Текст книги "Романовы. Запретная любовь в мемуарах фрейлин"

Принц Ольденбургский и графиня Зарнекау

Приложение № 3

Сын принца Константина Ольденбургского и графини Агриппины Зарнекау Петр в 1914 году женился на княжне Тамаре Шарвашидзе, племяннице автора настоящих мемуаров.

История любви графини Агриппины Зарнекау, урожденной Джапаридзе, и принца Ольденбургского заслуживает отдельного рассказа.

Агриппина Джапаридзе родилась в 1855 году в Грузии.

Ее первым мужем стал князь Тариел Дадиани – представитель знатной, но обедневшей фамилии. Князь был известным игроком и однажды оказался за одним карточным столом с принцем Константином Ольденбургским.

Правнук российского императора Павла Первого и внук великой княжны Екатерины Павловны, любимой сестры императора Александра Первого, которую тот отказался выдавать замуж за императора Наполеона, принц Ольденбургский проходил службу на Кавказе и в немалой степени способствовал развитию виноградарства и началу производства шампанских вин.

Когда проигрыш князя Дадиани стал слишком велик, он не выдержал и воскликнул: «Даже если я продам весь Тифлис, то все равно не смогу расплатиться по своим долгам!»

На что принц спокойно ответил: «Не надо продавать Тифлис, просто отдай мне свою жену. А я тебе за это еще и доплачу. Сколько там стоит ваш Тифлис?»

Дадиани, обрадованный тем, как легко разрешилась проблема, подозвал жену и сказал:

– А ведь я тебя продал!

– И кому? – только и поинтересовалась Агриппина.

– А вот принцу! – удивленный ее спокойствием (у них было двое детей) ответил князь Дадиани.

Агриппина, не говоря ни слова, дала теперь уже бывшему – для нее все было кончено – супругу пощечину, подошла к принцу Ольденбургскому, взяла его под руку и удалилась из комнаты.

О самом принце княгиня, конечно же, знала. Их первая встреча состоялась в 1881 году в Кутаиси, где придворный художник Михаил Зичи устраивал «живые картины» из поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

Главными действующими лицами этой постановки были Светлейший князь Георгий Шарвашидзе и княгиня Агриппина Дадиани.

Тогда-то принц и обратил на грузинскую красавицу внимание. Ну, а проигрыш ее мужа в карты стал уже поводом для более близкого знакомства.

Начавшаяся таким странным образом новая семейная жизнь тем не менее оказалась довольно счастливой.

Специально для своей избранницы принц построил в Тифлисе особняк необычной архитектуры, более напоминающий замок, в котором проходили тайные – до венчания – свидания с красавицей грузинкой. Дом тот существует и поныне.

Венчание состоялось 8 октября 1882 года. Принц Константин Ольденбургский в результате этого морганатического брака лишился права на родительское наследство, а его дети не могли носить титул принцев Ольденбургских.

Впрочем, состояние Константина Петровича позволяло не обращать внимание на подобные формальности. Специальным императорским указом потомству принца Ольденбургского присваивалась другая фамилия. Да и расположения императора молодожен тоже не потерял – Николай Второй потом не раз выручал его деньгами.

В результате бывшая теперь уже княгиня Дадиани после свадьбы получила для себя и своего потомства титул графов Зарнекау – по местности в Голштинии, владетелями которой являлись Ольденбургские.

Она родила мужу пятерых детей и слыла прекрасной хозяйкой хлебосольного дома. При том, что графиня не особо любила бывать в свете, она с мужем стали гостями самого знаменитого бала эпохи Николая Второго – костюмированного бала 1903 года.

Тогда в Петербурге собрались все самые знатные семьи империи. Каждый из гостей должен был одеть костюм, стилизованный под времена царя Алексея Михайловича. Сохранилась фотография, на которой графиня Агриппина Зарнекау запечатлена в костюме боярыни 17 века.

Дочь графини и принца вышла замуж за Георгия Юрьевского, сына императора Александра Второго и Светлейшей княгини Юрьевской. Незадолго до гибели государь хотел официально объявить Светлейшую княгиню императрицей и сделать их сына Георгия Наследником престола вместо своего сына Александра.

