Текст книги "Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия"

Философ из Еревана. Актер Армен Джигарханян

Армен Джигарханян не только самый народный артист бывшего Советского Союза. Он еще и настоящий мастер сюрпризов.

Поводом для первой встречи с актером, состоявшейся летом 1997 года, стало открытие театра, которым Армен Борисович собирался руководить. Логично, что местом для разговора он выбрал свой рабочий кабинет.

Новорожденный театр располагался тогда в небольшом двухэтажном здании возле станции метро «Спортивная». Кабинет художественного руководителя показался мне солидным. Как и положено в официальных учреждениях, напротив письменного стола хозяина апартаментов располагались два кресла для посетителей.

Едва переступив порог кабинета, я тут же поймал себя на мысли, что уже где-то видел подобную обстановку. И все время, пока ждал Джигарханяна, ломал голову где…

Но стоило Армену Борисовичу, одетому в строгий костюм, чем-то по крою напоминающим военный френч, войти в свой кабинет, как я вспомнил – точно такой же кабинет, правда, более солидного размера, был у Сталина.

Джигарханян снял пиджак, повесил его на спинку кресла, сел за стол, закурил сигарету и, не произнеся ни слова, посмотрел на меня. Какое-то время мы молчали – каждый ждал, кто первым заговорит. Победил артист: не зря же говорят, что умение держать паузу – особый талант.

– Армен Борисович, ваш кабинет чем-то напоминает сталинские апартаменты в Кремле.

– Я даже не знаю, как воспринимать ваши слова – как комплимент или как порицание. Вот верите, мне кабинет этот непривычен. Честное слово, я уже не в том возрасте, чтобы фарисействовать. Я пока «молодой специалист» в кресле руководителя.

– Среди театралов ваш театр часто называют «театром имени Джигарханяна». Вас это радует?

– Смотря что под это подкладывают. Если «театр имени меня», то это очень плохо. Мне этот театр не нужен. У меня нет амбиций. Меня волнует судьба моих молодых коллег.

И знаете, я себя несколько уязвимо чувствую, выходя с ними на одну сцену. Мне хочется, чтобы мои бывшие студенты не смотрели на меня только как на своего учителя. Я всегда говорю им: «Ну кричи на меня! Не бойся!»

– Как руководителю, вам наверняка приходится принимать жесткие решения. Актеры обижаются?

– Думаю, что обижаются. И меня это волнует. Раньше я отвечал только за себя, а теперь в ответе за всю труппу.

Я всегда был достаточно самостоятельным и независимым человеком, лидера играл только на сцене. В общественной жизни никогда не участвовал. Просто так старался устроить свою жизнь. И она мне нравилась. А сегодня все поменялось – и я, конечно, иногда принимаю непопулярные решения.

– А вас самого легко обидеть?

– Очень. Более того, у меня в одну секунду может упасть настроение. И в другую секунду оно может подняться. Например, я не могу найти коробок спичек, начинаю расстраиваться. А потом – раз, нашел! Сразу на душе становится веселее, и я думаю: «И зачем я из-за этого пустяка расстраивался?»

– Я слышал, вы в скором времени переезжаете из этого помещения. По-моему, вашему театру отдали какой-то кинотеатр. Кажется, «Форум», да?

– Не совсем так. Мне это напоминает анекдот об армянском радио. Помните, армянское радио спрашивают:

«А правда, что гражданин Григорян выиграл сто тысяч рублей?» Армянское радио отвечает: «Правда. Только не гражданин Григорян, а гражданин Петросян. И не сто тысяч рублей, а сто рублей. И не выиграл, а проиграл».

Мы получили кинотеатр «Прогресс», что на Ломоносовском проспекте. Но это долгая история.

Я наконец почувствовал себя свободно – разговор вроде пошел. Армен Борисович все чаще и чаще стал улыбаться. Правда, разглядеть улыбку в седых усах актера, которые он то и дело оглаживал ладонью, было нелегко.

