Текст книги "Его величество и верность до притворства"

– Вот он удивится, когда за ним самим придут. – Продолжая потирать свои влажные от нетерпения руки, размышлял Кончини, решив сегодня же довести до королевы всю эту заговорщицкую деятельность принца Конде. Чья уверенность в лице начала всё больше раздражать Кончини, очень требовательно относящегося к своему взгляду, который к полнейшему изумлению Кончини (ведь его прямого взгляда не могут выдержать первые вельможи двора, а тут какой-то принц), совершенно не произвёл никакого эффекта на принца, так и свернувшего своего взгляда в сторону. Отчего Кончини, уже сам не выдержал прямого взгляда принца и, покраснев оттого, что не смог сдержаться и не моргать, отвернулся в сторону.

– И поделом. – Усмехнулся принц Конде, глядя на сдачу ещё одной крепости – Кончини.

– Это мы ещё посмотрим, как ты посмотришь на меня завтра или по крайней мере в скором времени, когда я приду за тобой с гвардией, чтобы сопроводить в замок под арест. – Восстановив свои силы, Кончини решил непременно поставить перед королевой вопрос о скорейшем аресте этого подстрекателя Конде, который позволяет себе такие взгляды в адрес Её королевского величества.

Правда Кончини, зная, что королева, как натура, прежде всего женская, всегда находится под влиянием своей природы и ей не может не льстить всякий посторонний взгляд. Так что, придётся прибегнуть к хитрости и возмутить королеву не должными взглядами на неё принца, о которых он (Кончини) мог только догадываться, но при этом точно знал, что в них есть или вернее нет – восхищения королевой. И Кончини, придя к верному для себя решению, сразу же проиграл в голове все возможные варианты, где королева всё же решит немного проявить любопытства.

– И какие взгляды в наш адрес, себе позволил принц? – невольно поправив причёску, заинтересованно спросила Кончини королева ММ (так про себя и иногда наедине с Леонорой, дерзновенно позволял называть королеву Кончини).

– Ваше величество, у меня просто язык не поворачивается произнести всё то, что себе позволил принц. – Полный раскаяния за принца, опустив свою голову ниже, чем требуют приличия, смиренно сказал Кончини.

– Если я твоя королева, то ты ничего не скрывая и не опуская даже самых невежественных слов, сейчас же всё скажешь! – чуть ли не закричала королева, подскочив со своего маленького стульчика, стоящего в её покоях у зеркала, над специальным столиком со всякими женскими хитростями и премудростями, и служащего ей для удобства формирования её образа красоты. И хотя принц совершенно ничего не говорил, это не может помешать Кончини, как на духу (он тоже когда-нибудь станет членом ордена Св. Духа и поэтому к этому событию надо готовиться заранее), в самых мельчайших подробностях рассказать всё то, что замыслил и значит сказал принц. Правда королеве и первого сказанного Кончини слова: «Он вас в упор не видел», – хватило, для того чтобы она побледнела без использования пудр и белил, и покачнувшись, упала вовремя подставленные руки Кончини.

После чего наступает трагическая пауза, где королева только благодаря самоотверженности Кончини, не задыхается от своих тяжёлых вздохов, и приходит в себя только после того, как она усаженная на свой стульчик, видит в отражении зеркала своё лицо, которое хоть и не так прекрасно, как в молодости, но это ещё не значит, что его трудно не заметить, даже если ты и принц.

– Слишком уж принц, начал своевольничать. – Лишь после того, как королева прикрыла свою бледность слоем белил, она сумела-таки высказать свою точку зрения на происходящее с принцем.

