Текст книги "Человек из грязи, нежности и света"

Глава 7. Сумасшествие продолжается

После внезапного приезда своего отца Эскин стал более ревностно относиться к своей учебе. Он уже не пропускал занятий и даже стал посещать при Академии кружок кройки и шитья.

– Ты что, баба, что ли?! – смеялся Собакин.

– Не обижай его! – заступалась Соня.

Она тоже испытывала какой-то неподдельный стыд от встречи с отцом Эскина, и в то же время она, как и Эскин, никак не могла отказаться от этой жизни втроем. И Глеб, и Лева ей очень нравились, но каждый по-своему, к Глебу она уже привыкла, а в Эскина была влюблена.

В Глебе она находила какой-то пошлый, но весьма осязательный и земной примитивизм, в Эскине яркий и страстный флёр, окруженный романтическим ореолом.

Чаще всего ей приходил на память тот день, когда Эскин защищал ее от обманутого и рассвирепевшего мужа, как он отважно строил баррикаду из мебели, а потом пускал струю дихлофоса в его глаза.

Правда, после встречи с отцом Эскин заметно охладел к ней, а один раз даже избил разбуянившегося Глеба. Соне уже становилось страшно, что она может потерять Эскина, как и его квартиру, в которой он приютил их с Глебом.

Рассказывать же Эскину о том, что желание жить втроем пришло к ней и Глебу, когда их квартирная хозяйка стала их выгонять на улицу, она не хотела. Она тоже хорошо помнила этот день. После ссоры с хозяйкой Глеб неожиданно сам первый предложил ей уговорить Эскина жить втроем.

– Ведь ты все равно уже с ним переспала, так что ревновать я уже не буду, я это пережил!

– Зато у парня наверняка водятся денежки, и жить мы будем вполне припеваючи! – тогда улыбка Глеба показалась ей мерзкой и отвратительной, но это длилось всего лишь какую-то минуту.

Потом она задумалась о том, что иметь в своем распоряжении сразу двух мужчин, да еще в постели, и так свободно, и даже необычно, совсем неплохо!

Рассуждать же о какой-то морали – это дело интеллектуальных шизофреников!

Просто кому-то необходимо самоутвердиться, и он пытается это сделать с помощью бесполезной болтовни.

Даже старцы, считавшиеся святыми, как мужчины уже ничего не могли, хотя бы в силу своего возраста!

Еще ей казалось, что политики, как и религиозные люди, пытаются одурачить молодых, причем одни пытаются послать молодых на войну, другие в монастырь. И в том, и в другом случае, старые пытались уничтожить молодых, в одном случае физически, в другом – духовно.

Ведь человек лишенный радости секса становится похож на немощного старика, который прячет свою немощь за любым бесполезным занятием! Уподобить других себе вошло уже в привычку у любого мерзопакостного человека, обличенного хоть какой-то властью.

Она хорошо помнила, как работала до встречи с Глебом секретаршей у одного старика, который в силу своей старческой немощи заставлял ее раздеваться и засовывать себе в лоно бутылку из-под кока-колы, и как он вожделенно глядел на нее и кашлял от волнения, пока не захлебнулся собственной слюной. Это было ужасное время.

Однажды во время акта с бутылкой она порвала себе девственную плеву, и теперь Глеб до сих пор ее не может простить, про себя думая, что она трахалась со старым начальником.

Однако получалось, что это было на самом деле, только в умозрительном и немного осязательном плане!

Старый шеф похотливо разглядывающий ее, представлял коричневую тонкую бутылку входившую в ее лоно своим отвердевшим удом и поэтому мысленно испытывал оргазм вместе с ней.

Она так привыкла к этой бутылке, что до сих пор, когда одна закрывается в ванной, перед сном обязательно вводит ее во влагалище, испытывая при этом необыкновенное удовольствие.

Однажды Эскин услышал ее крик в ванной и подумал, что она ошпарилась, и ей потом пришлось перед ним целый час оправдываться, придумывая, что она случайно поскользнулась в ванной и чуть не задела головой о стеклянную полку, висевшую перед зеркалом.

После этого случая ей пришлось во время акта с бутылкой зажимать зубами полотенце, чтобы ее крик не вырвался наружу.

Потом бутылка из ванной исчезла, и она целых двое суток чувствовала себя неудовлетворенной, пока не додумалась вместо бутылки использовать хромированную головку душа. Удовлетворять себя с помощью глубокой мастурбации у нее вошло уже в привычку.

