Текст книги "Слова Солнца"

С крестом сирени

 
Цветы лилово-голубые,
Всего в четыре лепестка,
В чьих крестиках мои былые
Любовь, отвага и тоска!
 
 
Ах, так же вы благоухали
Тогда, давно, в далеком, там,
Зовя в непознанные дали
По опадающим цветам!
 
 
И, слушая благоуханья,
Вдыхая цветовую речь,
Я шел на брань завоеванья
С сиренью, заменившей меч…
 
 
А вы цвели и увядали…
По опадающим по вам
Я шел в лазоревые дали –
В цветы, в цветах и по цветам!
 
 
Со мною были молодые
Мечты и смелая тоска,
И вы, лилово-голубые
Кресты в четыре лепестка!
 

1913

Акварель

 
Бежит, дрожит на жгучем побережье
Волна, полна пленительных былин.
Везде песок, на нем следы медвежьи.
Центральный месяц – снова властелин.
 
 
И ни души. Весь мир – от солнца! – вымер. Но все поет – и море, и песок.
Оно печет, небесный князь Владимир[40]40
  Владимир – киевский князь Владимир «Красное Солнышко».


[Закрыть],
И облако седи́т его висок.
 
 
С зайчатами зажмурилась зайчиха,
И к чайке чиж спешит песочком вскачь.
В душе трезвон. На побережье тихо.
И слабый бодр, и истомлен силач.
 

1909

Народная

 
Солнце Землю целовало –
Сладко жмурилась Земля.
Солнце Землю баловало,
Сыпля злато на поля.
 
 
Солнце ласково играло
В простодушной похвальбе.
И Земля его избрала
В полюбовники себе.
 
 
И доколе будет длиться
Их немудрая любовь,
Будет мир в цветы рядиться,
В зелень вешнюю лугов!
 

1911

Спустя пять лет

 
Тебе, Евгения[41]41
  Евгения Тимофеевна Гуцан, первая любовь поэта.


[Закрыть], мне счастье давшая,
Несу горячее свое раскаянье…
Прими, любившая, прими, страдавшая,
Пойми тоску мою, пойми отчаянье.
 
 
Вся жизнь изломана, вся жизнь истерзана.
В ошибке юности – проклятье вечное…
Мечта иссушена, крыло подрезано,
Я не сберег тебя, – и жизнь – увечная…
 
 
Прости скорбящего, прости зовущего,
Быть может – слабого, быть может – гения…
Не надо прошлого: в нем нет грядущего, –
В грядущем – прошлое… Прости, Евгения!
 

1910

Из книги
«Ананасы в шампанском»
1915 г.

Увертюра

 
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!
 
 
Стрекот аэропланов! беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! крылолёт буэров!
Кто-то здесь зацелован! там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
 
 
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! из Нью-Йорка – на Марс!
 

1915

На островах

 
На ландо моторном[42]42
  Ландо – здесь: автомобиль.


[Закрыть], в ландо шикарном
Я проезжаю по Островам[43]43
  Острова – Каменный и Елагин острова, традиционные места гуляния в Петербурге.


[Закрыть],
Пьянея встречным лицом вульгарным
Среди дам просто и «этих» дам.
 
 
Ах, в каждой «фее» искал я фею
Когда-то раньше. Теперь не то.
Но отчего же я огневею.
Когда мелькает вблизи манто?
 
 
Как безответно! как безвопросно!
Как гривуазно![44]44
  Гривуазно – нескромно, вульгарно (фр.).


[Закрыть] но всюду – боль!
В аллеях сорно, в куртинах[45]45
  Куртина – участок газона в парке, обрамленный подстриженным кустарником.


[Закрыть] росно,
И в каждом франте жив Рокамболь[46]46
  Рокамболь – герой серии романов французского писателя Понсон дю-Террайля (1829–1871).


[Закрыть].
 
 
И что тут прелесть? и что тут мерзость?
Бесстыж и скорбен ночной пуант.
Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?
 

