Текст книги "Одинцово. Это моя земля. Киберпутеводитель"

Еще пылает вечный огонь в моем сердце
Анна Крылатая

Все, мне конец! Мои дни сочтены. И их осталось… ровно четырнадцать – на отработку. А все потому, что сегодня к нам в банк пришел новый начальник, которого, по слухам, брали специально, чтобы вычистить отдел от нерадивых. А я первая из последних – постоянно опаздываю, всех сманиваю выпить кофеек и тащу на обед в «Перекус». Ничего не могу поделать с собой – я люблю общаться больше, чем работать, а мне приходится быть помощником менеджера и бегать распечатывать да сканировать документы своих коллег. Ну и ручки подавать. К сожалению, не для поцелуя.

Вот и он идет. Смерть моя без косы и в брюках. Ах ты ж брюнет бородатый! Строгий какой на вид, очень внушительный спереди и с весомыми аргументами по бокам… Не буду же я своего начальника называть толстым, пусть и бывшего, ну, пока не бывшего, но в ближайшем будущем он точно станет бывшим. Посмотрел – как уволил! У меня аж сердце в коленки ухнуло и захрустело там, ох, как захрустело, пока я вставала.

– Игорь Михайлович! – очень фальшиво улыбнулась я, пытаясь одновременно и лебезить, и ненавидеть, и не окосеть от этой мультизадачности.

– Шилова, – усмехнулся начальник. – Ходят тут про тебя слухи…

– Это не я! – завопила я, точно зная, что это я. И запричитала: – Ох, не для меня цвели мечты «Газпромбанка», зря я так надеялась…

– Что ты там бормочешь, Шилова? – удивился Игорь Михайлович и почесал нос, тоже внушительный, кстати. – Мне сказали, что ты всех водишь обедать в какую-то вкусную столовку. Это так?

– Та-а-ак! – сказала я с претензией в голосе, а потом спохватилась: – Ой, то есть так.

– Ну, веди тогда, – скомандовал он, поправляя пиджак. – Заодно и познакомимся.

– Знакомиться перед увольнением – плохая примета, – бодро поделилась я, подхватывая свой жакет. Все-таки в офисе у нас дресс-код и все такие из себя приличные, а на улице царила золотая осень, поэтому жакет точно не помешает.

Коллеги меня провожали взглядами байкальских нерпушек, разве что платочками на прощание не махали. А ведь сегодня уже уволили одного старшего менеджера! На что же мне, бедненькой-помощненькой, рассчитывать?

Мы с начальником вышли из офиса и отправились вдоль шумной Можайки почти что по Арбату. Ну, точнее, мимо Арбата, да и то одинцовского. Начальник провожал голодными глазами всякие «КФС» и «Иль Патио», но я упорно шла дальше, даже мимо любимого собора Георгия Победоносца. Меня так и тянуло перекреститься на золотые купола и красные стены с белыми кружевами, но я сдержала порыв. Лишь мысленно прощалась с немножко суетливым, но таким живым и настоящим центром города. Разве смогу я найти работу где-то поблизости?..

– А ты чего молчишь, Шилова? – усмехнулся начальник. Я продолжала упорно разглядывать собор. При свете солнца стены отливали не столько красным, сколько нежно-морковным – очень красиво и завораживающе. Поэтому ляпнула не особо задумываясь, впрочем, как и всегда:

– Да я боюсь вас как огня!

– Какагня? Это древнетибетский монстр? – удивился Игорь Михайлович.

– С чего это? Наш это, одинцовский, – обиделась я за неизвестного мне Какагню.

– Я не слышал про такого… – начальник развел руками. – Откуда он взялся хоть?

– Да вот же… – я растерянно осмотрелась, а потом вспомнила про Вечный огонь. – Вон оттуда. Пойдемте покажу и расскажу. Кто ж кроме меня?

И мы пошли к мемориалу Славы по чистенькой и ухоженной аллее.

– Слушайте же, – начала я свой рассказ. – Давным-давно, когда еще не было нашего славного города Одинцово, жил-поживал монстр Какагня. Был он очень внушительный, весь покрытый густой черной шерстью, страшный-страшный на вид, но добрый-предобрый внутри. Какагня жил тут совсем один и даже не знал, что во всем мире есть кто-то кроме него. Но вот однажды начали тут селиться люди, первые одинцовцы. Увидел их Какагня и вышел посмотреть, что за чуды-юды тут завелись. А для одинцовцев сам Какагня казался чудой-юдой. Испугались они его сильно, но не нападать начали, а всякие дары подносить, чтобы задобрить. Кстати, конфеточку хотите? – я достала из сумочки «Коркуновочку» из темного и молочного шоколада, мою любимую и мою последнюю, протянула начальнику.

