Текст книги "Восемьдесят два года жизни в России"

С конца 1950 г. я почти прекратил ведение дневника. Частично письменный дневник мне заменили фотографии. У меня появился фотоаппарат «Зоркий», я сам проявлял пленки и печатал снимки. Думаю, что прекращение ведения дневника связано не только с занятостью фотографией, но и с бурными событиями тех лет, не оставившими места в моей душе для спокойных размышлений о жизни. Именно в эти годы была моя женитьба, рождение детей, начало психического заболевания Киры, переезд в Минск, мой поворот к настоящей генетике, защита кандидатской диссертации, возвращение в Ленинград, появление первых печатных работ, попытка освоить чуждую для меня область генетики раковых клеток, политическое взросление под влиянием оттепели, и многое другое.

К весне 1951 г. я вернулся на кафедру генетики и селекции ЛГУ, уйдя из группы ботаников. Кира ездила на преддипломную практику в совхоз «Караваево» Костромской области. В конце лета я побывал у своего руководителя В. С. Федорова, доцента кафедры генетики и селекции ЛГУ, на биостанции Университета в городе Сестрорецке, пригороде Ленинграда. Осенью 27 октября мы с Кирой сыграли свадьбу, сначала с друзьями и товарищами на Кириной старой квартире около площади Льва Толстого, а потом с моими родственниками на Рылеевой улице, 21. К этому времени мои родители обменяли нашу старую 17-метровую комнату в квартире 54 с доплатой на большую комнату в соседней квартире 53, которую можно было поделить перегородкой на две комнаты. Это мы с папой сделали. У нас с Кирой получилась маленькая восьмиметровая комната.

В 1952 году Кира окончила Университет и стала работать в Городском лекционном бюро на Малой Садовой улице. Весной 1952 г. я начал работать по дипломной теме у В. С. Федорова в Сестрорецке, занимаясь клонированием и изоляцией колосьев ржи. Однако за какую-то провинность (кажется, я прогулял момент начала изоляции) Федоров отстранил меня от работы. Некоторое время я пытался акклиматизироваться у другого сотрудника кафедры генетики и селекции Университета Я. С. Айзенштата по генетике гороха, но потом Федоров снова взял меня к себе на тему по генетике окраски цветка у льна. Я собрал цифры расщеплений в Старом Петергофе, на новой базе биофака. В это время я начал знакомиться с настоящей генетикой, сведения о которой нам сообщал Федоров под видом критики менделизма-морганизма. По-существу, именно он стал моим и не только моим учителем в области генетики.

С окончанием Университета в 1953 г. закончилась моя юность. Это совпало с годом серьезных перемен в жизни СССР. В марте 1953 г. умер Сталин. Страна начала приспосабливаться к жизни без вождя. В конечном счете, это привело к радикальным переменам во многих областях, в том числе и в науке. В моей биологии постепенно стали восстанавливаться нормальные взгляды на генетику. Для меня это означало освоение научных генетических представлений и мое превращение в серьезного научного работника. Вместе с тем это было время становления моих взрослых политических взглядов. Дневника в те годы, я, к сожалению, не вел, но воспоминания об этом времени все еще свежи в моей памяти.

3
Далекая молодость 1953–1965 гг

Этот период моей жизни совпал с периодом оттепели Н.С.Хрущева. В стране были предприняты попытки осуществить либерализацию режима советской власти. Репрессии сталинского времени были осуждены. Из концентрационных лагерей выпустили многих арестованных людей, оправданных за отсутствием улик в надуманных преступлениях. В стране стало несколько больше свободы слова и мнений, хотя власть осталась в руках партийной верхушки.

В апреле 1953 года я отлично защитил на кафедре генетики и селекции Ленинградского Университета дипломную работу по анализу расщеплений второго поколения гибридов форм льна, различающихся по окраске цветка. В.С.Федоров поручил мне проверить данные И.М. Полякова по опылению растений смесями пыльцы. Дело в том, что в это время некоторые исследователи доказывали возможность получения гибридов, совмещающих признаки двух опылителей. Это явление получило в мичуринской биологии название многоотцовости. Данные моей дипломной работы не подтвердили существования этого явления. Оппонентом была сотрудник кафедры H.A. Чуксанова. Университет я закончил с отличием при двух четверках в дипломе, по общей селекции и зоологии беспозвоночных. Осенью меня приняли в аспирантуру при кафедре генетики и селекции к профессору Н.В. Турбину. Он дал мне тему с мичуринским уклоном по изучению влияния условий выращивания на признак самофертильности ржи (завязываемость зерновок в колосе при принудительном самоопылении с использованием бумажных изоляторов). Моя жена Кира поступила в аспирантуру на ту же кафедру к профессору-цитологу П.В. Макарову.

