Текст книги "Реверс"

Звуки борьбы смешивалось в одну сплошную кашу из рычания, визга, клёкота и хлопанья крыльев.

– Пойдём отсюда скорее, – быстро произнесла Катарина.

– Мне тоже что-то нехорошо.

– Сейчас сюда львы и гиены поживиться прибегут на запах крови. Ещё больше станет не яси. Они от крови страх перед человеком теряют. Даже блеск железа и огонь не остановят.

Я кивнул и последовал за девушкой, тем более что откуда-то издалека раздался протяжный рык большой кошки. Мелькнула мысль, что на охоту на этих хищников явно какое-то табу. А может, и нет. В нашем же средневековье волки представляли большую проблему – почему бы здесь средневековым львам и гиенам не портить жизнь населению? И, наверное, у местных стайных хищников, как у тех же волков, выработался инстинкт обходить двуногого. Если он не болен, конечно.

– Так откуда здесь чёрные? – повторил я вопрос.

– Думаю, торговцы страны Ноб. Редки, но встречаются. Говорят, у них крокодилы больше лодки, коров и людей едят. А ещё говорят, у них слоны лысые, а в болотах живёт громадный зверь. Толстый, с широкой зубастой пастью, и кровью потеет. Настолько до убийств жаден. Гиппопотамус зовётся. И едят там все друг друга. Даже люди людей.

Я улыбнулся, вспомнив нашу Африку, и подумалось, что если ей рассказать о динозаврах из Аверса, открытого Штатами, не поверит. Обязательно расскажу, но после того как завершу Властительницу колец и как передохну. Язык уже еле ворочается.

– А кто убил торговцев? Звери?

– Люди, – ответила Катарина. – Товаров нет. Украшений на телах – тоже. А нобийцы любят украшать себя.

Мы шли весьма быстро, опережая терцию. Тем же приходится идти с обозом, а чтоб не уморить волов, двигаются не больше трёх километров в час. По расчётам, мы встанем на привал, оторвавшись от них километров на шесть. От негритянских трупов точно на пяток ушли, аж ноги гудят.

Вскоре небесная пара коснулась верхушек деревьев, небо налилось густой синевой, а насыщенный запахом трав воздух перестал быть знойным. Щебет одних птиц сменился пением других. Кузнечики в траве затрещали ещё громче, а над головой уже начали с тихим писком носиться первые летучие мыши, слишком нетерпеливые для того, чтоб дождаться полной темноты. Невдалеке, над самой кромкой зелёного травянистого моря, бесшумно пролетела большая сова.

– Уходим, – вдруг произнесла Катарина.

Она схватила меня за руку и потянула к ближайшим кустам, в рощу, одну из множества подобных, что сотый раз огибала дорога. Роща могла даже претендовать на звание небольшого леска, но всё рано терялась среди таких же однообразных зарослей.

– Опять разбойники? – прошептал я.

– Не знаю, – тихо-тихо ответила девушка.

Я прислушался и смог различить крики, звон металла, лай собак. Всё это доносилось из рощицы, в которой мы хотели спрятаться. Но глупее остаться на открытом месте.

– Если до темноты не нападут, до утра можно спать спокойно.

– Почему им не перестрелять нас из засады?

– Хорошие лучники на разбой не пойдут. Их в любую армию задорого возьмут.

– Поня-атно, – протянул я в ответ, поглядев на ближайшую рощу.

Мне совсем не нравилась перспектива новой стычки с разбойниками, и пальцы легли на ворот камзола, замерли на секунду, а потом извлекли пистолет, теряющий свои очертания в надвигающейся темноте из-за малых габаритов и чёрного цвета. Во вторую ладонь лёг тактический фонарик, свет пока не включил. Если что, сразу скрещу руки по полицейскому образцу, когда фонарь держится обратным хватом, а запястье становится упором для оружия, да и фонарь меньше дрожать будет. И плевать на запреты. Своя шкура дороже.

Катарина достала один пистолет и взвела курок. Пару ему составил фальшион, зажатый в правой руке. До сих пор не понимаю, почему она не меч типа каролинга выбрала. Но ей виднее.

– Что дальше? – прошептал я, оборачиваясь на звук.

Крики стихли, звон тоже. Зато меж стволов показался свет. Но он не двигался, а медленно разгорался на одном месте.