Разговор со мной был для Джигарханяна, наверное, тысячной встречей с журналистом. И все равно, в самом начале беседы он тоже, как мне показалось, чувствовал себя несколько скованно.

После рассказанного анекдота расслабился и сам хозяин. Даже жена Армена Борисовича, то и дело заходящая в кабинет мужа за бумагами, почувствовала разницу – на ее лице мелькала улыбка, а под конец интервью Татьяна Сергеевна и вовсе присоединилась к нашей компании.

– На афише вашего театра я увидел имя Степана Джигарханяна. Это была ваша идея – взять сына Татьяны Сергеевны в свой театр?

– Нет, инициатива принадлежит исключительно Степану. Он пробовал заниматься многими профессиями – окончил факультет журналистики МГУ, пытался стать бизнесменом. А вот теперь пришел в театр.

– Наверное, тяжело работать на одной сцене с близким человеком?

– Тяжело. Ведь театр – это… Извините за сравнение, но театр – это как баня, в которой все голые и все равны.

И психологически выдержать работу в одном коллективе с сыном непросто. Слава богу, я замечаю, что он здесь не держится как мой сын. Не только потому, что он называет меня Арменом Борисовичем. Он просто умный парень и правильно себя ведет. Я им доволен.

– Театр для вас, насколько я понимаю, это семейное дело. Ваша жена ведь тоже работает с вами?

– Да, она тоже в моей команде. Я не знаю, какие мысли мы подкладываем под слово «клан», но думаю, что это очень сильная вещь. И в моем представлении (возможно, американисты забросают меня камнями) одна из самых сильных сторон Америки – это именно клан.

У меня должен быть крепкий тыл. Прежде это каралось и называлось «семейственностью». Ведь жена работает вместе со мной уже не один год. Раньше она помогала мне во ВГИКе. Так вот, совсем недавно меня упрекнула одна женщина в институте, сказав, что я «привел свою жену». «Я ведь своего мужа не привела», – высказала она свой главный аргумент. Я даже не стал с ней спорить.

Это психологически очень важная вещь. Работать вместе – не значит уносить две зарплаты. Я должен, говоря футбольным языком, играть в одно касание. Должен спиной чувствовать партнера. Мне уже приходилось пройти путь предательства и несовместимости.

– Вас легко переубедить?

– Я стараюсь быть, как это сказать… восприимчивым. Нас всегда преследует самодурство. Особенно если ты чего-то добился и тебя похвалили, то сразу нос задирается кверху и появляется огромное самомнение.

Я всегда стараюсь выслушивать советы окружающих. Конечно, отстаиваю и свои идеи. Хотя кому-то, возможно, это может показаться, как мое нежелание выслушать чужое мнение. Уметь слышать – очень важно. Иначе человек будет только излагать. А это очень опасное заболевание. Особенно если ты народный артист и у тебя за плечами множество хороших отзывов.

– Вам этой опасности удается избегать?

– Ну, я же – человек. Иногда удается, а иногда мне только кажется, что удается. Мне подчас просто не хватает терпения выслушать собеседника и вникнуть в то, что он говорит.

– Откройте некоторые хитрости усмирения своих недоброжелателей…

– А у меня их просто нет.

– Хитростей или недоброжелателей?

– Врагов-то полно. Но если я живу с человеком или, допустим, просто вынужден находиться рядом с ним, то просто не хочу знать о том, собирается ли он мне подсыпать цианистый калий. Но если это вдруг в наших взаимоотношениях становится главным, то никаких разборок и выяснения отношений я не допускаю. Я предпочитаю такие отношения сразу прекратить. Раз и навсегда.

В моей жизни, к сожалению, не раз случались эпизоды, когда я был вынужден порвать с человеком. Я отворачивался и навсегда уходил. Поэтому и зла долго не помню. В моих правилах так: отрезал – и все!

– А как вам сегодняшнее время? Вы раньше себя уютнее чувствовали?