Летом 1954 г. я работал в Старом Петергофе по теме диссертации. Получил данные, которые попытался интерпретировать в духе роли изменяемых условий среды в определении признака самофертильности. Именно так я сделал свой первый отчет о проделанной работе на кафедре. В июле-августе мы вчетвером, отец, мать, я и Олег ездили в путешествие на купленном на деньги, вырученные за нашу дачу в Зеленогорске, Москвиче по маршруту Ленинград-Луга-Псков-Пушкинские Горы-Харьков-Ялта и обратно Москва-Торжок-Ленинград. 24 февраля 1955 г. в клинике Отто на Васильевском острове у нас с Кирой родилась дочь Оля.

Опыты 1955 г. убедили меня в возможности объяснения полученных ранее данных нечистотой изоляции колосьев ржи. Это сначала повергло меня в уныние, но потом я стал нащупывать реальные подходы к теме по самофертильности. В это время начался мой поворот к настоящей генетике. Я помню, как мучился над рефератами по генетике в Реферативном журнале, не понимая их. Однако после штудирования «Курса генетики» Синнота и Денна, который дал мне доцент Федоров (он сохранил эту книгу, как и ряд других, в период, когда это было небезопасно), а также других книг и статей, стал понемногу разбираться в генетике. Позднее я даже стал внештатным референтом Реферативного журнала. Возможно, что некоторую роль в моем повороте к генетике сыграл приход на кафедру генетики и селекции на место Турбина профессора М. С. Навашина. Турбин перешел в Минск, где был избран академиком АН БССР и назначен директором нового Института биологии. Меня Турбин оформил аспирантом кафедры генетики и дарвинизма Белорусского Университета, хотя фактически я оставался жить и работать в Ленинграде. Летом мы всей семьей снимали дачу в поселке Мартышкино, рядом со Старым Петергофом под Ленинградом.

В начале 1956 года я познакомился в Ленинградском Университете близко со студентом А. С. Юдиным и через него с группой, занимающейся самостоятельно, но с помощью Федорова, настоящей генетикой. Я участвовал в постановке генетических задач на дрозофиле, в переводах английской литературы по генетике. После 20 съезда КПСС был потрясен зачитанным на комсомольском собрании изложением доклада Хрущева о преступлениях сталинского времени. Наверное, в это время начался мой отход от коммунистической идеологии. В 1956 г., в 26 лет я не продлил, как это было принято, своего пребывания в ВЛКСМ и выбыл из этой организации, хотя годом раньше был секретарем аспирантского комсомольского бюро.

Летом 1956 г. я заканчивал экспериментальную работу в Петергофе под Ленинградом, одновременно занимаясь написанием диссертации. Моя жена Кира с дочкой Олечкой и бабулей (матерью Киры) жили на даче. Они снимали комнату в поселке Шувалово рядом с Ленинградом. В начале сентября я приехал в Минск. Ехал на поезде с пересадкой в Вильнюсе и его осмотром. В Минске поселился в общежитии Белорусского Университета около вокзала. С ноября меня зачислили младшим научным сотрудником отдела генетики Института биологии АН БССР. Помню, как я ходил пешком несколько километров от общежития до Академии наук. В конце года вышла из печати моя первая статья с изуродованным редакцией названием по генетике самофертильности ржи в Докладах Академии Наук СССР, представленная академиком Сукачевым по рекомендации академика АН БССР А. Р. Жебрака. В ноябре я поставил первые опыты в теплице Ботанического сада АН БССР по обнаружению двоен у ржи сорта Вятка.