– Придётся подождать, а как стемнеет вконец, пойдём по дороге.

– Мы все ноги переломаем.

– А ты предлагаешь ждать, пока нас псы найдут? От собак не убежим.

– А духи?

– Гнилой Березняк далеко. Случай встретить опасного мал.

Я кивнул. Темноты так темноты, а темнело быстро. Буквально через десять минут всё погрузилось в сплошную черноту, даже рук видно не было, не то что дороги, и только небо разгорелось мириадами мерцающих звёзд. Птицы смолкли, зато летучие мыши, ставшие полновластными хозяевами ночи, пищали над головами. А здесь их было очень много.

Я усиленно вслушивался в ночные звуки, старался угадать силуэты людей на фоне далёкого костра, но тщетно. Обрывки голосов были слишком редки и разрозненны, чтоб уловить их суть. Несколько раз подавала голос собака. Один раз послышалось протяжное мычание.

Катарина прошептала что-то неразборчивое и нехорошее, но в тот миг, когда я хотел переспросить, почувствовал, что меня несколько раз подёргали за рукав. Следом раздался детский голосок.

– Дай.

От неожиданности по спине пробежали мурашки, а волосы встали дыбом. Я не спецназовец, который спокойно может сидеть в засаде, даже когда на его место позарится лев, решив пометить, как домашний кот метит автомобильное колесо или край дивана. Потому чуть не выматерился вслух, включив при этом фонарик.

Луч высветил высушенный труп ребёнка лет трёх. Пустые глазницы. Обтянутый кожей скелетик. Пучок свалявшихся волос на порванной коже, в дырках которой виднелся голый череп. И это создание тянуло ко мне ручку, словно в вечном детском вопросе «Чё купили?».

Яркий свет пришёлся не по душе существу, и оно отбежало на несколько шагов и оттуда протянуло руку, показав ладошку: «Дай».

– Погаси, – зло выдавила из себя Катарина.

– Это что за гадость? – часто дыша, переспросил я.

Фонарь в моей руке описал круг, высветив ещё несколько таких созданий.

– Это потеряйцы. Погаси свет.

– Что им надо? – переспросил я, послушавшись Катарину и снова оказавшись в полном мраке.

В глубине леса опять завыла собака, за ней ещё две.

– Заткнись, – процедила наёмница, попытавшись пнуть нежить.

Дух захныкал и забегал вокруг нас.

– Отстань! – сдавленно прорычал я. – Пошёл прочь!

После виденной раньше нечисти я действительно боялся потусторонних. Можно сказать, приобрёл фобию. А этот ещё и назойливый, как банный лист.

– Дай, не то закричу, – обиженно проскулил мумиёныш.

– Что ему надо?

– Всё равно. Просто дай.

Я сунул руку в карман и вытащил небольшую медную монетку, которой мне трактирщик дал сдачу. Собаки не смолкали.

– Держи и проваливай, – зло прошептал я, тяжело дыша.

Ненавижу привидения и нечисть. Если будут анкетировать на базе, так и напишу большими буквами на всю страницу: «Ненавижу». Потеряец отбежал от нас. Это было слышно по шелесту травы под его ногами. А отбежав, замер неподалёку и спустя несколько секунд громко закричал.

– А мне человек денежку дал!

Так он и помчался по лесу, крича во весь голос. «А у меня денежка! Человек дал!»

– Сволочь, – выругался я вполголоса, ибо теперь между деревьев замелькали факелы, а голоса стали ближе.

Ну и, конечно, собаки. Бежать было бессмысленно, и остаётся только принимать бой. С такими мыслями я поудобнее сжал пистолет. А буквально через десяток секунд к нашему небольшому убежищу выскочили собаки, обложив со всех сторон, как лайки кабанчика.

Вскоре появились и пятеро человек с факелами и во всеоружии. У них можно было различить тканые накидки-сюрко, сшитые из тканей гербовых цветов их хозяйки и надетые поверх кольчуг. В руках – небольшие деревянные щиты, тоже разукрашенные на один манер. А у одной женщины – лук, который она немедленно направила в нашу сторону.

– Кто такие? – грубо спросила ближайшая воительница, кинув факел под ноги и доставая из-за пазухи боевой топорик.

А одна из прибежавших придерживала за ошейник особо лютую псину.