Она знала, что она больна и, по-своему неполноценна, что ее сексуальным желаниям нет конца и предела, но ничего не могла с собою поделать.

Даже своего Глеба, а впоследствии и Эскина она приучила к куннилингусу. Мужчины изо всех сил сопротивлялись поначалу, когда только впервые услышали из ее уст ее просьбу, но потом все же сдались.

Единственное гигиеническое их требование – принять душ она выполняла с великой охотой, используя его одновременно как предварительное совокупление с неодушевленным предметом.

Ее настойчивая требовательность в сексе не знала границ.

Эскин, поначалу, хотя и забрал несколько ночей у Глеба, впоследствии все же вынужден был перейти на обычный режим, то есть спать с Соней через ночь.

Временами ей казалось, что Глеб уговорил ее жить втроем вовсе не из-за денег и квартиры Эскина, а потому что она уже затрахала его.

– Столько раз, сколько я тебя удовлетворяю, не сможет ни один мужчина, – говорил ей не раз Глеб, хотя при этом так часто вздыхал, что у Сони не оставалось и тени сомнения, что силы Глеба уже на исходе.

Благодаря жизни втроем, у них у всех даже возник какой-то единый биоритм или биополе. Смысл этого биоритма или биополя сводился к тому, что они уже не могли обходиться друг без друга.

Они постоянно насыщали друг друга детородной влагой, и через нее делались ближе и роднее, и если раньше Глеб часто напивался и буянил, то после того как Эскин его побил, он начал пить одно только пиво, но от пива у него вырос большой живот, и появилась одышка во время акта.

Тогда втихомолку Соня стала подмешивать Глебу в чай слабительное, из-за чего Глеб часами теперь просиживал в туалете, хотя благодаря этому его живот заметно уменьшился и полностью исчезла одышка.

С Эскиным было несколько сложнее.

После отъезда отца он не просто значительно охладел к Соне, но вообще не хотел с ней заниматься сексом, ссылаясь на свою усталость и бессонницу, вызванную якобы нервным расстройством.

Однако предприимчивая Соня и в этом случае не сдалась.

Она Эскину в кофе тоже стала подмешивать лечебный настой «Виагры» и настойку элеутерококка! Результаты незамедлительно сказались почти сразу.

Теперь Эскин мог обладать Соней всю ночь без перерыва, причем он изливал в нее столько семени, что ей потом приходилось весь день ходить с прокладкой, как будто у нее была менструация. А тут еще Глеб стал на них обижаться, потому что никак не мог уснуть от их криков.

В общем, Соне пришлось уменьшить дозу лекарства, как Глебу, так и Эскину. Глебу – потому, что он большую часть ночи просиживал в туалете, Эскину – потому, что он трахал ее всю ночь и орал как сумасшедший.

Из-за этих криков соседи забросали жалобами милицию, и теперь два раза в неделю их посещал худощавый участковый инспектор по фамилии Селедочкин.

Он брал с них письменные объяснения, внимательно осматривал всю квартиру, а потом уходил. Кажется, им удалось убедить Селедочкина в том, что соседи просто из вредности пишут на них жалобы, чтобы насолить, поскольку в силу своего пенсионного возраста и болезней испытывают зависть к молодым.

В чем молодой Селедочкин и сам не раз убеждался, посещая крикливых соседей, хотя соседи кричали только из-за того, что он, Селедочкин, не предпринимает никаких мер для прекращения ночных оргий.

Они много раз давали Селедочкину прослушать диктофонную запись ночных криков, но молодой и уверенный в себе Селедочкин почему-то решил, что они сами орут в диктофон. Еще он никак не мог поверить, что через стенку может быть такая хорошая слышимость.

Тогда они предложили Селедочкину провести вместе с ними бессонную ночь, но Селедочкин окончательно убедившись в их преувеличенной неприязни к молодым соседям и вообще к молодым, совсем перестал к ним заходить.

Но очень скоро Эскин уже стал значительно меньше кричать по ночам, и соседи успокоились. Правда, Селедочкин все же выпросил пару картин у Глеба с изображением голой Сони, сидящей верхом на петухе и на крокодиле.

Глава 8. Наслаждение убийственной силы

После отъезда отца с Эскиным произошло что-то странное.

С одной стороны, он захотел разорвать все отношения с Соней и выгнать ее вместе с Глебом из квартиры.