Другая дочь графини и принца, Нина Зарнекау, была особой, приближенной к Государю Николаю Второму. По воспоминаниям придворного ювелира Аарона Симановича, «в свободное от несения службы во дворце офицеры собирались на квартире у Нины Зарнекау, дочери принца Ольденбургского и графини Зарнекау, урожденной Джапаридзе.

По отцу правнучка Николая Первого, Нина славилась умением устраивать спиритические сеансы, которым предшествовали веселые ужины. Иногда веселье в доме Зарнекау прерывалось срочным вызовом во дворец.

Мы все, включая и нашу хозяйку, были уже сильно выпивши, когда вдруг к дому графини на дворцовом автомобиле подъехал царский фаворит князь Алек Амилахвари с предложением Его Величества графине Зарнекау немедленно ехать в Царское Село. Хотя и очень неохотно, но все-таки графиня не считала возможным отказаться от царского приглашения».

По воспоминаниям Симановича, Николай Второй тоже был не прочь пообщаться с духами, ради чего он и приглашал к себе дочь принца Ольденбургского.

Другой современник – царский министр финансов Витте – оставил более жесткие воспоминания о семействе Зарнекау.

«Константин Петрович приехал с Кавказа (из Кутаиси), где он командовал полком; с ним приехала и его жена-имеретинка, которой был дан графский титул гр. Зарнекау; в настоящее время она живет в Петербурге.

Когда Константин Петрович приезжал в Киев к своей сестре, то было видно, что она его очень любит – но стоило поговорить с Константином Петровичем хоть раз, чтобы убедиться, что это кутила, находящийся по уши в долгах.

Когда он был в Киеве, он сумел познакомиться с Бродским, очень богатым евреем, был несколько раз у него и, конечно, призанял денег. Вернул ли он ему деньги или не вернул, я не знаю. Он и был выслан из Петербурга на Кавказ именно вследствие того, что он очень кутил.

На Кавказе он влюбился в жену одного офицера из туземцев и, в конце концов, после того, как развел ее с мужем, он должен был на ней жениться. Она была очень неглупая женщина – очень милая и порядочная, но в те времена она была очень мало культурна: например, она очень плохо говорила по-французски.

Когда этот принц Константин Петрович Ольденбургский вернулся с Кавказа и жил в Петербурге, то мне известно, что он несколько раз брал деньги у Государя, который в этом отношении очень добр и свои деньги легко раздает.

У этого принца Константина Петровича были три дочери и, кажется, три сына».

После того как Грузия утратила свою независимость, дети Агриппины уехали за границу.

Ее сын Николай женился в Париже в 1917 году на Марианне фон Пистолькорс, падчерице великого князя Павла Александровича.

Сын Петр в 1914 году женился на Тамаре Шарвашидзе, племяннице Бабо Шарвашидзе-Мейендорф, автора настоящих мемуаров. В эмиграции в Париже Тамара Зарнекау работала манекенщицей в Доме моды Коко Шанель.

Уехать за границу не смогла лишь дочь Нина, та самая устроительница спиритических сеансов, которая лежала в клинике для душевнобольных в Кисловодске.

Потому отказалась уезжать и сама графиня Агриппина Зарнекау. Ее мужа, принца Константина, к тому времени уже не было в живых, он скончался в 1906 году в Ницце и был похоронен под Петербургом.

Графиня была в возрасте и ничего в своей жизни менять не хотела. Каждый день приходила в церковь и ставила свечи – за здравие уцелевших детей и упокоении сына Алексея, расстрелянного матросами в Кронштадте в 1918 году.

Умерла графиня Агриппина Зарнекау в 1926 году в Кисловодске.

Мери Шарвашидзе

Приложение № 4

Она владела великой силой – пленять окружающих красотой и одаривать вдохновением. Благодаря этому и вошла в историю Мери Шарвашидзе.

Где еще, как не в высшем круге Петербурга, могла оказаться дочь члена Государственной Думы генерала Прокофия Шарвашидзе?

