Текст книги "Метро 2033: Холодное пламя жизни (сборник)"

Дождь гремел по каске, смывал кровь с брони, затекал мерзкими холодными струйками за шиворот, ручьи бурными потоками текли по дороге, неся опавшие листья и мусор. Плакальщик, разбрызгивая лужи, перешагивая через мертвецов, подбежал к первой машине, заглянул внутрь. Не то! Обычные бойцы. Следующая! Опять не то! Но ведь Аристарх всегда отправлялся с конвоями, Алексей хорошо это знал. Наблюдал несколько дней. Неужели сбежал? Ушел в последний момент?! Черт! Он гневно грохнул подошвой по боку легковушки, оставив небольшую вмятину. Плакальщик устало оперся на багажник. Кажется, тщательно спланированный план дал первую трещину. Но ведь он осмотрел еще не всех покойников, вдруг среди них… Надо быстрее, быстрее, пока еще есть время!

Алексей бегал от трупа к трупу, переворачивал тела, пристально оглядывал, но на него смотрели лишь мертвые глаза обычных солдат Черных Рогов. Аристарха среди покойников не было. Плакальщик кинулся к посадке, идущей вдоль тротуара, кажется, там он видел еще пару тел. Так и есть! Он подбежал, присев с упором на колено, потянул руку к трупу и… на каску сзади вдруг обрушился звонки, мощный удар, во все стороны брызнула красная каменная крошка. В глазах вспыхнуло и потемнело, Алексей, как подкошенный, рухнул прямо на развалившегося под ним мертвеца, ничего не соображая из-за тягучего гула, залившего череп изнутри как расплавленный свинец, он попытался перекатиться на спину, с этим ему помогли. Схватили за ремень, на который крепились наручи, и бесцеремонно перевернули, тут же придавили коленом в живот. Новый удар пришелся по виску, голова безвольно мотнулась в сторону. Чьи-то грязные, окровавленные пальцы легли на стекла противогаза, а потом к ним наклонились, и Плакальщик заглянул в лицо тому, кого так усердно искал. Аристарх. В глазах двоилось, мелькали пятна. Искаженная дикой болью, но все столь же издевательски-похабная ухмылка командира Черных Рогов плясала перед ним, искажаясь под немыслимыми углами, делаясь еще жутче. Одна рука Аристарха висела безвольной плетью, почти оторванная чуть ниже плеча, ее удерживали лишь немногочисленные жилы, – один из снарядов «корда» сделал свое дело, хоть и не до конца.

– Кто ты такой? – Прохрипел он. В здоровой руке Аристарх сжимал поколотый кирпич, занесенный для нового удара. Ответ, впрочем, ему явно был не интересен, и кирпич устремился вниз.

Плакальщик мотнул головой, уклоняясь, камень с противным чавканьем врезался в тело мертвеца под ним. Кое-как извернувшись, он лягнул рассевшегося сверху командира Черных Рогов в грудь, скинув прочь, и тут же поднялся сам, едва не рухнув обратно, ватные ноги не желали слушаться, перед глазами все кружилось и мелькало, в горле застрял мерзкий ком тошноты. Алексей сделал пару неуверенных шагов и схватился за ствол вяза, чтобы не упасть. Рядом с тяжким стоном поднялся Аристарх, его глаза были совершенно безумны. Весь в грязи и крови он на четвереньках подполз к Алексею, волоча полуоторванную руку по земле. Командир Черных Рогов ткнулся лбом ему в ногу, вцепился здоровой рукой в штаны и попытался встать на ноги.

– Кто ты… такой? – вновь задал тот же вопрос чернорог, – кто…

Плакальщик не ответил. Оттолкнулся руками от дерева, коленом опрокинув Аристарха назад в грязное месиво, чуть пошатываясь, переступил через него и поднял с земли тот самый кирпич, которым чернорог пытался пробить ему голову.

Внутри совершенно ничего не было, ни предвкушения, ни радости, лишь полное безразличие к тому, что ему предстояло сделать. И, как ни странно, усталость. Не так он себе это представлял раньше. Совсем не так.