В феврале 1957 г. я ездил из Минска в Ленинград, а весной ко мне в Минск переехали Кира с Олей. Мы сняли комнату у некоей Дуси на Волочаевском, 19 в Сельхозпоселке, недалеко от Академии. Потом переехали на другую квартиру, затем на третью. 20 июня 1957 г. я защитил диссертацию на степень кандидата биологических наук по теме «Генетика самофертильности ржи в связи с условиями выращивания». На защиту я едва не опоздал, забыв дома костюм. Пришлось бежать домой, залезать в закрытый дом через окно и снова бежать обратно в Академию. Оппонентами у меня были профессор А. Р. Жебрак, с которым я подружился, какой-то специалист по ржи Смирнов из Института земледелия, уехавший перед защитой, и профессор Маштаков, назначенный третьим оппонентом из-за отъезда Смирнова. Думаю, что отсутствие Смирнова на защите было связано с его нежеланием участвовать в дискуссии по генетической диссертации. Ученый Совет проголосовал в мою пользу единогласно «за». К защите я подошел сформировавшимся классическим генетиком, так и не ставшим мичуринцем. Высшая Аттестационная Комиссия в Москве утвердила меня в степени быстро, всего через четыре месяца. Кира поступила работать младшим научным сотрудником в лабораторию Жебрака. Летом Олечка жила вместе с бабулей на даче недалеко от Минска.

Летом 1958 г. Кира защитила диссертацию на степень кандидата биологических наук. В тяжелое время подготовки диссертации у Киры впервые обнаружилось маниакальное состояние. Это вызвало напряженные отношения между нами. Кира часто ездила в Москву, Ленинград. Олечку мы носили (я сажал ее на плечи) в академический детский садик. Кажется, весной этого года я выступил на конференции по отдаленной гибридизации в Главном Ботаническом Саду в Москве с небольшим сообщением о генетическом контроле самонесовместимости. Это было мое боевое крещение, позволившее познакомиться с московскими генетиками, Прокоф-ьевой-Бельговской, Бреславец и другими.

В сентябре 1958 года мы вчетвером, папа, мама, Кира и я, совершили путешествие на Москвиче из Минска через Слуцк-Гомель-Чернигов-Киев-Полтава-Красноград-Бердянск. В это время Олечка с бабулей отдыхали на даче в Бердянске. Из Бердянска мы с Кирой проплыли на пароходе «Котовский» до Ялты. В Ялте жили в доме у тети Шуры. Путешествовали по окрестностям Ялты, отдыхали у моря. 1958 год жизни в Минске ознаменовался также тем, что в этом году я видел легендарного американского пианиста Вана Клиберна, первого победителя первого московского Международного Конкурса имени Чайковского. Я смутно помню, как мы с Кирой присутствовали на репетиции концерта, в которой участвовал этот знаменитый и симпатичный американец.

Осенью 1958 года ко мне обратилась редакция стенной газеты института биологии АН БССР с предложением написать заметку для стенной газеты. Я долго ломал голову над возможным содержанием моей заметки и, в конце концов, сотворил немудреную басню по волнующей меня тематике (см. стихотворение «Вопрос о норах» в сборнике «Публицистика, стихи, рассказы»).

Редколлегия после бурного обсуждения отвергла мою басню, но не за низкие художественные достоинства, а из-за существа моего высказывания по вопросу, который волновал всех сотрудников института. Однако текст басни стал известен в кругах институтской общественности. Спустя некоторое время в высоких инстанциях обсуждался вопрос о выделении сотрудникам института жилплощади в только что отстроенном доме рядом с академией. В те, уже очень далекие времена в Советском Союзе бездомный гражданин не мог просто купить жилплощадь за свои деньги, даже если он прилично зарабатывал. Жилье давали от государства за какие-то успехи гражданина на поприще строительства светлого реального социализма. У меня успехов не было, но была примитивная басня, как-то затронувшая авторитет решающих мою судьбу инстанций. В результате эти инстанции выделили моей семье комнату в трехкомнатной квартире нового дома по минскому адресу Академическая улица, дом 15 (спасибо русской поэзии!). Две другие комнаты квартиры заняло семейство другого сотрудника нашего института. Приобретенная комната явилась основой моего жизненного благополучия и начальным этапом моего восхождения по жилищной лестнице.