– Спасибо, Шилова, – вежливо поблагодарил он. – Ты продолжай-продолжай. Интересно же!

– Так вот! Одинцовцы приносили Какагне всякие дары, – я с сожалением посмотрела, как конфетка пропадает во рту Игоря Михайловича. – А он урчал от радости и все с удовольствием пробовал. Но одинцовцы совсем не понимали языка Какагни, поэтому им казалось, что внушительный монстр рычит от злости. Близко к нему старались не подходить, но дары все несли и несли. Какагня, а я напомню, что он был сама доброта, не мог отказать одинцовцам. Однако живот его так раздулся, а крепкие и большие челюсти так сильно устали жевать, что Какагня от обиды даже заплакал. И никто, представляете, никто из одинцовцев не решался подойти к бедному Какагне! Лишь одна маленькая девочка – между прочим, очень умная и очень старательная – пожалела несчастного. Она вырвалась из рук родителей и подбежала к монстру. Хрупкие ручки девочки зарылись в шерсть Какагни, и она принялась гладить его животик, как всегда ей делала мамочка. Почувствовал Какагня, как проходит его боль, он успокоился и прижал девочку к себе. Так одинцовцы поняли, что Какагня – это хранитель их, защитник и вообще. Место это стало священным, да так и остается священным до сих пор. Но сама история обернулась давно забытой легендой, а образ Какагни потихоньку превратился в то, что привычно глазу – в мужчину. И выражение «бояться Какагня» стало нашим привычным «бояться как огня». Огонь, кстати, горит вечно.

Мы давно уже стояли напротив мемориала Славы и вовсю разглядывали советского солдата, прижимающего к себе маленькую девочку. Его сильные руки и несгибаемая воля защищали самое драгоценное, что есть в мире – свою семью и нашу Родину. У меня даже слезы на глаза навернулись в память о добром монстре Какагне. Я прижала руки к груди и шмыгнула носом, чувствуя, как внушительно молчит рядом Игорь Михайлович.

– Ладно, умная и старательная, веди уже на обед – монстров надо вовремя кормить, – с ехидцей улыбнулся начальник, а я скромно потупилась. – И вообще, уж больно хорошо ты языком работаешь. Давай-ка в спеца по связям с общественностью переходи. Самое оно для тебя будет.

…Вот так я и стала лучшим специалистом по связям с общественностью. А хранителю Какагне я каждый день прихожу поклониться и поблагодарить. Еще пылает вечный огонь в моем сердце. Ну и на языке, конечно.

 
Справка об объекте
 

Памятник на братской могиле воинов Советской Армии установлен в 1958 году на месте, где были захоронены бойцы 5-й армии, погибшие в стенах госпиталя, который находился в вечерней школе в 50-ти метрах за памятником. До 1958 года представлял собой просто могилку с оградой и памятником солдату из гипса.

В 1975 году к 30-летию Великой Победы на мемориале Славы установили звезду и Вечный огонь, а на центральной гранитной плите выбили имена 233 бойцов 5-й армии, и еще столько же фамилий выбиты на левой стеле нашим землякам, не вернувшимся с фронта, и на правой стеле увековечены наши земляки, погибшие в Афганистане и других локальных военных конфликтах.

В 1995 году по проекту скульптора Алексея Хижняка была установлена бронзовая скульптура, на которой дочка встречает вернувшегося с фронта отца-солдата.

Мемориал располагается в сквере возле кинотеатра «Юность» на пересечении Можайского шоссе и Коммунального проезда.

Улица С. А. Маковского
Ольга Шишкина

Есть в Одинцово улица, названная в честь Станислава Антоновича Маковского. А добился того, чтобы эта улица была так названа, мой прадед, Алексей Дмитриевич Сергеев.

Он родился в 1902 году в старом деревянном доме, расположенном посередине холма, на будущей улице Нижнее Отрадное, и город Одинцово вырос на его глазах. Может, потому он так и любил его и, даже переселившись в Москву, прожив в столице более полувека, остался одинцовцем. Знал историю каждой улицы, каждого сквера, передал своему другу, Александру Андреевичу Пузатикову, бесценные материалы, которые собирал всю жизнь.