1911

Валентина

 
Валентина, сколько счастья! Валентина,
сколько жути!
Сколько чары! Валентина, отчего же ты
грустишь?
Это было на концерте в медицинском
институте,
Ты сидела в вестибюле за продажею афиш.
 
 
Выскочив из ландолета, девушками
окруженный,
Я стремился на эстраду, но, меня остановив,
Предложила мне программу, и, тобой
завороженный,
На мгновенье задержался, созерцая твой
извив.
 
 
Ты зашла ко мне в антракте (не зови его
пробелом)
С тайной розой, с красной грезой,
с бирюзовою грозой
Глаз восторженных и наглых. Ты была
в простом и белом,
Говорила очень быстро и казалась стрекозой.
 
 
Этот день!.. С него – начало. Телефоны
и открытки. К начинаньям поэтессы я был очень милосерд, И когда уже ты стала кандидаткой
в фаворитки,
Ты меня сопровождала ежедневно на концерт.
 
 
А потом… Купэ. Деревня. Много снега, леса. Святки.
Замороженные ночи и крещенская луна.
Домик. Нежно и уютно. Упоенье без оглядки.
Валентина безрассудна! Валентина влюблена!
 
 
Все прошло, как все проходит. И простились мы неловко:
Я «обманщик», ты сердита, т. е. просто
трафарет.
Валентина, плутоглазка! остроумная
чертовка!
Ты чаруйную поэму превратила в жалкий
бред!
 

1914

Поэза спичечного коробка

 
Что это? – спичек коробок? –
Лучинок из берез?
И ты их не заметить мог? –
Ведь это ж грандиоз!
 
 
Бери же, чиркай и грози,
Восторжен, нагл и яр!
Ползет огонь на все стези:
В твоей руке – пожар!
 
 
Огонь! огонь, природоцап,
Высовывай язык!
Ликуй, холоп! Оцарься, раб!
Ничтожный, ты велик!
 

1914

В гостинице

 
В большом и неуютном номере провинциальной гостиницы Я лежу в бессоннице холодноватыми вечерами. Жутко мне, жутко, что сердце скорбью навеки вынется Из своего гнездышка – …разбитое стекло в раме…
 
 
Из ресторана доносится то тихая, то грустная
музыка –
Какая-нибудь затасканная лунная соната, То такая помпезная, – правда, часто кургузая, – …Лилию оскорбляющее полнокровье
граната…
 
 
И слышится в этой музыке души всех женщин и девушек, Когда-либо в жизни встретившихся и возможных еще в пути. И плачется, бесслезно плачется в номерной тиши кромешной О музыке, о девушках, обо всем, что способно цвести…
 

1914

Никчемная

 
Ты меня совсем измучила, может быть,
сама не ведая;
Может быть, вполне сознательно; может быть,
перестрадав;
Вижусь я с тобой урывками: разве вместе
пообедаю
На глазах у всех и каждого, – и опять
тоска-удав.
 
 
О, безжалостница добрая! ты, штрихующая профили
Мне чужие, но знакомые, с носом мертвенно-прямым!
Целомудренную чувственность мы зломозгло объутопили
Чем-то вечно ожидаемым и литаврово-немым…
 
 
Слушай, чуждая мне ближница! обреченная далёчница!
Оскорбить меня хотящая для немыслимых услад!
Подавив негодование, мне в тебя так просто хочется,
Как орлу – в лазорь сияльную, как теченью – в водопад!
 

1914

Тиана

 
Тиана, как странно! как странно, Тиана!
Былое уплыло, былое ушло…
Я плавал морями, садился в седло,
Бродил пилигримом в опалах тумана…
 
 
Тиана, как скучно! как скучно, Тиана!
Мадлэна – как эхо… Мадлэна – как сон…
Я больше уже ни в кого не влюблен:
Влюбляются сердцем, но – как, если – рана?..
 