Алексей мрачной, скорбной статуей навис над лежащим в грязи и воде Аристархом. Он равнодушно разглядывал человека, принесшего ему столько несчастий и мучений. Вот он, сломанный и поверженный, валяется у его ног, что это, если не справедливость? Плакальщик в полном молчании смотрел на бледное от потери крови лицо, обрамленное аккуратной бородой, сейчас слипшейся под дождем. На одежду, окончательно превратившуюся в лохмотья, удерживаемые множеством ремешков. Грозный противник оказался жалким. Из невероятного зла превратился в обычного измученного человека.

– Кто… ты… черный дьявол… – с трудом выдавил из себя Аристарх и едва слышно засмеялся. Смех становился все надсаднее, отчаяннее.

Плакальщик присел на корточки, не отрывая пустого взгляда от своего врага.

– Ты знаешь, кто я. Или догадываешься. Мне все равно. Это уже ничего не изменит.

– Молодец… убил всех. Столько… в одиночку.

– И убью еще.

– Да… да… вижу. Ха-ха-ха… молодец.

– Доберусь до каждого. До того, кто привел вас сюда. В какую дыру забился этот трус, прикрываясь вашими спинами? Где его найти? И где найти ЕЕ?!

Аристарх дернулся, тонкая рука метнулась к Алексею, сжав локоть.

– Воитель… Хочешь потягаться с Воителем… одним из пяти… С палачом? Он ближе, чем ты думаешь. Ты знаешь, где он… не справишься. Не с ним… А она… ха-ха-х… значит, это ты. Да… поздно. Для нее поздно. Я был прав… не ошибся в тебе тогда…

– Вот как, – прошептал Плакальщик, вставая в полный рост.

– Забери их в ад! Забери всех в ад… черный дьявол!

Чернорог расхохотался, как безумец. Оттягивать его участь больше не имело смысла.

Плакальщик размахнулся и опустил кирпич на пальцы Аристарха, как тот когда-то сделал с НЕЙ. Методично и беспощадно рука поднималась и опускалась, кроша и сминая кости, фаланги, превращала плоть в кровавую кашу. Командир Черных Рогов не прекращал смеяться, давя из себя хохот сквозь мучительные хрипы. Не выпуская камень, Алексей уперся ему ногой в грудь и дернул на себя почти отстреленную пулеметом руку. Жилы и кожа затрещали, сопротивляясь, брызнула кровь, чернорог взвыл, хотел выгнуться от невероятной боли, но нога Плакальщика прижимала к земле крепко. Еще рывок, и они не выдержали, порвались.

– В… ад… Наконец-то… Свобода… – глаза чернорога закатились, забелели белки.

Алексей откинул оторванную руку в сторону и поднял глаза к свинцовому небу, истекающему, казалось, нескончаемым дождем. Вздохнул. Выдохнул. Сжал кирпич в обеих ладонях и обрушил вниз, сминая голову Аристарха, как гнилую ореховую скорлупу. Все было кончено. По крайней мере здесь. Но его личная, настоящая война еще только начиналась.

«Разрешите пройти, разрешите пройти. Где же эта, царства теней, узкая тропа. Узкая демона тропа… пропустите ненадолго… не пропустят без нужды… Идти тяжело. Возвращаться страшно. Но даже если мне страшно, пропустите…» На заплетающихся ногах Плакальщик брел прочь, за серую пелену дождя, а едва слышный на краю сознания родной женский голос продолжал тихонько напевать старую японскую песню-считалочку… «Идти тяжело. Возвращаться страшно. Но даже если мне страшно, пропустите…»

– Знаешь, в этом мире существует три величайшие лжи. Имена им Вера, Надежда, Любовь.

