Текст книги "Пристально вглядываясь. Кривое зеркало русской реальности. Статьи 2014-2017 годов"

Характерно, что карфагеняне осознавали дистанцию между культурами Греции и Карфагена. То, что у конкурентов культура качественно иная, финикийцы и карфагеняне понимали. Однако их реакция на это соответствовала реакции старообрядцев, проклинавших любые заимствования с богопротивного Запада. В Карфагене существовал старинный закон, запрещавший изучать греческий язык. Отец Ганнибала, пренебрегая этим законом, учил сына языку и вводил его в греческую культуру. И это характеризует интеллектуальный уровень Гамилькара Браки.

Для того чтобы завершить список интересующих нас народов, надо добавить в него евреев, родивших, выстрадавших и выносивших идею единого Бога. Монотеизм отсекает общества первого эшелона мировой истории и зримо, на идеологическом уровне, утверждает наступление другой эпохи. Евреям не слишком повезло в истории. Они были лишены своего государства, пережили рассеяние, но самосохранились, воздействуя на страны пребывания в качестве диаспоры.

Четыре торговых народа Средиземноморья – финикийцы, греки, евреи и римляне – сформировали новое историческое качество, развивали и совершенствовали его в течение полутора тысячелетий. В результате первое поколение цивилизаций ушло в прошлое. А традиционные общества, наследующие системным основаниям первых цивилизаций, навсегда ушли в тень, превратились в периферию исторического процесса.

В римлянах характеристики торгового народа были выражены в меньшей степени. Хотя такие черты, как практичность и расчетливость, не только прослеживаются в римском характере, но, в той или иной мере, наследуются романоязычными народами Европы.

Итак, греки реализовали следующую итерацию рождения нового качества. В силу особенностей климата и каменистости почвы Греция мало подходит для земледелия, зато она омывается Средиземным морем, берег полон проливов и бухт, страна окружена островами и островками, которые на первых порах развития мореплавания облегчают каботажное плавание. К тому же Греция находится на перекрестках морских торговых путей. Так же как и Финикия, Греция пережила так называемые Темные века, или предполисный период с XI до VIII века до н.э., который начался после дорийского вторжения и заката микенской цивилизации и закончился с началом расцвета греческих полисов.

Рост греческих городов, так же как и в Финикии, привел к расселению греков по всему Средиземноморью. Разворачивается неизбежная конкуренция с финикийцами. Поскольку греки воплощали следующую итерацию процесса рождения нового качества, они в этой конкуренции скорее доминировали. Однако греки не смогли выйти за рамки полиса и создать эффективную государственную структуру, интегрирующую большие пространства. Здесь мы касаемся еще одной темы, требующей развернутого комментария.

«Италию мы уже создали, теперь надо создавать итальянцев» – говорил Камилло Кавур, один из объединителей Италии, и эти слова стали лозунгом итальянских патриотов. Для людей, далеких от исследования истории, они могут звучать как парадокс. Между тем Кавур фиксировал реальную и серьезную проблему, которая имеет отношение не только к Италии.

К примеру, та же проблема стояла перед национально мыслящими германскими патриотами, которые, обращаясь к соплеменникам, призывали их к национальному единству. В 1841 году известный поэт и филолог Гофман фон Фаллерслебен написал текст к «Песни немцев»: Deutschland, Deutschland über alles, über alles in der Welt… (Германия, Германия превыше всего на свете). Положенные на музыку Гайдна, эти слова позже стали (патриотическим) гимном Германии. Речь идет о том, что единая Германия выше локальных идентичностей, выше тех тридцати пяти суверенных монархий и четырех вольных городов, входивших в 1841 году в Германский союз.

Дело в следующем: на заре истории товарное хозяйство, феномен гражданина, рациональное сознание, демократические институты и автономная личность могли сложиться только в торговом городе-государстве. В этом случае все перечисленные характеристики сплавлены воедино с локализмом полисного сознания. Следующая итерация всемирно-исторического процесса требовала перехода нового качества, обретенного в полисе, на уровень большого государства. Задача интегрирования больших пространств вступала в неразрешимое противоречие с полисным локализмом. Империя как универсальная модель, монотеизм и мировые религии как интегратор поверх различий «эллина и иудея, варвара, скифа, раба, свободного» (Павел 1:1); наконец, национальные государства, складывающиеся в эпоху утверждения секулярного сознания, – все эти феномены требуют преодоления локализма: полисного, племенного, территориального.

