Текст книги "Маньяки выходят из подполья, или супериор. Фантастический роман"

7

Кажется, только сейчас Коюров начал догадываться, что самая обаятельная черта Силыча заключается в том, что он всегда наготове ответить на звонок, и она с лихвой перевешивает его неприятные, дурные манеры. Например, совершенно жлобское обыкновение с первой секунды разговора расползаться белобрысым мурлом по дисплею, смотреть с него равнодушно и высокомерно, даже как будто сквозь собеседника, в упор не замечая его… (так это как раз потому что свою физию он придвигал вплотную к объективу – а значит, и к собственному экрану, на котором только и мог наблюдать визави!). А самым главным качеством Силыча была его хватка. Силыч не болтал, говорил сухо, монотонно (как робот, вдруг пришло Коюрову сравнение), но всегда – дело.

Вот и сейчас без всяких прелюдий, опять даже без элементарного «добрый день», Силыч сразу принялся выкладывать свою нынешнюю добычу и улов. Нет, от одной короткой и довольно холопской преамбулы всё же не смог удержаться: сначала буркнул, что накопал немного, только потом забубнил речитативом, как нерадивый школяр… Излагал тоже, кстати, в виде отдельных, даже отрывистых пунктов. Тезисов. Так вот кому сам Коюров уподобиться хотел? Вот какой стиль рассуждений считал оптимальным?

Очень может быть. Не исключено, Силыч тут тоже не был особым оригиналом-первопроходцем. В конце концов, содержание было сейчас важнее формы!

Вот, что нашёл и выяснил Силыч, в следующем порядке:

Видеозапись случившегося во дворе на улице Металлистов удалось достать, хотя и вовсе не в эйч-ди качестве, с довольно крупными пикселями (Коюров не удивился). Пенсионерка, источник Коюрова, описала происшествие довольно точно (Максим почти не удивился – Макаровна – это же Кондор… или как там его, Сапсан! – в плане зоркости; кстати, с какого борща Силыч взял, что она пенсионерка?) … Тем не менее запись проигнорировали как полиция, так и СМИ – ни там, ни там не обнаружилось ни единой малюсенькой сводки – вероятно, потому что никаких заявлений и обращений сделано не было, сотрудники же охраны (камеры и диски с файлами принадлежали этому департаменту) просматривали записи небрежно или не просматривали совсем. Вообще правонарушениями сексуального характера Милоровск не изобилует – до ужаса спокойный и законопослушный городок. За последние полгода дал о себе знать только один любитель харассмента. И опять-таки никакого досье стражи порядка на него не завели – всего лишь мелькнул в статьях местной газетки. Домогался девиц, то есть пару раз пытался умыкнуть, при поддержке дружков затолкать в машину и увезти к себе в логово («Мало ли парней за девками гоняется и потом в машины сажает…» – вспомнилось Коюрову). А может, на самом деле таких случаев было больше, тут же сделал поправку Силыч. Не исключено, всё-таки были и удачные попытки, в смысле, успешные для фигуранта. Газета же отметила лишь те эпизоды, когда и девицы киднепперу подвернулись непростые – дочки городских шишек. Незадачливый похититель – мажор местного пошиба. Папашка – генеральный директор и главный акционер «ООО Экслюзив-Траст». Шарага эта, как и многие другие такого же калибра, конкретного профиля не имеет, чем только не занимается – как говорится, приходится грести всеми ластами, чтобы удержаться на плаву. Да и сынок, кстати, член совета директоров, пусть не с самым решающим голосом. Зовут – Тимофей Жиганчин. Завсегдатай местного злачного заведения – называется «Человек-жук» («О как! – Максим аж присвистнул про себя. – Значит, туда прутся не только „роботы“!.. А с другой стороны, одного сингупанка для остроты ощущений им явно не хватает!»).