– Если честно, то нет. И тогда, и сейчас трачу массу усилий, чтобы не потерять себя. Думаю, что принципиально мало что изменилось. Да, сейчас я могу заработать гораздо больше, чем раньше. Но вы ведь понимаете, что это дается непросто – просиживание в аэропортах, проживание в неудобных гостиницах… Мне уже не 18 лет, и это все подрывает здоровье.

А вообще, повторюсь, принципиально мало что изменилось. Если не добавить к этому, что слишком много дурного выплыло наружу. Возьмем тот же аэропорт. Понятие «накопитель» сохранилось. Меня опять загоняют в накопитель и с двух сторон запирают.

– Неужели вас, народного и всеми любимого артиста, заставляют ждать самолет в пресловутом накопителе?

– Всех! При чем здесь я?! Это вообще уродство, когда кому-то одному хорошо, а всем вокруг плохо. Тогда я даже не знаю, как и назвать то, в чем мы с вами живем. Как может быть в банке сортир хорошим, а в больнице плохим?! Значит, мы – уроды!

Я отношусь к жизни трезво. У меня нет никаких иллюзий ни в отношении человека, ни в отношении всего общества. Так вот, я постоянно думаю: если мы знаем, что, допустим, вот это – хорошо, то почему это не становится общепринятым порядком?

В этот момент супруга Джигарханяна Татьяна Сергеевна попросила нас прерваться – мужу надо было перекусить. В одно мгновение рабочее место художественного руководителя превратилось в накрытый стол – хлеб, сыр, зелень. Армен Борисович пригласил присоединиться к его трапезе, во время которой интервью продолжилось.

– Вы вообще любите застолья?

– Нет. Наоборот, очень устаю от общества. У меня такая профессия – все время быть на виду. Поэтому дома мне нужна тишина. Надо отключиться от всего.

– Как расслабляетесь?

– Книжку читаю, телевизор смотрю. Для меня важно, чтобы на меня никто не смотрел. Главное – побыть с самим собой.

– По телевизору следите за политикой?

– Эти люди мне интересны. Но если по другому телеканалу будет идти, скажем, футбол, то я обязательно переключу. Я ведь болельщик со стажем, традиционный спартаковец. Но, правда, сам спортом серьезно никогда не занимался.

– А сожалений о неисполненных желаниях, загаданных в детстве, у вас нет? Вообще, часто вспоминаете детство?

– Очень часто. А насчет неисполненных желаний… Как-то никогда об этом не задумывался. Вроде все нормально. Такого, чтобы воскликнуть: «Эх, стать бы мне высоким и голубоглазым!» – у меня нет.

– Вы верите в справедливость судьбы?

– Я убежден, что мы всегда – и человек, и общество – имеем то, что заслуживаем. Ко мне судьба была настолько справедлива, насколько я сам это заслужил. Все в нас – и Бог, и дьявол. Поэтому сетовать и отправлять куда-то свои претензии не вижу смысла. Говорю ответственно и серьезно – я имею то, что заслужил.

– Чья это фотография стоит на вашем столе? Хотя я, наверное, смогу угадать – на ней ваш сиамский любимец Фил?

– Конечно, он. Я Фила просто обожаю. Мое золото! Ему недавно исполнилось девять лет. У моего друга в Петербурге тоже есть кот, зовут Маркиз. Так ему уже девятнадцать лет. И наши коты друг с другом дружат. Фил – такой умница, у него невероятное ощущение правды. Он никогда не врет.

– Вы, наверное, его любимец?

– Нет, он жену любит. У них совершенно дичайший роман. Фил даже спит с нами. И каждый день – это уже стало ритуалом – он ложится жене на грудь и минут тридцать обнимает ее, хитро поглядывая на меня.

– В заключение позвольте весьма банальный вопрос. Чего в вашей жизни было больше – приятного или все же грустного?

– Всякое бывало. Я опять хочу повторить: все в нас. Как говорил Сенека: «Мир справедлив высшей справедливостью». Есть какой-то дух, какая-то аура и сила, которые нас ведут.