– Полностью с вами согласен, ваше величество. Увлечение одной лишь своей супругой, при дворе вызывает бурление умов и приводит к заносчивости к другим придворным, и не только (Кончини сделал глубокий реверанс перед королевой) к дамам, которым уже только по праву своего женского рождения, для того чтобы цвести и блистать при дворе, необходимо всяческое внимание и благоговение перед ними. – Кончини не удержался перед своим преклонением перед королевой и опустился на одно колено перед ней, для того чтобы таким образом, выразить всю степень своего обожания королевы. Что было воспринято должно королевой и она, вновь обретя уверенность в своих женских чарах, против которых никто и даже её верный маршал д’Анкра, не устоит, в знак своей признательности, пристукнула Кончини по плечу веером. После чего она, вновь вспомнив недостойного своей милости, дерзкого на взгляды принца Конде, нахмурившись, сказала:

– В библии говорится: не сотвори себе кумира. А принц, как я вижу, пренебрёг этой божьей заповедью. Ну а мы несущие первейшую ответственность перед богом, не можем потакать и приветствовать безбожников приступивших божье соизволенье. – Жёстко, до степени звона хрусталя, проговорила королева, отчего Кончини даже на одно мгновение потерял свою самоуверенность, которая сколько он себя помнил, никогда его не покидала. – Человек с его страстями и грехами, не заслуживает веры в него, что в очередной раз получило своё подтверждение. – Задумчиво глядя на Кончини, произнесла королева.

– Ваше величество, партия ваших противников – герцоги Неверский, Буйонский, Лонгвиль, побочные сыновья Генриха IV Цезарь и Александр герцоги Вандомские, во главе с принцем Конде, с их притязаниями на власть, где каждый из них хочет быть приобщенным к самым секретным и важным государственным делам, иметь своё влияние на принятие государственных решений, располагать должностями, назначениями, званиями и заведовать финансами, так вот они, никогда не простят вам вашего величества. И чтобы совладать с ними, одного мудрствования мало. Нужно непременно действовать и одним внезапным ударом – арестом принца Конде – обезглавить всю эту гидру. – Кончини в довершении своих слов схватился за ручку шпаги, как бы давая понять королеве, что в его лице она имеет надёжную опору и крепкую руку, которая не задумываясь, готова отрубить или хотя бы арестовать эту гидру – принца Конде.

– Мне надо подумать. – После глубокого вздоха, который был вызван этой, за неё самоотверженностью Кончини, на которую королеве хотелось смотреть и смотреть, ответила королева.

– Слишком долго думать – это всё-таки у них семейное. – В свою очередь, про себя подумал Кончини и, вернувшись из своих планирований обратно в дворцовый зал, на своё место, чтобы больше не отвлекать своего внимания на всякую мелочь, решил, что нужно самому начинать действовать. И Кончини повернувшись к королеве, принялся выказывать ей свою приверженность во взгляде.

Между тем, в зрительском зале продолжалась своя прелюдия к основному представлению.

– А герцог, как всегда верен себе, любит рыбку в мутной воде ловить. – Усмехнулся граф Рокфор, поглядывая на герцога Монморанси, теперь уже здесь, в дворцовом зале, по привычке принявшись клевать носом.

– Ну, ему с его длинным носом, нужно быть поосторожней в ловле даже самой мелкой рыбёшки. – Сказал в ответ ещё взволнованный происшествием с Генрихом, вернувшийся к себе на место герцог де Гиз. Граф Рокфор интуитивно почувствовав, что герцог де Гиз чем-то озабочен, внимательно посмотрел на него, ожидая когда герцог сам скажет, что его мучает. С чем граф великолепно справился, и де Гиз не выдержав его пронзительного взгляда, рассказал каким нападкам он подвергся со стороны Генриха.

– Ты ведь понимаешь, что я ради нашего общего дела не имею права рисковать собой. – Сказав эту неоспоримость, де Гиз посмотрел на Рокфора и, убедившись, что тот вполне разделяет озабоченность де Гиза своей жизнью, спросил его. – У тебя есть кто-нибудь на примете, кто бы с должным упорством мог отстоять мою правоту слова? – На что Рокфор без всякого раздумья, сразу же предложил свою шпагу, которую с должным рвением, после небольшого денежного вспоможения необходимого, и то лишь из-за своей слабохарактерности насчёт растрат, понесёт первый дуэлянт Бутвиль.