Сводку Силыч закончил так же неожиданно, как и начал её. Раз – и замолчал. Значит, все пункты перечислил. Н-да, материала и в самом деле набралось не слишком богато. Лицо Силыча на экране застыло в каком-то подобии греческой театральной маски – нечто похожее уже случилось сегодня чуть раньше в «Жуке» с халдеем Андреем. Только у Силыча это была маска брюзгливости и досады. Силыч молчал и сопел, нахмурив брови и подобрав губы. Чем недоволен Силыч, трудно было понять, может, собственным докладом, что такой короткий. Максим особо не ломал голову над причинами его внезапной хандры – привык к странностям Силыча, да и некогда было входить в такие детали…

– Спасибо, инфа ценная, – процедил Коюров сухо, послушав несколько секунд сопение Хельхюгеля. Хотел добавить «Силыч», потом передумал. Кажется, он ещё ни разу не называл его Силычем в глаза? На самом деле Хельхюгель был Палыч, Павлович, по имени – Владислав. В стажёрскую бытность имел среди прочих своих прехехе одно даже не студенческое, а почти школярское обыкновение: к месту и не к месту втыкал в речь довольно тупую присказку – «Есть здесь какая-то бунтарская сила…» От этой привычки его скоро отучили, – мастеров лихо передразнивать вокруг хватало с избытком. Бунтарскую силу Хельхюгель перестал поминать, зато сам так и остался Силычем.

Ещё пару секунд молчали оба; скорбные складки на лбу Силыча не разглаживались, чуть ли не морщились сильнее.

– Видео, фотки, ссылки на аккаунты я тебе на почту скину, – буркнул наконец Силыч, словно просыпаясь от летаргии.

– Владислав! – тоже встрепенулся Коюров, испугавшись, что этой фразой Силыч собирается закончить разговор. – По затрашнему делу хочу спросить… Всё идет по плану? Инсекты живы?

– Всё идёт по плану, инсекты живы, – повторил Силыч почти как эхо. Как робот. Добавил – голосом чуть поживее: – Не волнуйся. Мы непрерывно мониторим ситуацию.

Вот это и были его завершающие слова. Типа, прощание – прощание по Силычу. Дисплей на мгновение потемнел, с него исчезла пористая физиономия. В следующий момент экран снова занимала заставка со всеми полагающимися ярлычками приложений на её фоне.

Коюров, прикрыв веки, ещё раз прокручивал в голове только что услышанное. Самым интересным из сообщения Силыча показались сведения про Жиганчина, который постоянно отирается в «Жуке». Значит, в «Жука» непременно опять надо сходить! Только перед тем запомнить хорошенько физии этого Тимофея и его дружков. Видео и фотки, кои Силыч обещал сбросить, надлежит как следует прокачать…

Максим глянул на часы. День перевалил за полдень, но до вечера есть ещё время. До начала выступления «Боттомлесс»… А пока надо бы вздремнуть хотя бы полчаса. Поднялся-то сегодня затемно. Самые золотые для сна часы прошли в дороге… Ага, вот прямо в этом кресле…

Коюров практиковал такое дело – коли возможностей для полноценного сна не выпадало, однако надобность в коротком, срочном отдыхе оказывалась насущной – предпочитал покемарить часик или даже полчаса сидя, как пассажир электрички или междугороднего омнибуса. Не обольщался надеждой отдохнуть лучше – то же самое время вылёживаясь на диване или даже кровати – потому как с подобным «сибаритством» пролетел несколько раз, никак не вышло расслабиться. Вот с тех пор больше любил релаксировать по-походному… Иногда даже в своей московской квартире – это если мог туда вырваться, пусть и не надолго. Эх, что-то не вовремя он московскую квартиру вспомнил… Вместо такого желательного сейчас сна поползли разные воспоминания…

8

Там, где прописан был Коюров, стопроцентно настоящий Коюров, не липовый сыщик, полицейский или прочий «фантом», роли которых Максиму приходилось иногда исполнять, даже воздух был не таким, как в Милоровске. В первые дни, когда Коюров распрощался наконец с общежитием (неизбежным на начальном этапе при переводе в столицу, тем более для холостяка), ему думалось, что он поселился под самым небом – на тридцать втором этаже тридцати трёхэтажной башни на окраине Супер-Москвы, один в двухкомнатных хоромах! Не знал ещё, что наступит миг, и он возомнит себя взаправдашним небожителем. Вот именно – миг… Это когда рядом с ним оказалась Таня, Таня Белозёрова, гостья из Милоровска, кандидат наук в тамошнем НИИ нанобионики, одна из бесчисленных посланниц страны в столицу – молодой учёный, участница очередного научного форума. А Коюров этот форум как раз оберегал – обаятельный молодой человек, вежливый и приятный, практически безымянный и почти безмолвный представитель принимающей стороны… Непредсказуемые случайности бывают однако и в запрограммированный век. Молодой ученый и молодой представитель сошлись на балу, завершающем научный слёт.