После того разговора прошло десять лет, прежде чем мы снова встретились с Арменом Борисовичем. Все эти годы наши с ним отношения – актера и зрителя – были идеальными: мы находились по разные стороны экрана и сцены.

Вряд ли назову сейчас фильм последнего десятилетия, роль Джигарханяна в котором потрясла бы меня. А вот в театре такая роль у него была в спектакле «Город миллионеров» в Ленкоме у Марка Захарова. Я смотрел эту постановку несколько раз и неизменно выходил из зрительного зала с пониманием: только что я видел действительно великого артиста.

Когда Джигарханян перестал играть эту роль, а затем и вовсе ушел из Ленкома, я удивился. И расстроился, конечно. Тем более что вскоре узнал – артист не просто ушел из спектакля, а решил вообще больше никогда не выходить на театральную сцену.

Чем не сюрприз? Хотя, увы, и неприятный.

Свое решение Армен Борисович прокомментировал довольно сухо – стал уставать, а халтурить и обманывать своего зрителя он не привык. Правда, от съемок в кино отказываться не собирается. И эту причину объяснил буквально в трех словах: там больше платят.

Ну а третьей неожиданностью стал 70-летний юбилей Джигарханяна. Точнее, его отказ праздновать свой день рождения. Тут уж ограничиться односложным объяснением ему не удалось – памятуя о давнем знакомстве, я уговорил артиста на встречу.

В этот раз разговор должен был состояться в новом здании театра. В том самом кинотеатре, о котором мы говорили с ним летом 97-го.

Кабинет с табличкой «Художественный руководитель театра народный артист СССР» я отыскал быстро – он находится прямо в «зрительской» части театра, на лестничной площадке перед входом в зрительный зал.

Ничего «сталинского» в новой обстановке я не нашел. Наоборот, все было очень уютно. Да и сам хозяин вел себя по-домашнему: когда я вошел, он сидел на диване и смотрел хоккей.

«Входи-входи, – поприветствовал меня Джигарханян. – Сейчас только досмотрим, ладно? И я обо всем тебе расскажу».

Я согласился. И Армен Борисович свое слово сдержал.

– Юбилей-шмугилей. Не буду отмечать. Зачем? Мне говорят, чтобы подарки получить, машину. Я бы хотел получить машину. Но мучиться и устраивать шумные торжества… Лечение не должно быть мучительнее болезни. Все-таки 70 лет – это вам не шутки. Я прекрасно понимаю свои возможности. Сколько смогу пробежать и сколько после этого мне надо посидеть.

Фраза «Старик с молодой душой» – ерунда. Все равно существует великий закон природы, и наши попытки объединить яблоко со сливой обречены. Я должен реально понимать, сколько мне лет. Девять лет назад бросил курить, вообще не пью, у меня все расфокусируется сразу. Ну разве что немножко виски могу, грамм 70–100.

– Не жалеете, что не выходите больше на сцену?

– Для меня нет разделения понятий – кино и театр. Есть роды образа, а они происходят одинаково. А кино… Буду предельно циничен – там лучше платят. А сейчас для меня это важно. Хотя работать и в кино стало трудно.

Не зря же умные люди высчитали, что рабочая смена должна длиться 8 часов. А в кино бывает теперь и по 12, а то и вовсе с утра и до утра. Потому что надо сегодня сериал закончить, а завтра уже выпустить на экран. Мы, к сожалению, становимся свидетелями печального эксперимента, что из этого выходит. Опять-таки есть закон природы – надо сперва зачать, затем выносить и только потом родить. А если клизмами поторопить процесс, то и ребенок уродом родится. Но не мне судить.

– Вы снялись в 300 фильмах. Получается, у вас 300 детей. Есть любимый?

– Я вам не скажу. Потому что сам не знаю. Иногда забываю даже о существовании какой-то роли. Включаю телевизор, там идет фильм, а я и забыл, что в нем снимался.

Чего я вам буду рассказывать… В случае моего откровения вы или удивитесь, или тактично спросите: «А почему?» И мне дня не хватит, чтоб вам все объяснить.