Преодоление локализма – задача огромной важности, возникающая на определенных этапах государственного строительства. Вне общей идентичности нет единого государства, нет готовности бороться и умирать за большую, общую родину. И эти соображения имеют прямое отношение к теме нашего исследования. Как пишет историк, востоковед и антиковед Илья Кораблев: «Победила римская государственная и военная организация, позволившая Риму более эффективно, чем это сделал Карфаген, мобилизовать свои ресурсы»5959
  Кораблев И.Ш. Ганнибал. М.: Наука, 1976. С. 153.


[Закрыть]. Он же указывает на то, что карфагенские колонии в Испании не участвовали во Второй Пунической войне.

Путь от полиса к большому государству – процесс сложный и внутренне противоречивый. Интегрирование больших общностей подталкивает эволюцию в направлении традиционных моделей общества и культуры, хорошо отработанных Древним Востоком. Сильная власть, необходимая для создания больших государств, утрачивает зависимость от породившего ее общества. Сословие правителей начинает воспринимать граждан как подданных, а свою власть – как исконную и богоданную. Медленно, но неотвратимо вчерашний гражданин превращается в холопа.

Первая попытка была сделана греками. Собственно, греческие полисы энергично сопротивлялись гегемонии Афин и стремились сохранить свою независимость. Однако к середине IV века до н.э. переживавшие «кризис полиса» города-государства, были завоеваны македонским правителем Филиппом II. А его сын Александр Македонский завоевал огромные пространства Востока и реализовал политический курс на создание единого государства, объединявшего греков и варваров6060
  Античные греки называли «варваром» всякого негрека.


[Закрыть].

Наследовавшие ему диадохи ушли на Восток, в центры завоеванных государств. Взяв от Востока сакральную власть и устойчивую имперскую традицию, они обрекли себя на жизнь в азиатской реальности, в обществах, для которых деспотия – естественное и единственно возможное состояние. В объемном отношении традиционно восточный человеческий материал резко превосходил тяготевших к городам греков. В результате, обживая новые пространства, греки утрачивают собственно греческое полисно-античное качество и незаметно для себя превращаются в привилегированное сословие традиционных азиатских империй. За три-четыре века государства диадохов деградировали и превращались в нормальные восточные империи.

Создать эффективную государственную структуру, интегрирующую большие пространства, при условии сохранения исходного социокультурного целого удалось Риму, в рамках которого сформировалась греко-римская целостность, впитавшая достижения греческой античности. Ко всему этому Рим добавил римское право, железную волю и неиссякаемую энергию молодой империи.

Работа по созданию империи разворачивалась на северном побережье Средиземноморья, в зоне, не охваченной древневосточной традицией. Стоит иметь в виду, что Южная Италия и Сицилия были охвачены греческой колонизацией с середины VIII века до н.э. Сам город Рим складывается как полис. Формируется городская община, оформляются полисные традиции и институты (Народное собрание, Сенат). К 287 году до н.э. плебеи добиваются политического равноправия. Общество консолидируется, и Рим продолжает территориальную экспансию на континенте.

Важно зафиксировать, что рост римского государства происходил таким образом, что входившие под власть Рима города сохраняли полисное самоуправление. Построение централизованного государства происходит с сохранением полисно-античного качества. Государство берет на себя функции внешней политики, вводит единое законодательство, общегосударственное налогообложение. Однако внутренняя жизнь провинций соответствует полисной традиции. Демократические институты, самые разнообразные объединения и коллегии позволяют сохраняться сознанию и формам социальности, сложившимся в мире греческой античности.

Заметим, что Римская империя, давно пережившая стадию города-государства, веками держалась за символы прошлого. Со слов Urbi et orbi (Городу и миру) начинались важные объявления в Древнем Риме, а затем эту традицию унаследовали римские папы. Вплоть до рубежа III и IV веков римляне называли свое государство Республикой.