«Рекомендация: не оказывать сопротивления. Большая вероятность гибели в случае боестолкновения с профессиональным воинским подразделением».

Очнулась, тварь! Про нежить система молчит, а сейчас тупые рекомендации даёт.

– Я ещё раз спрашиваю: кто такие?

«Рекомендация: представиться паломником».

Я быстро глянул на Катарину, которая вжалась в дерево и водила пистолетом из стороны в сторону, целясь то в одну псину, то в другую. А к чёрту эти рекомендации! К чёрту эту субличность! Буду вырабатывать у себя новую привычку.

– А зачем я буду с тобой разговаривать, чернь? – тщательно проговаривая каждое слово, ответил я и включил фонарик, направив его прямо в глаза главной. – Отведи меня к своей госпоже!

Я надеялся, что мой голос не дрожит, как того требовал стиль поведения субличности. Надеялся, что и руки не трясутся от адреналина.

– Кто ты?! – закричала женщина.

– Неправильный ответ, – произнёс я, убирая пистолет в кобуру и доставая другую вещицу. – Я сказал: к госпоже!

«Нарушение рекомендации!» – вопил в моей голове синтетический голос.

А я вспоминал сейчас героев старых фильмов. Именно героев. И в данный момент лучше всего подходили голливудские блокбастеры, пафосные и бесстрашные. А ещё мысленно повторял раз за разом: «К чёрту рекомендации! К чёрту субличность! Только бы получилось!»

Прикусив губу, я сделал шаг вперёд и изменил фокусировку фонарика, отчего пятно света охватило половину поляны.

– Этот свет поглотит ваши души. И вы вечно будете прокляты. Вечно будете скитаться в ночи, как нежить. И если вы убьёте нас, то никто не сможет снять с вас проклятие.

Ещё шаг вперёд – и застыл посередине, глядя в глаза предводительнице.

– Кто вы? – неуверенно переспросила женщина.

А я погасил фонарь и тут же зажёг другой, от зажигалки. Он был как яркий светлячок, зажатый в кулаке. Вот разожмёшь пальцы, дунешь, и он улетит восвояси.

– Я сейчас разожму руки, и твоя душа растворится в лесу, обрекая тебя на вечные муки. Ибо не стоит злить халумари.

– Полупризрак, – раздался шепоток со стороны. – Точно, полупризрак.

– Душа, – с придыханием пробормотала вторая ратница, осеняя себя защитным знаком.

Я думал, моё сердце не выдержит такого напора адреналина и остановится от перенапряжения в течение тех долгих секунд, что предводительница нервно соображала, что происходит. А потом она вдруг упала на колени. Даже псы смолкли.

– Пресветлый господин, прошу, не проклинай. Пожалуйста.

Как же я вас, суеверных, люблю! Вот не повелась бы она на этот блеф, не знаю, что со мной было бы. Ведь не со всеми мы в этом мире ладим.

– Веди к госпоже, – спокойно ответил я, шагнув мимо коленопреклоненной воительницы и хлопнув о накидку кулаком с зажатой в ней зажигалкой. Фонарик погас. – Возвращаю душу. Не благодари.

Глава 9
Дама сердца

Будь собран. Будь надменен.

Так я твердил себе под лай борзых собак, топот сопровождающих нас воительниц и частый повтор набившего оскомину системного сообщения:

«Вы нарушили рекомендацию».

Да в гробу видел все эти рекомендации, особенно от глючного компьютера!

«По инструкции вам полагается сдаться в плен и ждать прибытия спецотряда для освобождения», – выдал мне развёрнутую справку внутренний голос.

Да чихать я хотел на твои советы! Все считают, что рыцари нашего, что феодальные воительницы здешнего Средневековья благородные, добрые и справедливые. Ага, если бы! Большинство из них, охреневших от власти и беззакония, ничем от разбойников не отличались. Все, вплоть до королей и королев. Вся разница в том, что одни работники меча и топора имели родословную и были приняты в круг знати, а другие вышли из простолюдинов. А пограбить могли и те и другие без зазрения совести. В истории полно тому примеров.

С такими мыслями я вышел на поляну, где горел большой костёр, в свете которого виднелось несколько лёгких колесниц. Да, именно колесниц – классических, как в Древней Греции, разве только с запряжёнными в них поджарыми беговыми бычками вместо лошадей.