Я 50 лет проработал в театре – это неприлично много.

И за это время понял главное: настоящее (в искусстве, я имею в виду) – выше быта, выше добра и зла. Это некое подаренное человеку Господом Богом душевное состояние. Радуга. Уж извините, что так красиво получается.

Настоящее нельзя объяснить. «Я люблю тебя, потому что…» – это наука. А просто «Я люблю тебя» – это искусство.

Как и десять лет назад, интервью пришлось прервать. Правда, в этот раз в кабинет заглянула не жена Армена Борисовича – она сейчас живет в американском Далласе, где теперь дом Джигарханянов. И не обед стал причиной перерыва. Теперь актер обедает исключительно в театральном буфете, где, как мне рассказали в театре, предпочитает винегрет и куриную лапшу.

Просто к народному артисту заявились телевизионщики, уговорившие его накануне грядущего юбилея ответить на несколько вопросов.

– Вам трудно быть откровенным?

– Я счастливый, потому что могу пооткровенничать с вами от имени персонажа. И вы никогда не догадаетесь, что думаю об этом я сам. Могу петь, а когда меня начинают оценивать, отвечаю, что это не я, а мой герой поет. Поэтому и говорю, что я – клоун. Это самое точное определение. Никто же не знает, когда и от имени какого персонажа я говорю.

– А от имени какого персонажа вы говорите сейчас?

– Вы хотите разоблачить все мои 70 лет и чтобы я вам рассказал, когда я пил пирамидон, а когда цианистый калий? Я этого и сам не знаю. Уже не боюсь говорить, что я – счастливый человек. Потому что мне довелось пережить мгновения восторга. Это чисто физиологическое состояние.

– Чем вы живете сегодня?

– У Данте есть такая фраза: «Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу». Тогда половиной жизни было 35 лет, следовательно, полная жизнь – это 70. Данте говорит, что это время праведника. А дальше – самое страшное. Дальше – пустыня. Вот этим живет Армен Джигарханян. Все – суета.

– Ваше главное занятие сейчас – ваш театр?

– Да. Задумали сейчас делать Шекспира.

– Думаете, классика не надоела?

– Важно, как ее делать. Существует на свете человек, который не знает сюжет «Отелло»? Ну, хотя бы то, что он в конце ее задушит за этот сопливый платок? А все равно идут и смотрят. Потому что у каждого из нас есть своя проблема, хотя мы даже можем и не подозревать о ее существовании.

И всего две вещи способны на эту проблему воздействовать – церковь и театр.

Бывает же, что все вроде в порядке – денег заработал, с друзьями хорошо посидел, домой пришел. А на душе что-то не так! И врачи тут не помогут. А театр и церковь – да.

Мне вот очень жаль, что я не могу идти в театр как в церковь, потому что это моя работа. Хотя все равно часто хожу в театр. Сам не играю, но мне интересно смотреть на других. Не казните меня за то, что я сейчас скажу. Но тот театр, который мы имеем, обладает лишь семью процентами тех возможностей, которые ему присущи. А вообще они у него невероятны.

И та масса, которую мы называем зрителями, тоже несовершенна. В зале есть 3–4 человека, которых бормашина со сцены задела. Остальные просто не хотят подключаться.

Я очень люблю смеяться, люблю дурачиться. Мне вчера друг из Америки звонил, анекдот рассказал. «У меня два брата, у обоих имя начинается на Ш – один Шашик (Сашик), а другой – Шерош (Сережа)».

А нас сейчас так смешат, что я смотрю и не понимаю, над чем надо смеяться, что там смешного. А знаете, почему? Потому что бездарно. И сейчас подавляющее большинство из происходящего – бездарно. Антон Павлович Чехов сказал, почему это происходит. Потому что мы – навоз.

– На родине в Ереване часто бываете? Скучаете?