И вот тогда он впервые услышал это имя – Милоровск! Милоровск – хохма какая-то. И часть тайны – Таниной тайны. Долговязая девчонка с гладкими, чёрными как вороново крыло волосами, округло, точно шлем, облегающими голову, с узкими раскосыми глазами азиатки, гибкая, подвижная как ртуть и смешливая, но вообще-то сирота, у которой родители задохнулись при пожаре, и она выросла в детдоме, а в результате не только вымахала ростом чуть не выше Максима, но и заделалась молодым учёным и прочая, – она в те дни проникла ему в кровь, как инфекция, воспалила его мысли. Дни? А разве их было много? А разве эти три – или всё-таки четыре дня? – не слились в один большой и немигающе яркий день? Который оборвался внезапно и, да, как ни глупо звучит – ночью.

А в ту ночь он спал как убитый, без задних ног, как говаривала бабушка, – на кровати широкой, плоской, как фанера, и, по факту, как фанера, оказавшейся весьма скрипучей и трескучей. Купил по дешёвке, по случаю, чтоб было лежбище – пусть хоть такое на первых порах. Не предполгал, что «начальный период» затянется на добрых полтора года. Да и кто мог подумать, что сей топчан станет так дико стрелять, одиночными и дуплетом – под натиском двух обезумевших, охваченных огнём тел! Иногда думалось: сейчас проломится, разверзнется, и полетят они на пол… «А ведь у тебя под кроватью пыль как вата слежалась! – хохотала Таня. – Я видела…» – «Ну и нормально, – ухмылялся Максим. – Мягкая будет посадка»… Однако если бы так! Если бы всего лишь – с термоядерным грохотом разломать допотопный предмет мебели, перепугать соседей, ободрать коленки и спину…

Вышло всё тихо, почти бесшумно, он тогда спал и спал. И вдобавок ему снилось, что и Таня рядом спит. В этом своём сне он видел кровать сверху. Соответственно – себя и Таню на ней. Таня здорово перетянула одеяло на себя; у Максима остатним углом одеяла прикрыты оказались только чресла, как называл кто-то из родных эту часть тела (кто именно, спящий Коюров вспомнить не мог; хватало и того, что взирал на собственное голое тело со стороны; возможно, так выражался дед по отцовской линии – любил странные словеса, литераторством даже баловался). Из открытого окна веяло свежестью, но Максим прохладу не замечал.

А потом, как это часто бывает в сновидениях, действие приняло новый оборот, да так, что связка между двумя сценами пропала. Собственно, и сама картинка пропала – продуваемая ветром с улицы комната, широкая кровать посредине, два пышущих жаром тела на ней. Теперь до Коюрова доходили только звуки – голоса. Один голос был точно Танин. Другой – чужой, незнакомый. Что он говорил, нельзя было разобрать, ясно было только одно: чужак на Таню кричит, пусть не громко, но зло, требовательно. А Таня лишь робко отбивалась. Максиму даже больно во сне сделалось – от жалости за Таню.

Сюжет сновидения опять скакнул вперёд. Максим теперь видел Таню, только Таню. Голоса смолкли. Таня когда-то успела уже одеться и собирала вещи в пластиковый пакет. Оглянулась несколько раз по сторонам, словно искала что-то. В руке держала какой-то предмет. Будто навели на резкость – тот объектив, через который Максим всё это наблюдал. Коюров разглядел, что предмет в руке девушки – телефон. Она было развернула его так, как если бы хотела то ли позвонить, то ли что-то посмотреть на дисплее, но вместо этого и телефон убрала, спрятала. Только – в пакет ли, куда сунула остальные свои пожитки, было не ясно. «Прощай, Максим!» – молвила Таня тихонько. Хотя – и за это Максим не мог ручаться, говорила Таня эти слова или нет. Или это ему просто… приснилось. Хотя разве бывает по-другому – во сне? Тани просто не стало. Ничего не осталось, ни картинки, не голосов. Он проснулся.