 
Тиана, как жутко! как жутко, Тиана!
Я пил и выплескивал тысячи душ
И девьих, и женских, – все то же; к тому ж
Кудесней всех женщин – ликер из банана!
 
 
Тиана, как дико! мне дико, Тиана,
Вложить вам билеты в лиловый конверт
И ждать на помпезный поэзоконцерт:
Ведь прежде так просто – луна и поляна.
 
 
И вдруг – вы, снегурка, нимфея, лиана,
Вернули мне снова все миги тех лет,
Когда я был робкий, безвестный поэт,
О славе мечтавший, – без славы дурмана…
Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
 

1913

Эстляндская поэза

Андрею Виноградову[47]47
  Андрей Виноградов – поэт-эгофутурист.


[Закрыть]

 
Распахните все рамы у меня на террасе,
    распахните все рамы –
Истомило предгрозье. Я совсем задыхаюсь.
    Я совсем изнемог.
Надоели мне лица. Надоели мне фразы.
    Надоели мне «драмы».
Уходите подальше, не тревожьте. Все двери
    я запру на замок.
 
 
Я весь день и весь вечер просижу на террасе,
    созерцая то море,
То особое море, нет которому равных
    во Вселенной нигде.
Помню Ялту и Дальний[48]48
  Дальний – русское название г. Далянь в Китае, где Северянин жил с отцом в 1903 г.


[Закрыть], и Баку с Таганрогом.
    На морях – я не спорю,
Но Балтийское море разве с теми сравнится
    при Полярной звезде?..
 
 
Это море – снегурка. Это море – трилистник.
    Это – вишень цветенье.
Это – призрак бесчертный. Эрик, принц светлоокий.
    Это море – Лилит[49]49
  Лилит – по легенде, первая жена Адама (до Евы).


[Закрыть].
Ежецветно. Капризно. Несказанно-больное.
    Все – порыв,
    Все – мгновенье.
Все влеченье и зовы. Венценосная Сканда.
    Умоляя – велит.
 
 
Оттого-то и дом мой – над отвесным обрывом
    у любимого моря.
Миновало предгрозье. Я дышу полной грудью.
    Отдыхаю. Живу.
О, сказанья про Ингрид! О, Норвегии берег!
    О, Эстляндские зори!
Лишь в Эстляндии светлой мне дано вас
    увидеть
        наяву! наяву!
 

1914

Осени предчувствие

 
Заалеют клены и залимонеют, будут ало-желты.
Побуреет в бурях море голубое, голубое небо,
Будет в зорях холод, в вечерах – угрозье, в полднях – хлаже золото.
Хочешь иль не хочешь – сердцем затоскуешь от немого гнева.
 
 
Ах, земле сочувствуй, – осудить опасно: после жатвы тяжко.
Надо же на отдых: хлеб свой оправдала труженица-матка,
Всех она кормила: и крестьян, и птичек, травку и барашка.
Смертно вы устали: ты, земля, и лошадь, рыжая лохматка.
 
 
Отдохните осень, отдохните зиму. Пробудитесь к марту.
С помощью Господней, помощью надежной, снова за работу.
Приходи, старуха в старой желтой кофте! вымечи-ка карту
На свою погибель, предсказавши солнцу к маю позолоту.
 

1914

Письмо на юг

 
Наш почтальон, как друг прилежный,
Которому чего-то жаль,
Принес мне вашу carte postale
В лиловый влажный безмятежный
Июньский вечер. Друг мой нежный,
Он отемнил мою печаль –
Открытки вашей тон элежный.
 
 
Мы с вами оба у морей,
У парусов, у рыб, у гребли.
Вы в осонетенном Коктэбле,
А я у ревельских[50]50
  Ревель – ныне Таллин.


[Закрыть] камней,
Где, несмотря на знои дней,
Поля вполную не нахлебли,
Но с каждым днем поля сильней.
 