– Бываю часто, но скуки никакой нет. Пока, по крайней мере. Наверное, я – человек одинокий. Мои радости – кот Фил, я в нем нуждаюсь. В моей жене нуждаюсь. Не стану сейчас объясняться в любви. Я-то знаю, что это так. А по Еревану слез нет. Хотя мне и говорят: «Подожди-подожди, придет время и будешь обливаться слезами». Не знаю, может и придет такое время.

– Вашим первым выходом на сцену была роль всего с четырьмя словами. Помните их?

– Конечно. «Товарищ капитан, вам телефонограмма».

– И с тех пор фамилия Джигарханян не сходила с театральных афиш. Кстати, вы знаете, что она означает?

– Джигяр – дословно «печенка». То ли арабское, то ли турецкое слово. Но там есть еще окончание «хан», которое означает «хозяин».

На востоке очень любят говорить про душу. Грузины произносят «джигаро», то есть душевный человек. Так что фамилию можно переводить как нам выгодно. Или я – хозяин печеночной, или – хозяин души.

– Что для вас сегодня является наивысшим счастьем?

– Не скажу. Потому что не знаю. Самые, наверное, примитивные вещи. Здоровье. Чтобы все, кто мне очень дорог, были со мной. Я боюсь их потерять. У Гете есть гениальная фраза про старость: «Все, что было близко, – отдаляется».

Я этого боюсь. Могу точно сказать – боюсь. Даже не подпускаю мысли, что моего Фила не будет. Переживу, наверное, выпью-закушу. Но пустыни не хочу.

Любимого кота Джигарханяна не стало год спустя. Все, кто знал Армена Борисовича, ждали, что он будет сильно переживать из-за смерти своего любимца.

Он и переживал. Но только делал это так, что никто из его знакомых этого не чувствовал. Догадались, что на самом деле творится у него в душе, только после того, как стали свидетелями, как на репетиции одна из молодых актрис, не зная, куда пристроить котят от своей кошки, взяла и предложила одного из них художественному руководителю.

Что стало с Джигарханяном! Но он сдержал себя. «Ты думаешь о том, что говоришь? – еле слышным голосом произнес он. – Нет? Я бы объяснил тебе. Если бы ты была чуточку умнее».

– Вы вынесли какой-то урок из прожитой жизни?

– Нет, урока нет. И врал, и совершал нехорошие поступки. Но я за них несу ответственность. Сам. Ни от чего не отрекаюсь. Там, далеко, буду об этом думать. Что-то смогу исправить, а что-то останется моей болью.

– А что вы сделали зря?

– Такое же количество поступков, как и не зря. Это мои проблемы. Я должен разобраться в них. А может, и не надо их трогать вообще.

– Есть кто-то, кого вы презираете?

– Никого не имею права судить. Если это люди из моей жизни, то я должен принять решение не отвечать злом на зло. И просто себе сказать, что этого человека больше в моей жизни нет.

– Многих так исключили из своей жизни?

– Есть такие, есть.

– Научились не переживать из-за этого?

– Такое не бывает без переживаний. Тем более если связь была глубокой. Но пережил, слава богу.

Мне один человек, имея в виду мои работы в кино, сказал: «Ты очень мощное животное». Мне это очень понравилось. Лучший комплимент. Значит, нюх у меня есть.

Хотя не могу сказать, что не ошибаюсь в людях. Я же снялся в 300 фильмах. Значит, имел как минимум 600 партнеров, 300 режиссеров, 300 операторов. Столько людей прошло. Конечно, не у всех получались хорошие работы, уроды выходили. И что мне теперь, за ними с винтовкой бежать? Спокойней надо ко всему относиться.

Вообще мы всегда очень субъективны. Более того, скажу вам честно, мы очень глупы. Если хотите узнать, спрашивать надо у Него.

Станиславский говорил, что люди делятся на тех, кто любит себя в искусстве, и тех, кто любит искусство в себе. Большинство из тех, кого я встречал, любили себя в искусстве. Они ни кота не любят, никого, главное – они сами. Но я не имею права сказать, кто лучше. Их же тоже природа создала. Значит, не просто так.

