишил гугенотов политических прав; провел административную, финансовую, военную реформы; подавлял феодальные мятежи, народные восстания. Вовлек Францию в Тридцатилетнюю войну (1618—1648).

Постоянно управляя – да еще так гениально – делами государства, первый министр всегда был падким на красивых женщин. «Однажды, – сообщал летописец, – он захотел совратить принцессу Марию де Гонзаг, ставшую теперь королевой Польши. Она попросила у него аудиенции. Он лежал в постели; ее ввели туда одну, и начальник стражи быстро выпроводил всех из помещения. „Месье, – сказала она ему, – я пришла, чтобы…“ Он тут же прервал ее: „Мадам, я обещаю вам все, что вы пожелаете; я даже не хочу знать, о чем вы просите; просто вижу такой, какая вы есть. Никогда, мадам, вы не были так хороши. Что касается меня, то я всегда мечтал служить вам“. Говоря так, он берет ее руку; она ее высвобождает и хочет сказать о своем деле. Он снова хочет взять ее руку, и тогда она встает и уходит».

Некоторое время спустя он влюбился в мадам де Бриссак, жену своего кузена маршала де ла Мейере, владельца оружейного производства. «Его жена была хороша собой и очень неплохо пела, – писал летописец. – Кардинал Ришелье увлекся ею; теперь у него постоянно было какое-нибудь дело к оружейнику. Владельца арсенала стали одолевать тяжелые предчувствия. Маршальша, которая, если бы захотела, могла совершенно безнаказанно дразнить и злить кардинала, заметила состояние мужа. И вот, в один прекрасный день, проявив редкую для ее возраста решимость, она явилась к мужу и сказала, что воздух Парижа плохо на нее действует и что было бы хорошо, если он, конечно, не возражает, поехать к ее матери в Бретань. "Ах, мадам, – ответил ей маршал, – вы возвращаете меня к жизни! Я никогда не забуду милости, которую вы мне оказали". Кардинал, к счастью, больше не помышлял о ней. И неудивительно, впереди у него были еще более странные возгорания. Вот она, другая сторона медали».

Однажды Людовик XIII узнал, что у его любимца, фаворита Сен-Мара, есть любовница. Эта женщина была самой знаменитой куртизанкой того времени: ее звали Марион Делорм. Король едва не заболел.

Ришелье, которому немедленно об этом доложили, был ошеломлен. Связь Сен-Мара с женщиной могла иметь весьма неприятные политические последствия. На протяжении пяти месяцев король предпринимал серьезные усилия для завоевания провинции Артуа (бывшей в то время испанским владением) и лично руководил военными операциями. Им уже были захвачены Эзден, Мезьер, Ивуа, Сен-Кентен. Но Аррас, столица провинции, еще сопротивлялся, и жестокие бои продолжались. Ришелье, знавший ранимость и ревнивый нрав короля, тут же понял, что есть серьезная опасность потерпеть военное поражение, если только Сен-Мар не порвет со своей куртизанкой. Поэтому кардинал пригласил Марион Делорм к себе, а так как он не знал другого способа прекратить ее связь с фаворитом, то ради блага государства сам стал ее любовником.

Вот как протекали, по мнению Тальмана де Рео, современника Ришелье, две первые встречи кардинала и самой красивой женщины XVII века: «Кардинал де Ришелье платил женщинам не больше, чем художникам за их полотна. Марион Делорм дважды приходила к нему. Во время первого визита она пришла к нему в платье из серого атласа, расшитого золотом и серебром, в изящной обуви и в украшении из перьев. Она сказала, что эта бородка клинышком и волосы, прикрывающие уши, производили самое приятное впечатление. Мне говорили, что один раз она явилась к нему в мужском платье: всем было сказано, что это курьер. Она и сама об этом рассказывала. После двух визитов он послал ей сто пистолей со своим камердинером де Бурне, который выполнил роль сводника».

Далее Тальман де Рео добавляет: «Она говорила, что кардинал де Ришелье подарил ей однажды кольцо за шестьдесят пистолей, которое ему дала племянница мадам д'Эгийон».

«Я отнеслась к этой вещи, – говорила она, – как к трофею, потому что оно раньше принадлежало мадам де Комбале, моей сопернице, победой над которой я гордилась, а это кольцо было как добыча, в то время как она продолжает лежать на поле сражения».