– Бутвиль, говоришь? – задумался де Гиз. – А его участие не вызовет большого шума во дворце. Ведь нам нужно предвидеть все результаты поединка. – Герцог внимательно посмотрел на Рокфора.

– Будем всё держать в тайне. А там если что (во что я не верю), выставим этого Бутвиля, как единоличного зачинщика дуэли. Что при его репутации будет не трудно сделать. – Сказал Рокфор.

– Ты всегда умеешь найти нужное слово. – Похлопав графа по плечу, де Гиз окончательно успокоился и перевёл свой взгляд в сторону сцены, на которую ему вновь не удалось вот так прямо посмотреть, из-за появления ненавистной ему мадам де Ажур.

«Тьфу. Видеть её больше не могу», – Герцог при виде мадам де Ажур вновь взволновался, а всё потому, что он терпеть не мог любой неловкости, на которую его как раз и подвигла мадам де Ажур. И тогда, когда Генрих вдруг неожиданно покинул их, оставив де Гиза, так сказать в положении сказавшего предпоследнее слово, что есть оскорбление его светлости, то герцог даже оказался в некотором роде смущён тем, что мадам де Ажур, оказалась свидетельницей этого его фиаско (то, что он выступила для него временной подпоркой, от которой он немедленно отказался, как только пришёл в себя, то этот факт уже выпал из его памяти). Отчего герцог ещё больше разнервничался и, потеряв полноценную связь с языком, молча, как истукан стоял напротив мадам де Ажур, больше его напуганной такой грозной молчаливостью герцога.

И чем дольше молчал герцог, тем сложнее ему было выдавить из себя слово и тем страшнее становилось мадам де Ажур, по зловещим слухам палачей, знавшей к чему или куда приводят (в Венсенский замок, в башню «Дьявола», где помещаются все те, с кем больше не о чём говорить) все эти недоговорки и молчание высокородных господ. И мадам де Ажур уже потеряв связь со временем и со своими ногами, уже было приготовилась пасть перед герцогом в раскаянье за своё любопытство, как герцог, уже сам не выдержавший этой пытки себя видами мадам де Ажур, в нервном приступе закрыл глаза и с маской безразличия двинулся подальше от этого места туда, куда его глаза не глядят.

Что только на первых порах, когда открытое пространство зала позволяет не натолкнуться на кого-либо или на что-либо, легко сделать. А вот когда перед вами стоят двери, а вы их не видите, то вероятность непопадания в них увеличивается многократно. Но к удивлению мадам де Ажур, герцог не промазал, а без всякого со своей стороны затруднения, с первого раза попал в дверное пространство, и всё это с закрытыми глазами. Правда, если не быть столь легковерным, как мадам де Ажур, а иметь некоторую предубеждённость к герцогу де Гизу, то, пожалуй, все эти его успехи в плане попадания в двери с первого раза, можно записать насчёт его хитроумности. Где де Гиз, так сказать, слегка с жульничал и оставил для себя небольшое пространство – он не до конца закрыл глаза, что и позволило ему безошибочно с ориентироваться в пространстве.

Ну а мадам де Ажур, несмотря на то, что ей не пришлось прибегать к таким хитроумным выходам из этого затруднительного положения, всё же испытывала некоторую разориентацию, как в дворцовом, так и в своём статусном пространстве, где она теперь и не знала, в каком качестве находится перед лицом герцога. А заговорить с ним она теперь уже точно не посмеет. И мадам де Ажур, как натура легковерная и вспыльчивая, находясь во всём этом сомнении, тут же предалась осуждениям его возрастной недальновидности, и как только она войдя в зал, увидела герцога, то тут же потемнела в глазах и начала вешать всех собак (а все знали некоторую обособленность герцога от собак, которых он даже на охоте старался обходить, а лучше объезжать на лошади стороной) на герцога: «Да что б ты сдох, старый хрыч! Сам меня позвал, а теперь я ещё и виновата. Ненавижу!».

