Текст книги "Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя"

Вначале все эти материальные детали, высказанные Юрием Владимировичем, про которого я знал, что он лично – почти аскет и бессребреник, в его устах мне показались странными. Тем более что однажды он во время наших бесед высказывался о том, что подобные материальные привилегии следовало бы отменить. Но позже, в конце 70-х годов, когда я напомнил ему эту его старую идею, он не стал возвращаться к ней. Видимо, назревала острая борьба за власть в Кремле, и даже простое озвучивание отдаленных планов такого рода могло лишить Юрия Владимировича поддержки той части номенклатурной верхушки, которая ему симпатизировала. Именно для укрепления опоры на высших партийных бюрократов, государственных чиновников, хозяйственных руководителей и военных верхов кормушка и прочие эксклюзивные блага были придуманы Лениным и Сталиным. Особенно Ленин стыдливо прикрывал в голодные годы после Октябрьского переворота негативный смысл слова «кормушка» благотворительным наименованием «столовая лечебного питания». Именно «вождь мирового пролетариата» ввел своим секретным распоряжением в голодном 1920 году совнаркомовские пайки. Сталин продолжил его заботу о номенклатуре расширением контингента тех, кто пользовался спецпайками и другими благами. Со своей стороны он ввел так называемые синие конверты для номенклатурных работников. Ежемесячно, в дополнение к должностному окладу, из которого вычитался подоходный налог и платились партийные взносы, партийные, военные, дипломатические и другие высшие чиновники, а также директора крупнейших предприятий получали в синем конверте вторую, точно такую же общую сумму, но из нее не вычитался налог и не требовалось платить партийные взносы. Хрущев, незадолго до своего смещения, отменил денежные сталинские синие конверты, но расширил другие привилегии номенклатуры.

С директором столичной «столовой лечебного питания», заведения, курируемого Девятым управлением КГБ, очень милым человеком, чуть старше меня, я позже познакомился. На мой стыдливый вопрос, как такая «авоська» может существовать при развитом социализме, когда для всех граждан должны быть вроде равные материальные условия, он спокойно разъяснил мне принципиальную основу заботы о номенклатуре: «Если профсоюзы на крупных предприятиях создают для своих работников удешевленные и диетические столовые, к каждому празднику готовят продуктовые заказы для них, то почему ЦК и правительство не могут делать того же для своего аппарата?» …В тот день все, что сказал Андропов о материальном обеспечении номенклатуры, казалось фантастическим и меня не касающимся. Он понял мое состояние, поднялся с кресла. Я сделал то же самое. Юрий Владимирович вновь протянул мне ладонь для рукопожатия и сказал:

– Ну, если согласен, то будем тебя оформлять!

Я что-то промямлил в ответ, и он исчез за двустворчатой дверью, откуда уже доносился нестройный гул нескольких голосов.

Через другую дверь в комнату вошел Женя Калгин, верный адъютант Андропова, который иногда возил меня за эти три года на встречи с Юрием Владимировичем.

– Поздравляю! – сердечно сказал он. Затем провел меня тем же путем к внутреннему подъезду, усадил в ту же машину и вывез назад к академии. Меня распирала радость, но я ни с кем ею не поделился, опасаясь сглазить несделанное еще дело. Самый длинный день в моей жизни продолжился…

Я не знал, сколько времени – дней или недель – будет тянуться оформление на новую должность и закончится ли оно благополучно для меня. Передо мной стоял пример двух-трех моих друзей по академии прошлого и нынешнего выпусков, вот так же начавших оформляться на весьма ответственные посты в Москве, но из-за анонимок вынужденных покинуть столицу, вернуться в свои обкомы, хотя и с приличным повышением. Как я понял, в академии никто не знал о предложении Андропова мне, так что каверз с этой стороны можно было не опасаться.

Тем не менее я принялся вспоминать, какая цепь случайностей привела меня к запоздалому поступлению в академию и встрече с Юрием Владимировичем в сентябре 1970-го.

«Очевидно, – думал я, – все началось с моей долгосрочной командировки в Швецию, куда я прибыл заместителем заведующего бюро АПН в Стокгольме в июле 1962 года. До этого, поступив на штатную работу редактора отдела стран Северной Европы Совинформбюро в сентябре 1956 года, я успел в 1960-м поработать семь месяцев в Финляндии в качестве редактора представительства СИБа в этой стране».