Кроме того, формируя империю и отрабатывая модели отношений «центр – периферия», Рим демонстрирует известную гибкость: привлекает элиту покоренных провинций перспективой включения в римский образ жизни и культуру, распространяет нормы полисного самоуправления, использует дарование римского гражданства как действенный рычаг ассимиляции. Наконец, Римская империя выстраивает систему гибких договорных отношений с провинциями, а также формирует особую категорию граждан – «федератов», которые набирались из варваров, селившихся на приграничных территориях и защищавших римские границы от нападавших. Все это существенно отличает Рим от традиционных восточных империй древности.

Добавим к этому следующее важное замечание: институты и традиции, сложившиеся в греческом полисе и веками оттачивавшиеся в теле Римской империи, пережили Рим и расцвели по завершении Темных веков в средневековом городе. Коммунальная революция XII–XIII веков в практическом плане привела к городской независимости. А в более широком – возвестила о рождении нового исторического качества. Причем это качество преемственно по отношению к античному городу. Иными словами, описываемые нами формы культуры и социальности относились к базовым характеристикам европейского (античного по своему происхождению) города. Волны варваров, крах государства, жестокий упадок городов не размыли названные основания, которые возрождаются при первой возможности. Часто под новыми названиями, однако сохраняя суть, spiritus исходного феномена.

Цеховые корпорации Средневековья со своей иерархией, праздниками, корпоративной солидарностью, восходят к римским коллегиям, объединявшим людей, в том числе и по общности профессий, и отличаются такими же самосознанием, формами общения, солидарностью. Милиция, то есть вооруженное ополчение средневековых городов-государств, восходит к милиции греко-римской античности. Цеховое, а вслед за ним и городское самоуправление на территориях, связанных с наследием Рима, обычно копировало позднеримские институты. Обобщая, подъем городов и расцвет городского строя в Европе стал полем восстановления и дальнейшего качественного развития античной традиции.

Итак, в отличие от греков Риму удалось решить проблему интегрирования больших пространств в рамках нового – античного качества, не свалившись в болото азиатской империи. Понятно, что в таком виде этой задачи не формулировал никто из субъектов действия. Однако история хитрее людей. Она варьирует ландшафтно-климатические, геополитические и другие условия таким образом, что однажды складывается ситуация, благоприятная для рождения нового феномена. Именно поэтому у Рима получилось. Тем не менее дальнейшее развитие событий толкало империю к трансформации в традиционную имперскую структуру. В I–II веках, охватив Средиземноморье со всех сторон и ассимилировав государства диадохов, Рим выходит в соприкосновение с Персией и инкорпорирует огромные массы традиционно азиатского человеческого материала. Античное общество не складывается на новообретенных пространствах и вырождается на пространствах собственно европейских. При императоре Диоклетиане (284–305) происходит важное, символическое событие: завершается эпоха принципата и начинается эпоха домината6161
  Формы правления в Риме: принципат – глава государства, принцепс, формально считается первым гражданином республики; доминат – император, становится господином, а все остальные – подданными на правах подвластных сыновей или рабов.


[Закрыть]. В правительственном письме от имени прокураторов6262
  Прокуратор – крупный государственный чиновник в империи.


[Закрыть] Диоклетиан писал: «Государь наш и бог повелевает…» (Dominus et deus noster sic fueri iubet…). Правитель как живой бог – тот образ сакральной и абсолютной власти, который давно отработан Востоком. Республиканские традиции не были уничтожены полностью, но отступили в отдельные зоны и спустились на более низкий уровень.

Римское качество сохраняется от дальнейшей деградации с разделом империи в 405 году. Западная римская империя потихоньку угасала, отрабатывая новые социальные модели, по-настоящему востребованные позже средневековым обществом: формировала сословия, переводила рабов в статус колонов (то есть посаженных на землю крепостных) и так далее. Но дальнейшая трансформация в направлении восточных моделей прекратилась. Восточная римская империя выдержала натиск варваров и просуществовала тысячу лет. И хотя подданные византийского императора называли себя «ромеями», то есть римлянами, сама Византия и ее подданные были качественно иными относительно античного Рима.