Она уже даже не интересовала его как женщина, а с другой стороны, он вдруг неожиданно для самого себя воспылал к ней такой фантастической страстью, что каждую ночь, проведенную с Соней орал как резанный от наслаждения. Эскин даже и не подозревал, что наслаждение может иметь такую убийственную силу.

Вся его прилежность к занятиям куда-то испарилась, а сам он уже еле-еле волочил свои ноги. По улицам он ходил весьма дрожащей походкой, было ощущение, что кто-то невидимый измывается над ним.

После каждой такой безумной ночи, Эскин чувствовал такую усталость, что опять стал пропускать занятия в Академии. Еще он очень сильно похудел, и сокурсники стали часто замечать в его глазах какой-то подозрительный блеск.

Иван Иванович Секин даже как-то раз поинтересовался, не принимает ли Эскин наркотики. Эскин чувствовал, что с ним происходит что-то неладное, но никак не мог себе этого объяснить.

Когда он выразил по-настоящему свое беспокойство Секину, тот посоветовал сходить в церковь и покаяться какому-нибудь попу, что Эскин и сделал после занятий. Батюшка очень внимательно выслушал Эскина и посоветовал во время греховных побуждений натирать свое исчадное место луком или чесноком.

Эскин тут же поспешил последовать совету батюшки, но боль, ощущаемая его удом, была настолько нестерпимой, что он разбил головой стеклянную полку перед зеркалом в ванной и около часа обливал свой уд прохладной водой, издавая при этом самые ужасные крики.

– Ну и батюшка, ну и сукин сын, – орал от ожога Эскин.

Почему-то в этот момент его посетила мысль отрезать свой уд, чтобы больше никогда не мучаться! Но все же разум взял верх над болезненной плотью.

Соня, услышав дикие крики Эскина, стала вслух возмущаться безнравственным поведением Эскина.

– Тебе что, меня мало? – кричала она за дверью.

Она почему-то подумала, что Эскин тоже занимается в ванной мастурбацией, а когда еще увидела разбитую полочку в ванной, еще больше уверилась в своей правоте.

Вместе с тем, чрезмерно сильное половое влечение Эскина действительно стало несколько снижаться после натирания уда луком, и бедный Эскин даже наполнился какой-то христианской благодарностью к батюшке, хотя на самом деле это натирание просто совпало по времени с уменьшением дозы лечебного настоя, подливаемого Соней в кофе Эскину.

Однако, снижение Соней дозы слабительного, даваемого Глебу, нисколько не помогло!

Она уж совсем перестала давать ему слабительное, но, по-видимому, желудок и кишечник Глеба были так расстроены, что несчастный Глеб продолжал свое долгое сидение в туалете. И утром, и вечером он вместо чая пил настой дубовой коры, но вся пища, употребляемая им, продолжала превращаться в понос.

Вскоре Соня, испытывая безумную неудовлетворенность от долгого нахождения Глеба в туалете, стала на время его сидений укладываться в кровать с Эскиным. Эскин пытался как-то воспротивиться, но собственное вожделение брало верх над его разумом. Однажды проскользнув в нее, он ее тело ощущал уже как прекрасный обед, полный невиданных сладостей.

Однажды Соня предложила ему избавиться от Глеба, то есть выгнать и остаться вдвоем. Свое желание она объяснила ему, прежде всего своей брезгливостью.

От Глеба неприятно пахло, а потом после своих сидений в туалете, он был весь такой измученный, что даже не мог принять душ. А потом как мужчина он все меньше и меньше уделял внимания Соне. И все же мысль избавиться от Глеба не очень обрадовала Эскина.

За это время он как-то успел к нему привыкнуть, а потом эти постоянные соития с Соней стали его утомлять.

Конечно, он был возбужден, конечно, конечно, он чувствовал себя мужчиной, но он стал уставать и чувствовать, как все это настойчиво отражается на его учебе. Когда он сказал об этом Соне, она только рассмеялась.

– Профессором что ли решил стать? – спросила она.

– Ну, почему профессором, просто пора уже задуматься о будущей карьере, – беспокойно вздохнул Эскин.

«Надо опять увеличить дозу», – вздохнула, подумав, Соня.

– Да и Глеб совсем неплохой парень, – вздохнул Эскин, с опаской поглядывая в сторону коридора. Глеб в эту минуту опять заседал в туалете, чтобы не чувствовать себя идиотом, он приделал полку для мольберта на двери туалета, и теперь рисовал свои картины, сидя на унитазе.