За громким со времен Великой Отечественной войны названием Советское информбюро, от имени которого шли в посольства иностранных государств в Москве, на радио и в газеты ежедневные сводки с фронтов Великой Отечественной войны, которые своим потрясающим голосом зачитывал по радио Юрий Левитан: «От Советского информбюро!..» – к концу 50-х годов скрывалась маломощная контора внешнеполитической пропаганды. Но изначально Совинформбюро, по мысли Сталина и Молотова, было создано как «хитрое» ведомство в системе Министерства иностранных дел, в задачи которого входило оказание постоянного пропагандистского давления на союзников СССР по антигитлеровской коалиции, в результате которого увеличивались бы поставки Советам военной техники, военных материалов, продовольствия и медикаментов. О значении, которое ему придавал Сталин, ясно говорил тот факт, что первым начальником Совинформбюро он назначил своего тогдашнего любимца, секретаря ЦК и Московского комитета ВКП(б) Щербакова. Затем, чтобы усилить сталинскую пропаганду среди американских евреев, Щербакова убрали из СИБа и начальником Совинформбюро был назначен заместитель наркома иностранных дел СССР Соломон Лозовский. Ему доверили сбор пожертвований еврейской общины США, направляемых на восстановление разрушенных немцами западных районов Советского Союза. В помощь Совинформбюро создали еще Еврейский антифашистский комитет, руководителем которого Сталин поставил гениального режиссера и актера Соломона Михоэлса.

Блеск Совинформбюро в первые годы холодной войны несколько потускнел, а в конце 40-х – начале 50-х годов, когда по СССР прокатились сталинские антисемитские кампании, и вовсе сошел на нет. В 1956 году, когда я пришел на штатную работу редактора в СИБе, мало кто слышал о нем не только среди читателей советской прессы, но и в широких журналистских кругах. Тем не менее государственная машина под названием СИБ исправно готовила и посылала за рубеж, в десятки стран мира, где к тому времени были открыты представительства Совинформбюро или «под крышей» советских посольств получили дипломатические должности представители СИБа, материалы советской и коммунистической пропаганды.

Занимался этим делом и я. Отдел стран Северной Европы, куда меня взяли на работу после нескольких моих очерков и репортажей, сделанных за предыдущий год, когда я числился внештатным автором отдела, направлял пропагандистские и журналистские материалы в прессу Финляндии, Швеции, Норвегии, Дании и даже маленькой Исландии. Считалось большим достижением, особенно молодого редактора, заказать, отредактировать и выпустить в свет литературный материал – статью, очерк, комментарий или интервью какого-либо именитого автора. Моя карьера в Совинформбюро началась с того, что я созвонился первым из СИБа после выхода в свет повести «Оттепель» с ее автором, выдающимся писателем Ильей Григорьевичем Эренбургом, и заказал ему статью на любую тему по его усмотрению.

Старый боевой конь советской пропаганды Эренбург неожиданно откликнулся, и через день, к изумлению всего отдела Северной Европы, курьер принес мне «от самого Эренбурга!» двухстраничный материал о свободах, и в частности свободе творчества, в Советском Союзе. Такая свобода действительно появилась на некоторое, но весьма короткое время, в самом начале «оттепели» в СССР. Редактировать в этом материале Ильи Григорьевича практически было нечего, но я по глупости, замешенной на идеологии недавно пройденных в высшей школе истории ВКП(б), диамата и истмата, нашел в статье Эренбурга, в одном из предложений, такое выражение: «…теперь у нас в Советском Союзе – свобода».

Я тут же позвонил сгоряча Илье Григорьевичу домой, застал его за работой и после самых нижайших извинений попросил у маэстро разрешения снять в его статье слово «теперь». «Ни в коем случае! – довольно резко ответил Илья Григорьевич, а потом, более милостивым тоном, добавил: – Через несколько лет, молодой человек, вы поймете, что это слово – ключевое в моем сегодняшнем комментарии. Ради этого слова я и написал вам материал… Через несколько лет ситуация со свободой творчества может измениться…»

Он как в воду глядел… Естественно, я сохранил в тексте Эренбурга слово «теперь» и до сих пор примериваю его к проблеме якобы «отсутствия цензуры» в нашем государстве.