Собственно европейское историческое качество, преемственное от греко-римской античности, возрождается на нашем континенте и формируется заново с разворачиванием Средневековья. Суммируя, примерно полторы тысячи лет европейский эйдос развивался более или менее изолированно6363
  Можно вспомнить арабов в Испании и турок на Балканах, но эти эпизоды носили локальный характер и разворачивались на периферии Европы.


[Закрыть]. Во время Первой мировой войны начинается процесс массовой миграции афро-азиатского населения в Европу. И с этого времени ситуация меняется.

Здесь мы касаемся еще одной важной проблемы: Рим и средневековая Европа могли ассимилировать варваров. Носитель культуры и сознания, соответствующих предшествующей стадии исторического развития, с большим или меньшим трудом вписывается в конкретную цивилизацию. Другое дело – стадиально соотносимый человеческий материал. Переход из одной цивилизации в другую – исключительно сложный, энергоемкий и болезненный процесс. Такого рода трансформация возможна (подчеркнем, не обязательна и неизбежна, но возможна) при соблюдении важнейшего базового условия – выдерживания пропорций в соотношении ассимилирующего целого и корпуса мигрантов.

Условно говоря, устойчивое социокультурное целое может ассимилировать в течение жизни двух-трех поколений 10 % своего объема. Гарантий никаких нет. Мигранты могут окуклиться, встать на путь противостояния, сконцентрироваться на небольшой территории и пытаться обрести политическую независимость. А могут пойти по пути постепенного и неуклонного вписания в культуру своей новой родины. На некотором этапе этого процесса (чаще во внуках и правнуках) происходят признание исповедальных ценностей и более или менее полная ассимиляция.

Однако, если пропорции существенно нарушены и/или, не дай бог, мигранты обретают политическое господство – вектор ассимилятивного процесса меняется, и разворачивается обратная ассимиляция. Эти процессы можно было наблюдать на территориях Византийской империи, захваченных Арабским халифатом, либо на территориях Малой Азии, вошедших в Османскую империю. Миллионы потомков «ромеев», крестоносцев, эллинизированного населения Малой Азии переходили в ислам и смешивались с завоевателями.

Иногда это происходило, по историческим меркам, стремительно. После турецкого завоевания жители Боснии, исповедовавшие еретическую, с точки зрения ортодоксии, религию попа Богомила, вместе со своими князьями перешли в ислам. То же после арабского завоевания происходило с жителями Египта. Монофизиты и несториане Ближнего Востока, которым Константинополь навязывал халкидонскую веру, с чувством облегчения переходили в ислам.

Надо сказать, что сегодня на наших глазах драма трагической диалектики Запада и Востока разыгрывается в третий раз после диадохов и Римской империи. Колониальное господство Запада в XVII – первой половине XX века завершилось ожидаемо. Разогретый Восток наносит «ответный удар». На этот раз необозримо возросшая мощь современной цивилизации позволила охватить весь земной шар. Соответственно, тренд торможения, блокировки и деградации, задающий перерождение Запада, вызван активизацией разбуженных обществ и обратным движением, исходящим из всех уголков и зон традиционного мира. Восток, понимаемый в самом широком смысле, восприняв от Запада элементы нового качества, активизировался и устремился (людьми, ресурсами, идеями) на Запад, стараясь снять мучительную дистанцию между этими сущностями, сделать из Запада нормальное восточное общество. Модернизированное, в той или иной мере продвинутое по шкале исторического развития, но – восточное, органичное и естественное для него.

Мы не знаем, чем закончится эта итерация диалектики Запада и Востока. Но то, что результат задаст судьбы мира, не подлежит сомнению.

Возвратимся к грекам и римлянам. Как показала история, безудержный империализм – плохая альтернатива локализму. Захват без разбора всего, что плохо лежит, обрекает народ-имперостроитель на сосуществование в рамках неинтегрируемого, взаимно противоречивого целого. Эта политика рождает непреодолимые проблемы и в стратегическом аспекте обрекает государство на распад. Именно поэтому безудержный империализм – достояние прошлого. К рубежу XVIII–XIX веков европейские политики начинают осознавать, что захват конфессионально и культурно чуждых территорий в Европе – занятие не только бесполезное, но и опасное.