В детстве мне всегда казалось, что прадед и Нижнее Отрадное неотделимы друг от друга, что, даже уехав на зиму, он все равно продолжает подниматься на гору, оглядывает с ее макушки Северную улицу, снежный березовый лес, Верхнее Отрадное, с темным, как бородинский хлеб, еловым бором, с лугом и полем, над которым поднимались розовые горы облаков. Посередине горы росли ольха и ясень (а может, просто ветла). Когда опускался туман, казалось, что деревья поймали облака.

А недалеко в лесу – Решетников пруд. В середине сентября после полудня солнце, бывало, останавливалось над озером, замирал ветер, не шевелились пушистые колоски травы, которой обросли берега, и вода светилась отраженным светом, и казалось, что озеро запомнит солнце навсегда.

Закрываю глаза и вижу, как прадед и дядя Стась – так звали у нас дома Станислава Маковского – стоят на берегу. Может, тут они и составляли план будущего музея Одинцово? Обсуждали краеведческие материалы? Или просто вспоминали? Было что.

Семейные истории, связанные с прадедом, заполнили не одну полку. Смотрю и думаю, сюда бы Толстого, появилась бы эпопея. Или Верещагина, было бы полотно.

Снова закрываю глаза: вот прадед, высокий, худощавый, в сдвинутой на затылок шляпе разрабатывает Крымский мост, пишет диссертацию. В годы Великой Отечественной руководит, как лаконично говорит запись в военкомате, энергоснабжением Западной линии фронта. Всю жизнь он молчал о том, что было на войне. Говорили ордена. Красной Звезды. Отечественной войны. Знака Почета. Трудового Красного Знамени.

После войны – заведует рыбной промышленностью СССР…

И тут же – домашний, даже просто дачный прадед. Стоит в коричневой свободной безрукавке возле калитки дома (построил своими руками в ста метрах от старого отцовского, который подарил сестре), а на заднем плане: деревья, проселочная дорога, едут мальчишки на велосипедах. Через много лет здесь вырастут дома Северной улицы.

А вот прадед с дядей Стасем сажают каштан, оживленно спорят, наконец выбирают место на углу, чтобы раскидистым вырос, затенил от солнца беседку.

Прадед ведет дядю Стася вдоль тропинки, показывает редкие сорта флокса, ранний китайский пион. А вот и жасмин – любимый прабабушкин цветок – из Крыма привез. «На спине тащил», – вздыхает прадед, а дядя Стась, усевшись на скамью, любуется крупными соцветиями.

Вот дядя Стась приезжает на день рождения, на накрытом под цветущей антоновкой столе – торт «Наполеон», прабабушка выпекала три дня. Но вдруг из-за угла дома высовывается кроличья мордочка, накануне буквально насильно подарили сердобольной прабабушке малыша. Поднимается визг, беглеца ловят, но дядя Стась неодобрительно качает головой. Кто же держит кролика в корзинке? Молоток есть? А гвозди? У прадеда есть все. И через полчаса довольный кролик в новенькой клетке жует клевер, а прабабушка гордо разрезает торт.

Нижнего Отрадного больше нет, улица окончательно влилась в Северную, город вырос, повзрослел. Но остался залитый левитановским солнцем Решетников пруд, осталось высокое Верхнее Отрадное, словно присматривающее за Северной со своей горы, осталась в городе память о дяде Стасе, Станиславе Маковском. Пусть на этих страницах будет и память о прадедушке, Алексее Дмитриевиче Сергееве.

Справка об объекте

В декабре 1983 года имя Станислава Антоновича Маковского было присвоено новой улице в Восьмом микрорайоне Одинцово, которую предполагалось построить в ближайшие несколько лет. Первый дом на новой улице – панельная девятиэтажка с пристроенным зданием поликлиники ВЗОИ с табличкой «улица Маковского, дом 22», интересно, что даже районная газета «Новые Рубежи» уже в середине 1984 года начала череду анекдотичных опечаток, «переименовав» улицу в честь В. В. Маяковского. Впоследствии эта опечатка неоднократно дублировалась, в наши дни на многих картах города можно прочитать искаженное название улицы.