Боком к нам стояла женщина лет тридцати пяти, в неплохих доспехах. Накидка-сюрко, сшитая из жёлтой и красной тканей, лежала на краю ближайшей телеги, а сама женщина подняла руки, дожидаясь, пока совсем молоденькая девчонка – скорее всего, оруженосец, хотя правильнее будет оруженоска – не развяжет шнуровку на боку кирасы, надетой поверх кольчуги. Кольчуга тоже оказалась не простая, ибо в нижний ряд подола для красоты были вплетены кольца из медной проволоки. На земле аккуратно лежали уже снятые наплечники и шлем в форме полусферы без забрала, но с узорной полумаской и кольчужной бармицей, защищающей шею и нижнюю часть лица от скользящих ударов. Здесь же – небольшой круглый щит с гербом и стёганый подшлемник.

«Биометрические данные в базе отсутствуют», – известила система, но это и немудрено: переписи населения здесь не проводилось. Однако если судить по гербу, женщина была безземельной рыцаршей, служащей своему сюзерену за деньги. И это вполне понятно: за просто так только дураки и дуры служат.

Женщина пристально смотрела на меня, в то время как к ней подбежала посланная на разведку солдатка – та, чью душу я якобы хотел украсть. И она быстро зашептала что-то, показывая в мою сторону рукой.

Я оглядел поляну дальше. У костра разделывали тушу дикой козы, а чуть подальше рылись в сумках. И все при этом бросали на меня косые взгляды. А ещё дальше, почти скрываясь в темноте, на толстой ветке покачивались два висельника в грязных грубых одеждах.

Пока я стоял и размышлял, как поступить, нас взяли на прицел четыре широкоплечие лучницы, а щитоносцы – кто с топором, кто с коротким копьём – обступили по краям. Собаки бегали по кругу, изредка погавкивая, но не нападая.

– Осторожнее, дура! – прорычала рыцарша на свою оруженоску.

– Простите, госпожа, узелок не хочет затянуться.

– Не порви, – пробурчала леди, – хороший шнурок две сликвы стоит. Из довольствия вычту.

Сликва – серебряная монета, имеющая хождение в соседнем с нашим лагерем королевстве. Золотая называется силинг. А медная – пениг. Магистрат, пытаясь показать независимость, имеет другие деньги – серебряные солиды и золотые марки.

– Простите, госпожа, – не останавливая процесс расстёгивания, ответила оруженоска и сразу прокричала: – Тук, отстань! – это уже предназначалось белому бычку, освобождённому от своей повозки и сунувшему нос под локоть девчушке.

Животинка тихо и обиженно промычала, легла на траву и начала методично водить челюстями, пережёвывая травяную жвачку.

– А что будет, – начала рыцарша, поглядев в усыпанное звёздами небо, виднеющееся в зазоре между кронами деревьев, – если кто-то возьмёт одного наглого халумари в плен и потребует выкуп?

Я усмехнулся: пленные за деньги – широко распространённая практика в средневековой Европе, а здесь, несмотря на отличия от нашего мира, всё же Европа. Тот факт, что многие вещи имеют сходство, называется конвергентным развитием. Схожие условия вызывают схожие проявления. Хотя рыцаршей можно назвать эту даму, лишь ориентируясь на её социальную нишу. Слово «рыцарь» произошло от слова «всадник», приобретя со временем другой смысл. Здесь имело хождение слово «армасерв», изначальное значение которого было «вооружённый слуга», что больше перекликается с японским «самурай – служивый человек». Но по всем проявлениям она – рыцарь, хоть и без коня. Что уж тут поделать, не приручаются здесь дикие лошади, хуже зебр. Значит, и звать в переводе проще рыцарем.

– Заплатят, – улыбнулся я. – Только потом будут приняты меры, чтоб этого не повторилось.

– А что будет, если такой халумари присоединится к висякам?

– Придут ночные охотницы и перебьют всех, а головы выставят на всеобщее обозрение.

– А откуда они узнают, кто убил?

– Узнают, – улыбнулся я, вспомнив, что система помимо рекомендаций и контроля субличностей выполняет ещё и функцию чёрного ящика.

Рыцарша сперва задумалась, а когда оруженоска наконец развязала упрямый узелок и помогла снять кирасу, вздохнула с облегчением.