Мучительно, шаг за шагом преодолевающий локализм человек двигался к модели национального государства. К примеру – объединение Германии. Когда Бисмарк утверждал: «Мы никогда не должны позволить прусской монархии терять свой характер в ленивой закваске южно-германского уюта», – им руководила точная историческая и культурологическая интуиция. Деятельная протестантская Пруссия качественно отличалась от склонной к созерцательной жизни католической Южной Германии. Для объединения Германии потребовалось длительное вызревание Пруссии. Подчеркнем, вызревание вне общегерманского единства. Только в такой конфигурации могло сформироваться и закрепиться то качество, которое после объединения было навязано всей Германии и обрело характер общенациональной ментальности. Немцы часто говорят о том, что знаменитый Ordnung и общегерманский энергетический импульс были принесены Пруссией. Для того чтобы «перелопатить» всю нацию, эти качества прежде должны были вызреть в отдельном локусе, войти в ментальность и социальную природу общества. Должно было быть накоплено, аккумулировано некоторое количество движения. И только потом, опираясь на эту энергию, можно было не только объединить немецкие земли, но и претворить их в соответствии с прусским духом.

Обратим внимание и на такой момент. В рамках итерации, связанной с именем Бисмарка, совокупного импульса или преобразующей потенции Пруссии как общества, несущего новое качество, было достаточно для интеграции северо– и южногерманских земель, но явно не хватало для интегрирования, во-первых, католической и, во-вторых, не изжившей (в силу первого обстоятельства) имперское сознание Австрии. Аннексия Австрии (а после битвы при Са́дове 3 июля 1866 года в ходе Австро-прусской войны эта перспектива была вполне реализуема) привела бы к откату новообразовавшегося целого назад. Пруссия неминуемо растворилась бы в той самой «ленивой закваске», которой так боялся Бисмарк. Итак, в диалектике локусов реализуются универсальные законы социокультурной самоорганизации, пронизывающие собой различные уровни европейского целого.

Надо сказать, что Бисмарк хоть и консерватор, однако рационально мыслящий европеец. Для того чтобы прийти к пониманию всего сказанного, потребовались две тысячи лет, войны Контрреформации, наступление секулярного сознания (вспомним политику «культуркампфа»). История разворачивается в своем темпе. Впрочем, на восток от Германии политическая элита традиционной православной империи не осознавала стратегических рисков интегрирования больших объемов иноцивилизационного и иноэтического целого еще целый век. Ту же картину не так давно можно было наблюдать в Королевстве сербов, хорватов и словенцев.

Вернемся к истории Рима. В ходе Самнитских войн Рим превратился в гегемона всей Средней Италии. К 280 году до н.э. Рим проникает в Южную Италию и за десять лет подчиняет всю Великую Грецию (историческая область с древнегреческими колониями на территории современной Южной Италии). Иными словами, Рим становится крупнейшим государством Западного Средиземноморья и оказывается лицом к лицу с другим гегемоном этого региона – Карфагеном.

Столкновение Рима и Карфагена стало битвой первой и третьей, завершающей, версии нового исторического качества. Понятно, что в этой борьбе конечная победа Рима была неизбежна.

Вторая Пуническая война (218–201 годы до н.э.) стала важнейшим событием в истории стран и народов Средиземноморья. Победа Рима в соперничестве за мировое господство с другой величайшей державой эпохи – Карфагеном на пять веков определила судьбы всего античного мира и историю человечества. Никогда, вплоть до его распада, Рим не был так близок к гибели. Вторая Пуническая война породила большую историографическую традицию. Военные и политические обстоятельства конфликта, разворачивавшегося на огромных пространствах в течение без малого двух десятилетий, описаны на удивление подробно разными авторами.

Вот что писали победители о Ганнибале. Тит Ливий: «Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же бывал осмотрителен в самой опасности. Не было такого труда, от которого бы он уставал телом или падал духом. И зной, и мороз он переносил с равным терпением; ел и пил ровно столько, сколько требовала природа, а не ради удовольствия; выбирал время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь, – покою уделял лишь те часы, которые у него оставались свободными от трудов; при том он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спит на голой земле среди караульных или часовых. Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих; первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения»6464
  Тит Ливий. 21, 4, 5–8.