Источник: https://oinfo.ru/news/?id=11340

Мечтатель
Юлия Гладкая

Сидоров был человеком приличным. Родился доношенным, в садике кушал кашу, в школе учился на «четыре» и «пять», в институт поступил сам. На работе Сидорова тоже уважали. Если надо, подменял коллег, от лишних нагрузок не отказывался. Даже пациенты на него не жаловались, хотя на остальных врачей то и дело строчили кляузы. Хороший Сидоров был человек, правильный. Даже родное Одинцово ни разу не покидал. Вот какой он был постоянный.

И все же сам Сидоров ощущал какую-то неловкость, неполноценность собственную. Иногда, прикрывая глаза, он вроде как уносился вдаль и там видел другие миры, наполненные незнакомыми звуками и ароматами. И когда Сидоров открывал глаза, то руки сами требовали все эти чудеса записать. Однако стоило ему взять в руки ручку или карандаш, как мысли путались, истончались и развеивались, словно дым. Тогда Сидоров чувствовал себя обманутым. Он смотрел на пустой лист в блокноте и чувствовал ущербность.

Ему казалось, что в детстве он таким убогим не был, сочинял какие-то сказки для друзей, и воспитатель хвалила, вроде бы. Но родители Сидорова сказали, что это отвлекает его от занятий, и Сидоров спорить не стал, опять же маме и папе видней. Взял и забыл, как это, лепить из слов чудеса.

А потом, в старших классах, потребность творить вернулась, он даже написал несколько неуклюжих, но искренних стихов однокласснице. Но Аня только высмеяла их, да еще и показала подружкам. Над поэтом издевались два года, до самого выпуска. В медицинском Сидоров таких ошибок не повторял, ничего не писал и, естественно, никому не показывал. И все же чудилось, что вот там, за пеленой тумана, прячется страна слов, имеющих силу.

Так бы Сидоров и продолжал страдать, если бы однажды в ординаторской его не застукал над пустым блокнотом Штольцман – протезист.

– Ты таки пишешь? – восхитился он, выхватывая из рук Сидорова пустую книжицу и перелистывая чистые листы.

– Я, нет, – замялся Сидоров, вспоминая, чем заканчиваются чистосердечные признания, – это план работы будет на завтра. Я… Отдай!

– Пишешь, – довольным голосом произнес коллега и, умостившись в соседнем кресле, продолжил: – Пишешь, но оно не пишется, да?

– Нет! – тонко выкрикнул Сидоров и вдруг сдался: – Да… – приглушенно прошептал он.

– Ну ясное дело, что да, – умилился Штольцман, – по тебе же видно, что ты – творец, только, видимо, твоего Пегаса еще в детстве вспугнули.

– Кого? – растерялся Сидоров.

– Пегаса, – важно ответил протезист. – Ой, не делай мне больную голову, что ты не понимаешь, о чем я говорю.

Сидоров промолчал.

– Ну раз нет Пегаса, то его надо купить, – поделился гениальной идеей коллега.

– Где? – хмыкнул Сидоров. – В магазине игрушек? На городском базаре?

– На базаре, только не городском, – Штольцман прищурился и, наклонившись вперед, прошептал: – Ты же детский врач, так? Тогда слушай и запоминай.

Целый месяц Сидоров делал так, как велел коллега. Вел прием, улыбался, уговаривал даже самых испуганных пациентов и все это время чувствовал себя преступником. Когда же Луна набрала вес, Сидоров сунул в карман улов, бережно сложенный в холщовый мешочек, и отправился по адресу, продиктованному Штольцманом, на знаменитое Одинцовское подворье. Точнее не совсем туда, а через проулок, где вход со двора. На самом деле, он был уверен, что это очередной розыгрыш и когда он придет на место, его встретит целая ватага хохочущих врачей и Штольцман будет громче других кричать: «А я таки говорил, что он редкостный поц!» И остальные будут одобрительно гудеть, а потом расскажут всей клинике. От этой мысли Сидоров даже споткнулся. Но решил не сдаваться. В глубине души он все еще надеялся на чудо и не желал отворачиваться от данного шанса.

По указанному адресу оказалась кособокая дверь в подвальное помещение. Пройдя по скрипучей лестнице, Сидоров оказался в приемной. Всюду сновали мыши, переругивались друг с другом птицы. Несколько мужичков, низкорослых и лохматых, топтались у стола, за которым стояла девушка в светлом платье.