Весной 1959 года я ездил в Ленинград и договорился о переходе в Институт цитологии Академии наук СССР к профессору Ю.М.Оленову, генетику классической школы, ничем не запятнавшему себя в годы гонений на эту науку. В августе мы, я и Кира, совершили вместе с родителями путешествие на Москвиче по маршруту Минск-Брест-Луцк-Львов-Ужгород-Одесса. Из Одессы мы с Кирой поплыли на пароходе «Абхазия» в Ялту и далее в Сухуми. Из Сухуми переехали в Сочи, где некоторое время отдыхали. В конце октября я со скандалом ушел от своего шефа Турбина в лабораторию цитологических основ злокачественного роста Института цитологии АН СССР и вернулся в Ленинград к родителям на Рылееву 21, кв.53. В декабре 1959 года я уже прослушал на кафедре генетики и селекции Ленинградского Университета несколько лекций известного специалиста, классического генетика Н.В. Тимофеева-Ресовского.

Кира же некоторое время еще оставалась в Минске. К началу зимы 1959 года она нашла обмен нашей минской комнаты на комнату в Ленинграде по адресу Московский пр., 4, кв. 19. После крупного ремонта мы переехали туда. Кира брала контейнер для перевозки вещей из Минска. Я в это время осваивался в лаборатории Оленова, который предложил мне заняться генетикой раковых клеток.

В январе 1960 г. я прошел практику по культуре клеток животных в лаборатории питательных сред Института вакцин и сывороток имени Пастера в Ленинграде. А 15 января в роддоме Снегирева на ул. Маяковского у нас с Кирой родился сын Дмитрий. С конца января до начала февраля я практиковался в Москве в Институте экспериментальной и клинической онкологии Академии Медицинских Наук. Прочитал небольшой курс генетики группе, включавшей аспиранта из Китая У Миня и сотрудника института Ю. М. Васильева. Привез в Ленинград из лаборатории профессора Жданова крыс со штаммом устойчивой и чувствительной к сарколизину саркомы 45. Вместе с тем я не терял интереса к генетике ржи и летом занялся ее клонированием у своего учителя Федорова в Старом Петергофе под Ленинградом. Летом Олечка была на даче с академическим садиком, куда я ее устроил, в поселке Заячий Ремиз рядом со Старым Петергофом, а Кира с Димой снимали дачу в поселке Мартышкино. В августе я вместе с родителями совершил поездку на Москвиче на курорт Трускавец, где все мы пили знаменитую лечебную воду нафтусю. Осенью Кира поступила работать в Институт радиационной гигиены Ленинграда.

Весь 1961 год я постепенно втягивался в тематику по генетике раковых клеток. Но вместе с тем летом изолировал рожь в Петергофе. Олечка ходила в академический садик на Васильевском острове. Летом она ездила с садиком на дачу в Комарово, недалеко от Ленинграда. Кира с Димой снимали дачу в Мартышкино. В конце лета Дима остался с моей мамой, а мы с Кирой ездили в Севастополь-Симеиз, затем в Москву поездом. В Москве пересели на Курском вокзале на электричку во Владимир. Во Владимире жили в гостинице, осмотрели Суздаль. Из Владимира мы проехали на автобусе в Мещеру, останавливались в гостинице поселка Тума, побывали в Гусе Хрустальном, Спас-Клепиках, наконец, приехали в Солотчу, проехали по узкоколейке до Рязани и проплыли пароходом за два дня до Москвы. В сентябре мы с Кирой плавали на теплоходе по туристской путевке на остов Валаам Ладожского озера. В декабре Кира с детьми снимала комнату в гостинице Ривьера в Зеленогорске.

В начале 1962 года я занимался в кружке аквалангистов на базе какого-то военно-морского учреждения. Прошел испытание в барокамере на + 4 атмосферы, погружался с аквалангом в воду в башне и бассейне. Получил удостоверение спортсмена-подводника. Год выдался творческий. Я поставил много опытов с культурами, получил первым в СССР клоны клеток животных по Паку, получил свой штамм крысиной саркомы 45К, поддерживаемый в культуре в пробирке и прививкой на крысах, нашел хромосомные маркеры. Написал три экспериментальные работы для лабораторного сборника. Втянулся в работу настолько, что иногда работал до ночи. Как говорится, попал на стезю. В конце февраля был на конференции в Институте радиационной и физико-химической биологии им. Энгельгардта.