 
…Скажи, простятся ль нам измены
Селу любезному? зачем
Я здесь вот, например? и с кем
Ты там, на юге? Что нам пены,
В конце концов?! что нам сирены?!
Я к нам хочу! и вот – я нем
У моря с запахом вервэны…[51]51
  Вервэны – вербена – растение со светло-лиловыми пахучими цветами; по легенде изгоняет вражду и пробуждает любовь.


[Закрыть]
 

1914

Вервэна

 
Как пахнет морем от вервэны
И устрицами, и луной!
Все клеточки твои, все вены
Кипят вервэновой волной.
 
 
Целую ли твои я веки,
Смотрюсь ли в зеркала очей,
Я вижу сон чаруйный некий,
В котором море все свежей.
 
 
Неистолимою прохладой
Туда, где крапчатый лосось,
Где чайка взреяла Элладой,
Влекусь я в моревую сквозь.
 
 
Но только подойду я к морю,
Чтоб тронуть шлюпки бичеву,
Со сном чаруйным впламь заспорю,
К тебе у моря воззову!
 
 
Повеет от волны вервэной,
Твоею блузкой и косой.
И, смутным зовам неизменный,
Я возвращусь к тебе с тоской.
 

1914

Сердцу девьему

Сонке[52]52
  Сонка – Софья Сергеевна Шемардина (по сцене Эсклармонда Орлеанская).


[Закрыть]

 
Она мне принесла гвоздику,
Застенчива и молода.
Люблю лесную землянику
В брильянтовые холода!
 
 
Рассказывала о концерте
И о столичном том и сём;
Но видел поле в девьем сердце,
Ручьи меж лилий и овсом…
 
 
Я знаю: вечером, за книгой,
Она так ласково взгрустнет,
Как векше[53]53
  Векша – белка.


[Закрыть], сердцу скажет:
«Прыгай!» И будет боль, и будет гнет…
 
 
С улыбкою, сомкнув ресницы,
Припомнит ольхи и родник,
И впишет четкие страницы
В благоуханный свой дневник.
 

1913

Они сражаются в полях…

 
Они сражаются в полях,
Всё позабывшие в боях,
Не забывая лишь о том,
Что где-то есть родимый дом.
Что дома ждет тоскуя мать
И не устанет вечно ждать,
Что плачет милая жена,
В такие дни всегда верна,
И дети резвою гурьбой
Играют беззаботно «в бой»…
Они сражаются в полях,
Сегодня – люди, завтра – прах,
Они отстаивают нас.
Но кто из них свой знает час?
А если б знать!.. А если б знать,
Тогда нельзя душой пылать:
Ужасно заряжать ружье,
Провидя близкое свое…
Неумертвимые в мечтах,
Они сражаются в полях!
 

1914

Еще не значит…

 
Еще не значит быть изменником –
Быть радостным и молодым,
Не причиняя боли пленникам
И не спеша в шрапнельный дым…
 
 
Ходить в театр, в кинематографы,
Писать стихи, купить трюмо,
И много нежного и доброго
Вложить любимому в письмо…
 
 
Пройтиться по Морской с шатенками,
Свивать венки из кризантем,
По-прежнему пить сливки с пенками
И кушать за десертом крэм –
 
 
Еще не значит… Прочь уныние
И ядовитая хандра!
Война – войной. Но очи синие,
Синейте завтра, как вчера!
 
 
Война – войной. А розы – розами.
Стихи – стихами. Снами – сны.
Мы живы смехом! живы грезами!
А если живы – мы сильны!
 
 
В желаньи жить – сердца упрочены…
Живи, надейся и молчи…
Когда ж настанет наша очередь,
Цветы мы сменим на мечи!
 

1914

Белая фея

 
По слезным лестницам, как белка, прыгая,
Крепясь при публике, во сне рыдая,
Мелькает белая, святая, тихая,
Такая скромная и молодая.
 
 
И в годы – сумерки, и в зори вешние,
И жизни вечером – одна и та же:
Всегда безвестная, всегда нездешняя,
Покоя раненых она на страже.
 