Первая обычно заканчивается ножом в спину. Вторая опасна иллюзиями. Они обнадеживают, не дают видеть правды. А третья… третья не дает ничего, кроме боли и отчаянья. И лишь она одна сводит в себе две предыдущие лжи. Самое смешное, что люди не могут без них жить. Летят, как мотыльки на свечу. Сгорают. И упрямо тянутся вновь. Особенно к любви. К несчастью, многие находят лишь ее муляж, но, не зная, как выглядит настоящая, принимают стекляшку за бриллиант. Ты знаешь, что такое бриллиант? Нет? Ну, не важно. Суть ты уловить должен был. Так вот. И со временем муляж рассыпается. Тогда люди начинают придумывать общепринятые оправдания, чтобы оставаться вместе. Обыденные. Простые. Не остается взаимного огня, остается лишь сосуществование. Но! Есть те, кому выпадает бремя, да, именно бремя истинной любви, – Аристарх вдруг замолчал, опустевшие глаза смотрели сквозь подвешенного на веревках к дереву окровавленного Алексея. Дымила зажатая в зубах трубка. В следующее мгновение он встрепенулся, взгляду вновь вернулась осмысленность, и чернорог продолжил. – Эти люди обречены с самого начала. Они куют прочнейшие цепи со своей второй половиной, эмоционально зависят друг от друга, находят дом. И если случается буря, разносящая его в щепки, для них приходит конец. Один уже не может жить без другого. Он будет метаться, что-то искать, пытаться обрести покой. Вот только не сможет. Никогда. Такое проклятие ждет всех, кто умеет любить по-настоящему.

– Зачем… ты мне все это… говоришь? – с трудом произнес Алексей. Слова выходили неохотно, потом перешли в кашель. На пожухшие листья полетели кровавые брызги.

– Ты знаешь, почему я решил пощадить тебя там, на площади? Когда я увидел, как из-за боли и страданий твоей избранницы ты потерял все человеческое, не раздумывая кинулся ее спасать, наплевав на собственную жизнь, меня это восхитило. Я понял, что вижу бриллиант, а не стекло. С остальными мы делали что хотели, и большинство лишь стыдливо отводили глаза, не пытаясь вмешаться хотя бы словом. Ты же предпочел рискнуть и умереть, вместо того, чтобы просто смириться. Черт побери, ты убил двух моих людей практически голыми руками! Превосходно! В тебе скрыто гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд, как и в НЕЙ. Ты и ОНА, я почти вижу узы, что соединяют вас. На вашем фоне все остальные словно тени. Вы как… Журавли. Один-единственный партнер на всю жизнь. Единственный и неповторимый. Я прав?

Алексей невольно кивнул, внутри все болезненно сжалось от непонятной тоски. Журавли… Эля тоже так говорила. Но откуда Аристарх…

– Вот так вот, парень. Все мы в итоге получаем то, что нам под стать. Мне даже немного жаль, что Черные Рога стали тем самым ураганом, разрушившим твой и ЕЕ дом.

– Зачем вы все это делаете? Почему?

– Почему… Боюсь, ответ очень прост: естественный отбор, только и всего. Ваши жизни в обмен на наши. Старый мир с его достатком ушел безвозвратно, и кто-то должен уйти, чтобы могли жить другие. Вот только то, кто уйдет, теперь решается силой. А она за нами. Больные, старые, никчемные – для них больше нет места, они лишь переводят бесценные ресурсы.

– Поэтому вы… решили, что вправе разрушать, резать, уничтожать…

– Да. Именно так мы решили. Так решил Всемогущий.

– Кто?

– Это неважно, – Аристарх замолк.

– Вы просто стая вурдалаков… Мутанты… Не люди.

– Думаешь, мы худшее из зол? Я расскажу тебе одну историю, – командир Черных Рогов уселся поудобнее на невесть откуда притащенный стул, закинув ногу на ногу, и выдохнул облако табачного дыма, окутавшее пленника. – Года два назад Орден Черных Рогов выслал разведчиков в сторону Иваново, хотели установить там небольшой плацдарм, если получится, а дальше и до Москвы махнуть, вдруг в местном метро что-нибудь завалялось? Я лично участвовал в той затее. В отряде нас было человек двадцать.

В районе села Дунилово мы решили провести разведку, спрятали машины неподалеку от дороги и разбились на две группы, часть осталась на охране, а я и остальные пошли к деревне. То, что мы там увидели… даже Орден такого не творит, парень. Трупы, насаженные на колья. Нанизанные на штыри головы, обгоревшие тела и скелеты людей. Там много чего было. А в центре, у импровизированного алтаря из столба с примотанными колючей проволокой останками каких-то бедолаг, собралась толпа. Как сейчас помню… Одежда обвешена костями, некоторые почти голые, разрисованы под скелетов, представляешь? Некоторые выделялись, правда, с добротным оружием, вместо тряпья они носили плащи, все в цепях, прям металлисты, мать их. Видимо, решил я, не последние люди среди этого отребья. Ну да ладно.