Тем более что ее троюродный брат князь Георгий Шарвашидзе был управляющим делами Двора вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Но успеху Мери в свете способствовали не только влиятельные родственники. О ее красоте говорили еще в Кутаиси, где она жила до замужества. А в Петербурге она и вовсе стала настоящей легендой. Популярный в десятые годы прошлого века журнал «Столица и усадьба» поместил на своих страницах фотографию фрейлины императрицы Александры Федоровны княжны Шарвашидзе как знак того, что жизнь в столице, несмотря мировую войну, продолжается.

Однажды княжна Александра Николаевна, герцогиня Лейхтенбергская, правнучка императора Николая Первого, увидев Мери во дворце в Петербурге, не удержалась от восторга: «Я бы с закрытыми глазами вышла замуж за грузина, который хотя бы немного был похож на вас».

Мери тут же ответила: «А я вас познакомлю с грузином, который еще красивее меня». И привела своего знакомого князя Левона Меликишвили, который в этот вечер нес службу в императорских покоях. Тот действительно был очень красив. Герцогиня вышла за него замуж, у них родился сын Теймураз.

О судьбе герцогини Лейхтенбергской следует сказать особо. После октябрьского переворота 1917 года вместе с мужем и сыном они пере брались в Тифлис. Здесь герцогиня начала писать стихи и даже опубликовала несколько своих книг. Накануне вступления в Грузию Красной Армии семья бежала во Францию. Где совместной жизни, увы, наступил конец. В 1922 году они развелись…

Сама Мери Шарвашидзе тоже в октябре 1917-го вернулась в Грузию, которая до 1921 года сохраняла независимость. Тифлис тех лет оставался последней обителью свободы для художественной богемы окончательно погибнувшей Российской империи. Недаром грузинскую столицу сравнивали с Парижем.

Из занятого большевиками Крыма сюда перебрались художники Сергей Судейкин и Савелий Сорин, балетной труппой оперного театра руководил знаменитый партнер Анны Павловой Михаил Мордкин, последний свой концерт на территории бывшей императорской России дал Сергей Рахманинов. Все они потом из порта Батуми уедут в Константинополь.

Для Мери приезд в Грузию ознаменовался тем, что здесь она вышла замуж. Ее мужем стал бывший флигель-адъютант императора Николая Второго Георгий, Гигуша, как все его звали, Эристави. Он был праправнуком грузинского царя Ираклия Второго.

Пока Грузия оставалось свободной, художественная жизнь в ней била ключом. Савелий Сорин, написавший здесь несколько портретов грузинских красавиц, был восхищен Мери Шарвашидзе. Уже переехав во Францию, он говорил своим будущим моделям: «Почему вы так себя ведете? Воображаете себя Мери Шарвашидзе-Эристовой? Так знайте, что второй такой женщины не существует!» Портрет Мери после своей смерти Сорин завещал музею Грузии. Однако работа так понравилась его вдове, что та решила оставить портрет красавицы, украшавший ее дом в Монте-Карло, себе. А после смерти вдовы Савелия Сорина, согласно ее завещанию, портрет Мери перешел в собственность принцессы Монако Грейс Келли.

Говорили, что этот портрет висел в спальне принцессы. И по утрам она первым делом смотрела на изображение Мери и лишь затем в зеркало. И таким образом, понимала – хорошо ли она выглядит сегодня.

Сохранился и портрет Гигуши Эристави. В 20-х годах прошлого века его писала Тамара де Лемпика, которая была дружна с цветом парижской эмиграции.

Покинуть родину Мери с мужем, родственниками и друзьями пришлось в 1921 году. Первое время вынужденные эмигранты жили в Константинополе, а затем перебрались в Париж.

Там Мери тоже была окружена поклонниками. Не осталась она и без работы. Коко Шанель предложила ей стать моделью в ее Доме моды. Для того чтобы заработать на жизнь, Шарвашидзе пришлось забыть о своих принципах и согласиться.