Несмотря на скупость кардинала, Марион, польщенная тем, что ее выбрал этот могущественный и опасный человек, согласилась не встречаться больше с Сен-Маром, после чего король снова помирился со своим молодым другом.

Король был спасен, завоевание Артуа продолжалось. Довольный Ришелье, желая вознаградить себя за это, решил остаться некоторое время любовником Марион Делорм. Но, увы, красавица оказалась болтливой; она поторопилась похвастать своей новой связью, и злые языки тут же прозвали ее «госпожой кардинальшей».

Иногда друзья Марион из квартала Маре и с Королевской площади говорили ей: «Как вы можете спать с прелатом?»

Она улыбалась: «Да ведь без красной шапки и пурпурного облачения любой кардинал ничего особенного не представляет». Потом добавила, что такая любовная связь, без сомнения, обеспечит ей полное отпущение грехов.

Вскоре весь Париж оказался в курсе этой удивительной любовной идиллии, и несколько озадаченный поэт Конрар написал господину де л'Эссо:

«Месье, верно ли то, в чем меня пытались убедить, а именно, что наш Великий Пан влюблен в Марион Делорм, это он-то, глаза и уши своего принца, неусыпно пекущийся о благе государства и держащий в руках судьбу всей Европы?

Сообщите же мне, месье, должен ли я верить столь значительной и столь приятной новости. Я больше уже не в состоянии доверять никому, кроме вас».

Конрар не ошибался, и мы увидим, что он мог без колебаний называть Ришелье Великим Паном, настолько точно это прозвище подходило первому министру…

Кардинал и вправду был большим поклонником женщин, и его кардинальское облачение нисколько не мешало ему бегать за юбками.

В одном из своих трудов Матье де Морг говорил совершенно откровенно о красавицах, «не только не распутных, но, наоборот, из самых добродетельных, жаловавшихся на посягательства и насилие, которые пытался учинить над их честью Ришелье…»

Но не всегда любовные похождения Ришелье заканчивались так неудачно. Ги Патен в письме, отправленном в ноябре 1649 года, писал: «За два года до смерти (то есть в 1640 году) у кардинала еще было целых три любовницы, из них первая – собственная племянница, вторая – пикардийка, то есть жена маршала де Шальна, а третья – некая парижская красотка по имени Марион Делорм, так что все эти господа в красных шапках приличные скоты: "Vere cardinale isit sunt carnales" <Воистину кардиналы очень чувственны>».

Не успел Ришелье, как говорится, отведать одной девицы, чьим ремеслом была торговля собственными прелестями, как у него уже разгорелся аппетит на другую «жрицу Венеры» – Нинон де Ланкло.

С редкой беззастенчивостью он выбрал в посредницы именно Марион и поручил ей предложить Нинон пятьдесят тысяч экю, если та согласится принимать его елейные нежности. Однако, несмотря на значительность суммы, предложение было отвергнуто мадемуазель де Ланкло. Граф де Шавеньяк писал об этом в своих «Мемуарах»: «Этот великий человек (Ришелье), умевший доводить до конца самые крупные начинания, тем не менее потерпел поражение в этом деле, хотя Нинон никогда не страдала от избытка целомудрия или благопристойности; напрасно он предлагал ей через ее лучшую подругу Марион Делорм пятьдесят тысяч экю, она отказалась, потому что в то время у нее была связь с одним советником Королевского суда, в объятия которого она бросилась добровольно…»

Можно, правда, задаться вопросом, какова была роль Марион в этом деле, потому что она должна была почувствовать себя глубоко оскорбленной, видя, что Ришелье предлагает сопернице пятьдесят тысяч экю, тогда как сама она получила за те же услуги всего сто пистолей.

Но как бы там ни было, она вскоре ушла от первого министра и вернулась в постель поэта де Барро, своего первого любовника, который, не помня себя от радости, сочинил редкостного убожества «Стансы», имевшие пространный подзаголовок «О том, насколько автору сладостнее в объятиях своей любовницы, чем господину кардиналу де Ришелье, который был его соперником».

Впрочем, Марион оказалась лишь кратким эпизодом в жизни Ришелье. Самой большой любовью кардинала была его племянница Мари-Мадлен де Виньеро, вдова господина де Комбале, герцогиня д'Эгийон.