– А потом его не видно и не слышно, – стал защищать Глеба Эскин.

– Конечно, не видно и не слышно, если он большую часть суток проводит в туалете, – усмехнулась Соня.

– Но он же больной, что теперь поделаешь, – почесал затылок Эскин, – и мы когда-нибудь тоже заболеем.

– А лично мне кажется, что он просто свихнулся, – сердито отозвалась Соня, – и слабительные таблетки он уже давно не принимает! – случайно проговорилась она.

– А он, что, употреблял слабительные?! – удивился Эскин.

– Да, когда у него были запоры, но это было очень давно, – улыбнулась она и снова, ухватив Эскина за обнаженный уд, притянула к себе.

– Послушай, мы же только пять минут назад прекратили этим заниматься! – взглянул на нее с волнением Эскин.

– Ах, ты, слабенький мой, – засмеялась Соня и ушла в ванную, где находилась заветная хромированная головка душа.

Эскин задумался. Он все еще никак не мог распознать свои ощущения, ему то внезапно хотелось обладать Соней, то, наоборот, он испытывал острую необходимость куда-нибудь скрыться от нее. Несчастный Глеб, вышедший из туалета с мольбертом и красками походил уже на больного дистрофией.

Глаза его заметно ввалились, и кожа с лица свисала большими складками.

– Слушай, – неожиданно зашептал на ухо Эскину Глеб, – а тебе не кажется, что наша Сонька ведьма?!

– Да, ну, да что ты, – неуверенно засмеялся Эскин, все же с глубоко спрятанной тревогой, заглядывая ему в глаза.

– Я же вижу, что ты тоже похудел, – сильно нервничая, прошептал Глеб, – разве не так?!

– Ну и что из этого? – тяжело вздохнул Эскин.

– А то, что если мы не избавимся от нее, то нам, приятель, с тобой – крышка!

– Да, что, вы все с ума, что ли посходили?! – рассердился Эскин. – Жили, не тужили, и на тебе вдруг!

– Это ты сейчас так поешь, а будешь, как я, срать кровью, еще не то скажешь, – обиделся Глеб.

Ситуация внутри их дома действительно была уникальной: то Соня уговаривала Эскина избавиться от Глеба, то Глеб просил Эскина прогнать Соню!

«И эти люди когда-то просили меня жить втроем, они изо всех сил уговаривали меня, рисуя мне наше светлое будущее», – с досадой подумал Эскин.

– Ну, ладно, я пошел спать, – тяжело вздохнул Глеб, – а то я чего-то ослаб! Еле ноги таскаю!

Последняя фраза вдруг как-то странно заинтересовала Эскина, ему вдруг почудилось, что Соня на самом деле ведьма, которая постепенно вытягивает из них силы как из мужиков.

– Глеб, а когда ты был в последний раз с Соней? – с беспокойством спросил Эскин.

– Даже и не помню, – Глеб так печально поглядел на него, что Эскин почувствовал, что Глеб сейчас вот-вот расплачется. Глеб действительно расплакался и снова быстро закрылся в туалете.

– Фу-ты, – облегченно вздохнул Эскин, – да он просто больной! Вот так люди сходят с ума от своих болячек! И начинают вокруг себя искать всяких ведьм и колдуний!

Соня вышла из ванной очень повеселевшая. Эскин взглянул лишь раз, на ее раскрасневшееся лицо и ему опять ее захотелось.

– Хочешь? – шепнул он.

– Я всегда хочу! – бодро отозвалась она и обняла его. Вся усталость куда-то испарилась, и Эскин свободно и легко вошел в нее, слегка придерживая ее перед собой за ягодицы.

– Ты рыбка, ты киска, ты сказка, – шептал зачарованный страстным соитием Эскин. Даже шум часто смываемой воды в туалете их нисколько не беспокоил.

Как при взрыве двух вселенных вечный огонь их безумной любви затмил собою весь остальной мир.

Эскин еще долгое время оставался внутри нее, чувствуя, как учащенно бьются их сердца и вместе пульсирует их объединенная взаимным притяжением плоть. Они бы еще долго так лежали вдвоем, если бы не услышали из туалета дикий, просто страшный крик Глеба.