«Иначе бы тетя Мери на подиум ни за что не вышла», – рассказала мне Татули Гвиниашвили, дочь княжны Дадиани, ближайшей подруги и родственницы Шарвашидзе.

Муж Мери Георгий умер в 1947 году. Замуж она больше так и не вышла, хотя претендентов на ее руку и сердце было предостаточно. Своих детей у Мери не было. В Париже она воспитывала детей сестры – Нануку и Константина. Нанука рано умерла. Говорили, что Мери после ее смерти отчаялась, целыми днями не хотела выходить из дома. Еще более сильным ударом для нее стала смерть любимого племянника Константина.

Шарвашидзе осталась совсем одна. Ее единственной компанией стали кошки, за которыми Мери ухаживала, как за родными детьми.

Шарвашидзе переписывалась с княжной Дадиани, их переписка сохранилась. Мне удалось познакомиться с письмами Мери, хотя прочесть их оказалось непросто – почерк у княгини был довольно неразборчивый.

«Когда я получаю твои трогательные сердечные письма, – писала Мери 27 февраля 1975 года подруге в Тбилиси, – мне хочется быть со всеми вами. Чувствую душевную теплоту, чего здесь не имею. Но никого не обвиняю, у всех свои заботы…»

В конце жизни она жила под Парижем в доме престарелых, где у нее было три комнаты. При этом Шарвашидзе сохранила и свою квартиру. Как она сама объясняла, «для того, чтобы было где с друзьями играть в покер». Правда, кошек пришлось раздать. На оплату наемной квартиры денег еще хватало, а вот на зарплату помощнице уже нет. Княгиня жила на пенсию, которую получала, как вынужденный переселенец. Французское гражданство она, как и многие другие грузинские эмигранты, получать не захотела.

Существенным подспорьем для нее стало наследство, оставленное влюбленным в нее сыном адмирала Осипа Макарова, командующего Тихоокеанским флотом России, который погиб в 1904 году при обороне Порт-Артура вместе с художником Верещагиным, находившимся на борту адмиральского крейсера «Петропавловск».

Вадим Осипович, сын адмирала, несколько лет прослужил вместе с адмиралом Колчаком в Сибири, а потом эмигрировал в Америку. С Шарвашидзе он познакомился благодаря своей сестре Александре, тоже бывшей фрейлиной императрицы Александры Федоровны. Вадим Макаров оказался талантливым предпринимателем и оставил после себя около 3 миллионов долларов, что для 1964 года было колоссальной суммой. Значительная часть наследства перешла к сестре Александре, а несколько десятков тысяч долларов – княгине Шарвашидзе– Эристовой…

Тамара Гвиниашвили вспоминает, что когда она в 60-х годах уезжала из Парижа, где гостила у родственников, в Тбилиси, провожать ее собралась вся эмиграция. И только Мери опаздывала. Это вообще была ее отличительная черта. В тот раз даже говорили, что поезд уже будет подъезжать к Тбилиси, когда она появится. Пока так шутили, заметили, что все собравшиеся на вокзале смотрят в одну сторону. Провожающие Тамару Александровну вслед за всеми повернулись и ахнули – по перрону шла Мери в лиловом костюме и держала в руках букет фиалок.

Шарвашидзе вечно опаздывала, и ее за это всегда прощали. Как-то она, будучи фрейлиной императрицы, опоздала на панихиду по одному из членов царской семьи.

Войдя в зал уже после Николая Второго, что согласно дворцовому этикету было недопустимо, Мери очень боялась гнева государя. Но тот, увидев ее, смог сказать только одно: «Грешно быть красивой такой».

Обо всем этом автору строк рассказала Тамара Гвиниашвили, которой, в свою очередь, эту историю поведала сама княгиня Шарвашидзе.

Но обессмертила Мери не столько ее внешность, сколько великий грузинский поэт Галактион Табидзе, который посвятил ей стихотворение «Мери». Посвятил, будучи очарован ее красотой, так что все оказалось взаимосвязано.

 
Та ночь все изменила, Мери!
Венчалась ты, и глаз твоих томленье
Нежнее было, чем неба проседь,
И грустным, как дождливая осень.
 