Кира опять в стрессовом состоянии писала свои отчеты. Жизнь шла напряженно, на бегу. Оля пошла в школу на канале Грибоедова, ходила в группу продленного дня, училась в музыкальной школе. Из-за переутомления ее вскоре пришлось взять оттуда, выхлопотав академический отпуск на год. Дима ходил в ясли на Сенной площади, весной болел прививочной корью из-за использования бракованной вакцины. Летом ездил с яслями на дачу в Вырицу. Это примерно 60 км от Ленинграда. Оттуда мы взяли его досрочно. Он был травмирован дачей, плохо спал, плакал во сне. Зато прекрасно ел, очень важно и помногу. Летом мы с Кирой ездили в крымский Коктебель, жили в палатке на территории автокемпинга, путешествовали по окрестным бухтам. Я занимался подводной охотой в маске с ружьем. Из Коктебеля мы совершили поездки в Старый Крым, где были на могиле Грина. Затем ездили в Судак и Новый Свет. Далее проплыли на пароходе в Ростов на Дону, по Волго-Донскому каналу в Волгоград, по Волге до Ярославля и домой на поезде. В конце декабря Кира с детьми отдыхала в Зеленогорске, снимала комнату. Год был насыщен политическими событиями. Пережили стычку СССР и США по поводу размещения советских ракет на Кубе. Был период, когда опасность войны была так велика, что ночная гроза с молнией воспринималась как начало атомной бомбардировки.

В начале 1963 года я прочитал напечатанный в Новом Мире «Один день Ивана Денисовича» и позднее «Матренин двор»

А.И.Солженицына. Повесть поразила простотой и узнаваемостью лагерных порядков по нашей «свободной» жизни. В это время я стал осознанным антикоммунистом. Впервые сформулировал необходимость, по крайней мере, НЭП для страны. Это был также период знакомства с песнями Булата Окуджавы. Во время начавшихся заморозков, гонений на литераторов и художников-нон-конформистов я написал письмо поддержки поэту Евгению Евтушенко. Восстановил свои контакты со своим одноклассником Юрой Меклером, отсидевшим несколько лет за чтение четырех страниц «Доктора Живаго» Бориса Пастернака. Продолжал активно работать в области генетики раковых клеток. Сделал доклад на конференции по полиплоидии в Ботаническом Институте АН СССР. Отказался от поездки в Польшу на конференцию по гистохимии. Получил предложение стать ученым секретарем Института цитологии, но не принял его. Ученым секретарем стал мой товарищ Ю.Б.Вахтин. Я также проработал «Краткий курс высшей математики» Кудрявцева и Демидовича, а затем «Курс высшей математики» для техникумов Зайцева. Начал походы по маршрутам в пределах Ленинграда и Ленинградской области в районе поселка Красницы. Много упражнялся в игре на гитаре, но так и не освоил ее. Семья жила насыщенной культурной жизнью. В ленинградском Театре Комедии смотрели исторический спектакль Акимова «Дракон». Слушали в Мариинском театре оперу Лоэнгрин. В начале года нам удалось устроить Диму в Академический садик на Васильевском острове. Летом мы снимали дачу в Красницах, где дети жили с няней Евдокией Ивановной. В конце июня родители, я, Кира и Оля выехали на разваливающемся автомобиле Победа по Киевскому шоссе на юг. Ночевали на 458-м километре, в сосновом бору среди земляничника на берегу реки Великой. Затем проехали Витебск-Могилев-Чернигов-Киев-Белая Церковь-Одесса-Николаев-Херсон-Каховка-Ново-Алексеевка, где Киру покусала собака. Далее Симферополь, где Кире делали уколы против бешенства, Алушта и Судак. Здесь остановились в автокемпинге. Родители с Олей уехали в Алушту, а мы остались. В Судаке у меня на пляже украли все деньги 45 р. Я послал телеграмму своим товарищам в Институт цитологии с просьбой о деньгах и вскоре получил 40 р. телеграфом. Кира из-за отсутствия денег несколько дней работала посудомойкой в столовой за наше питание. Затем мы переехали в Коктебель и вернулись самолетом в Ленинград. Осенью несколько раз ездили на Победе за грибами на Карельский перешеек.