Не мог сообразить, сколько прошло времени с того момента, как закончился этот странный сон. Наверно, не много. Сердце билось тяжело, должно быть, оттого, что лежал на левом боку. Быстро посмотрел на другую половину кровати, ожидая увидеть там закутанную в одеяло фигурку Тани – спящая она почему-то казалась щуплой и малорослой, вопреки фактам действительности (выражение начальника его, Быстрова). Тани рядом с ним на кровати не оказалось. Одеяло было сдвинуто в его сторону, скомкано, застыло крупными высокими складками, неожиданно показавшись слепком с выскользнувшего из-под него тела. Максим прислушался, рассчитывая услышать негромкий шум – из кухни, из туалета, из ванной комнаты. Таня вышла попить или наоборот пописать, или просто умыться… Но в квартире всё остановилось, зависло – не было слышно ни звука.

Коюров аж взлетел с кровати. Метнулся в другую комнату, на кухню, в ванную, в туалет – и там, и там, и там его встретила кромешная тьма и ватная тишина. Тани не было.

Не было и её вещей. Он не мог сразу припомнить, много ли у неё с собой было пожитков, когда она пришла к нему. Кажется, только небольшая сумочка и пластиковый пакет. Сейчас он нигде их не видел. Как и туфелек Тани. Выходная дверь была заперта на автоматический замок. Коюров не слышал во сне, как он защёлкнулся. Однако, несомненно, Таня не умела проходить сквозь стены и запертые двери. Ах, и до чего же крепко он спал, болван, да зачем-то видел во сне этот странный «спектакль» – то телепьютерный, то – как бы радио…

Коюров распахнул дверь, выглянул на лестничную площадку, как был – голый. По глазам ударил свет лампочки на площадке, в действительности – приглушённый, экономичный, но всё равно чересчур яркий после сплошной темноты.

– Таня!

Шахта подъезда ответила гулким эхом. Напрасно Максим пытался уловить хоть какой-нибудь шорох движения – пусто, никого.

Скакнул обратно в спальню. На ощупь запрыгнул в джинсы, в кроссовки – уже в прихожей, перед так и не запертой, полуприкрытой дверью, и выскочил на площадку. Щурился, привыкая к свету, который, реагируя на его присутствие, вспыхнул ярче, в полную силу. Пытался что-то услышать – может, цоканье каблучков.

Пробежал два марша лестницы вниз, потом вызвал лифт. Чудовищно долго пришлось ждать его – Максим хотел уж было снова бежать своим ходом, но тут шум механизма послышался совсем рядом, и половинки двери разъехались в стороны, приглашая войти в кабину. Потом чудовищно медленно лифт опускался вниз.

Вырвавшись из него на первом этаже, Коюров только сейчас сообразил, что не взял с собой ключи. Но не возвращаться же теперь наверх за ними! Дверь в квартиру тоже ведь не закрыл – дай бог, сама не захлопнется…

Дверь на улицу подклинил правой кроссовкой, выбежал из подъезда на одну ногу босой.

Двор, днём такой истерично-шумный, слепящий, сейчас обволакивала промозглая вязкая темнота и молчание – Коюров будто провалился на дно морское. И видел с глубины, как высоко и далеко – на расстоянии, наверно, полукилометра, горят какие-то огоньки. Прожектора судов, ставших на якорь? Нет, окна жилых башен соседнего микрорайона – по другую сторону глубокого, такого живописного в лучах солнца оврага…

Ни звона каблучков, ни шума мотора. «Таня!» – заорал Коюров. Голос прозвучал безжизненно и глухо – словно в сурдокамере.

…Лифт поднимался так же медленно, как перед тем опускался. Полз вверх. Но теперь Коюров не замечал тягучего времени. Дверь в квартиру была полуоткрыта – не захлопнулась, значит. Коюров принял это факт без радости, без благодарности.

Телефон, заменявший Максиму часы, будильник, показывал три часа ночи. «Какой же я идиот», – подумал Коюров. В списке самых последних его вызовов замыкающим был разговор с Быстровым. Ну да, дела не отпускали Коюрова даже в выходной. Вторым был разговор с Таней. Максим ткнул нетерпеливо в значок на экране. С этого надо было начинать!