 
Пламень свечей тебя укрывал
Своим взорванным и дрожащим мерцаньем,
Но лица твоего знакомый овал
Тайной бледностью ярче его сиял.
 
 
Древнего собора купол и стены
Светились вдалеке горением свечи,
Аромат роз нежных струился, как песня,
Наполняя молитвой траур ночи.
 
 
Бесценная Мери, я слышал за дверью
Той далекой церкви клятву твою,
Венчанье то было? Нет, я не верю —
Поминки справлялись по той, что люблю!
 

(перевод И. Оболенского)

Споры о том, кто же стал героиней одного из самых известных стихотворений Табидзе, не утихают по сей день. Сама Мери в письме Папуне Церетели пишет: «Галактиона Табидзе я лично не знала, венчалась я в Кутаиси 20 сентября 1918 года к вечеру, но было еще светло и погода была хорошая. Вот все сведения, которые я могу Вам дать».

Но, видимо, они все же были знакомы. В издании стихов Табидзе 1923 года есть стихотворение, в котором он описывает, как на коре дерева начертал: «Мери Шарвашидзе».

А друг Галактиона рассказывал, что в Кутаиси они часто видели Мэри. В один из дней Табидзе даже принес знаменитому художнику Ладо Гудиашвили фото Мери, с которого попросил написать ее портрет. Гудиашвили заказ исполнил. Правда, его манера Галактиону не понравилась.

Шарвашидзе так и не смогла понять, почему всех так волнует, кому же на самом деле посвятил свои стихи Табидзе. «Разве не достаточно того, что это просто гениальные стихи?!»

Хотя, судя по всему, подобные обсуждения были ей приятны. В одном из писем княжне Дадиани она пишет:

 «Моя дорогая Бабошка, ты не можешь себе представить, какое удовольствие мне доставило твое письмо и сознание, что ты с такой любовью заботишься о моей славе. С появлением стихотворения „Мери“ (название Шарвашидзе написала по-грузински, тогда как всю остальную переписку вела на русском языке. – Прим. И. О.) мне в то время все говорили, что Табидзе эти стихи посвятил мне. Не знаю, лично мне он не передавал. Мечтаю, когда это будет возможно, приехать на родину, чтоб вас всех повидать, обнять всех, всех моих близких и обо всем поговорить…»

…Но в Грузию Шарвашидзе больше так никогда и не приезжала – не хотела ехать через Москву. Говорила: «Почему я не могу прямо из Парижа ехать в Тбилиси и мне нужно ехать через коммунистическую Россию?! Пока там коммунисты, не поеду». Такое отношение было у всех эмигрантов. Тех же, кто все-таки ездил в Грузию, потом ругали: «Ты предал наши принципы!»

Но Мери, конечно, скучала по родине, переживала, у нее была настоящая ностальгия. В письмах знакомым она постоянно задает вопрос – как там Грузия? На ее прикроватном столике всегда лежала книга Руставели «Витязь в тигровой шкуре», из которой она многое знала наизусть.

…Мери Шарвашидзе умерла в 1986 году в возрасте 97 лет. До последнего дня она сохранила ясность ума и была по-прежнему прекрасна. Когда ее спрашивали, как ей удается так хорошо выглядеть, княгиня отвечала: «После 1921 года я ни разу не улыбнулась».

Похоронили Мери Шарвашидзе на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Матильда Кшесинская

Приложение № 5

В старом доме на Садовой-Каретной улице, что неподалеку от Концертного зала им. Чайковского, в конце прошлого века жил невзрачный с виду старичок Сергей Михайлович. Мы оказались соседями: квартира, которую я тогда снимал, находилась рядом с его – на одной лестничной клетке. Выполнив пару раз какие-то необременительные поручения, я получил приглашение в гости, где впервые в жизни увидел… машину времени, которой оказалась его небольшая двухкомнатная квартирка. Все стены того уютного жилища – от пола до потолка – были увешаны пожелтевшими черно-белыми фотографиями. С одной из них смотрела стройная благородная дама с оголенным животиком, прикрытым огромными жемчужными бусами. Ее пышную прическу поддерживал платиновый обруч, тонкие руки в золотых браслетах были приподняты и, заложенные за голову, словно обнимали красавицу.