– Хорошо, что этого кого-то, кто так захочет, здесь нет, – ухмыльнулась она. – Я – леди Ребекка да Лидия да Мосс. Маркиза Инесса Арская возложила на меня задачу немного уменьшить число разбойниц вдоль тракта, а то всех купцов распугают. И так пошлины снизили, чтоб привлечь побольше.

– Юрий да Наталья. Халумари, – вежливо поклонившись, ответил я.

С этой барышней нужно быть осторожным, но и заискивать не стоит. Скорее, держаться как с равной. И плевать на рекомендации, гласящие, что нужно скромно отмалчиваться, как требует этикет. В наших сказках эльфийки не ведут себя как испуганные белошвейки. Чем я хуже?

Леди Ребекка медленно подошла поближе, осмотрев с ног до головы ещё пристальнее, а потом взгляд её перескочил на молча стоявшую рядом Катарину, задержавшись на пистолете и фальшионе.

– А что будет, если какой-то халумари напьётся этим вечером?

– Если его не будут вешать, пороть или брать в плен, то ничего.

Воительница медленно расплылась в хитрой улыбке.

– Герда, Клэр! – прокричала она, слегка повернув голову. – Достаньте ещё две чаши: деревянную для храмовницы и серебряную для этого дерзкого красавчика. И этих – с глаз долой! – махнула она в сторону мертвецов.

Она так и сказала – «храмовница», но как догадалась, не скажу. Сам не знаю. Лично я не видел ничего, что выдавало в Катарине паладиншу. Зато после её слов солдатки убрали оружие. Всего их было двенадцать человек.

Я снова вежливо кивнул и последовал за леди Ребеккой к огню. Там сел на небольшую скамеечку, которая всего ладонь в высоту будет. Её мне вынули из колесницы. Такую же поставили для рыцарши, а вот Катарине пришлось сесть. Она положила слева от себя ножны с фальшионом прямо с перевязью. На пистолетах аккуратно ссыпала в рог затравочный порох, при этом спустила курки, придерживая их пальцами. Это был жест вежливости. Нас пригласили к огню, и заряженное оружие – нарушение гостеприимства.

В это время одна из солдаток развязала верёвки, отчего трупы с глухим неприятным звуком упали на землю, и их по очереди уволокли за руки в темноту леса.

А ещё увидел, как Катарина сжала руку, пораненную подвижным затвором моего пистолета. На бинтах поступила кровь. Я поглядел на рыцаршу, а потом залез в свою сумку и вытащил аптечку.

– Дай перевяжу.

– Клэр! – так громко, что пришлось поморщиться, заорала леди Ребекка. – Что ты так долго копаешься?!

– Иду, госпожа, – подбежала оруженоска, протянув три чаши: деревянную – моей телохранительнице, большую медную с чернёным узором – наставнице, маленькую серебряную – мне.

– Клэ-э-эр, – со вздохом протянула рыцарша, – ну кто подаёт чаши без вина? И на что их ставить?

– Простите, госпожа.

Я с интересом наблюдал за этим нравоучением, роясь при этом в аптечке. Если бы Клэр была служанкой, её бы уже бранили чёрным словом, то бишь благим матом, а здесь – лишь недовольные вздохи. Значит, оруженоска.

Тем временем девушка – а было ей лет пятнадцать – опустила на траву перед нами свой щит. Следом на траву опустился кувшин, а на щит – небольшая тарелочка с домашним сыром.

– Садись рядом.

– Спасибо, госпожа.

Девушка опустилась на траву.

– Ну Клэр, сколько учить можно?! Ты сидишь на полшага дальше от стола, чем я. Храмовница, ты тоже за плечом своего нанимателя. Ты не деревенщина, должна знать это. И вина не больше трёх глотков.

Катарина глянула на рыцаршу, а та ехидно ухмыльнулась, отчего наёмница поджала губы, густо покраснела, опустила глаза и, не вставая с травы, отодвинулась назад. На этом их словесный поединок закончился, и я мог приступить к задуманному.

– Дай руку, – тихо попросил.

Сразу за этим размотал старый бинт. Рана была несерьёзная, но если попадёт грязь, может случиться лихорадка. Достав тюбик с перекисью водорода, обильно плеснул на ватку и протёр руку девушки.