А потом я увидел их предводителя. Я вообще не сомневался, что это именно он. Знаешь, даже у меня мурашки заиграли от его вида. На нем фартук был из человеческих лиц, представляю, как он вонял, – Аристарх пыхнул трубкой, сквозь дым пронзительно блестели глаза. – Что-то он им там говорил, из-за расстояния почти ничего слышно не было, разобрал только «могильщики» и «избавление от боли». Точно не о себе говорил насчет боли, у него из рук по всей длине гвозди торчали, какое уж тут избавление?

Прости, если немного путано говорю, рассказчик из меня так себе…

Итак. Ах, да.

На лице ему очень искусно изобразили череп, когда увидел, сначала решил, что этот псих с себя кожу снял, ан нет, здорово очень сделано. И знаешь, что еще? Он на себе тексты вырезал! Убористыми строчками, хрен чего разберешь, но, мать его, вырезал!

В общем, насмотрелись мы и заднего хода уже дать собрались, только не учли, что этих маньяков в окрестностях, как муравьев. Смотрю, идет пара мужиков в плащах, а в руках у них головы нескольких наших воинов, отправившихся со мной в разведку. Ух, что там началось! Будто кто в осиный улей палкой ткнул. Ну мы-то тоже не лыком шиты, ноги в руки и вперед. Не очень, знаешь ли, хотелось на колу висеть. Однако без драки уйти не удалось. Слишком шустрые оказались. Нагнали нас почти уже у машин.

Парень, с такими, как они, мне до того сражаться не приходилось. Все происходило, как в нелепом сне. Отбитые просто лезли вперед, почти не жалея себя, не все, конечно, но что было, то было. Наш вид их явно не впечатлил. Только представь ту битву: с одной стороны, непонятные сектанты, словно вылезшие из самого ада, с другой – славные воины Черных Рогов, в шипастой броне, мощные, непоколебимые. И все же бежали именно мы. Безумие порой способно свернуть горы.

Мы оторвались от них лишь у Фурманов, оказалось, что у сектантов тоже есть техника, к нашему счастью, в основном тяжелая, наши легковушки все же быстрее. Я тех грузовиков не забуду. Они к бамперу головы прикрепили. И руки. Скрещенные. Словно в фильм ужасов попал. Но мне понравилось!

– Да вы ведь делаете все то же самое! – не выдержал Алексей.

– Нет, – отрезал Аристарх, – не то же самое. Мы занимаемся устрашением, руководствуемся холодной логикой и выгодой. А они занимались геноцидом. Страшным и беспощадным. Чувствуешь разницу?

– Нет.

– Я так и знал. В общем, из двадцати человек нас осталось шестеро. Ни о какой экспедиции больше речи идти просто не могло. С трудом вернулись к себе. К Иваново мы больше не совались.

– А мы… почему сейчас… через столько времени…

– Здесь никакого секрета. Черные Рога продвигались в другом направлении, ваши территории нас не интересовали. Все равно не хватало людей, делать нам тут было нечего. А почему сейчас… у нас идет война. Нам нужны новые солдаты и припасы.

– Война? – Алексей не удержался и усмехнулся, – что, еще есть кто-то, кто способен вам средний палец показывать?

– Ого, не ожидал, что ты такое выражение знаешь! Да, война. С Конгломератом. По крайней мере, так они себя называют. Ты не поверишь, но некоторые конгломератовские ублюдки умеют управлять мутантами! Дурдом…

– С чего вы решили, что после всего… сделанного люди захотят присоединиться к вашему поганому ордену? Да еще умирать… на вашей никчемной, не имеющей к нам отношения войне?

– У вас нет выбора. Я же до того все внятно объяснил. Право сильного, помнишь? Кто-то захочет жить и пойдет к нам добровольно, конечно, не все пригодны для сражений, такие отправятся на работы. А те, кто будет сопротивляться, либо умрут, либо отправятся на перековку. Вот и все.

– А дети? Зачем они вам, зачем было… убивать?