[Закрыть]. Это не панегирик, написанный по случаю вступления на престол очередного солдатского императора, и не ода к юбилею Отца народов. Это характеристика смертельного врага, принадлежащая перу одного из классиков римского исторического знания. При всем этом Ганнибал был жестоким и вероломным. Тот же Тит Ливий продолжает: «Но в одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его жестокость доходила до бесчеловечности, его вероломство превосходило даже пресловутое пунийское вероломство. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святынь»6565
  Там же. 21, 4, 9.


[Закрыть].

Позволим себе одно замечание относительно обвинений в адрес карфагенян. «Пресловутое пунийское вероломство» прежде всего состояло в том, что карфагеняне отказывались признать свое поражение и снова и снова поднимались на борьбу.

На момент разворачивания пунических войн Карфаген был городом-государством, а Рим – молодой и энергичной империей. Город-государство в принципе не может одолеть империю в войне на истощение6666
  Так же как азиатская, традиционная империя в принципе не может одолеть империю европейскую, и шире – значительное европейское целое. См.: опыт противостояния Османов и Европы.


[Закрыть]. Заметим, что именно поэтому Великий Новгород был обречен на поглощение Московией. Для того чтобы победить в такой схватке, городу-государству надо было перестать быть самим собой. Перед нами типологически различающиеся структуры. Каждая из них может переживать эволюцию, но только в рамках системного качества. Выход за эти пределы невозможен. Если же предел перейден, то город-государство трансформируется в империю.

Города-государства появляются на морских торговых путях, переживают расцвет, могут объединяться в широкие федерации, обеспечивают социально-культурный подъем своих регионов, рост городов, по возможности создают колонии. Но однажды наступает неизбежный закат. Модель города-государства выработана, а переход в новое качество невозможен. Заметим, что интеграция этих пространств в некоторую целостность происходит только после уничтожения или буквального умирания предшествующего системного качества. Ни Ганзейский союз, ни средневековые морские республики Италии не породили ни империй, ни национального государства. Более того, на этих пространствах историческая альтернатива городу-государству – национальное государство в собственном виде (как Италия) или в форме достаточно эфемерной империи, менее чем за сто лет трансформировавшейся в нормальное национальное государство (Германия), возникает очень поздно, в 70-е годы XIX века.

В чем причина? В истории огромное, часто определяющее значение имеет структура идентичности. Родо-племенное мышление не равно мышлению человека государства. Имперская идентичность, политическим измерением которой выступает сознание подданного правоверного императора, задает особое позиционирование в космосе, не равное позиционированию человека полисной культуры. Механизмы мобилизации ресурсов, чрезвычайно жесткие формы и механизмы консолидации, безжалостное уничтожение противника – все это вытекает из природы традиционной империи.

Космос человека города-государства устроен совершенно по-другому. Локальное мышление предполагает взаимодействие на договорных началах. Ставку не столько на принуждение, сколько на оплату либо соучастие из сознания собственной пользы, оставляющее за союзниками право выбора, – все это делает торговую республику проигрывающей стороной в деле мобилизации ресурсов, что жизненно важно в войнах на уничтожение. А империи (особенно на этапе исторического подъема) сплошь и рядом ведут войны на уничтожение. Либо покоряют, либо буквально уничтожают противника, как Рим уничтожил Карфаген. Римская имперская армия состояла из ополченцев, армия Карфагена – из наемников. А это очень разные субстанции. Наемники склонны к бунту или дезертирству при малейших задержках жалованья. Ганнибалу не раз приходилось решать подобные проблемы со своей армией. Римские воины стояли до последнего, а если бежали с поля боя – безропотно шли на децимацию6767
  Ср. римскую практику наказаний в армии: децимация – казнь десятого солдата за бунт и дезертирство, казнь стражника за сон на посту и так далее.


[Закрыть].

Великий воин Древнего мира Ганнибал не был владыкой традиционной империи. Его политическое и человеческое мышление не восходило к моделям Ассирии и разворачивалось в иной плоскости. Наказать, показать бесперспективность захватнической политики и физически уничтожить – существенно различающиеся стратегии.