– Помогите! – орал Глеб, и они оба тут же спрыгнули с кровати и побежали к туалету. Дверь была закрыта изнутри, поэтому ее пришлось выбивать. Оказалось, несчастный Глеб случайно защемил себе яйца сиденьем унитаза и никак не мог встать от боли.

– Ты ведьма, не прикасайся ко мне! – заорал Глеб на Соню, когда она попыталась помочь донести Эскину Глеба до раскладушки. Эскин немного брезгливо и отстраненно нес грязное, давно уже немытое тело Глеба, и его душа вдруг наполнялась к нему чудовищным презрением.

«Разве это мужчина, – думал с сожалением Эскин, – скорее всего он, похож на больную обезьяну».

Внезапно Эскину показалось, что он, неся на руках больного Глеба, тоже может заразиться его болезнью, и он уронил его.

– Сволочь! Как ты меня несешь! – заорал Глеб, подползая сам на четвереньках к своей старой раскладушке.

– Прости, – прошептал Эскин и вышел на кухню.

Возле окна на кухне плакала Соня.

– Он назвал меня ведьмой, – всхлипнула она.

– Это у него из-за болезни крыша поехала! – сочувственно вздохнул Эскин.

«Еще немного, и я сам сойду с ума», – подумал он и внимательно поглядел на Соню, которая уже не плакала, а с каким-то безумным вожделением опять улыбалась ему.

Глава 9. Две дряни

В этот же день Глеба увезли в больницу.

Врач «скорой помощи» помимо травмы яичек поставил ему диагноз – дистрофия на фоне постоянного обезвоживания организма.

– Возможно, вы длительное время употребляли слабительное, – предположил врач.

– Да, не употреблял я никакого слабительного, – закричал в ответ Глеб, которого уносили уже на носилках.

Последние слова Глеба заставили Эскина серьезно задуматься, но ненадолго, потому что как только Глеба увезли, Соня предложила ему выпить чаю с тортом.

Эскин с удовольствием выпил чаю, а потом, как будто кровь ему ударила в голову, он воспылал такой невероятной страстью к Соне, что тут же на кухне, на полу овладел ею.

Это было какое-то безумие. Бедный Эскин овладевал ей несколько раз подряд.

«И откуда только силы берутся», – удивлялся он сам на себя. Соня между тем воспринимала его порывистую страстность без тени удивления.

«Вот ненасытная кошка, уже несколько часов терзаю ее тело, а ей все мало», – постепенно Эскин забывал, о чем только что думал, и опять с диким криком погружался в голодную Соню.

Лишь под утро Эскин уснул прямо на полу, продолжая ее сжимать в своих объятиях. «Интересно, что будет с ним в следующий раз, когда я опять увеличу дозу», – подумала с улыбкой быстро засыпающая Соня.

С этого дня Эскин вынужден был опять пропускать занятия. Чувственные до умопомрачения ночи, одна удивительнее другой, мелькали как в калейдоскопе. Днем же Эскин спал как убитый. Где-то в глубине души он осознавал, что это совершенно ненормальная жизнь не для него, но никак не мог отказаться от такой жизни.

– Вот завтра, – говорил сам себе Эскин, – я скажу ей, что все, так жить уже нельзя!

Однако стоило ему перед сном попить чаю с тортом, как он тут же погружался в Соню как в волшебную сказку.

Несчастный Глеб звонил им, и просил навестить его в больнице. Они обещали ему зайти и тут же забывали. Не менее несчастные родители Эскина увещевали его по телефону и просили порвать с этой безумной парой.

Эскин вежливо обещал исполнить ими задуманное, и опять душил в страстных объятиях Соню. Однажды Соня сказала ему, что ждет от него ребенка. Это прозвучало как гром среди ясного неба. Бедный Эскин, ему стоило больших трудов не заплакать. Однако, было ли для него это счастьем, он и сам бы никогда не ответил на этот вопрос.

– А может быть, ты не от меня ждешь ребенка?!

– Не знаю, – вздохнула Соня и расплакалась. От ее беспомощности Эскину стало не по себе, хотя и воспитывать ребенка Глеба – тоже не было никакого желания!

– А ты постарайся все-таки вспомнить, – попросил ее Эскин, – когда ты в последний раз была с Глебом!

– Я не помню! – еще громче заревела Соня.