Что же касается Генриха Анжуйского, то он, несмотря на все эти будущие затруднения связанные дуэлью, чувствовал себя намного лучше, чем до встречи с де Гизом, с чем он и направился дальше в поисках виконта Трофима. Что на этот раз для Генриха увенчалось успехом, чего не скажешь по виконту, в чьих далеко идущих планах, даже намёка не было на встречу с каким-либо мужским лицом, а вот с дамой, как раз было. Так что появление Генриха в одной из зальных комнат, служащих для конфиденциальных, тет-а-тет разговоров, не то чтобы не вызвало воодушевления у виконта, любившего своими неожиданными выходами и выходками из-за тайной ниши, делать дамам умопомрачительные сюрпризы, но даже вылилось в нескрываемое на его лице разочарование.

Но Генриха такими выразительными вызовами не проймёшь и он, предпочтя не заметить всё этого недовольное убранство на лице виконта, как только обнаружил или вернее сказать, застал виконта в одиноком стоянии, то сразу же без предварительных виртуозных раскланиваний, на которые Генрих был большой мастер, обратился к нему.

– Так это вы тот самый виконт Трофим? – остановившись у дверей, без всяких косых взглядов, а так сразу напрямую глядя на виконта, спросил Генрих. Ну а этот, однозначно с двойным дном вопрос Генриха, заставляет виконта Трофима заволноваться и с подозрением воззриться на Генриха.

«Что он имел в виду, не просто вопрошая, а скорей утвердительно заявляя, что я тот самый виконт, – судорожно принялся соображать виконт Трофим. – Он что, хочет, чтобы я сам, собственномысленно задумался и в результате всего этого вольнодумствования, взял и, перестав верить в себя, засомневался в себе. – Начал закипать виконт. – И, в конце концов, растерявшись, сам очернил себя, а этот Генрих тем временем будет не при делах стоять в стороне. Нет уж, не на того он напал, и я никому не дам такой возможности посмеяться надо мной». – Сжав, что есть силы рукоятку шпаги, виконт Трофим заодно сдвинул свои брови и, бросив на Генриха взгляд вызова, грозно заявил:

– Сударь. Извольте объясниться.

– Я наслышан о вас, как об одном из храбрейших рыцарей королевства. – Заговорил Генрих, с первых же своих слов добившись ослабления хватки руки виконта Трофима, который, будучи не привычен к таким достойным выражениям в свой адрес, даже несколько растерялся и проникся верой к Генриху. Ведь когда человек говорит истинную, а не горькую (что есть две больших разницы) правду, то это всегда располагает его к вам. – А я всегда питал уважение к столь достойным сынам государства. – Генрих сделал внимательную паузу, для того чтобы виконт Трофим проникся пониманием к нему и к чему ведётся этот разговор. И как только Генрих решил, что время паузы достигло той размерности, когда выход за его пределы уже будет означать его дерзость по отношению к умственному развитию виконта, которому и этого времени должно было хватить для того чтобы понять то, что в нём нуждаются, то он сказал:

– Я хотел бы, чтобы вы заняли своё достойное место рядом со мной.

Ну а виконт Трофим сегодня уж точно можно было сказать, что не первый день находился при дворе, и знал к чему обязывают подобные предложения, в которых ему больше всего не нравилось то, что они обязывают, а вот то, что они дают, ему как раз нравилось, решил не спешить с ответом, а быстро задуматься. Ведь тут нужно было обладать большой прозорливостью, чтобы понять какой лучше дать ответ Генриху, который, как и все те, кто выступает с такими предложениями, является натурой обидчивой и стоит только сказать ему слово нет, как уже ты становишься ему кровным врагом. И теперь уже положение врага обязывает тебя ждать от Генриха различных колюще-режущих предложений из подворотни. Но виконт Трофим не из пугливого десятка и уже одно то, что его ждёт опасность, как раз подстёгивает виконта. К тому же он, как очень верно заметил Генрих, один из храбрейших рыцарей и поэтому виконт, даже не собирается прятаться за придворным этикетом и напрямую спрашивает Генриха:

– Если вам нужна моя шпага, то так прямо и скажите.