В 1964 году я начал постепенно отходить от тематики по генетике раковых клеток и возвращаться к растениям. В кризисное время часто уходил из лаборатории, бродил по улицам Ленинграда, совершал небольшие путешествия по Московскому шоссе, по берегам Невы и т. д. Вел переговоры с заведующим кафедрой генетики и селекции Ленинградского Университета профессором М.Е.Лобашовым о переходе к нему, а также с заведующим отделом генетики Всесоюзного Института Растениеводства профессором Т.Я.Зарубайло о переходе в этот институт. Начал писать обзор по генетике самонесовместимости. Усиленно занимался комнатным садоводством. Среди моих интересов тех лет я записал флору, комнатное растениеводство, краеведение и путешествия, впервые обозначил составление родословной. Летом мы снимали дачу в городе Луге, жили там вчетвером. Я часто путешествовал один и с семьей по окрестностям Луги, по берегу рек Луга, Врёвка, Рапотка, по берегу озер Толони, Череменецкое, Вревское. Познакомился с флорой Лужского района. Поймал и держал в комнате на даче ежа. Нашел плантацию шампиньонов у населенного пункта Ропти, места белых грибов, малинники. В Ленинграде посетил выставки цветов и плодов, комнатных растений и аквариумов. Стал ходить в клуб аквариумистов и цветоводов. Прочитал там лекцию о генетике растений. Осенью мы обменяли с доплатой нашу комнату в коммунальной квартире на Московском проспекте на две комнаты нашего соседа Иосифа Ароновича. Много ездили за город на Победе.

В начале апреля 1965 г. я, договорившись с профессором Т.Я.Зарубайло, уволился из Института цитологии Академии наук СССР. Но когда я пришел поступать во Всесоюзный Институт Растениеводства (ВИР), заведующий отделом кадров не без злорадства сказал мне, что директор И.А.Сизов снят и мое зачисление под вопросом. Однако и. о. директора Д.В.Тер-Аванесян, немного покуражившись, оформил меня младшим научным сотрудником в отдел генетики. В мае я уже сеял яровую рожь, а летом провел обширную изоляцию колосьев. После изоляции мы вчетвером, я, Кира и дети поехали в Крым. В Ялте остановиться у тети Шуры не удалось. Я получил место в гостинице Никитского Ботанического Сада как сотрудник ВАСХНИЛ, а Кира с детьми уехала в Севастополь, где сняла комнату. Кира вернулась с детьми к началу учебы. Мой обзор по генетике самонесовместимости, написанный еще в Институте цитологии, вышел во 2-м номере нового журнала «Генетика» благодаря поддержке ставшего главным редактором академика ВАСХНИЛ П.М.Жуковского. Осенью назначенный директором ВИР Д. Д. Брежнев начал подготовку к созданию трех лабораторий на базе отдела генетики. Меня также включили в состав редколлегии нового журнала «Сельскохозяйственная биология», созданного вместо лысенковской «Агробиологии». Но, побывав на первом заседании редколлегии, где присутствовал также вошедший в редколлегию бывший помощник Лысенко И.Е.Глущенко, я подал Президенту ВАСХНИЛ П.П.Лобанову заявление о выходе из редколлегии. Говорят, что Лобанов назвал меня за этот шаг мальчишкой.

Несколько раньше вице-президент ВАСХНИЛ И.И.Синягин предложил мне пост заместителя главного редактора журнала «Сельскохозяйственная биология», что обещало квартиру и лабораторию в Москве. Однако моя беспартийность и нежелание переходить на оргработу после только что обретенной свободы творчества в любимой области науки оказались непреодолимыми препятствиями к переезду в Москву. В этом году состоялся также Учредительный Съезд Всесоюзного Общества Генетиков и Селекционеров (ВОГиС) в Москве. Я был в числе учредителей и публично выступил против пункта о принятии коммунистической идеологии в качестве руководства к действию общества. Собрание меня не поддержало, кроме нескольких человек, включая профессора И.А.Рапопорта, но позднее этот пункт тихо исчез из Устава ВОГиС. Весь год я занимался комнатными цветами, продолжал путешествовать по маршрутам в черте Ленинграда. Посещал выставки цветов, знакомился с бывалыми людьми.

Для меня 1965 год был годом окончания какого-то важного периода жизни, периода исканий своего дела. Я попытался найти себя и в генетике раковых клеток, и в жизни вне Ленинграда, и в постепенном становлении моей семьи. К 1965 г. я, наконец, определил для себя область своей долгосрочной деятельности в науке, ею стала генетика растений. Я вернулся в Ленинград из Минска и нашел себе постоянное, свое место работы, ВИР. В нем я чувствовал себя вполне комфортно. Мои взгляды на жизнь, историю, политику также приобрели известную завершенность. Моя семья была построена. У меня росли дочь и сын. Теперь будущее мое зависело только от моего труда и от моего терпения.