– Можете назвать вашу самую отличительную черту?

– Нет. Я же меняюсь. Стал, например, сентиментальным, плачу иногда. Очень ненавижу себя за это. Вижу ребенка плачущего, собаку бездомную – и плачу. Помочь-то ничем не могу, к сожалению.

Нетерпимым вот стал. В лицо человеку говорю, что он глупый. Раньше мог высмеять, за нос потрогать, но не обижать. А сейчас прямо спрашиваю: «Почему ты такой глупый?» Это нехорошо. А если он мне ответит и начнется свара?

Мы же все равно с вами живем по законам среднеарифметическим. У меня вот есть музыка – Моцарт, Вагнер, книги, в которые никто не смеет вторгаться. А так…

Я ведь должен уметь понравиться – партнеру, режиссеру. Приходится подстраиваться. Есть же правила уличного движения, законы морали.

– Что вам помогло состояться в жизни?

– Господь Бог.

– Не судьба?

– Замените это словом «Судьба». Я думаю, что все вообще имеет одно название: «Вдруг». Все решает случай. Я же большую жизнь прожил, интересную…

– Когда поняли, что счастье не в деньгах?

– В деньгах тоже. Я хочу, чтобы моя жена и мой мальчик, мой Фил, жили хорошо. Должен зарабатывать для них деньги. Когда уезжаю из Америки, говорю им: «Поеду вам косточек привезу».

– Вы советский человек?

– Если говорить об уродстве, то да. Во мне не воспитали чувства достоинства. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», – написал поэт. А меня учили, что нескромно начинать предложение со слова «Я».

Но я думаю, что каждый человек имеет то, что он заслуживает. Если мы будем жестокими во имя истины, то увидим, что и Солженицын имеет то, что он заслуживает. И Андрей Сахаров имел то, что заслуживал.

Я недавно узнал потрясающую вещь. Вы знаете, что на кресте (а это были кресты для преступников), на котором был распят Христос, было написано: «Он умер по своей вине»? Вдумайтесь в это.

Если мы с вами не будем обливаться слезами и соплями, а посмотрим трезво, то поймем, что Сахаров – Гений! – сам пошел на смерть и умер по своей вине. Зачем ему нужен был этот Верховный Совет?

– Вы думаете про смерть?

– И думаю, и не думаю. Не готовлюсь к ней. Прошу своего Бога, чтобы он не оставил меня. Я не хожу в церковь, он во мне и со мной.

– Вам часто бывает страшно?

– Неспокойно бывает. Иногда даже не могу понять, в чем проблема. Страх всегда есть. Всегда про своих в Америке думаю. Просыпаюсь, про них первым делом вспоминаю. Боюсь потерять. Потому что знаю, чем все кончится.

Я не знал, как вывести Армена Борисовича на разговор об Америке. А поговорить на эту тему хотелось. Ибо, несмотря на все перечисленные выше сюрпризы, на которые артист большой мастер, главной неожиданностью стал его отъезд в США.

Говорили об этом чуть ли не шепотом: «Джигарханян эмигрировал». Потом началась волна опровержений: как, мол, не стыдно такие сплетни про любимца публики распускать. Истина же находится, как это часто бывает, посередине.

Семья артиста действительно жила на тот момент в Штатах. А сам он уезжал туда только на лето и рождественские каникулы. Потому что мудрый человек и понимал: его зритель – в России.

– Когда бываете в Америке, чем занимаетесь?

– Смотрю передачи про животных, про природу и спорт. И читаю много, в Америке делать же нечего. Сейчас все перечитываю по второму-третьему разу. Булгакова, Чехова. Маркеса обожаю. Меня потрясло, когда он сказал, что переписал бы «Сто лет одиночества», если бы у него была такая возможность.

– Вы по-английски говорите?

– Нет. Но американцы меня понимают. Потому что хотят понять. Мое общение – магазин, заправочная станция. Если что-то более серьезное, жена помогает, она хорошо знает язык.