Поймав мой взгляд, Сергей Михайлович улыбнулся: «Это Матильда Феликсовна. Не узнаете?» Ну откуда я мог узнать по фотографии знаменитейшую Матильду Кшесинскую? «Я ведь был знаком с ней, – продолжал сосед. – Вы, наверное, думаете, что я выжил из ума и собираюсь рассказать о мамонтах, на которых ездил на охоту? А ведь ее, – старик вплотную подошел к портрету и коснулся рамки, – не стало всего двадцать с небольшим лет назад. Матильда Феликсовна не дожила всего несколько месяцев до своего столетия и до последнего дня находилась, что называется, в здравом уме и трезвой памяти. Я познакомился с ней в 1958-м, когда труппа Большого театра ездила на гастроли в Париж. Это была моя первая поездка за границу. Перед отъездом нас долго инструктировали о возможных провокациях и недопустимости общения с представителями белой эмиграции. Но я молодой был, самонадеянный и не побоялся заговорить после одного из выступлений с женщиной, которая, прислонившись к стене „Гранд-опера“, почти в голос рыдала, что-то приговаривая по-русски. Конечно, я поначалу не понял, кто передо мной. Но когда услышал адрес, продиктованный странной парижанкой водителю авто, до которого я ее проводил, то на мгновение потерял дар речи. Сами представьте: на дворе 1958 год, у нас Хрущев с Мавзолея Ленина рукой машет, а тут на полном серьезе просят довезти до дома: 16-й округ, особняк Матильды Кшесинской. Ну а когда женщина назвалась Матильдой Феликсовной, мои губы сами потянулись к ее руке. В фильмах-то видел, как обращались с почтенными дамами в царское время».

– Вы что, и дома у нее были? – не поверил я.

– Ну не упускать же такую возможность. Нашим, конечно, ничего говорить не стал. Но на следующий день отправился по записанному на клочке бумаги адресу. Я ведь бывал в доме Кшесинской в Ленинграде. Не у нее самой, конечно, а в музее. В ее питерском особняке располагался музей: в 1917 г. там какое-то время Ленин с Крупской жили, Коллонтай работала. Я, кстати, рассказал об этом Матильде Феликсовне. Она сразу погрустнела: «Если бы не этот дом, Сергей, может быть, был бы жив». «Ваш муж?» – спросил я. «Да вы ничего не знаете, – неожиданно улыбнулась хозяйка дома. – Хотя все правильно, мне говорили, что упоминать мое имя в России до сих пор небезопасно. Нет, ваш тезка не был мне мужем. Великий князь Сергей Михайлович до конца своих дней оставался моим самым близким другом…»

Матильда Феликсовна позвонила в небольшой медный колокольчик, вызвала прислугу и попросила принести чай. «Или, может быть, вина? – обратилась она ко мне. – Хотя правильно, что перед выступлениями вы не пьете. Я в день спектакля вообще ничего не ела. Оставалась до полудня в постели и не позволяла себе даже глоточка воды. Вам это действительно интересно? Ну что ж, мне есть что вспомнить. Особенно сейчас, когда сказка, которой была вся моя жизнь, закончилась после смерти моего благоверного – великого князя Андрея Владимировича. Вы, кстати, знаете, что перед вами – светлейшая княгиня Романовская-Красинская? Эту фамилию и титул мне даровали после бракосочетания с Андреем. Мы вместе с ним и моим сыном уехали из России в 1920-м, а через год обвенчались в русской церкви в Каннах.