Телефон Тани не работал, был отключен. Наверняка, отключен, подумал Коюров. Всё равно он её найдёт! Куда она могла исчезнуть? В Москве у неё никого не было кроме него. Только коллеги по научному форуму, который, собственно, уже разъехался из столицы по стране.

Плеснув в лицо холодной воды, совершенно машинально проглотив бокал кофе – вкуса не чувствовал, Коюров сел в своёго «стрижа», погнал в ту гостиницу, в которой Таня остановилась – пока не встретилась с ним. Там, в отеле, тряс перед носами разных администраторов своей ксивой, требовал Таню. Тани не было. Он угадал – все участники форума разъехались по стране, её бескрайним просторам.

Вернувшись домой злой, но не отчаявшийся, принялся шарить по сетям – интернета, мобильной связи. По тем сайтам, что недоступны простому гражданину. Но открыты для него, Коюрова.

Не включит ли где телефон Татьяна Белозёрова. Не засветится ли где её паспорт – на вокзале, на ресепшн ещё какой гостиницы. Просто – не появится ли информация в сводках…

Поиск однако ничего не принёс. Запросил коллег Тани по НИИ наобионики – нет, они не видели Татьяну с того дня, как она поехала в Москву, о нынешнем её местонахождении ничего не знали. Родственников у Тани не было. Про друзей уже сам Максим был не в курсе – как-то не успел расспросить.

Однако через два дня, примерно, в полдень, телефон Тани ненадолго появился в сети. Как оказалось, в её родном городе – Милоровске.

9

Коюров поднялся – нет, вырвал себя из кресла – несколько разобиженный на законы, которым подчиняется Вселенная. Или, во всяком случае, жизнь во Вселенной… жизнь на Земле. Похоже, основной среди этих законов – был закон подлости. Время, в чём Максим убедился, посмотрев на часы, продолжало свой ход, может, и не такой стремительный, как того хотелось, проходило однако совершенно без толку. Коюров очень остро это сейчас ощущал. Покемарить не удалось, зато в кресле, сработанном и под «ретро», и под что-то «славянское», затекла шея. Массажа ради пошевелил плечами, покрутил туда-сюда головой, понагибал её вправо-влево.

Потом, решив, что достаточно мышцы шейно-плечевого пояса размял, Максим сел за стол, положил перед собой телефон и планшет. Хотелось пить, но почать бутылку минералки в утробе холодильнике, содержимое которой почти кристаллизовалось в ожидании постояльца, Коюров не рискнул. «Куплю в магазине, – решил он. – Пока потерплю». Он собирался прокачать профили Тимофея Жиганчина и его дружков.

Для того, чтобы через сеть проникнуть аж в подноготную местных «метросексуалов», имевшихся у Коюрова мощностей явно было недостаточно. Да если честно, и особого опыта в таких делах у него тоже не было. Однако задача вполне была по плечу Хельхюгелю – у того как раз было всё для неё необходимое – и специальная аппаратура, и не менее специальная подготовка, и Коюров очень рассчитывал, что Хельхюгель, то есть Силыч, не подойдёт к вопросу формально или халатно. Пробьёт Жиганчина по-настоящему, прозондирует также и его френдов, если надо, и коль найдутся за ними интересные афёры и грешки, обязательно просветит на этот счет его, Коюрова. Для него же самого программа-максимум на ближайшие часа полтора была – запомнить физии потенциальных фигурантов. Раз их можно встретить в «Человеке-жуке», он, Коюров, должен быть готов там их опознать.

Максим погрузился в социальные сети, пользуясь заранее приготовленными ссылками (за то опять спасибо Силычу!), принялся выходить на аккаунты милоровского мажора Жиганчина и компании и с тупым усердием вникать в эти странички.