 
В палатах буднично – и удивительно ль,
Что фея белая больным желанна?
Кто поднимается, кто руку вытянул,
Смеются ласково и осиянно.
 
 
Полетом голубя бинты покажутся,
Шампанским вспенится лекарство в склянке,
И что-то доброе такое скажется,
Непроизвольное, сестре-смуглянке…
 
 
Негулким отзвуком, неясным отблеском
Сестры и матери, жены, невесты
Провеет строгая героям-доблестным,
А где расплачется – то свято место!
 

1914

Поэза о Фофанове[54]54
  Фофанов К.М. (1862–1911) – русский поэт, которого Северянин считал своим учителем в поэзии.


[Закрыть]

 
Возьмите «Фофанова» в руки
И с ним идите в вешний сад.
Томленье ваше, скуку, муки
Его напевы исцелят.
Себя самих не понимая,
Вы вдруг заискритесь, как Мумм[55]55
  Мумм – сорт шампанского.


[Закрыть].
Под «Майский шум»[56]56
  «Майский шум» – сборник стихов К.М. Фофанова.


[Закрыть] поэта мая
И под зеленый майский шум,
Пропев неряшливые строки,
Где упоителен шаблон,
Поймете сумерек намеки
И все, чем так чарует он.
Не будьте ж к мигу близоруки, –
Весна и солнце отблестят!
Берите «Фофанова» в руки
И с ним бегите в вешний сад!
 

1913

Поэза раскрытых глаз

 
Арфеет ветер, далеет Нарва,
Синеет море, златеет тишь.
Душа – как парус, душа – как арфа.
О чем бряцаешь? куда летишь?
 
 
Свежо и знойно. Свежо и смело.
Чего-то надо. Чего-то ждешь.
Душа жестокость свершить посмела!
Душа посмела отвергнуть ложь!
 
 
В былом ошибка. В былом – ненужность.
В былом – уродство. Позор в былом.
В грядущем – чувства ее жемчужность,
А в настоящем – лишь перелом.
 
 
Ах, оттого-то арфеет ветер,
Далеет берег, поет залив!..
Ах, оттого-то и жить на свете
Я страстно жажду, глаза раскрыв!..
 

1915

Миньонет[57]57
  Миньонет – одна из изобретенных И. Северяниным строфических форм.


[Закрыть]

 
Уважать – это вовсе не значит любить,
А любя, уважаешь невольно!
Если чувства захочешь в слова воплотить –
Воплощать никогда не довольно!
Загляни ж мне в глаза, чтоб любовь углубить,
Загляни бархатисто-фиольно…
Говорить, это вовсе не значит – любить,
А по взгляду узнаешь невольно!..
 

1912

Начальники и рядовые

 
Начальники и рядовые,
Вы, проливающие кровь,
Да потревожат вас впервые
Всеоправданье и любовь!
 
 
О, если бы в душе солдата, –
Но каждого, но навсегда, –
Сияла благостно и свято
Всечеловечности звезда!
 
 
О, если б жизнь, живи, не мешкай! –
Как неотъемлемо – твое,
Любил ты истинно, с усмешкой
Ты только гладил бы ружье!..
 
 
И если б ты, раб оробелый, –
Но человек! но царь! но Бог! –
Души своей, как солнце, белой
Познать всю непобедность мог.
 
 
Тогда сказали бы все дружно:
Я не хочу, – мы не хотим!
И рассмеялись бы жемчужно
Над повелителем своим…
 
 
Кого б тогда он вел к расстрелу,
Ужели всех? ужели ж всех?..
Вот солнце вышло и запело!
И всюду звон, и всюду смех!
 
 
О, споры! вы, что неизбежны,
Как хлеб, мы нужно вас жуем.
Солдаты! люди! будьте нежны
С незлобивым своим ружьем.
 