Я поначалу отвергла предложение великого князя Андрея Владимировича стать его женой. Предать великого князя Сергея Михайловича, который оставался в России, я не могла. Тем более что эмигрировать он не успел в какой-то степени и из-за меня: остался в Петрограде освобождать мой дом от большевиков, одновременно собираясь перевести на заграничный счет вырученные от продажи драгоценностей средства. Увы, все напрасно. Сергей Михайлович ведь тоже делал мне предложение. Но тогда я отвергла его из-за великого князя Андрея Владимировича, в которого была влюблена и от которого – я никогда не делала из этого секрета – родила сына Вовочку. Сергей знал, что не он является отцом ребенка, но все равно помог организовать роды и даже дал Володе свое отчество. Мать Андрея была категорически против нашего брака, так что по воле Господа Вовочка – правнук Александра II (Андрей был его внуком) – стал по бумагам правнуком Николая I (чьим внуком был, соответственно, Сергей).

Фактически у Володи было два отца – родной и неродной. Сергей Михайлович поздравлял его с каждым днем рождения. Последнюю поздравительную телеграмму мы получили в 1918 г., которую, как оказалось, Сергей отправил за месяц до своей гибели. Его вместе с другими Романовыми арестовали и сослали в Алапаевск, где они и были уничтожены: их сбросили в шахту. Но великий князь не стал дожидаться смерти и набросился на охранников, за что был на месте расстрелян. Когда в Алапаевск вошел Колчак, останки невинно убиенных достали и предали земле. На теле Сергея Михайловича нашли медальон с моим именем. Только когда в Париже мне передали этот медальон, я поверила, что Сергея больше нет. Тогда-то и состоялась наша свадьба с великим князем Андреем.

Вы, кстати, ничего не слышали о судьбе праха великого князя Сергея? Я так и думала, просто на всякий случай спросила. А вдруг? Должны же бренные останки найти свой последний приют. После отступления Колчака гроб с телом Сергея Михайловича перевезли в Пекин. Но я так и не успела туда съездить. В 41-м началась война, сын попал в концлагерь, надо было выручать.

А в 1945-м Маньчжурию заняли советские войска, и могила исчезла.

Но я все равно чувствую, что Сергей не оставляет меня. Представляете, через год после свадьбы с Андреем, когда я уже именовалась княгиней Романовской-Красинской, мне доставили телеграмму, в которой было всего несколько слов: „Страшно за тебя переживаю. Если сможешь, будь счастлива. Мечтаю только об этом. Сергей“. У меня случился нервный срыв. И хотя потом прояснилось, что из-за перебоев в работе почты мы получили запоздавшую корреспонденцию, для меня это был знак. Я чувствовала себя виноватой перед Сергеем. Он мог бы быть счастлив с одной из великих княжон, за которой ухаживал. Но когда пошли слухи об их возможной свадьбе, я попросила его прекратить ухаживания и тем положить конец неприятным для меня разговорам. А сама обожала Андрея.

Теперь со мной нет и Андрея. А знаете, меня ведь упрекали, что я совращаю молоденького князя. Он же был на шесть лет младше меня. После встречи с ним я окончательно поверила в знаки. В первый же вечер нашего знакомства великий князь Андрей Владимирович во время обеда облил красным вином мое новое платье.

Вообще, молодой человек, – раскрасневшаяся то ли от чая, то ли от воспоминаний, Матильда Феликсовна выглядела немного утомленной, – мой вам совет: учитесь читать знаки. Тот, кто обладает этой способностью, дарованной на самом деле каждому, и хочет правильно прожить свою жизнь, обязательно будет счастлив.

Вообще я вам скажу, что каждый имеет в этом мире то, что он хочет. Только хотеть надо сильно, по-настоящему. Я прощаюсь с вами, дорогой Сергей. Спасибо, что вы вчера подошли ко мне. С вами я снова окунулась в свою прежнюю жизнь. И еще раз поняла, что прожила ее счастливо. Когда у вас появится такая возможность, передайте это вашим друзьям».

– Вы передали кому-нибудь слова Кшесинской? – спросил я.

– А как же? Только что.

P.S. «Генералиссимус русского балета», как называли Матильду Кшесинскую, похоронен в одной могиле с великим князем Андреем Владимировичем под Парижем на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Незадолго до смерти танцовщице приснился странный сон, который она категорически отказалась пересказать кому бы то ни было. Только записала в дневнике, который вела до последнего дня: «Все прояснилось».