Задействовал и Матильду – однако ей указал совсем иное направление: поручил компушке искать на сайтах историю, похожую на похищение Тани на улице Металлистов. Потолковал с Матильдой строго, какие подробности надо обязательно брать во внимание, – чтобы часом не завалила его описаниями киднеппингов где-нибудь в Лос-Анджелесе или на Копакабана, с её-то нечеловеческим быстродействием. Хотя вообще-то на самом деле не очень рассчитывал играючи наткнуться на ценную зацепку. Сдавалось ему почему-то, что те, кто гнались за Таней на машине и в конце концов схватили её, не настолько блоггеры, чтобы распространяться о своём гнусном свершении в мировой паутине…

Максим проторчал в интернете даже дольше, чем планировал, – больше двух часов. Закрыл планшет ощущая некоторую чугунность в голове, однако результатами похвастать не мог. Френдов оказалось у Жиганчина многовато – это не считая проживающих в Нью-Йорке и прочих Канберрах (были, были у Тимофея и заморские други, и не один, а взвода и роты!) – Коюров сосредоточился только на обитателях Милоровска. Но и таких набралось столько, что едва ли бы их всех мог вместить зал «Человека-жука».

Вот теперь можно было снова туда шагать, и довольно смело – терять-то всё равно нечего. Матильда, кстати, тоже не удивила Коюрова какими-либо неожиданными сюрпризами. Нашла в сетях несколько случаев, похожих на искомый; всё в России, но в основном это были не описания реальных событий, а какие-то досужие фантазии, россказни. Подлинная история была всего одна, однако довольно давняя. Максим вспомнил, что по ней уже было возбуждено дело, в своё время читал в сводках.

Минуя ресепшн, Коюров вновь подивился образу птицы Алконост за спиной у администраторши. До чего же изощрённые художники-оформители заполонили этот Милоровск; уж если берутся за дело, так не зацикливаются на банальной простоте, непременно оставят после себя что-то сногсшибательное – или зал со сложной перспективой, внутри некоего «магического кристалла», или такое вот психоделическое, но вместе с тем и патриотическое, славянское панно! А девушка админша за столом, похоже, успела смениться. Коюров ей кивнул.

Переменилось и освещение на улице. Пока Максим чах в отеле, солнце продвинулось ближе к западу – к закату. Покрыло окрестные дома червонным золотом – краской усталости и грусти.

Коюров спортивно, по-туристски, сбежал вниз по ступеням парадного крылечка, пересёк пустынную хорошо нагретую площадь (небольшую по площади) и углубился в дебри дворов, лабиринт узких проходов, в котором мерещилось что-то средиземноморское. Оттого, что легко было в нём запутаться и пропасть. Но Максима распирала уверенность, что он мог бы шагать по каменному муравейнику с закрытыми глазами. А холодок одиночества в груди, абсолютного одиночества, очень бодрил его.

Завершающий извив пути и впереди снова то, что можно назвать простором, – улица в две полосы, да ещё и с тротуарами для пешеходов. А на другой её стороне уже знакомый фасад «Человека-жука», выпуклой крышей напоминающего в самом деле то ли жука, то ли черепаху; растопырившего антенны, усы и тарелки, – но как-то по-доброму выставившего всё это радио-, теле– и прочее коммуникационное великолепие. Посмотрим, что за контингент сейчас собрался под этой крышей…

В этот раз Максим даже восхитился «перевирательными» эффектами «Жука». Шагнул за так называемый порог – букашкой себя почувствовал, провалившейся на самое дно сухопутного мира. Ну да, превратился в жука… Наверно, в этом и состоит замысел тех, кто все эти чудеса придумал, мысленно усмехнулся Коюров. Припёрся в заведение с таким названием? Вот и побудь в шкуре насекомого, в панцире то есть хитиновом… Тёмное, то ли предгрозовое, то ли предштормовое, небо клубилось мрачными облаками высоко вверху, смутно угадывался горизонт в неимоверной дали. И какие-то тёплые огоньки горели в центре этого громадного грозного пространства. Теперь-то Коюров смелее двинулся к ним. Он знал, что это лампы на столиках.