– Не толпитесь! В очередь! – то и дело выкрикивала она, призывая пришедших к порядку, и, что удивительно, те слушались.

Сидоров, не увидевший тут знакомых, растерялся даже больше, чем если бы обнаружил подвох. Пока он вертел головой, девушка приметила его и крикнула:

– Эй вы, мужчина, подойдете без очереди.

– Как это без очереди? – возмутились лохматые мужички. – Нам, может, только спросить!

– Всем только спросить, – отбрила мужичка дородная крыса и так клацнула зубами, что недомерок стих. Крыса же подозрительно глянула на Сидорова и шикнула: – Ну чего встал? Иди!

На ватных ногах Сидоров дошел до девушки и замер.

– Показывайте, что принесли, – потребовала незнакомка.

Сидоров послушно достал из кармана мешочек и передал его девушке. Та в свою очередь высыпала содержимое на стол и, бросив оценивающий взгляд, сказала:

– Тут на пятьдесят монет, вам наличными или вексель?

– Наличными, – пробормотал Сидоров, все еще не веря в происходящее.

Девушка тут же вытащила другой мешочек, весело позвякивающий кругляшами, но прежде чем отдать его Сидорову, сказала:

– А вам не стыдно, вот так, у малышей, отбирать молочные зубы? Что они положат под подушку? Как получат подарок и станут верить в чудеса?

– Разве подарки им не родители дарят? – удивился Сидоров. – Деньги или там сладости.

– Ясно, вы не только обманщик, вы еще и балда, – вздохнула незнакомка. – Держите свои деньги. Уж не знаю, на что вы их желаете тратить, но это низко. Так и запомните: низко отбирать у зубных фей, мышей, птичек и домовых их работу. А еще более низко отбирать у детей веру в чудо.

– Я всего лишь хочу Пегаса, – промямлил Сидоров, которому мешочек с монетами уже жег руку, – понимаете, Пегаса! Чтобы он вернулся и мы вместе писали стихи и сказки.

Девушка подозрительно поглядела на Сидорова, вдруг улыбнулась, зубы у нее оказались на редкость ровные и белые. Стоматолог прямо залюбовался.

– Налейте молока в дождевую воду и насыпьте крошек от торта на балконе, и Пегас придет, они жуткие сладкоежки.

Сидоров не помнил, как выскочил на улицу, как оказался дома, нервно распаковывая торт и кроша его на плиты балкона. Про мешочек с монетами он и вовсе забыл, и повод, знаете ли, имелся.

Когда с утра Штольцман подкатил к нему с вопросом, как все прошло, Сидоров только отмахнулся.

– Знаешь что, это нехорошо у детей отбирать веру в чудеса, – поделился он с коллегой, – так что ты так больше не делай.

– Так им не надо, а тебе для доброго дела, – возмутился протезист, – ты скажи, Пегаса купил?

– Пегаса не купишь, – важно ответил Сидоров и пошел в кабинет вести прием своих маленьких пациентов. В портфеле у него лежал исписанный сказками блокнот, а дома дожидался Пегас, который так любит сладости.

 
Справка об объекте
 

ТК «Подворье» расположился на территории одного из крупнейших продовольственных рынков Московской области.

Знаете ли вы, что Одинцовское подворье планировалось как Дом колхозника?

В 1989 году началось строительство Дома колхозника с гостиницей. Часть здания успели возвести за два года, а там, где предполагался рынок, в 1991 году стояли лишь отдельные конструкции здания и строительный кран.

Последующие 8 лет здание простояло заброшенным и недостроенным, кран заржавел и был разобран, на стройке успели вырасти маленькие деревья. Но в последние годы XX века стройка продолжилась, гостиница была открыта в 1999 году, а обновленный Дом колхозника распахнул свои двери в 2001 году, получив красивое и более актуальное название – Одинцовское подворье.

Вася и котик
Олег Черняк

Сложно поверить, что памятник хорошему настроению, установленный на бульваре Любы Новоселовой в Одинцово, и то, что я услышал много лет назад, – случайное совпадение. Наверное, все же существуют какие-то потусторонние силы, подтолкнувшие авторов к идее увековечить эту необычную историю. Произошла она так давно, что, к сожалению, правдивость ее подтвердить или опровергнуть уже некому.