– Они – будущее ордена. Дети сразу идут на перековку, после этого для них существуют только Черные Рога. Сильные выживут. А никчемные… я уже тебе говорил.

– Что будет со мной и с НЕЙ? Отвечай! Где ОНА?!

– Тише. Тише. Что будет с тобой, вопрос хороший, в любом случае, ты меня забавляешь. А твою единственную я отправил в качестве подарка Воителю. Уверен, она ему очень понравится. Ты же не думал, что я так просто прощу бунт? – Аристарх рассмеялся без малейшего признака веселья. – Это твое настоящее и самое страшное наказание. Твое проклятие.

Алексей, оскалившись, рванулся вперед, но путы держали крепко.

– Вот о чем я говорил! Мгновенное преображение, в тебе спит убийца, друг мой! И я ему помогу, – взгляд Аристарха вдруг изменился. Стал более осмысленным, словно спала неведомая пелена. – Ты напоминаешь меня. Каким я был когда-то. Но меня больше нет. Жизнь всегда решает за нас, меняет, делает злее. Иногда сводит с ума. И мне уже не освободиться, – горькая улыбка исказила губы чернорога. Он больше не походил на безумца, еще не так давно ломавшего кости Эле. – Мне очень интересно, что же случится, если веревки вдруг окажутся подрезанными здесь, здесь и здесь. Посмотрим, не ошибся ли я в тебе, в любом случае, это будет весело.

– Ты псих, просто поехавший псих, – прошептал Алексей, падая на землю.

– Возможно, – глаза Аристарха вновь загорелись безумным огнем, – но согласись, тяжело быть единственным здравомыслящим среди сотен сумасшедших, и очень скучно, – он развернулся и пошел прочь, помахивая ножом. – Не разочаруй меня, парень.

– Я приду за тобой.

– Буду ждать.

Андрей Буторин
Огонек

Жители Мончегорска не погибли в ядерном огне катастрофы – до оставшейся на месте Мурманска заполненной морской водой воронки было сто с лишним километров – и не скончались позже от лучевой болезни. Все они умерли в те страшные дни от разлива хлора с хранилищ металлургического комбината. Из соседнего Оленегорска большинство людей перебрались в Полярные Зори, где уцелела и продолжала работать Кольская атомная станция. В том городе все осталось почти таким же, что и до катастрофы: имелись электричество, водоснабжение, тепло. Разумеется, туда хлынул поток выживших как с самого Кольского полуострова, так и с северных районов Карелии. Но принять всех город-рай, как теперь его называли, конечно, не мог. Принимали детей, а из взрослых лишь тех, кто мог принести пользу. Но путь в Полярные Зори был напрочь закрыт бывшим уголовникам, разбежавшимся после катастрофы из многочисленных северных зон и колоний. И преступники стали селиться в опустевших, но не разрушенных городах, в том числе и в Мончегорске. Поначалу там царила кровавая анархия. Но даже в бандитской среде работали законы селекции. Сильные «поедали» слабых, и в конце концов контроль над городом оказался в руках группировки ЮЛА. Удивительно, что эти руки были исключительно женскими, ведь возглавляли жестокую банду Юлия, Людмила и Анна, по первым буквам имен которых она и называлась. Эти женщины, даже по оценке недругов были дьявольски красивыми, но – уже по мнению всех без исключения – еще более дьявольски беспощадными.

Мама Огонька попала в Мончегорск, как и большинство остальных – покинув после катастрофы «место лишения свободы», где отбывала срок за «финансовые махинации», а по правде – из-за того, что проворовавшийся директор фирмы сделал своего главбуха крайней. Но ни эта, ни какая иная правда после катастрофы была никому не нужна. После нее даже на Крайнем Севере, в краю озер, болот и заснеженных сопок царил закон джунглей. И если с мамой Огонька все было понятно, то как попал в Мончегорск ее пятилетний умственно отсталый сын, оставалось загадкой для всех – сама женщина ничего об этом не рассказывала. Ходили слухи, что мальчик вовсе не был ее сыном – просто пожалела и подобрала умирающего. Как бы то ни было, он все эти годы считал ее мамой, а сам даже в свои двадцать пять так и остался пятилетним.