«Возможно, она боится, что я ее брошу», – не без злорадства заметил Эскин. Впрочем, его злорадство выглядело убогой крошкой по сравнению с ужасным монстром пугающей неизвестности. Эскин желал во что бы то ни стало узнать, чей это будет ребенок, но Соня и сама не знала. Оставаясь в полном неведенье, Эскин чувствовал себя дураком.

– Я не хочу воспитывать чужого ребенка, – честно признался ей Эскин.

– А с чего ты взял, что он не твой?! – обозлилась Соня.

– Ну, ты же сама ничего не можешь мне сказать, – вздохнул Эскин.

– Разве это имеет какое-то значение?! Мы же решили жить втроем! – раскричалась Соня.

– Я уже раздумал жить втроем, – нахмурился Эскин, – к тому же ты сама меня просила выгнать Глеба!

– А вдруг это его ребенок, – всхлипнула Соня.

– Ну, не знаю, – пожал плечами Эскин. В эту минуту он ощутил себя подлецом.

– Значит, ты и меня выгонишь, если узнаешь, что ребенок от Глеба, – с ужасом прошептала Соня.

– Да, живи! Не гоню я тебя, – тяжело вздохнул Эскин. Тогда она легла возле его ног как кошка. Ее рыдания, казалось, никогда не утихнут, хотя именно от ее плача Эскин чувствовал какое-то немыслимое наслаждение.

– А почему бы тебе, не сделать аборт?! – прошептал Эскин.

И тут же она вздрогнула, и с такой ненавистью поглядела ему в глаза, что Эскину стало как-то не по себе.

– Я просто пошутил, – сказал он, как бы оправдываясь и стараясь уйти от ее злого взгляда.

– Ты сволочь, – прошептала она.

– Ну и что, – попытался усмехнуться Эскин, – все люди – сволочи! Я гораздо моложе тебя, а значит, и глупее! Однако, это не означает, что я буду давать тебе пользоваться собою как угодно! Я живое и независимое существо, и если я один раз дал уговорить себя жить втроем, то это не означает, что я всю жизнь хочу оставаться в дураках! И потом твоя любовь – это просто какая-то животная ненасытность!

Мне даже кажется, что ты и меня, и Глеба уговорила жить втроем, чтобы почаще самоудовлетворяться! Разве не так?! Соня молчала. Она была поражена умом и необычайной догадливостью Эскина. Еще у нее было такое ощущение, что ее раздели в присутствии большого количества людей и все ее разглядывают. – Да, я сучка, – прошептала Соня, – но я добрая и нежная сучка!

– А я в этом и нисколько не сомневался, – засмеялся Эскин и неожиданно поцеловал ее.

– Все-таки ты притягиваешь к себе как таинственный камень, – признался ей Эскин, – я уже много раз мысленно пытался расстаться с тобой, но у меня все равно ничего не выходило!

– Я знаю, что я – дрянь, и что меня нельзя любить, – плакала Соня, и присев на колени к Эскину и обняв его.

– Я тоже дрянь, – Эскин улыбнулся и еще крепче поцеловал ее.

– Ты меня не бросишь? – спросила Соня.

– Постараюсь, – ответил, вздыхая, Эскин. Он давно уже заметил в себе эту слабость, он никак не мог отказать плачущей женщине, и совершенно неважно, какой она была, злой или доброй.

– Единственное, что я хотел бы знать, чей это ребенок, – добавил Эскин.

– Узнаешь, вот рожу, и узнаешь, по одной мордочке уже увидишь от кого, – улыбнулась Соня.

– Нет, – вздохнул Эскин, – лучше провести экспертизу, взять кровь!

– Не позволю! – закричала Соня, вскакивая с колен Эскина. – Ты хочешь, чтоб у нашего ребенка брали кровь прямо из головки, из родничка?!

– Да, я не это имел в виду, – начал оправдываться Эскин.

Он вдруг почувствовал страшную усталость и от Сони, и от Глеба и вообще всей этой каши упорных конфликтов и противоречий. Еще его пугало будущее, его незнание о своей грядущей жизни, жизни как земной, так и загробной.

«Странная все-таки штука жизнь, – задумался Эскин, – люди родились и до сих пор не знают, кем они созданы. Ну, допустим, говорят, что Богом, но разве они знают, кто такой Бог. Глядя на бесконечный океан звезд, всех вселенных и галактик, на постоянно блуждающий огонь, на море разливающихся по космосу огней, разве скажешь, что это сотворил Бог похожий на человека?!