Илья Эренбург был со времен войны почетным автором Советского информбюро. Но не всегда редакторам удавалось получить от него хоть малюсенький материал. Этот его краткий комментарий, выпущенный нашим отделом, был взят для «веерной рассылки» во все территориальные редакции СИБа.

Конечно, в первую очередь его опубликовала пресса Северной Европы, где особенно любили Илью Григорьевича за его участие в борьбе против фашизма в Испании, за его публицистику и огромный вклад в послевоенную борьбу за мир. Затем прошли публикации его материала и в других странах, в том числе и почти всех зарубежных изданиях Совинформбюро.

Соответственно в Хельсинки, Стокгольме, Копенгагене представительства СИБа издавали три журнала тиражом по тысяч двадцать экземпляров каждый и такого же тиража газету в Осло. Периодичность этих изданий в Северной Европе была у каждого один раз в десять – пятнадцать дней. Вообще же официальными и неофициальными посланцами СИБа издавались более чем в шестидесяти странах мира журналы и газеты, в которых от первой до последней строчки была именно советская пропаганда в чистом виде. Все издания, книги и брошюры печатались за немалую плату в типографиях «братских коммунистических партий» и за счет Совинформбюро рассылались местной почтой читателям совершенно бесплатно. Бесплатными подписчиками и интересантами были, как правило, коммунисты, левые социал-демократы и леваки интеллигенты. На почтовые расходы деньги с читателей также не взимались.

Так, в частности, все речи и выступления советских руководителей немедленно переводились на иностранные языки, срочно, телетайпами, отправлялись в зарубежные представительства СИБа и совпосольства, издавались ими огромными тиражами, в десятки тысяч экземпляров, в виде брошюр, книг, буклетов. Они бесплатно прилагались к сибовским органам печати, также бесплатно рассылались частным лицам, в школы, библиотеки и некоторые так называемые «прогрессивные» общественные организации. Надо ли говорить о том, что для европейских, особенно малых, и азиатских стран с неграмотным населением тиражи в сотни и десятки тысяч книг и брошюр были абсолютно неперевариваемыми.

Дальнейшая судьба этих изданий была плачевна. Десятки, а то и сотни тысяч экземпляров подобной макулатуры скапливались в подвалах советских посольств, торгпредств, других советских учреждений за рубежом, типа представительств «Аэрофлота», «Морфлота», «Союзпушнины» и т. п., каждое из которых было обязано помогать Совинформбюро в распространении их среди местных читателей. Но никто не хотел брать советскую пропаганду даже бесплатно, а тем более за плату. Только коммунисты из «братских» партий, официально именуемые в переписке с Москвой «друзья», потребляли незначительную часть от раздутых тиражей, да в самолетах Аэрофлота валялись десятками советские пропагандистские книжонки и брошюрки на иностранных языках, отнюдь не туристического содержания.

Годами эти пропагандистские издания в нераспакованных пачках копились в сырости подвалов. Но кто из советских послов осмелился бы поставить свой автограф на акте о списании и «уничтожении путем сжигания» или передачи в макулатуру речей и статей действующего в те годы первого или генерального секретаря ЦК КПСС?!

Именно такую картину я и увидел однажды в подвалах роскошного нового здания Посольства СССР в Хельсинки, когда был в Финляндии в многомесячной командировке в 1960 году. Даже страна, где число зарегистрированных членов Общества дружбы «Финляндия – Советский Союз» составляло полмиллиона человек, не могла потребить тонны этой советской пропаганды. Там же, в Хельсинки, на расстоянии вытянутой руки я впервые столкнулся и с первым лицом нашего государства. То был Никита Сергеевич Хрущев, который осенью 1960 года приезжал в Финляндию на шестидесятилетие президента Урхо Кекконена. По случаю его прибытия спецпоездом на перроне вокзала были выстроены, согласно дипломатическому протоколу, сотрудники совпосольства, торгпредства и остальных советских учреждений в Хельсинки. Мое место как редактора представительства Совинформбюро было где-то в середине шеренги.