В Одинцово, рядом с бывшим кирпичным заводом Якунчикова, в покосившемся, обветшалом бараке жил Василий Ипатов, мужик нелюдимый, малообщительный и пьющий. Именно за пьянку и прогулы его выгнали с работы, а жена, прикинув, что к чему, с воем и криками собрала нехитрые пожитки в холщовый мешок и, прихватив детей, сбежала к престарелой мамаше в далекую деревню. Василий погоревал с месячишко, крепко попил водочки и, чтобы не загреметь по статье за тунеядство, устроился дворником. Работа пусть и невесть какая, но ни начальства тебе, ни особого контроля, да и пятилетку досрочно выполнять не надо.

Была у Василия еще одна проблема: он не мог пить один. Стоило накатить грамм этак сто пятьдесят, и ему тут же требовался собеседник. И вроде ничего плохого в этом нет, если бы не одно «но». Любая беседа заканчивалась спором, переходящим в кровавую драку. И хотя по виду он был не очень силен, рука у Василия была тяжелая, да и духом он был могуч, так что исход любого побоища был определен до его начала. При этом он крушил посуду, ломал столы и скамейки. Похожая на милого поросенка, розовощекая буфетчица ближайшей рюмочной возненавидела его, и стоило Василию переступить порог, как она, превращаясь в разъяренного хряка, скидывала на ходу затасканный передник, истошно визжала и, выгоняя посетителей, закрывала заведение. И так день за днем, и вскоре не осталось у Василия ни друзей, ни приятелей.

В шесть утра радио разорвалось гимном. Василий не мог продрать глаза: опухшие красные веки отказывались подниматься. Слипшаяся глотка издавала натужное сипение забитой тряпкой валторны. Он повел носом. Меж привычного гнилостного душка не убранной со стола еды и немытой посуды явственно просачивался грязный запах кошатины. Василий с силой протер глаза руками и с удивлением уставился на рыжего кота, сидящего на столе.

– Это еще что такое? – пробормотал он. Затем достал из-под кровати бутылку «Жигулевского», открыл ее зубами, залпом выпил половину и поставил на стол.

Кот на секунду замер, крутанул мордой и продолжил терзать обглоданную тушку пожелтевшей соленой ставриды.

– Ты чего, тварь?! Без завтрака меня оставил?! – заорал Василий и бабахнул ладонью по столу.

Кот вздрогнул, ощетинился, прижал уши, зажмурился и со всего размаху ударил лапой по початой бутылке с пивом. Бутылка упала, и ароматная пенистая лужица, огибая стаканы и тарелки, с медленным шипением поползла по столу. Не обращая внимания на Василия, кот повернулся к нему задом, свернул куцый хвост полукольцом и начал быстро вылизывать разлитое пиво.

Василий открыл рот. «Так ты еще и алкаш! – подумал он. – Грязный, наглый алкаш!»

Напившись, кот прыгнул на кровать и, путаясь лапами в смятой простыне, добрался до подушки. Тут он широко зевнул, оголяя острые клыки, улегся и моментально заснул.

Василий трясущимися пальцами с наколкой «Вася» провел по клочковатой шерсти.

– Ладно, живи! Какая-никакая, а душевная тварь в доме. Величать тебя буду Тимохой. Но смотри у меня, гаденыш, еще раз пиво прольешь – убью! – пригрозил Василий и потряс перед носом кота кулаком.

Тимоха лениво открыл глаза, понюхал руку, чихнул и лег на спину, раскинув лапы. Василий махнул рукой, взял взъерошенную метлу и вышел из барака.

Вот уже пару недель как стояла солнечная погода, но это не мешало оголтелому ветру гонять по двору непоседливую пеструю листву. Василий силился собрать листья в кучу, но вихри играючи подхватывали их, кружили и вновь сбрасывали на землю.

– Да и черт с вами! – выругался дворник и зашел в гастроном.

Там он выгреб из кармана смятый трояк и горсть мелочи. Долго смотрел на витрину и соображал, как правильно распорядиться оставшимися до получки деньгами. Наконец решение было принято.

– Пару «Жигулевского» и литру водки, – сказал Василий продавщице. Достал скомканную авоську и вспомнил про кота. – Ну ты ж, тварь, тебя ведь кормить надо! Не было печали, купила баба порося! – чертыхнулся он и смачно плюнул на пол.

– Гражданин! – возмутилась продавщица. – Мы, между прочим, боремся за вымпел культурного учреждения. Ведите себя прилично!