 
Не разрешайте спора кровью, –
Ведь спор ничем не разрешим.
Всеоправданьем, вселюбовью
Мы никогда не согрешим!
 
 
Сверкайте, сабли! Стройтесь, ружья!
Игрушки удалой весны
И лирового златодружья
Легко-бряцающие сны!
 
 
Сверкайте, оголяйтесь, сабли,
Переливайтесь, как ручей!
Но чтобы души не ослабли,
Ни капли крови и ничьей!
 
 
А если молодо безумно
И если пир, и если май,
Чтоб было весело и шумно
Бесцельно в небеса стреляй!
 

1914

И это – явь?

 
И это – явь? не сновиденье?
Не обольстительный обман?
Какое в жизни возрожденье!
Я плачу! я свободой пьян!
 
 
Как? неужели? все, что в мыслях –
Отныне и на языке?
Никто в Сибирь не смеет выслать?
Не смеет утопить в реке?
 
 
Поверить трудно: вдруг – все ложно?!
Трепещет страстной мукой стих…
Но невозможное – возможно
В стране возможностей больших!
 

1917

Из книги «Pühajogi»[58]58
  Pühajogi – святая река (эст.).


[Закрыть]
1919 г.

Поэза счастья

 
Я не могу не радоваться маю,
И не воспеть его я не могу,
Когда тебя так пылко обнимаю
На благодатном этом берегу.
 
 
Который раз все в тот же, все в зеленый,
В весенний шелк закуталась земля?
Который раз, в мечту свою влюбленный,
Я ухожу в зовущие поля?
 
 
Но в этот год – весна совсем иная
И май иной – все лучше, все светлей!
Мечта сбылась: со мною ты, родная,
А потому – я только соловей!
 
 
Мне все равно, в какие там размеры
Вольется стих горячий, все равно! –
Кощунственны изысков камамберы,
И быть банальным снова мне дано!..
 
 
Когда тебя я к сердцу прижимаю
И твоего капота тлеет тюль,
Могу ли я не радоваться маю
И пережить любимую могу ль?
 

1915

Томление бури

 
Сосны качались, сосны шумели,
Море рыдало в бело-седом.
Мы замолчали, мы онемели,
Вдруг обеззвучел маленький дом.
 
 
Облокотившись на подоконник,
В думе бездумной я застывал.
В ветре галопом бешеным кони
Мчались куда-то, – пенился вал.
 
 
Ты на кровати дрожко лежала
В полуознобе, в полубреду.
Сосны гремели, море рыдало,
Тихо и мрачно было в саду.
 
 
Съежились листья желтых акаций.
Рыжие лужи. Карий песок.
Разве мы смели утром смеяться?
Ты одинока. Я одинок.
 

1915

Поэза оттенков

 
Есть в белых ночах лиловость,
Лиловость в белых ночах.
В нежных очах – суровость,
Суровость в твоих очах…
 
 
В фиалке бывает бледность,
Бледность в лиловом цветке.
В златоприческе – медность,
Медь в золотом волоске.
 
 
Есть что-то в весне старушье,
Как вешнее есть в былом.
В душе у тебя бездушье,
Душа – в бездушьи твоем!
 

1915

Избегнувшие Петрограда

 
Я с каждым днем к тебе все чутче,
В моей душе властнеет Тютчев.
Любовь углубней с каждым днем,
Все слаже – слаже быть вдвоем.
 
 
Мне тягостно себе представить,
Как мог бы я тебя оставить, –
Хотя на день, хотя на час,
Из деревушки отлучась…
 
 
Прощай, in pace[59]59
  Здесь: мир, покой.


[Закрыть] Петрограда:
Тебя избегли мы. Отрада
Да внидет к нам с крестом в руке
В уездном старом городке.
 
 
Засентябреет желтополье, –
Прости, эстляндское приволье.
Покинем мы тебя на год,
Нас в Нарве снегом занесет.
 