– Я нуждаюсь в ней. – Уловив прямоту виконта, Генрих не стал прибегать к словесным ухищрениям и так же прямо ответил ему.

– Я вас понял и прежде чем я дам вам окончательный ответ, я бы хотел знать, с чем связана эта моя востребованность – дело вашей чести или здесь замешана честь прекрасной незнакомки. – С ударением на последнюю фразу, сказал виконт Трофим, явно отдавая предпочтение тому, чтобы в этом деле была замешана её, а не Генриха честь.

– Виконт! – возмутившись такими предположениями виконта, повысив свой голос, сказал Генрих, как бы показывая виконту, что когда речь идёт о женской чести, то ему помощники в этом деле не только не нужны, но и скорее мешают. Правда Генрих тут же, видимо, вспомнив, что всё же он сам выступил зачинателем разговора, да и к тому же, и виконт в своём предположении, в общем-то, был скорее точен, нежели нет, собрался и, оставив свой пыл, ровным голосом сказал. – Я не имею права, при таких за её спиной обстоятельствах, озвучивать её благословенное имя вслух, но вот дать вам понять, на ком остановился мой восторженный взгляд, то я, пожалуй, могу себе это позволить.

– Что ж, я вас прекрасно понимаю и готов, если мои обременённости меня не задержат, поспособствовать вам в любом вашем деле. – Уклончиво заявил виконт Трофим, в тоже время уклончиво-неуклончиво глядя на два висящих на поясе Генриха внушительного вида кошеля. Ну а Генрих, как большой мастер понимания всех этих косых взглядов и связанных с ними обременений, как всякий мот, конечно, не умеет скупиться, и внушающим уважение жестом, с лёгкостью снимает с пояса один из кошелей и бросает его уже в выставленную виконтом Трофимом руку. После чего виконт, чтобы показать Генриху насколько он умел и резок, быстрым манёвром прячет кошель у себя в глубине камзола и своей улыбкой показывает свою готовность, отложив все свои заботы на потом, пойти за Генрихом хоть на край света.

Ну а раз понимание, до степени полноты чувств и карманов достигнуто, то дело начинает не просто спориться, а скорей, без всяких на то возражений, вначале вкладываться в уши идущему рядом с Генрихом виконту Трофиму, а затем по достижению ими входных дверей в большой зал Лувра, уже как ранее говорил Генрих, через намёкливое им кивание в сторону сидящих в первых рядах женских лиц, указываться на них виконту.

– Виконт, обратите своё внимание на четвёртый, считая от сцены ряд. – Сказал Генрих, бросив свой взгляд на левое крыло зрительного зала.

– Обратил. – Ответил виконт, проследовав своим взглядом вслед за Генрихом.

– Вам надеюсь, известна герцогиня ля Манж. – Сказал Генрих. Отчего, в один взгляд побледневший при виде герцогини виконт Трофим, явно не ожидая от Генриха таких падений нравов и определённой подлости к нему (о таких страшных вещах нужно предупреждать заранее; ведь виконт, давая своё согласие на предложение Генриха, почти что не глядя, само собой рассчитывал на то, что за этим не глядя, будет стоять прекрасная баронесса или графиня, но ни в коем случае старая и как смерть страшная герцогиня; а виконт, может быть, пить завязал) сразу же упал в сердце и погрузился в мрачную меланхолию, а также в горестные мысли: «Так это были деньги герцогини!».

– Виконт. Вы меня слышите. – Слегка повысив голос, попытался его привести в чувство Генрих, который с одной стороны, совершенно не заметил того, до чего довели его слова виконта, но в тоже время заметил, что виконт почему-то застыл в одном немигающем положении.

– Да-да. – Очнувшись от своих мрачных мыслей, проговорил виконт.