Вообще-то его звали Александром. Огоньком называла его мама за ярко-рыжий цвет волос. Но теперь, когда мама умерла, так его больше не звали. Кто-то, особенно женщины, обращались к нему по имени – Сашка, Санька, но многие называли странным именем – Олигофрен. Поначалу Огонек пытался исправлять таких людей: «Неправильно, я Александр», – но его никто не слушал, все только смеялись. А некоторые говорили ему совсем плохие слова: идиот, придурок, дебил, а еще такие, которые мама вообще никогда-никогда не велела повторять. Огоньку было обидно такое слышать, но он помнил, как мама объясняла, что на людей за это не надо обижаться. Они не злые, это вокруг разлито зло, которое забирается в людей и говорит их голосами. Огонек очень боялся, что и в него заберется зло, но пока что этого не случалось. Может, оно думало, что на его голове не волосы, а огонь, и боялось обжечься?

Зато это нехорошее зло забрало маму. Когда она умирала, плакала и просила людей в подвале, чтобы они присмотрели за ее Огоньком, не обижали его, подкармливали. Женщины отводили глаза, некоторые кивали. Мужчины вообще не смотрели в их сторону, а кто-то проворчал: «Самим жрать нечего, придурков еще кормить».

Потом его все же кормили. Не часто и понемногу – в основном почти несъедобными остатками, но с голоду Огонек пока не умер. И все-таки даже он понимал, что когда-нибудь его могут перестать кормить, ведь он все чаще слышал недовольные разговоры о себе и о том, что он «лишний рот». А однажды злой старик Шкурыч выбил из его рук плошку с чужими огрызками: «Кто не работает – тот не ест!»

Они жили в подвале дома возле центральной площади города. Жить в самих домах зимой было слишком холодно – почти все окна зияли пустыми глазницами. Как по-настоящему называется площадь, никто не знал[2]2
  Площадь Революции. – Примечание автора.


[Закрыть], но в ее центре стоял большой черный дядька на высокой каменной тумбе, и все называли ее площадью Ленина. Огонек не понимал, почему. Может, они думали, что раз этот дядька стоит и не шевелится, то он ленивый? Сам Огонек считал, что это не так, ведь дядька не просто стоял – он внимательно всматривался в ту сторону, куда уходил проспект Металлургов, – то есть, к выезду из города. А значит, он охранял Мончегорск от врагов. Дядька был при деле, поэтому он был не Ленин, а Делин.

Вот если бы и ему, Огоньку, найти дело! Тогда бы его чаще стали кормить, и никто бы не стал называть его «лишним ртом». Но какое он мог найти дело? Он ничего не умел… Но однажды Огонек услышал разговор мужчин, что у них кончается керосин, а вонючий барыга Гуляш со своей бочкой не появлялся уже три недели: кому-то, видать, не понравился его запах, вот и пришили, а может, просто замерз – морозы недавно стояли трескучие. Огонек не умел считать, поэтому не знал, что такое «три недели», но он и сам заметил, что Гуляша долго не было. И теперь мужики решали, что делать: идти кому-то за керосином или сидеть в темноте до лучших времен.

Дело в том, что времена в Мончегорске и впрямь настали неспокойные. Огонек слышал, как все вокруг только и говорили о том, что погибли все три предводительницы ЮЛЫ, которых пустили под лед на Имандре, взорвав перед их поставленными на полозья яхтами связку тротила[3]3
  См. роман автора «Север».


[Закрыть]. И теперь в городе происходил дележ власти. Бандитские группировки грызлись так рьяно, что на улицу без нужды лучше было не высовываться: незнакомая рожа? лови пулю в лоб!

Огонек понимал из этих слов не все, а главное – не понимал, что это за опасность. Ведь опасность – это когда на город идут враги. Но Делин на своем высоком камне смотрит зорко и молчит, а значит, все в порядке. А что такое «делить власть», Огонек и вовсе не мог смекнуть. И в конце концов вообразил, что власть – это, наверное, что-то очень вкусное, вот кто-то ее между собой и делит. И они дерутся, потому что кто-то откусил больше. И даже стреляют в таких. Это плохо, но почему это для других-то опасно? Ведь если ты не будешь отламывать себе ничего от этой власти, то и стрелять в тебя никто не будет, разве не так? И Огонек решил сам пойти за керосином.