Вначале Хрущев взасос целовался с Кекконеном, хотя тот все пытался подставить слюнявым губам Никиты гладко выбритую щеку. Затем посол СССР Захаров, надутый человечек маленького роста, пошел впереди низкорослого Хрущева вдоль шеренги представлять верхушку советской колонии. Каждому демократичный первый секретарь ЦК КПСС пожал руку, следуя лучшим традициям российских монархов. Далее высокий гость отправился на переговоры с президентом и экскурсии. Из всех комментариев к увиденному в Финляндии «великим кукурузником Советского Союза» больше всего мне запомнилось его высказывание в советском посольстве на приеме в честь Урхо Кекконена.

Изрядно подвыпив, Никита Хрущев стал бахвалиться, что «коммуньизьм», как он произносил это слово с двумя мягкими знаками, через два-три десятилетия распространится на весь мир. Кекконен, который умел пить значительно лучше, чем его московский гость, и сохранять трезвую голову до конца, довольно резко заметил Хрущеву, что Финляндия не собирается коммунизироваться. Благодушно-пьяненький советский лидер за словом в карман не полез. Хохотнув, он пообещал: «Ну, тогда мы оставим вас капиталистическим заповедником в Европе! К вам будут приезжать туристы и вспоминать историю!»

Высокопоставленный турист и коммунистический пропагандист, делая это высказывание, забыл о том, что сам говорил за несколько часов до этого в зрительном зале посольского здания. Он подводил перед советским коллективом итоги своей поездки в Финляндию и учил: «Вы, советские работники, здесь внимательно изучайте опыт финнов. Ведь этот народ, имея далеко не лучшие природные условия, чем у нас в Псковской, Вологодской, Новгородской областях и в Карелии, создал среди камней, озер, болот и лесов развитое сельское хозяйство, процветающую и культурную страну!..»

В годы «оттепели» Хрущев, не без подсказки своего умного зятя Аджубея, решил преобразовать государственное пропагандистское учреждение Совинформбюро в якобы независимую «общественную» журналистскую организацию. В 1961 году несколько учредителей – «общественных» организаций типа Союза писателей СССР, Союза журналистов СССР, Союза советских обществ дружбы с зарубежными странами и просветительского общества «Знание» – создали свой «общественный» информационный орган – агентство печати «Новости». Но как и прежде СИБ, АПН полностью подчинялось отделу пропаганды ЦК КПСС. Немалые рублевые и валютные средства, выделявшиеся на внешнеполитическую пропаганду Советскому информбюро из государственного бюджета СССР, в еще более возросших количествах стали основой, из того же источника, валютных и рублевых финансов новой «общественной» организации. Я думаю, что суммы, пускавшиеся ежегодно на пропагандистский ветер через АПН, вполне сопоставимы с годовым современным бюджетом богатого российского региона.

При АПН было также создано мощное издательство со штатом первоклассных редакторов и переводчиков на иностранные языки, в том числе и редкие. Издательство АПН переняло функции СИБа в части издания книг и брошюр, расширив обязательный ассортимент официальных речей и статей вождей. Оно стало готовить и выпускать «теоретические» труды по социализму, в том числе толстый журнал на основных европейских языках «Социализм – теория и практика», публицистические книги и брошюры.

В штаты агентства печати «Новости» плавно перетекли все кадры страноведов-журналистов из Совинформбюро, а территориальные главные редакции АПН, преобразованные из отделов СИБа, как поставляли до реорганизации зарубежным СМИ свою продукцию – очерки, репортажи, комментарии, интервью, статьи и прочее, – так и продолжали эту работу, издавая более чем в шестидесяти странах мира советские журналы, газеты и бюллетени. Иногда, если законы страны пребывания не позволяли представителям АПН распространять советскую пропаганду напрямую, они действовали от имени пресс-отделов посольств, имея дипломатические паспорта «прикрытия», словно легальные разведчики. Впрочем, среди них бывали и таковые – под двойной «крышей» – дипломатической и АПН…

Костяк редакций агентства «укрепился» также за счет нестарых еще полковников-пенсионеров, отставленных и действующих работников КГБ и ГРУ, для которых новая «крыша» предоставила из-за ее широты и высоты большую свободу маневра и удобное «общественное» прикрытие.

Председателем правления АПН «учредители», то есть Хрущев и ЦК ЦПСС, назначили бывшего главного редактора «Комсомольской правды» во времена Шелепина и Семичастного, личного друга зятя первого секретаря Аджубея Бориса Сергеевича Буркова.