Вторая Пуническая война длилась семнадцать лет (218–201 годы до н.э.). На первом этапе этой войны Ганнибал совершил главную стратегическую ошибку – после разгрома Рима в битве при Каннах (крупнейшее сражение Второй Пунической войны 2 августа 216 года до н.э.) он не двинулся срочно на город, но ждал послов. Судя по всему, Ганнибал был не готов к реализации имперской стратегии уничтожения противника. После битвы начальник карфагенской конницы Магарбал сказал, что мечтает через четыре дня пировать в Риме на Капитолии. Ганнибал ответил, что ему нужно подумать. Тогда Магарбал произнес: «Не все, конечно, дают боги одному человеку: ты умеешь побеждать, Ганнибал, но пользоваться победой ты не умеешь». Ганнибал видел цель войны не в уничтожении противника, а в установлении гегемонии Карфагена в Западном Средиземноморье и возврате Сицилии, Корсики и Сардинии.

Если Карфаген имел шанс победы в войне, то единственная возможность такой победы была связана со взятием и разрушением Рима. В августе 216 года до н.э. Ганнибал обрел этот шанс, но не реализовал его. Все, что происходило после Канн (а война длилась еще пятнадцать лет), было войной на истощение, которую Карфаген не мог выиграть в принципе.

Здесь мы сталкиваемся с качественной дистанцией в мышлении человека торговой республики и империи. Вспомним древнеримского политика Марка Порция Катона Старшего, прославившегося фразой «Кроме того, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен», которой он заканчивал всякое выступление в Сенате. Фраза эта отчетливо демонстрирует природу политического мышления Рима. Побывав в Карфагене, активно восстанавливающемся после поражения во Второй Пунической войне (218–201 годы до н.э.), Катон выступил в Сенате и, потрясая гроздью спелого винограда, привезенного из Карфагена, убеждал коллег в необходимости разрушения Карфагена. Этот эпизод в высшей степени выразителен. Карфаген – наш геополитический конкурент, он демонстрирует впечатляющую динамику. Именно потому, пока это в наших силах, его необходимо уничтожить. Катон говорил до прихода в Рим мировых религий. Ему не надо было облекать устремление к намеченным имперским целям в тогу священной борьбы за продвижение божественной истины. Есть социал-дарвинистская реальность: мы или они. Лучше стрелять первыми.

Что-то подобное мы слышали в 70-е годы прошлого века. Мысли эти звучали в узком кругу, но неизбежно расходились волнами и доходили до заинтересованной аудитории. Речь шла о судьбах Европейского континента. Идея состояла в том, что если «внезапно, решительно и по всему фронту», то в считанные дни можно дойти до Атлантического побережья. В этой ситуации США не решатся на ядерный ответ. В противном случае рано или поздно нас одолеют. Эти планы увязывали, в частности, с главнокомандующим Объединенными вооруженными силами государств – участников Варшавского договора маршалом И.И. Якубовским.

Надо сказать, что история, подобная ситуации после битвы при Каннах, произошла с Карлом XII в ходе Северной войны (1700– 1721). В 1700 году, после разгрома российской армии при Нарве, Петр ждал шведов под Москвой. Однако Карл, вопреки мнению части его генералов, остановился, полагая, что задача выполнена. И это была его главная ошибка. Война, которая длилась после этого два десятилетия, была проиграна Швецией, поскольку то была война на истощение государств со стадиально соотносимыми армиями, но разительно отличающимися ресурсами. Шведская империя притязала на статус лидера в регионе, Россия же была огромной империей, переживавшей модернизацию. Так же как и Ганнибал, Карл XII провел годы в изгнании – в Османской империи, затрачивая силы на провоцирование войны Османов с Россией. В отличие от Ганнибала, покончившего жизнь самоубийством, Карл XII был убит при невыясненных обстоятельствах – причиной гибели стали то ли шальная пуля в траншее, то ли заговор шведской аристократии.

Вернемся к судьбе Карфагена. В конечном итоге в 146 году до н.э. полумиллионный город Карфаген был полностью уничтожен, а оставшиеся в живых жители проданы в рабство. Место, где располагался город, было засыпано солью. В последующем римляне вновь заселили Карфаген, однако поставили город на новом месте, неподалеку. Он стал главным городом Римской Африки и одним из крупнейших городов империи (вначале Римской, а затем Византийской) вплоть до арабского завоевания.