Из того же разговора мужчин их подвала он понял, что керосин можно купить в пожарке. Во всяком случае, это было самое близкое от площади и самое надежное место. Но проблема была еще в том, что просто так его никто не даст. На обмен шли любые полезные в хозяйстве вещи: инструменты, посуда, обувь, одежда… Все, что удавалось добыть во время вылазок – по заброшенным квартирам, магазинам, предприятиям. Да, что-то действительно ценное с каждым разом было отыскать все трудней, но теперь, когда из-за бандитских разборок пришлось временно прекратить это занятие, на обмен не имелось вообще ничего. Это еще более убедило Огонька в том, что идти нужно именно ему. Потому что как раз у него было, что предложить на обмен. Такое, что – о-го-го! Такое, о чем никто-никто в подвале не знает, потому что он бережет это и никому не показывает, только сам иногда достает из своего тайничка и любуется. За это ему столько керосина нальют – не донести. Нет-нет, он донесет, он сильный! Канистра большая, и если нальют ее полную, то будет тяжело, но он ее тогда по земле потащит. Сейчас ведь зима, на земле снег, а по нему канистру тянуть – проще некуда.

Хорошо было и то, что Огонек знал, где находится пожарка. Как раз рядом с огромной зверюгой, которая, как и Делин, стоит на большом камне – только не на таком ровном. Они ходили туда с мамой. Еще ходили, еще ходили и еще ходили. Не так, как пальцев на руке, меньше. Но Огонек хорошо все помнил. Зверюга на камне была очень страшной, у нее прямо из головы росли большущие раскоряки. Наверное, этот зверь был мутантом. Мама называла его лосем. И когда кто-то говорил про пожарку, то говорил, что она «у лося». Сама пожарка – это такое не очень большое здание, но у него есть башенка. А еще большие ворота. И еще ворота, и еще ворота. Он знает! Он точно знает, где это! И туда идти очень просто: как раз по проспекту Металлургов, куда смотрит дядька Делин.

Огонек решил идти ночью, когда все уснут, потому что не хотел говорить, что давайте я схожу за керосином. Не хотел, потому что подумал: если скажу, то, пока уйду, пока приду, все привыкнут, что я пошел, и уже не так обрадуются, когда принесу керосин. Радость, когда ее не ждешь, – она еще радостнее. Она совсем тогда радостная сначала. Вот пусть и эта такая будет. А еще Огонек не хотел ничего никому говорить, потому что тогда бы они попросили показать, что он даст на обмен. А он не хотел это никому показывать. Ну, тем, за керосин, показать придется, и даже отдать, но ведь иначе никак. А так… А так он не хотел. Не хотел – и все тут! Ну а самое главное, почему он решил никому про свою затею не говорить, – он просто боялся, что его не отпустят. Он даже почти точно знал, что не отпустят. Подумают, что он потеряет канистру. А у них только канистра и еще канистра. И он бы и ту канистру тоже с собой взял, но в ней еще есть чуть-чуть керосина. Если унести прямо с керосином, то кто-то проснется, захочет свет зажечь, а керосина нет. Ругаться будет, всех разбудит. А потом все будут ругаться на Огонька, и радость испортится.

Огонек еле дождался, пока все уснут. Выждал еще немного, даже когда уже прекратились ворочанья, охи и вздохи, и тьма подвала наполнилась сопением и храпом. Свою завернутую в тряпочку драгоценность он достал из тайника еще вечером и держал ее теперь за пазухой. Где стоит пустая канистра, он тоже запомнил с вечера, чтобы не греметь в темноте.

И началось у него все очень удачно! Канистра сразу нащупалась, он ею не громыхнул, к выходу пробрался тоже бесшумно, никого не разбудив. Но уже поднимаясь по лестнице, понял вдруг, какую сделал ошибку. Ведь зимой ночью темно! И если на небе не будет луны, он может не найти дорогу!

Луны и не было. Зато во всю ширь бездонного звездного неба играли разноцветные сполохи северного сияния. Они были такими красочными и яркими, что у Огонька сразу поднялось настроение и полностью улетучился страх. Даже небо улыбалось ему! А значит, все у него обязательно получится.