Или это человек подобен Богу?! Древние в это верили, но они также верили, но они также верили, что земля покоится на трех черепахах или китах!

А еще они думали, что Солнце кружится вокруг Земли, а не Земля вокруг Солнца. И поэтому если и верить в какого-то Бога, то всю нашу Землю можно назвать его испытательным полигоном».

– Я ухожу от тебя, Эскин, сказала Соня. Она уже стояла одетая, с сумкой у двери.

– Никуда я тебя не отпущу! – заорал Эскин, кидаясь к ней и заключив ее в объятья, покрыл все ее лицо множеством поцелуев. Соня задумчиво глядела на него и не сопротивлялась. Возможно, она хотела проверить, насколько она ему нужна.

– Ты мне нужна, – прошептал, наконец Эскин, раздевая ее, а потом на руках отнес в кровать, и опять до вечера они забылись в сладком и упоительном восторге взаимного проникновения друг в друга.

– Как же я хочу тебя, как же хочу! – шептала Соня и плакала в его объятьях.

Ее тело содрогалось, а матка пульсировала, ощущая его уд.

Эскин и в самом проникновении в нее постоянно чувствовал какую-то глубокую тайну, данную Богом раз и навсегда. Их разбудил поздно вечером звонок Глеба.

– Почему вы ко мне не приходите?! – кричал в трубку Глеб. Они стояли рядом, приложив оба своих уха к одной трубке, и молчали.

В этом странном молчании был заключен какой-то удивительный сговор двух влюбленных людей.

Соня вдруг почувствовала, что хочет жить с одним Эскиным. Неожиданно благодаря Эскину она почувствовала себя удовлетворенной.

Ей уже не хотелось бежать в ванную заниматься мастурбацией. Чудные наплывы нежности как будто целиком охватили ее тело.

Глеб звонил опять, но они не подходили к телефону, а молча целовали друг друга.

Мягкие нежные губы Сони напомнили Эскину лепестки майских роз, до которых он в детстве дотрагивался губами, а захватывая их полностью в свой плен, он их ощущал живыми вратами в райское наслаждение.

Он был поглощен Соней как крошечный беззащитный зверек, и его уд был тем самым зверьком, утопавшим в безумных наслаждениях.

Глеб еще долго им звонил, наверное, он хотел пробудить в них доброту и жалость, но в них сейчас ничего не существовало, кроме огромного желания жить вдвоем, существовать друг для друга, и ни для кого больше.

– Конечно, мы с тобой дряни, зато мы влюбленные дряни, – заулыбалась Эскину сквозь слезы Соня. И все же на следующий день они навестили Глеба в больнице.

Они принесли ему яблоки, груши, бананы, ветчину и множество соков, но главное, что они ему принесли, это уже обдуманное решение жить вдвоем.

К их облегчению, Глеб улыбнулся. Оказывается, он сам хотел уже от них уйти, но был очень и поэтому боялся, что не сможет жить один.

А еще он успел познакомиться здесь в больнице с одной медсестрой, которая обещает забрать его к себе. Все это он говорил как-то равнодушно, как будто это его совсем не касалось. Однако он искренне радовался за них. О своей беременности Соня решила умолчать, боясь, что Глеб опять захочет жить втроем.

– И все-таки ты, дрянь, не могла подождать, когда я выйду из больницы, – обиженно вздохнул Глеб.

Видно было, что он все же жалел, что расстается с ними. Из палаты Соня выходила, покусывая губы. Эскин молча взял ее за руку. Ему самому было неприятно на душе.

Они утешились вместе, как только пришли, так сразу легли в кровать. Соня сначала попросила сделать ей куннилингус. Эскин даже не предлагал ей сходить в ванную и принять душ.

За это время ее тело стало для него родным.

Он вошел в нее, но очень-очень медленно, как будто проникал в саму святыню, и Соня тут же задрожала как трепетная лань.

«Пусть он даже и не мой, – думал Эскин, – но он обязательно будет моим, когда я его омою своим семенем!»

И стоило ему только подумать об этом, как стремительный поток его семени заполнил все ее лоно.

– Ты знаешь, он все-таки сам порядочная дрянь, – говорила часом позже Соня, – помнишь, как он топором изрубил тебе всю мебель, и как болгаркой срезал дверь.

– Помню, – грустно улыбнулся Эскин, а сам подумал, почему все люди так часто оправдываются друг перед другом. Может потому что они и есть дряни, только дряни, чувствующие это?!