– А известна ли вам герцогиня де Шабер? – вновь задался вопросом Генрих. На что следует новый приступ паники у мертвенно бледного виконта.

«Час от часу не легче». – Еле удерживается на ногах виконт Трофим, которого ещё в детстве пугали герцогиней де Шабер, которая своим не просто, а очень здоровым телом, внушала ужас всем придворным ногам королевства. И, наверное, не было во дворце никого, кому бы герцогиня не отдавив ноги, не отправила на больничную койку, правда, за исключением королевских лиц, до которых в целях безопасности, с большим трудом не допускалась герцогиня де Шабер – головная боль главного камердинера короля и по совместительству её супруга. Что вдвойне усложняло задачу герцога де Шабера, которому цыганка нагадала, что его падение в королевскую немилость, будет вызвана взлётом по карьерной лестнице его супруги. И, конечно, герцог де Шабер догадывался о каком взлёте шла речь, и поэтому жёстко контролировал каждый шаг своей внушительной супруги, отчего он даже стал объектом шуток и недоумений, связанных с его ограничивающим всякий доступ к его супруге поведением.

– Герцог де Шабер определённо умом сдвинулся, раз считает, что на его герцогиню кто-то ещё может посмотреть с вожделением или позариться. – Плевались в своих высказываниях в спину герцогини и герцога де Шабер, придворные знатоки амуров.

– И не говори. Шагу ей не даёт вступить без своего сопровождения. Тьфу. До чего же всё-таки тошно на это смотреть. – Самоотверженно отплёвывались в ответ мастера церемоний и придворных сплетен.

«Он что, хочет таким хитроумным способом заманить меня в ловушку – в совместные объятия старой герцогини ля Манж и толстой герцогини де Шабер». – У виконта Трофима от всех этих злокачественных для ума представлений без одежных видов герцогинь, не то чтобы только закружилась голова, а вместе с умопомрачением к горлу подступила тошнота, которая определённо начала настаивать именно собою на ответе Генриху. И только вовремя сказанное Генрихом слово спасло его камзол и колготы с туфлями от всех этих жидких накоплений стоящих в горле виконта Трофима, которые стали следствием его слишком большой дальновидности и воображения, рождённого недоразумением или помутнением рассудка.

– А теперь обрати своё самое трепетное внимание на ту, кто находится строго посередине них. – Сказал Генрих. И виконт Трофим, уже потеряв всякую надежду и не ожидая от Генриха здравомыслия, уже готов был выплеснуть на него всё накопленное, как вид прекрасной головки графини де Плезир, удержал виконта в рамках приличия и он, заглотнув в себя подобравшееся к горлу преступление против изысканности, с придыханием начал вглядываться в графиню.

«Да как же я раньше её не замечал?! – изумлённый красивыми видами графини, виконт Трофим сразу же начал себя корить за свою недальновидность, где различные баронессы и виконтессы, своими юбками и декольте затмили его глаза, в результате чего графиня оказалась для него вне пределов досягаемости. – А вкус у Генриха, как оказывается недурственен и, пожалуй, сходен моему. – Виконт Трофим уже начал ревновать герцога к хорошему вкусу, который разве хочется с кем-либо и даже с королевской особой делить. Ну а как только графиня случайным поворотом своей головки показалась перед ним во всей своей красе, и как показалось виконту, что она даже на него посмотрела, то виконт в один на неё взгляд, ослаб в ногах и с придыханием в сердце, решил, что Генрих её совершенно недостоин».

В свою очередь Генрих наблюдая за обоими – за графиней и за виконтом, смотрел на всё это совершенно с другой стороны (что и не удивительно – где они, а где он) и иначе (и это не обсуждается, ведь каждый мыслит, как ему на то суждено или прикажут), так что он во всей этой повышенной внимательности виконта к графине, ничего не увидел предосудительного для себя. «Виконту нужно изучить графиню, как объект его поручений». – Сделал вывод Генрих.