Легко прошёл зону искажений, особо коварной вроде и не показалась. Уже внутри «магической линзы» (ну да, не кристалл, а линза! – между прочим, удачное название придумал), вполне безопасной, свободной от риска врезаться во что-нибудь… или в кого-нибудь, остановился на секунду, по сторонам оглянулся: какая тут нынче обстановка? И куда лучше двинуть, к какому столику? Народу существенно прибавилось, шум возрос, даже чересчур, уж больно многоголосый гул висел под искусственным небосводом, сгустившиеся краски которого предвещали ужасный катаклизм. Да и на эстраде маячили музыканты, должно быть, та самая группа «Боттомлесс орифис», которой Андрей хвалился. Аппаратуру свою пока что настраивали, всхлипы и хрипы из инструментов извлекали. Такие, довольно неврастенические звуки. Облачены лабухи были в костюмы вроде ниндзя, пять молодых людей, несколько сутулого телосложения – все как один горбились, и гитаристы, и клавишник. Ударник нахохлился за барабанами, сидя на довольно высоко выкрученном круглом табурете; палочки зажал в руках как две дубинки.

Прежний столик, за которым Максим первый раз время провёл и здешние явства вкушал, был занят – там расположилась семейная пара с дочерью подростком. «И вот не боятся же водить детей в такие места! – удивился Коюров. – И с какого только возраста в „Жуков“ пускают!» Максим сменил галс, как он мысленно перемену курса определил. Попал в сухопутное царство, а вот думать хотелось по-морскому. Углядел столик подальше от сцены, плюхнулся на стул, тут же откупорил бутылку минералки, что торчала почти строго по центру стола, налил, хлебнул, погибая от жажды, – ледяная! Порадели о посетителе!.. Благодушно откинулся на спинку стула, созерцая происходящее вокруг, как будто это был очень интересный спектакль.

Несколько вопросов змеилось в голове Коюрова. На один сразу ответ получил: приметил Андрея; мэтр всё ещё работал. С усердием персонажа басни расшаркивался перед парочкой, гетеро; обоим было примерно по пятьдесят. А ведь не муж и жена! – прокачал сабжей Максим. – Похоже, любовники. Да прелюбодеи! – хохотнул он про себя. Особая атмосфера собралась, сконцентрировалась нынче в «Человеке-жуке»… Халдей Андрей, ведь стоял к Коюрову спиной – согбенной в дугу, выпуклой, как у настоящего жука, спиной – вдруг будто именно спиной Максима углядел. Тут же свою церемонию пред «прелюбодеями» завершил, резво крутнулся на месте и – понёсся прямо на Коюрова, полетел, только что не выпустив крылышек из-под надкрыльев. Издалека улыбку включил; скорость погасил только перед столиком Максима, в торможении откинув кургузое туловище назад.

– Добрый вечер! – раскатисто, с интонациями спортивного комментатора приветствовал он Коюрова. Глаза Андрея посвёркивали шальной радостью, искрились как игристое вино.

– Добрый, – пробормотал Максим. От смущения как будто слегка втянул голову в плечи.

Сингупанк – опять Андрей затянул оду сингупанку. Продекламировал несколько совершенно невероятных названий – всё это были сингупанковые блюда. Коюров выбрал наугад, взяв благозвучие, фонетическую красоту за критерий. Без единого исключения – все превосходная вечерняя еда, уверял Андрей.

– Как обстановка в городе? – покончив с рутиной заказа, бросил Максим осторожно. Опасливо покосился по сторонам. Посмотрел на халдея снизу вверх, пристально. Тот, прижимая к груди блокнот, тиская его с ненужной силой и резкостью, тоже дернул головой влево, оглядываясь назад – в направлении кухни.

– Обстановка? – переспросил озадаченно, понизив голос, уже совсем не по-комментаторски, чуть растягивая гласные, смешно просвистев на звуке «с». – Обстановка не совсем однозначная…

– Послушайте, – Максим улыбнулся. Человек Андрей вполне себе твёрдо стоял на ногах, однако вдруг напомнил жука, упавшего на выпуклую спину и беспомощно болтавшего в воздухе суставчатыми ножками. – Помните, я говорил, что, возможно, у меня появятся вопросы, так? (Андрей кивнул – но как-то одними бровями). Так вот, у меня возник один.

Коюров достал из кармана голограмму Тани, не очень большую. Снимок был портретный – охватывал только лицо Тани, не анфас и не в профиль – вполоборота. На нём Таня была такая… такая, что у Коюрова вдруг заныло в груди. В день знакомства Таню сфоткал, собственноручно.