Он обогнул площадь и вышел на проспект Металлургов. Дорога шла под уклон, и все было хорошо видно до самого конца города. Самое главное, было видно, что никого впереди не было. Конечно, злые люди могли прятаться и за домами, и в самих домах, но Огонек успокаивал себя тем, что даже злым людям ночью хочется спать. А вот ему как раз не хотелось. Даже ни капельки!

И Огонек зашагал прямо посередине проспекта. Он понимал, что так его, конечно, могут быстрее заметить, и что лучше бы ему идти возле домов, а поначалу и вовсе бы лучше по темнеющему справа парку, но если по правде, так ему было лучше. Не очень страшно. Потому что идти по парку – это вообще жуть! Там даже не бандиты, те хотя бы люди. А в парке, как рассказывают, водится разная нечисть, но самое страшное – зубастые белки-мутанты. Говорят, они настолько быстрые, что ни заметить их заранее, ни тем более убежать от них невозможно. А если они вцепятся в тебя зубами – неважно куда, хоть в палец, – то сразу вгрызаются внутрь, уходят вьюном под кожу и не выходят до тех пор, пока не сожрут тебя изнутри целиком. Правда, Огоньку было непонятно, как все мясо большого человека может уместиться в маленькой белке, но проверять ему не хотелось. Даже если белка выест из него совсем немного – все равно неприятно.

С левой же стороны проспекта Металлургов Огоньку было страшно идти, потому что там, чуть в глубине, стояла библиотека. Даже одно это слово приводило его в трепет. Библи-библи – гибли-погибли!.. Жуть! И там… Там даже не белки. Говорят… Может, врут, но может и нет, что там… книги! А это такая страхота! Это что-то такое, чего вроде бы нет, но оно есть. И вот… самое-то страшное в том… Даже думать Огоньку было до дрожи жутко об этом, но он все же додумал: самое страшное, что в библиотеке жили… библиотекари!.. Которые читали книги! Даже не ели, не грызли, а каким-то неведомым способом читали! А после этого путали все. Где правда, где ложь, где люди, где звери, где свет, где тьма, где добро, где зло. И тогда они сами наполнялись злом и выходили на улицы. А там… Нет-нет, больше Огонек думать об этом не мог. Кроме такой только мысли: «Собрать бы все книги – да сжечь!»

И часть проспекта напротив библиотеки он одолел бегом, постоянно оглядываясь, – так и казалось, что прямо в затылок дышат обезумевшие библиотекари. А над ним играло, переливалось зеленым и розовым холодное пламя северного сияния. Своими яркими сполохами оно будто подгоняло его, словно шептало колючими морозными искрами: «Беги! Беги-ии! Не оглядывайс-сся! Сзади у-уужас-сс!»

И вот – уф-ф! – совсем уже рядом дом с нацеленным в небо шпилем, а сразу за ним будет лось на камне. И все, дальше уже пожарка. Огонек припустил еще быстрее – теперь уже от нетерпения. Но тормознул вдруг и заскользил по дорожной наледи. Только теперь до него дошло, что ночью в пожарке тоже спят!.. Вот это да! И что же теперь – поворачивать назад? Да его тогда не просто засмеют, не просто кормить перестанут – его самого съедят за то, что без спроса взял канистру и гулял с ней ночью. Но не сидеть же возле пожарки до утра! Холодно, он просто замерзнет и умрет. А если бегать и прыгать, чтобы согреться, – обязательно кто-то услышит или увидит. Ладно если просто злые люди – убьют, да и все. А если белки? А если… библиотекари?..

Потоптавшись на месте, он все-таки неуверенно двинул вперед. Но не сразу к пожарке, а свернул зачем-то к лосю на камне. Нет, он не думал, что страшная зверюга подскажет ему, как быть, – звери не говорят, а этот даже не шевелился, но ему захотелось, чтобы хоть кто-то был рядом, пока ему страшно. Хорошо еще, что так радостно переливалось сверху сияние, на душе от этого делалось чуточку легче. Может, скоро он совсем успокоится и решится пойти постучать в ворота пожарки. Да, те, кто там есть, на него потом накричат, что он их разбудил, но когда он покажет им то, что принес на обмен… Ух! Тогда они точно ругаться не будут.