Рана вспенилась. И я сразу почувствовал, как все смотрят на меня, а леди Ребекка даже подалась вперёд.

– Что это?

– Мёртвая вода, – пояснил я, – болезнь крови убивает.

А потом быстро намотал новенький бинт, кинув старый в костёр. Ребекка выпрямилась, на секунду нахмурилась, а потом поглядела в сторону Клэр.

– Дитя моё, – ласково протянула рыцарша, – во имя чего должна воительница свершать благие подвиги?

– Во имя богов? – робко спросила девушка.

– А ещё?

– Во имя королевы?

– Ещё.

– Во… во имя благородных юношей, – с запинкой ответила Клэр.

– Ну так попроси у халумари позволения совершать подвиги во имя его чести.

Катарина как-то нехорошо зыркнула на рыцаршу, а я решил не вмешиваться и принять роль наблюдателя. Обет вершения не накладывал на меня никаких обязательств, кроме одного: помнить имя той, что даст клятву. Это – как дама сердца. Нужно только какую-нибудь вещь подарить.

– Но госпожа… – залепетала девушка, краснея и нервно теребя кончик косы.

Кстати, только у неё одна косичка. У остальных воительниц – что у леди, что у её солдаток – по две. Ещё одним исключением была Катарина с шестью косами. Не по ним ли она узнала статус храмовницы?

– Что? – нахмурилась рыцарша.

– Он не благородный. И он… ему уже лет триста. Он же халумари.

– Дура! В том-то и дело, что он халумари. Вот если бы не граф да Кашон, который вспомнил ни с того ни с сего, что у него есть внебрачная дочь от интендантки его охраны, и не признал тебя полукровкой, ты бы так и прозябала среди слуг. И ни один благородный юноша не даст клятву помнить твоё имя. Ты – бастардка! А так, слёзы дождя, тебя хоть этим попрекать не будут! И помнить тебя и твои подвиги будут ещё триста лет.

«Слёзы дождя»… Это выражение равнозначно нашему «горе луковое». Зато всё встало на свои места. Вдовствующий граф да Кашон был известным на всю округу ловеласом и хитрым политиком, несмотря на то что мужчинам в политику здесь очень сложно залезть. Не знаю точных причин, по которым он признал девочку, но, скорее всего, мать Клэр во время перестановок в ближнем окружении внезапно доросла до начальницы охраны или казначея, и чтоб обеспечить себе преданность и не опасаться ножа в спину, лорд дал дочке благословение. Отцовскими чувствами здесь и не пахнет. А других вариантов я не вижу.

– Но он же не человек, – прошептала Клэр.

– Не в мать пошла и не в отца, – ещё раз протянула леди Ребекка, потерев переносицу. – Я тебе, дура, первые связи предлагаю. Кто знает, где они пригодятся…

На этом Клэр сдалась и под любопытствующие взгляды всего небольшого войска подошла ко мне поближе, а потом опустилась на левое колено.

Лицо девушки было слегка растерянное в противоположность ухмыляющейся физиономии Ребекки и надутой – Катарины. Глаза бегали по моему лицу, а губы беззвучно шевелились, словно она повторяла какие-то слова, но никак не решалась произнести. Наконец, опустила голову и забормотала:

– Благородный юноша, не окажешь ли честь принять подвиги, что обязуюсь свершать с именем твоим на устах, не внемлешь ли просьбе помнить имя моё и не откажешь ли в просьбе… – Клэр запнулась и нервно сглотнула, – вложить в ладони мои что-нибудь в дар?

Я молча кивнул и лишь огромным усилием воли сохранил серьёзное выражение лица. Чую, вернусь на базу, сделаю доклад, и все сотрудники будут по полу от смеха кататься. Это же надо – вляпаться в анекдот и стать дамой сердца, ну, то есть мужчиной для души! Но ритуал требовал завершения, иначе нанесу огромное оскорбление этой будущей рыцарше. И потому с огромным облегчением стянул с уха ненавистную серьгу, навешанную мне специалистами по имиджу и местной культуре. Будь они прокляты сто раз!

– В нашем мире, мире полупризраков, есть традиция: обмывать достижения и свершения. Дай свою чашу.

Клэр подняла со щита кружку с вином, а я опустил в неё серьгу.