Надо отдать ему должное. Как и Аджубей в «Известиях» с санкции Хрущева, Бурков резко улучшил работу нового пропагандистского органа партии. В частности, при нем значительно смягчились и либерализовались существовавшие в сталинские и постсталинские времена кондовые требования к авторам, журналистам и редакторам территориальных отделов СИБа, выпускавших материалы за рубеж. А до 1960 года одна запятая, поставленная не там, или случайный пропуск какого-то начальственного титула могли стоить невнимательному редактору партийного «строгача» или увольнения с работы.

Так было, например, с одним из моих приятелей юности, выпускником МГИМО Беником Бекназаром-Юзбашевым. После окончания Международного института он был принят на работу в популярную газету «Советский спорт». Почти сразу он стал в ней заведующим отделом международной жизни. Но через несколько месяцев работы Бекназара в этом органе печати всесоюзного значения цензура нашла опечатку в его статье, которую просмотрели и машинистка, перепечатывавшая материал, и автор, и редакторы, и корректор. В словах «советский спорт» вместо буквы «о» во втором слове стояла буква «и». Получилось вместо патетического словосочетания «советский спорт» нечто компрометирующее благородное занятие коммуниста и превращающее его в вожделенный объект вредной привычки болельщиков – алкоголически опьяняющий «советский спирт».

Цензоры сочли опечатку политической ошибкой. На второй день после инцидента Беник был уволен из «Советского спорта». Несколько недель он оставался штрафником-безработным. Только по высоким ходатайствам его приняли на самую низкую журналистскую штатную должность литературного сотрудника в отдел пропаганды городской молодежной газеты «Московский комсомолец».

Среди прочих органов внешней советской пропаганды, прямо подчиненных отделам аппарата ЦК КПСС, – иновещания Московского радио, Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС), Издательства литературы на иностранных языках, журналов «Советский Союз» и «Новое время», газеты «Московские новости» и других более мелких организаций и международных отделов разных гражданских ведомств, обязанных заниматься внешней пропагандой, – агентство печати «Новости» было наиболее тесно связано с КГБ. И не только кадрово, но и организационно-творчески. В АПН функционировала главная редакция политических публикаций. Эта редакция имела тройное подчинение – международным отделам ЦК КПСС, КГБ и заместителю председателя правления АПН, направляемому в агентство «под крышу» с Лубянки.

Главная редакция политпубликаций территориально всегда находилась не в основном здании агентства, а по иному адресу. Режим охраны и пропускная система в помещении ГРПП велись многократно строже, чем в собственно агентстве, а конспирация в работе осуществлялась на уровне спецслужб.

Подавляющее большинство журналистов АПН не имели никакого представления о «творческой» деятельности этой главной редакции. Ее возглавлял в 60-х годах выдающийся человек – Норман Михайлович Бородин. Это была легендарная личность советской разведки. Он родился в США в 1911 году во время пребывания там его отца – функционера большевистской фракции РСДРП. После Октябрьского переворота в России и создания большевиками Коммунистического интернационала Михаил Бородин стал агентом Коминтерна в Америке. Двенадцати лет от роду Норман выехал из США вместе с отцом сначала в Москву, а затем, в том же 1923 году, в Китай, где его отец, Михаил Бородин, был назначен Коминтерном политическим советником великого китайского революционера Сунь Ятсена. Сын оставался с отцом в Китае до 1927 года, затем Норман вернулся в Москву, чтобы закончить среднее образование. Блестяще окончив московскую школу и в совершенстве владея иностранными языками, среди которых родным, пожалуй, оставался англо-американский, он поступил на работу в иностранный отдел ГПУ.