– Ну, что скажете. Как вам графиня? – Генрих при виде этого великолепия графини, всё же не смог сдержаться, чтобы не обозначить перед виконтом свои, кто знает кроме него какие близкие отношения с графиней. Ну а этот вопрос Генриха, неожиданно для виконта, чего за ним не наблюдалось сколько он себя помнил, определённо сбил его с толку. И к своему сожалению и удивлению, у виконта Трофима почему-то язык не повернулся, если не указать Генриху на его последнее место в очереди на руку графини, то, как минимум, сказать – думай про меня, что хочешь, но графиня будет только моя. Но виконт Трофим, возможно, впервые в своей жизни прислушался к голосу разума, который всё-таки иногда просыпался в нём и давал дельные советы, как сейчас, когда его полнейшая неразумность, под названием пыл сердца, по отношению к графине затмила всё, и в это дело экстренно пришлось включаться инстинкту самосохранения, который и разбудил его голос разума.

Ну а голос разума, быстро прикинув, что лезть на рожон против желаний герцога нет смысла, как раз и подсказал виконту, что будет лучше пока попридержать язык и ограничиться простой констатацией фактов. И хотя виконт Трофим большую половину из этих нашептанных ему голосом разума заумных слов совсем не понял, – И откуда у меня в голове берётся вся эта чертовщина? – изумившись этим странностям природы, про себя подумал виконт, – он решил, что на первых порах будет лучше соглашаться во всём с Генрихом. Что он с поправкой на свой темперамент и уже возникшие ревностные чувства, и высказал в ответ герцогу:

– Я не осмеливаюсь, в таком близком, с намёком на отношения тоне, обозначать свою позицию по отношению к незнакомой для меня прекрасной дамы.

– Вот как. – Ухмыльнулся в ответ Генрих, отчего виконта Трофима даже передёрнуло от злости. – А я, возможно, это вас удивит, но наслышан об обратном. И как говорят, то вы в вопросах женской чести более смелы.

И хотя слова Генриха отражали действительность, для виконта эта действительность с того момента, как он увидел графиню де Плезир, перестала существовать и, значит, она была неправдой, так что виконт Трофим никак не мог согласиться с Генрихом. Правда и открыто противоречить тому, что принимаемо светом – он прежний виконт, освободитель всех молодых баронесс от их сонных тетерь – престарелых баронов, виконт Трофим не мог, вот так сразу начинать поступать. И поэтому он решил пока оставить всё как есть.

– Мне, кажется, что прозвучи в моих устах более смелые слова в сторону графини, то они были бы неприятны для ваших ушей, герцог. – Поклонившись Генриху, сказал виконт. И хотя Генриху не терпелось услышать все эти смелые слова от виконта Трофима, который слыл большим мастаком на всякие скабрезности и комплименты, от которых даже несколько слоёв белил не помогало придворным дамам, делая их пунцовыми, он всё же сдержался от требований этих слов. И Генрих, явно польщённый такой тактичностью виконта, от которого, судя из рассказов о нём, трудно было ожидать подобного скромного отношения к графине, решил, что разговор пора перевести в планы конкретики.

– Виконт. Я благодарен вам за вашу деликатность. А я, если вы не знаете, всегда дорожу благородством и не только по праву рождения, так что, если вы проявите соразмерную вашему благородству преданность мне, то вы в моём лице всегда можете рассчитывать на всяческую поддержку. – Сказал Генрих, глядя на виконта.

– Я сделаю всё, что в моих силах. – Ответил чистую правду виконт Трофим, чьим единственным недостатком, по мнению двора, была прямота и правдивость. Генрих внешне оценил величину сил рук виконта и, оставшись довольным статностью виконта, взяв его под локоть, повернул виконта в сторону, где находилось его место в зрительном зале.

– Виконт, мне почему-то кажется, что вы определённо знаете всех виконтов и маркизов при дворе. – Полувопросительно сказал Генрих.