Эта очаровательная пухленькая блондинка тридцати семи лет обожала прогуливаться «с обнаженной грудью», чем доставляла несказанную радость друзьям кардинала.

«Когда я вижу мадам д'Эгийон, – признался как-то один старый каноник, скромно потупив глаза, – я чувствую, как снова становлюсь ребенком».

«Позволяя ей эту вольность, – писал Лефевр в своих «Мемуарах», – он хотел дать понять, что взирает на прелести красавицы-герцогини незамутненным взором кормилицы. Но это притворство никого не обмануло, и каноника следовало бы высмеять за лицемерие».

Мари-Мадлен вышла замуж в шестнадцать лет за Антуана де Рур де Комбале, но чувствовала себя в замужестве не особенно хорошо, поскольку этот дворянин «хотя и прослыл (по словам Тальмана де Рео) при дворе самым волосатым человеком», но оказался неспособен помочь ей расстаться с девственностью.

Поэт Дюло позволил себе позабавиться, сочинив анаграмму, жанр, бывший тогда в большой моде, с помощью которой он сообщил читателям о горестной судьбе мадам де Комбале, скрытой в ее девичьем имени Мари де Виньеро, из которого ему удалось составить: «Девственница своего мужа…»

В 1625 году малосильный дворянин скончался, оставив хорошенькую вдову в полном разочаровании. Разуверившись в браке, в мужчинах, усомнившаяся в самом существовании плотских утех, Мари-Мадлен стала подумывать об уходе в монастырь. И призналась в этом своему дяде: «Светская жизнь меня не интересует. Я хочу стать монахиней-кармелиткой».

Ришелье посмотрел на нее внимательно и нашел, что она очень красива. Стараясь скрыть свое смущение, он, опустив глаза, сказал ей ласково: «Ваше место не в монастыре, дитя мое, оно здесь, рядом со мной».

Мари-Мадлен поселилась в Малом Люксембургском дворце, и кардинал стал ее любовником.

Эта странная супружеская жизнь длилась до самой смерти первого министра. Ее то озаряли радости, то омрачали горести, неизбежные, как правило, в семейной жизни. Дядя и племянница то обнимали друг друга, то спорили, то дулись и не разговаривали, но любовь их была искренней.

Разумеется, эта связь не долго оставалась тайной для других. Сначала двор, а потом и весь Париж узнали, что Ришелье «услаждается» с мадам де Комбале. На улицах, как и в светских гостиных, не было конца ироническим куплетам и песенкам с подвохом. М-ль де Монпансье в своих «Мемуарах» рассказывала, что в 1637 году ей самой приходилось распевать оскорбительные куплеты по адресу кардинала и его племянницы.

Конечно, король прекрасно знал об этой незаконной любовной связи и в глубине души порицал любовников. Своего неодобрения он не мог показать кардиналу, которого боялся, и потому всю свою неприязнь срывал на мадам де Комбале. «Меня удивляет король, – сказала однажды королева. – Он поддерживает кардинала и осуждает его племянницу. Он нашел неприличным, что она посмела войти в церковь Сент-Эсташ, когда я слушала там проповедь, и сказал, что с ее стороны это бесстыдство».

Пристрастие Ришелье к женщинам было так велико, что время от времени ему приходилось изменять своей племяннице. И когда ей об этом становилось известно, в Пале-Кардиналь дрожали стекла, так велика была ее ревность. Однажды у нее даже возникло желание изуродовать одну из своих соперниц. Мемуарист писал: «Больше всего наделала шума бутылка с водой, брошенная в мадам де Шольн. Вот что мне рассказал человек, присутствовавший при этом. На дороге из Сен-Дени шесть офицеров морского полка, ехавшие верхом, хотели размозжить физиономию мадам де Шольн, швырнув в нее две бутылки с чернилами; она успела подставить руку, и они упали на подножку под дверцей кареты; осколки бутылочного стекла порезали ей кожу (чернила проникли в порезы, и от этих следов она никогда не смогла избавиться). Мадам де Шольн не осмелилась обратиться с жалобой на это. Все думают, что офицеры получили приказ только напугать ее. Из ревности к мужчине, которого она любила, и к его безграничной власти, мадам д'Эгийон не желала, чтобы кто-нибудь еще был в таких же отношениях с кардиналом, как она».