– Когда-либо видели эту девушку? Может, знаете её?

Андрей очень серьёзно, нахмуренно впился в снимок глазами, повертел его так и сяк – всматривался, значит, в лицо Тани в разных ракурсах. Потом протянул голограмму обратно.

– Кажется, видел. Но когда, при каких обстоятельствах – сейчас не могу вспомнить, – процедил халдей с приторною вежливостью. Поклонился, улыбнулся резиново и – был таков. Дематериализовался, телепортировался в варочный зал. «А ведь врёт, жук! – в приступе холодной и, как волна, медленно нарастающей ярости вдруг осенило Максима. – В этом занюханном городишке каждая собака должна знать Таню… И уж чтобы этот жук не знал… Не верю!..»

В этот момент музыканты как раз покончили с настройкой струнных. И как ударили по ним. А также по клавишам «расчёски» и по барабанам. Понеслись, заревели, застонали риффы, списанные с грохота и лязга кузнечно-прессового цеха. Но также и песен «Битлз»! Быть может, Коюров был единственный в зале, кто эти мотивы уловил, ловко сплавленные со звуками интенсивной металлообработки.

Мурашки перебегали у него с затылка на макушку головы – и от бьющей по нервам, пляшущей на их сплетениях музыки, и от леденящего осознания, что подобрался, быть может, совсем близко к разгадке главного своего вопроса – про Таню. Сидел за столиком, будто высокими вольтами шарахнутый, отчего-то пальцем боялся пошевелить, так и замер в неестественной, неудобной позе: подавшись вперёд, руками оперевшись на край стола, подтянув ноги почти под стул, остро согнув их в коленях… Только взгляд оставался подвижным. Исподволь, прищуренно посматривал по сторонам: и даже не столько в надежде обнаружить в зале тех мажоров, чьи аккаунты так усердно мусолил перед нынешним визитом сюда. Хотя и не отказался бы, конечно, вживую увидеть Тимофея Жиганчина. Однако нет, сильнее всего сверлило какое-то другое предчувствие… Пока не очень понятное самому Максиму.

«Боттомлес орифис», слегка сплющив публике барабанные перепонки первой своей пробой, инструментальной солянкой из музыкальных цитат, обрывков хитов прежних лет, вдруг резко смолкла, но обманула с передышкой, потому как ударник тут же ожесточённо защёлкал палочками, будто раззадоривая себя и товарищей, и верно – по очередному щелчку банда исторгла из колонок ещё более мощный, чем прежде, звук, плотный как ударная волна. Вокалист принялся кричать в микрофон что-то якобы на английском; можно было разобрать лишь отдельные слова, однако этот растянутый во времени взрыв пульсировал с такой силой, что понимать смысл и не требовалось.

Максим к той минуте сумел скинуть с себя неприятное первоначальное напряжение – двойного «электрического удара», даже мысли о Тане в сторону отогнал. Мурашки на затылке прошли как-то сами собой. Коюров откинулся на спинку стула, ноги протянул вперёд, под столик. Продолжал поглядывать на соседей по залу, расслабленно, но всё равно внимательно. Лениво вспомнил давешнюю блондинку – вот кого приятно было бы сейчас увидеть, вовсе не Жиганчина. Хотя – окажись она сейчас в зале, на танец пригласить точно бы не получилось – не та тональность, не тот темп. Так что, может, и хорошо, что не присутствует здесь меланхоличная красотка, эх, блондинка, кажется. Столик, за которым она скучала в предполуденное время, был занят – тоже какая-то пара оккупировала, довольно непримечательная, скорее всего семейная. А за столиком, где днём приключилась драка, как и тогда, расположились двое – опять двое мужчин. Только теперь совершенно одинакового сложения, с одинаковыми квадратными плечами. И такими же одинаковыми, тоже квадратными физиономиями. «Ну и мордасы – как раз по скатерти такими возить, – прикинул Коюров. – Ну, если между собой, то пускай. Это, наверно, как раз те самые роботы, которыми так хвастал гоблин». А на Таню не такие же напали? – неожиданно осенило Максима. Как это проверить? Прямо ведь не подкатишься: мне кажется, вы оба замешаны в похищении человека… Что вы делали такого-то числа?