– Если за ночь или за утро новые не родились, то, пожалуй, знаю. – Ответил виконт Трофим.

– Хе-хе. – Усмехнулся Генрих. – Ну, они скорей всего, нас не могут интересовать. А вот маркиз де Шубуршен, мой близкий друг, как раз заинтересует. Он вам знаком? – спросил Генрих виконта. Ну а как виконт Трофим, не мог знать близкого, не только по титулу, но и по духу маркиза де Шубуршена, с кем они не по одному разу все трактиры Парижа обошли, не раз имели дело с одними и теми же девицами с нового моста и дрались на дуэлях. Ну а виконт Трофим, за маркиза де Шубуршена, попробуй только, кто сказать, что он не знает его, всегда готов обнажить свою шпагу, которую, правда сейчас вовсе не требуется обнажать, а надо лишь сказать, что он его великолепно знает. Но, почему-то сегодня, а ещё точней, именно сейчас, виконт Трофим стал слишком скуп на выражения своих чувств и слов, и он вместо того чтобы раскрыть свою душу, лишь скупо говорит Генриху, что знает такого.

– Вот и великолепно. – Сказал Генрих. – Тогда маркиз де Шубуршен и введёт вас в курс предстоящего дела. Я же на этом вынужден откланяться и покинуть вас. – Сделав поклон учтивости, Генрих оставив виконта, отправился назад к своему месту в зрительном зале. Где он присоединившись к сидящим и в частности к маркизу де Шубуршену, нашептав маркизу, указал ему на виконта и тем самым отвлёк от скуки. А уже после того, как маркиз покинул их (плюс маркиза Досаду), обратился к Досаде:

– Ну что, маркиз. – Генрих сказав, посмотрел на Досаду. – Ты как никто другой знаешь меня и мою неусидчивость при просмотре подобного рода представлений. Так что, давай волю своему воображению и начинай объяснять мне всё то, что попытался вложить в свой балет король. А иначе, я ничего так и не пойму во всех этих кривляньях.

– Ну тогда, герцог, устраивайтесь поудобней и готовьтесь слушать. – Елейным голосом проговорил маркиз Досада, которому только дай возможность или даже повод, то он не только памятник себе воздвигнет нерукотворный, но и ввергнет в пучину бездны всех своих недоброжелателей, которых у него пруд пруди, что как раз и мотивирует Досаду в его воображаемом мудрствовании, облекаемом в слова, а самые его удачные посылы – в письменные трактаты.

– Злобная мусульманская волшебница Армида своими чарами соблазнила лучших рыцарей войска крестоносцев, и заточила в своем замке. Рыцарь Ренальдо, перед этим изгнанный из войска, освобождает рыцарей, но засыпает у дворца волшебницы. – Начинает свой сладкоречивый рассказ маркиз Досада, ввергая Генриха в пучину сладостных фантазий. – Та хочет его убить, но очарованная его красотой влюбляется, зачаровывает его и относить на волшебный остров, где вместе они придаются сладостным утехам.

– Что есть, то есть. – Прикрыв свои глаза, Генрих по ходу действия рассказа, придаваясь тем же утехам с одной из знакомых куртизанок, своим словом решил приободрить рассказчика. Правда, увлечённому собою и рассказом маркизу Досаде, не нужно было дополнительное стимулирование, и он и без указаний Генриха, знает, что надо говорить и тем более рассказывать.

– Поскольку дела у крестоносцев идут не важно, то Ринальдо отправляются искать двое рыцарей, которые после множества приключений прибывают на волшебный остров. – Продолжил рассказ Досада. – Там, дождавшись момента, когда Ринальдо оказался один, ему показывают собственное отражение в отполированном щите. Тот, увидев, что из рыцаря он превратился в розовощекого влюбленного андрогина, тут же забывает об Армиде и покидает зачарованный остров. Волшебница в слезах, ее чары рушатся, остров превращается в груду камней, и Армида скачет на своей небесной колеснице безуспешно преследовать Ринальдо…