– Ладно, ладно, – проворчал Василий, размазывая кирзовым ботинком плевок. – Ты это… Одну поллитровку забери и дай мне… – Его взгляд уперся в пучеглазого морского окуня. Окунь, густо обвалянный в муке и зажаренный до золотистой, а местами и подгоревшей корочки, выглядел довольно привлекательно. – И вот рыбки мне дай на остальные, чтобы без сдачи.

Кот ждал хозяина, усевшись на столе.

– Ну что, Тимоха, выпьем по чуть-чуть да закусим? – улыбнулся Василий. Тимоха довольно заурчал.

Василий отодвинул грязную посуду на край, поставил на стол бутылки и развернул рыбу. Отломив кусочек, он подвинул его коту. Тимоха с жадностью набросился на окуня.

– И пивка попей, – захохотал Василий и плеснул «Жигулевского» в блюдце. – А я водочки выпью.

Он наполнил рюмку до края. Тимоха поднял голову и принюхался. Глаза его округлились, а облезлый хвост угрожающе заколотил по столу.

– Э! Ты чего? – закричал Василий.

Тимоха, не сводя с Василия глаз, осторожно обошел блюдце и ударил лапой по рюмке. От удара рюмка опрокинулась, покатилась и свалилась со стола. Тимоха спрыгнул за ней, вцепился когтями в штанину Василия и вонзил зубы в ногу.

– Ах ты!.. – взвыл хозяин. – В моем же доме мне пить не даешь?! – Он отодрал от ноги орущего кота и вышвырнул его в открытую форточку. – Гады! – заорал при этом Василий непонятно кому. – Ну сейчас вы у меня получите! – Василий схватил бутылку водки, с жадностью отхлебнул из горлышка и выскочил на улицу.

Очнулся он в милиции. Скула ныла от боли. Василий огляделся, в камере он был один. Небольшое окно с выбитым стеклом стягивали толстые прутья решетки. Редкие мошки и мотыльки, залетевшие на огонек, кружили у матового светильника под высоким серым потолком. Густо-зеленые стены хотя и пахли свежей краской, но уже были изрядно процарапаны крылатыми изречениями арестантов.

«Жрать хочу! – подумал Василий. – Из-за этой твари целый день не ел. Надо же, гаденыш какой! Ладно, утро вечера мудренее». Он лег на нары, свернул ватник, сунул его под голову и заснул.

Разбудило Василия громкое мярганье. Он поднял голову и увидел торчащую в решетке рыжую морду Тимохи.

– Ты что, паскуда, решил меня и здесь достать? – возмутился он.

Морда исчезла, но через минуту появилась снова. Тимоха держал в зубах увесистый кусок жареного окуня.

– Ни хрена себе! – пробормотал Василий. Он подошел к окну и подставил ладони. – Давай бросай, я ловлю!

Тимоха разжал пасть, и кусок рыбы упал точно в руки.

– Ну, брат, ты даешь! – удивился Василий. – Век не забуду! Беги домой, я, наверное, только завтра приду.

Тимоха зевнул и громко мяукнул, но Василию показалось, что кот широко улыбнулся.

После этого случая водку Василий больше не пил. Нет, он, конечно, пытался, но Тимоха начинал рычать и злиться. А злить лучшего друга Василию не хотелось.

Жизнь изменилась к лучшему. Василий окончил школу рабочей молодежи, вернулся на кирпичный завод и снова пошел учиться. Знания, полученные в индустриальном техникуме, помогли дослужиться до бригадира, а потом и до мастера. По пятницам Василий надевал праздничный костюм, повязывал галстук и они с Тимохой шли пить пиво. Брали в рюмочной одну пузатую кружку на двоих и сушеную рыбку. Садились на скамейку и думали. Каждый о своем.

Тимоха пережил своего хозяина. После его смерти он обосновался на кладбище возле могилы Василия. Сердобольные одинцовцы еще много лет подкармливали его. Говорят, что после того, как Тимоха пропал, за могилой нашли целую кучу еды, которую кот оставлял своему хозяину в надежде, что тот вернется и они перекусят вместе.

 
Справка об объекте
 

Самый позитивный памятник Подмосковья – мужичок с пивом, кормящий кота воблой. В народе его называют памятником хорошему настроению. Находится он на бульваре Любы Новоселовой в Одинцово.