– Теперь выпей, оставив лишь вещь. И с этого мгновения она станет твоей по праву.

Оруженоска коротко глянула на Ребекку и приложилась к краю.

– Имя, – прошептала леди, когда девушка допила напиток, – имя скажи.

– Имя мне – Клэр хаф да Кашон, – торопливо выговорила оруженоска, что значило – наполовину графиня.

Помнится, в русской истории тоже нередки были случаи признания графьями и князьями детей, сделанных на стороне, но если здесь добавлялось слово хаф, то дома в восемнадцатом веке обрезали часть фамилии. Например, князь Потёмкин и Елизавета Темкина, внебрачная дочь его и Екатерины Второй. А если взять глубже, то князья Древней Руси тоже признавали детей вне брака. Пример тому – князь Владимир Святославович рождён был рабыней-ключницей.

– Юрий да Наталия. Свободный халумари, – с улыбкой произнёс я в ответ. – Я принимаю твою просьбу.

– Выпьем! – прокричала рыцарша. – Герда, ткни в козу, готова ли.

Сидевшая у вертела солдатка чиркнула ножиком по туше.

– Сырое.

Все пригубили хмельное и замолчали, задумавшись каждый о своём.

От смешанного с дымом запаха запекающегося мяса, шипящего падающими на угли каплями, желудок сводило лёгким голодом. От костра исходил приятный жар.

Рядом чесался о дерево выпущенный из упряжи бычок. Грызла сухую лепёшку одна из солдаток Ребекки. Борзые собаки лежали, высунув языки, у ног второй. Третья же с тихим ворчанием чистила пучком сухой травы деревянную ложку. Все поглядывали в сторону угодившей на этот ужин козы. Даже слышалось урчание чьего-то желудка.

– Расскажи о себе, – вдруг произнесла Катарина. – Расскажи о том, как ты жил дома.

Я поглядел на наёмницу, которая с задумчивым видом крутила в руках свою чашу.

– Что именно ты хочешь услышать?

Она пожала плечами.

– Наши края отличаются от ваших. И я не знаю, с чего начать, – пробормотал я, вспоминая школу, срочку, купленную в ипотеку квартиру, глупую работу, неудачные отношения и расставание с девушкой; бросок, словно в омут с головой, на собеседование на роль рабочей лошадки прогрессорства; форсированную подготовку к переброске, отдающуюся болью в мышцах; опухшую от тонн информации голову; прошедшую, словно в тумане, операцию по подсадке гель-процессора; тошноту и рвоту портала, а потом – новый дивный мир.

И весь рассказ ещё нужно адаптировать для местных реалий. А потом я заговорил. Слова рисовали город-миллионник, созданный из стекла и стали, асфальта дорог и нескончаемого света фонарей, вечной спешки и одиночества среди толпы. Множество людей, большинство из которых ты видишь в первый и последний раз, хотя с рождения живёшь с ними в одном мегаполисе. Царапающие крыльями небо летучие корабли – самолёты. Огни рекламы, жадно бросающиеся на проходящих мимо людей со своими «купи, вложи, трать». Детей, играющих с голограммами на обочинах серых дорог. Великую сеть, где вместо обретения бесконечных знаний мы впустую тратим часы жизни, оторвавшись от реального мира, действительно став наполовину призраками. Слова рисовали не только тоску и печаль, но и ткали для окруживших меня женщин другой, волшебный мир. Он был таким, что мясо и мёд – это еда не на праздники, а на каждый день. Что мы не боимся ночной тьмы, потому что почти не встречаемся с ней лицом к лицу. Что трудятся за нас рукотворные големы-роботы, и живые рабы не нужны. Что все люди, невзирая на чины и сословия, обучены грамоте и счёту. Что можно сесть в быстрое авто и домчаться в единый миг за сотни миль, не тратя времени на долгое странствие. Что великая сеть не только пожирает души, но и дарит свободу, какой раньше не было.

Я говорил, и меня слушали разинув рты. Я говорил, умолчав о том, что не советовали рекомендации системы, как, например, о демоне в моей голове или числе солдат в нашем стане: не нужно им знать это, как нельзя знать о политике, армии, оружии, а также обо всем, что может опорочить образ халумари.

Я говорил долго, замолчав, лишь когда передо мной легла чаша с горячим мясом. На рёбрышках, как люблю.