Но я и сам могу пойти в ресторан. Беру меню с изображенными на картинках блюдами и говорю: «Мэн, йе?!»

И официант кивает, если это есть. Потом показываю ему перекрещенные пальцы, и он понимает, что мне нужно половину порции. А потом еще и принесет показать, верно ли меня понял. Не то, что «иди к такой-то матери».

– Как у нас часто бывает.

– Про «у нас» будем молчать.

– Вы когда летите в Америку, домой едете? Как сами себе говорите?

– Домой – это когда я уйду отсюда. А так приеду в Даллас, увижу моего мальчика, понюхаю его. Я нуждаюсь в этом. Но понимаю, конечно, что это я все себе придумал.

17 лет он живет с нами. Сейчас для меня нет ничего дороже него. При этом осознаю, разумеется, что он кот. Я терял в своей жизни дорогих людей. Знаю, что нет царства теней. Но хочу, чтобы оно было. Потому что надеюсь, что там их увижу. Хотя умом понимаю, что ничего нет.

Самое интересное для меня – это мое прошлое. Будущего боюсь. Так что зачем мне загадывать? Вот говорят: «Через 20 лет мы построим то-то». А я буду через эти 20 лет? Зачем мне это надо? Суета сует и томление духа.

– У вас на подставке к календарю написано: «Армен Джигарханян. Элита России». Не обидно, что в Америке вам такого никто не подарит?

– Это счастье. Счастье! Потому что привилегии – плохая вещь. Вы дайте мне деньги, и я куплю себе лучшее место в салоне самолета. А когда у меня билет в эконом-класс, и мне из-за известности предлагают перейти в бизнес-класс, я отказываюсь, говоря, что люблю эконом. Хотя это глупость, конечно. Дайте мне заработать, и я весь самолет себе куплю!

Знаете, какое было мое первое потрясение в Америке?

Я туда летел, честно говоря, со страхом: языка-то не знаю.

И товарищ, который меня провожал, написал на билете: «Не владеет английским языком». Так меня как президента страны провели из одного самолета в другой (мне там пересадку надо было делать). И не надо никакого «народный артист, народный депутат». Ерунда все это!

– Американцы, значит, не так глупы, как принято считать?

– Они – очень великий народ, очень! Многое меня потрясает в Америке.

Я сдавал там права водительские, имея 30-летний стаж. Увидел вопросы и подумал: «Это же стыдно такие элементарные вещи спрашивать». А потом понял, что все придумано для самого низкого, примитивного уровня. А те, кто находится на более высоком уровне развития, до остального сами дойдут.

Наши же эмигранты смеются и называют американцев дебилами. Но они не дураки и все рассчитали правильно: умный все сам поймет, а объяснять надо не очень умным.

А у нас выступает министр чего-то и говорит такое, что я не понимаю. Скажи мне понятно! А он: «индоксикация, префарация, мурарация». И я начинаю подозревать, что он и сам ничего не понимает.

– Что надо сделать, чтобы у нас наконец все изменилось?

– У вас? – Джигарханян засмеялся. – Да ничего не сделаешь. Ничего не изменится. Опять-таки есть закон природы. Не надо его нарушать. Можно не любить шакала, но он – явление природы, любит падаль есть. И глупо ему давать свежее мясо. Зачем? Надо уметь слушать природу…

Когда я собрался уходить, Джиграханян тоже поднялся из-за своего стола. «Хочу посмотреть, как там репетиция», – сказал он. Из кабинета мы вышли вместе и, пока спускались по лестнице, продолжили разговор.

– У вас какая пенсия, Армен Борисович? Тысячи две рублей?

– Нет, я же работающий пенсионер, у меня 1900, кажется. Вот когда брошу работать, мне 50 рублей прибавят. Так что все нормально. – Джигарханян, как и десять лет назад, выдержал паузу, а потом в сердцах произнес: – Если хотите правду, я в 300 картинах снялся. Сейчас элементарно был бы миллиардером. А у меня пенсия 1900 рублей! Вот и весь разговор!