 
Чем больше тиши, больше снега,
Тем выразительнее Эго;
Тем упоительнее дни,
Чем дольше будем мы одни…
 
 
В дубовом синем кабинете
Я буду петь о новом лете,
Я буду новых ждать побед,
Твоим присутствием согрет…
 
 
И ты, как рыцарица духа,
Благодаря кому разруха
Дотебной жизни – где-то там,
Прижмешь свои к моим устам…
 

1915

Поэза о тщете

 
В ее руке платочек – слезовик,
В ее душе – о дальнем боль…
О, как ненужен подберезовик!
О, как несладок гоноболь![60]60
  Гоноболь – голубика.


[Закрыть]
 
 
И лес, не давший исцеления,
Она меняет на экспресс,
На мимолетность и движение
Она меняет тихий лес.
 
 
Как раздражают эти станции!
Олюденные поезда!
Как в город хочется Констанции!
Как ей наскучила езда!
 
 
Навстречу яркому и резкому
И скорбному наперекор,
Она по блещущему Невскому
Пускает пламенный мотор.
 
 
То в опере Консерватории,
То в блеске званых вечеров,
То в промельке пустой истории
Старается расслышать зов…
 
 
Все тщетно. Явно обесцелено.
Ни в чем забвенья не найти.
Страдать до смерти кем-то велено,
И к смерти все ведут пути!..
 

1915

Бирюзовая поэза

 
Как солнце восходит раз в сутки,
Восходит в крови моей страсть…
И счастья минуту украсть
Спешу у Тоски-Беспробудки,
Сидящей собакою в будке,
Оскалив зубастую пасть.
 
 
Вся уличка в маевой тюльке
Качается, чуть бирюзясь.
Окрепла поснежная грязь.
Эстонка проносит копчульки[61]61
  Копчульки – копченая салака.


[Закрыть].
И в птичьем восторженном бульке
Есть с бульком крови моей связь…
 
 
Я молод! Отдайся мне, солнце!
Отдайся, вся зелень! вся синь!
Отдайся отдачей святынь
Пчелиной душе аполлонца!
Сквози, голубая коронца
Над ликом любимой! Аминь!
 

1915

Эст-Тойла[62]62
  Эст-Тойла – местечко в Эстонии на берегу Балтийского моря.


[Закрыть]

 
За двести верст от Петрограда,
От станции в семи верстах,
Тебе душа поэта рада,
Селенье в ёловых лесах!
 
 
Там блекнут северные зори,
Чьи тоны близки к жемчугам,
И ласково подходит море
К головокружным берегам.
 
 
Как обольстительное пойло –
Колдуйный нектар морефей, –
Влечет меня к себе Эст-Тойла
Волнами моря и ветвей.
 
 
Привет вам, шпроты и лососи,
И ракушки, и голоса,
Звучащие мне на откосе, –
Вы, милые мои леса!
 
 
Давно я местность эту знаю,
Ее я вижу часто в снах…
О, сердце! к солнцу! к морю! к маю!
К Эст-Тойле в ёловых лесах!
 

1918

На лыжах

 
К востоку, вправо, к Удреасу,
И влево – в Марц и в Изенгоф[63]63
  Удреас (Утриа), Марц (Мартса), Изенгоф (Пюсси) – поселки в Эстонии неподалеку от Эст-Тойла (Тойла), места, где жил И. Северянин.


[Закрыть], –
Одетый в солнце, как в кирасу,
Люблю на лыжах скользь шагов.
 
 
Колеса палок, упираясь
В голубо-блесткий мартный наст,
Дают разгон, и – черный аист –
Скольжу, в движеньях лыжных част.
 
 
О, лыжный спорт! я воспою ли
Твою всю удаль, страсть и воль?
Мне в марте знойно, как в июле!
Лист чуется сквозь веток голь!
 
 
И бодро двигая боками,
Снег лыжей хлопаю плашмя
И все машу, машу руками,
Как будто крыльями двумя!..
 

1918

В Ревель!