В 1931 году ГПУ направило его по чужим документам в Норвегию нелегалом, якобы студентом в одну из высших школ Осло. В Германии стал поднимать голову фашизм, и Нормана Михайловича из норвежской резидентуры перевели на нелегальную работу в Берлин. Когда к власти пришел Гитлер, успешного молодого разведчика Бородина перевели во Францию. Но тернисты судьбы советских разведчиков 20-х и 30-х годов. В 1934 году Нормана Михайловича отозвали из Франции и уволили из ГПУ. Но в том же году его снова зачислили в ИНО – тогдашнее наименование внешней разведки – и послали нелегалом в США. Из Америки его отозвали в 1939 году. В Москве продолжался период большой чистки кадров опытных разведчиков. За два года до возвращения Н. М. Бородина в СССР из Америки был отозван шеф Нормана Михайловича по нелегальной резидентуре Б. Базаров, осужден как «иностранный шпион» и расстрелян. Какую участь готовил Бородину Берия – неизвестно. Но Норман был снова уволен из внешней разведки НКВД и стал гражданским лицом. Началась Вторая мировая война. Берии, видимо, было не до молодых бывших нелегалов, тем более что с началом нападения Гитлера на СССР в 1941 году кадровый голод советских спецслужб усилился как никогда. С началом Великой Отечественной войны Нормана Михайловича вновь мобилизовали на военную службу в НКВД.

Сталинско-бериевская система репрессий против разведчиков снова заработала после победы. Бородин был опять уволен из органов безопасности. На этот раз в МГБ по приказу Сталина началась новая кампания «очищения» от всех талантливых и опытных разведчиков, в жилах которых текла еврейская кровь.

…Когда Борис Бурков в 1966 году вверг меня в опалу и хотел изгнать из АПН, Норман Михайлович был главным редактором ГРПП. Я не знаю, числился он тогда в кадрах ПГУ или считался работником разведки в резерве, «под крышей». В поисках работы внутри АПН мне удалось с помощью общих знакомых пробиться к Норману Михайловичу. Симпатизировавший мне один из работников отдела кадров сказал, что если я найду кого-нибудь из главных редакторов, кто захочет взять меня в свою редакцию вопреки негласному указанию Буркова относительно остракизма смутьяна Синицина, то они смогут преодолеть мнение председателя правления и оставить меня в агентстве. Я перешел на другую сторону Пушкинской площади, где располагалась ГРПП, и поднялся на шестой этаж. Мои документы тщательно проверили вахтеры с военной выправкой, сверили данные с каким-то списком. Затем в сопровождении одного из них провели по лабиринту коридоров к кабинету главного редактора. Вместо секретаря женского пола, как было везде в АПН, в приемной сидел молодой человек отнюдь не богемной журналистской внешности.

Бородин вежливо встал, когда посетитель появился на пороге кабинета. Он оказался высоким, грузным, черноволосым человеком, без седины, с гладко зачесанной назад густой шевелюрой. Его улыбка чуть отсвечивала желтизной, причина которой была в том, что он постоянно курил трубку. По запаху я определил, что он курит популярный норвежский табак «Глан». Вначале он пригласил садиться, затем предложил кофе и показал на коробку сигарет «Мальборо», лежащую явно для посетителей возле пепельницы на приставном столике у его большого письменного стола. На широком красивом лице Нормана Михайловича ярко светились карие добрые глаза. Аккуратно подстриженные седоватые усы ближе к губам чуть желтели от табака. Это показывало, что он был заядлым курильщиком.

Сначала он спросил, что я умею в журналистике. Я перечислил жанры, в которых что-то мог, и вытащил из портфеля кипу опубликованных работ. В том числе был и сценарий художественного приключенческого фильма, который был написан мною за десять лет до этого в соавторстве с двумя друзьями – капитаном ВВС Володей Безаевым и инженером Виктором Ильиным. Сценарий «Пламя на озере» был официально принят для съемок на Киевской киностудии имени Довженко и запущен в производство после того, как мой добрый знакомый, прославленный кинорежиссер Михаил Ильич Ромм, прочитал и одобрил его. Но фильм так и не был закончен. Дело в том, что, когда студия пригласила нас в Киев на худсовет, ее штатный работник, профессиональный киносценарист Григорий Колтунов, конфиденциально потребовал от нас включить его в число соавторов сценария, чтобы получить четверть будущих гонораров. Фильм обещал стать кассовым. Но мы, молодые дураки, не знали закулисных порядков в советском кинематографе и не хотели делиться славой.

– Раз вы не берете меня в соавторы, ваш фильм не пойдет! – заявил Гриша Колтунов безапелляционно.

Так оно и вышло. Съемочную группу через полгода распустили, съемки прекратили. Единственное, что осталось, – опубликованный капитаном Безаевым в какой-то крупной армейской газете текст литературного киносценария.