 
Упорно грезится мне Ревель[64]64
  Ревель – ныне Таллин.


[Закрыть]
И старый парк Катеринталь[65]65
  Катеринталь (Катариненталь) – парк Кадрирг в Таллине, заложенный в 1718 г.


[Закрыть].
Как паж влюбленный королеве
Цветы, несу им строфосталь.
 
 
Влекут готические зданья,
Их шпили острые – иглой, –
Полуистлевшие преданья,
Останки красоты былой.
 
 
И лабиринты узких улиц,
И вид на море из домов,
И вкус холодных, скользких устриц,
И мудрость северных умов.
 
 
Как паж влюбленный к королеве
Лечу в удачливый четверг
В зовущий Ревель – за Иеве,
За Изенгоф, за Везенберг![66]66
  Изенгоф (Пюсси) – поселок, Везенберг (Раквере) – город в Эстонии.


[Закрыть]
 

1918

У Сологуба[67]67
  Сологуб Федор Кузьмич (1863–1927) – русский поэт, писатель.


[Закрыть]

 
Жил Сологуб на даче Мегар[68]68
  Мегар – фамилия владельца дачи, где жил Сологуб.


[Закрыть],
Любимый, старый Сологуб,
В ком скрыта магия и нега,
Кто ядовит и нежно-груб…
 
 
Так в Тойле прожил он два лета
На крайней даче, у полей
И кладбища, и было это
Житье мне многого милей.
 
 
Из Веймарна[69]69
  Веймарн – город в Эстонии.


[Закрыть] к нему приехать
Мне нравилось в рассветный час,
Когда, казалось мне, утеха –
Искать в траве росы алмаз.
 
 
Я шел со станции, читая
Себе стихи, сквозь холодок.
Душа пылала молодая,
И простудиться я не мог.
 
 
Я приходил, когда все спали
Еще на даче, и в саду
Бродил до полдня, и в опале
Тумана нюхал резеду…
 

1918

Юрьев

 
Где Эмбах[70]70
  Эмбах – река, ныне Эмайыги.


[Закрыть], берег свой понурив,
Течет лифляндскою землей[71]71
  Лифляндская земля – Лифляндия – официальное название территории северной Латвии и южной Эстонии в XVII–XX вв.


[Закрыть],
Как центр культурный, вырос Юрьев[72]72
  Юрьев – бывший Дерпт, ныне Тарту, крупный университетский центр в Эстонии.


[Закрыть],
Такой радушный и живой.
 
 
Он, переназванный из Дерпта,
Немецкий дух не угасил.
В моих стихах найдется лепта
И Юрьеву, по мере сил.
 
 
О ты, столетняя крапива,
Нам расскажи про прежний пир,
Про вкус студенческого пива,
Про лязг студенческих рапир;
 
 
Нам расскажи о глазках Гретхен,
Сентиментально-голубой,
И о беседке в парке ветхой,
О кознях, деянных тобой…
 
 
О романтической эпохе,
О рыцарстве былых времен,
Как упоенны были вздохи,
И как безоблачен был сон!..
 

1918

По этапу

 
Мы шли по Нарве под конвоем,
Два дня под «а́рестом» пробыв.
Неслась Нарова[73]73
  Нарова (Нарва) – река в Эстонии.


[Закрыть] с диким воем,
Бег ото льда освободив.
 
 
В вагоне заперты товарном –
Чрез Везенберг и через Тапс[74]74
  Везенберг (Раквере), Тапс (Тапа) – железнодорожные станции в Эстонии на линии Нарва – Рига.


[Закрыть] –
В каком-то забытьи кошмарном,
Все время слушали про «шнапс».
 
 
Мы коченели. Мерзли ноги.
Нас было до́ ста человек.
Что за ужасные дороги
В не менее ужасный век!
 
 
Прощайте, русские уловки:
Въезжаем в чуждую страну…
Бежать нельзя: вокруг – винтовки.
Мир заключен, но мы в плену.
 

1918