Бородина совершенно не заинтересовали сценарии художественного фильма, как и публицистической телеленты «Ленин в Швеции», который я написал в Стокгольме и привез из командировки. Зато он внимательно пробежал глазами две-три мои статейки. Подняв голову от текста и доброжелательно улыбнувшись, он выразил одобрение и спросил:

– А какими языками вы владеете свободно и на каких можете писать комментарии, статьи, заметки так, чтобы не был виден советский менталитет автора?

– Владею шведским, но не как родным, – с сожалением признался я.

Из его вопроса и последовавшей за ним беседы о приемах «белой», «серой» и «черной» пропаганды сразу стало ясно, какого рода журналистикой занимается ГРПП. От своего друга Конрада Смирнова, который работал тогда у Бородина, я позже узнал, что Норман Михайлович хотел меня взять в свою редакцию и искал самый «железный» аргумент для этого. Мой опыт, уровень знания шведского и немецкого языков, менталитета людей в Северной Европе и вообще за рубежом, видимо, удовлетворяли требованиям главной редакции политических публикаций. Однако, как намекнул Смирнов, КГБ, вероятнее всего в лице Федяшина, запретил Бородину брать на работу «штрафника».

Позднее, когда я уже работал у Андропова, наступила полная ясность в том, что ГРПП функционировала в качестве отделения службы «А» 1-го Главного управления. Как сообщали многочисленные зарубежные публикации о КГБ, служба «А» занималась пропагандистским обеспечением некоторых акций спецслужб и дезинформацией.

В течение 60-х годов, хотя за «оттепелью» Никиты Хрущева вновь последовали идеологические «заморозки», вольности в АПН стилистического, но отнюдь не смыслового характера несколько расширились. Агентство стало издавать различные бюллетени для внутренней советской прессы – республиканских и областных газет. Здесь требования к редакторам тоже несколько либерализировались… Наконец, в середине 60-х годов при издательстве АПН был создан советский аналог популярного американского журнала «Ридерс дайджест» «Спутник». В нем, в сокращенном виде, публиковались самые интересные и пропагандистско-емкие материалы из советской прессы, а также произведения лучших фотокорреспондентов. Журнал делал знаменитый теперь, а раньше просто замечательный и талантливый журналист, обаятельный человек, приобретший славу одного из самых популярных ведущих российского и американского телевидения, Владимир Познер. Главным редактором считался знаток американской и канадской прессы, бывший заведующий бюро АПН в Канаде и тоже выдающийся журналист Олег Феофанов. «Спутник» стал очень быстро самым многотиражным изданием АПН. Он распространялся за океаном и во всем остальном мире. Маленькую часть тиража на английском языке давали и в московские газетные киоски. К сожалению, долгие годы «Спутник» оставался только англоязычным, поскольку статьи из советской прессы дайджестировались в нем иногда весьма специфично, с расчетом на то, что можно знать иностранному читателю, который у себя дома видит свободную прессу, но ни в коем случае – советскому…

Так вот в 1962 году, когда «Спутник» еще не родился, мне и было поручено создавать в Швеции новый имидж АПН, хотя я был всего-навсего заместителем заведующего бюро. Дело в том, что заведующий бюро, назовем его NN, не относился к профессионалам журналистики. У него были, как можно было понять еще в нашей редакции в Москве, где его совсем не знали, несколько иные основные функции, данные ему ГРУ.

…По удивительному совпадению большая барская квартира в солидном доме постройки начала XX века, где размещалось стокгольмское бюро АПН, оказалась тем самым помещением, где в 1944–1945 годах квартировал консульский отдел посольства СССР в Швеции, а шефом этого отдела и заместителем резидента советской внешней разведки в Швеции тогда работал мой отец, носивший по диппаспорту псевдоним Елисеев. Жили мы в задних комнатах этой квартиры, отделенных капитальной стеной от присутственных мест.

Естественно, у меня в те годы была та же фамилия, что и у отца, и я словом не мог обмолвиться теперь о том, что Игорь Елисеев уже был в детстве в Швеции и жил в этом самом доме.

NN показал мне в день приезда мою будущую квартиру, которая оказалась также в очень знакомом мне месте. В доме напротив моего нынешнего жилья работала в годы войны маленькая советская школа для детей служащих советских учреждений в нейтральной Швеции. Нас было всего десятка полтора школьников на все классы десятилетки.