Текст книги "Трезвея от мечты"

Игорь Юдин
Трезвея от мечты

© «Пробел-2000», 2024

© Юдин И.В., текст, 2024

© Бровер А.В., иллюстрации, 2024

© Медведев А.М., иллюстрации, 2024

* * *

Игорь Юдин

«Пили, пили, пили грог…»

 
Пили, пили, пили грог
Пилигримы Билл и Грэг.
Билли били промеж ног.
Грэга били промеж век.
 
 
Грэга били из-за карт
И за злостный неплатёж.
Билли били за разврат
И за то, что был хорош.
 
 
Ох, ей-богу, смех и грех:
Недопит остался грог.
Билли бросили на снег.
Грэга – Билли поперёк.
 
 
На дворе глухая ночь.
Поднялись, стряхнули снег
И пошли, шатаясь, прочь
Пилигримы Билл и Грэг.
 
 
Тот урок им был не впрок –
Билли бодр и Грэг не сник:
Грэг – отчаянный игрок,
Билли – бабий баловник.
 
 
Шли, мечтая, что потом
Будет им за даль дорог
Как награда – тёплый дом,
Карты, женщины и грог.
 
 
Шли, трезвея от мечты,
Шли неслышно, шли, как снег,
Побродяги и шуты
Пилигримы Билл и Грэг.
 

«Я без тебя, ты не со мной…»

 
Я без тебя, ты не со мной,
Живём на свете и не тужим,
Что я тебе не буду мужем,
А ты не будешь мне женой.
 
 
Ну не судьба нам быть вдвоём,
И, слава Богу, и не нужно,
Зато у нас есть наша дружба,
Давай вина себе нальём,
 
 
И, не сводя друг с друга глаз,
Слегка, не чокаясь, пригубим.
Мы всё равно друг друга любим.
А это – главное для нас.
 

Ночной фокстрот

 
Кончился, робость мою исцеля,
День, от которого оба устали мы.
Время прощаться со старыми тайнами.
Сакраментальные, монументальные,
Пирамидальные тополя.
 
 
О, превратившаяся в скалу,
Окоченевшая, как покойница,
Глупая умница, страстная скромница!
Что-то забудется, что-то запомнится…
Трусики, брошенные на полу,
 
 
Мумии вынужденных острот,
Стонами скомканный маленький рот.
Серия судорог. Матовость кожи.
Ночь продолжается. Музыка – тоже.
Сентиментальный фокстрот.
 

«Дядя Женя, запойный алкаш…»

 
Дядя Женя, запойный алкаш,
Беззаботный, беззлобный, беззубый,
Отсидевший за что-то в тюрьме,
Резонёр и законченный трус,
Разглагольствовал, чуя кураж,
С медсестрой психдиспансера Любой
И нашёл, что Проспер Мериме –
Выдающийся, сука, француз.
 
 
Флегматична, нема, как скала,
Наделённая дюжей фигурой,
Вся такая себе на уме
Попивала Любаня кефир,
Вспоминая, как прежде была
Молодой и доверчивой дурой,
А любимый Проспер Мериме
Был когда-то зачитан до дыр.
 

 
Всё по-летнему тихо цвело
Во дворе П-образного дома,
Где когда-то весь первый этаж
Занимал ПНД № 5,
Где потом боковое крыло
Отрядили для нужд гастронома,
Где с утра дядя Женя-алкаш
Балаболил, едри его мать,
 
 
Горячился, наяривал речь –
Ну а Любе припомнился шизик,
Что под именем «Наполеон»
До того обострился к зиме,
Что пришлось ему в Кащенку лечь,
И плевать, что он квантовый физик –
Там его подлечили, и он
Стал Проспером, пардон, Мериме…
 
 
Почему обострившийся псих –
Это сразу герой или гений?
Или даже – владыка умов?
Или даже – владыка владык?
Почему ни единый из них
Не объявит себя «Дядей Женей»?
Потому, что основе основ –
Их критической мысли – кирдык.
 
 
И вгоняет в болезненный раж
Их чужая посмертная слава,
И, пленённым безумной игрой,
Им на всех и на всё наплевать.
Дядя Женя, дворовый алкаш,
По сравнению с ними – красава,
Хоть ни разу ни царь, ни герой
И не блогер, едри его мать.
……………………….
Где-то рядом трещал соловей.
И в объятьях чужой телогрейки
Под воркующий шорох листвы,
Ничего не желая менять,
Утомлённый тирадой своей
Дядя Женя уснул на скамейке
В заурядном районе Москвы,
Во дворе ПНД № 5.
 

Куриный взлёт

 
Куриные взлёты – не выше плетня.
Не знаю, настанет ли день,
Когда для потехи судьба и меня
Заставит взлететь на плетень,
 
 
Когда, озирая округу с шеста,
Я солнце прикрою крылом,
И властно над миром, где всё – суета,
Воссяду двуглавым орлом.
 
 
Забавное бремя – глядеть свысока
На злые людские дела:
Их тайные мысли – не выше лобка,
Их взгляды – не шире стола,
 
 
Стола, за которым на кухне тайком
Державные власти кляня,
Ругая судьбу и рыгая пивком,
Они бы сожрали меня.
 
 
Пародию образа втиснут в печать,
Налепят на герб и на трон,
На башенных шпилях прикажут торчать,
Стращая крикливых ворон.
 
 
Да много ли проку в такой кутерьме?
Я лучшую участь обрёл:
Хожу вдоль забора, копаюсь в дерьме
И радуюсь, что не орёл…
 

«Весь день – горячий чай…»

 
Весь день – горячий чай.
Весь день горит ночник.
На улице мороз, и вьюга воет люто.
Я прожигаю жизнь среди любимых книг
В кромешной тишине тщедушного уюта.
 
 
Не трогайте меня – наедине с собой
И автор, и герой бессмертного романа –
Забью на неустрой, где тусклой мишурой
Прикрыто кое-как убожество обмана.
 
 
До булочной бегом и сразу же назад –
Скорей зарыться в плед, скорей открыться чуду,
Забыть про этот мир, забыть про этот ад –
А мелочи на чай я как-нибудь добуду.
 
 
Готовлюсь в полутьме декабрьского дня,
Как старый наркоман, к блаженнейшему мигу.
Я ухожу в себя. Не трогайте меня!
Я закрываю дверь. Я открываю книгу.
 

Романс

 
Люби меня или оставь меня.
Не верю я твоим наивным взглядам.
В глазах твоих таится западня.
Слова твои для сердца стали ядом.
Люби меня или оставь меня.
 
 
Ошибку сердца в памяти храня,
Я как-нибудь переживу потерю.
Оставь меня – или люби меня,
Но только я в любовь твою не верю.
Люби меня или оставь меня.
 
 
Нет в наших встречах прежнего огня –
Твоя измена охладила пыл их.
Но я забыть тебя уже не в силах.
Люби меня или оставь меня!
Люби меня или оставь меня.
 

«Разденься донага и душу обнажи…»

 
Разденься донага и душу обнажи,
И жди, пока пройдёт последний миг печали,
Когда печаль твоей божественной души
Растает в полутьме с последними лучами:
 
 
Фотограф-чародей с тоской погасит свет,
Запечатлев тебя такой, как ты хотела.
И ты на память мне подаришь свой портрет –
Божественную тень божественного тела.
 

Эпизод

 
Был я юным и фартовым.
Как-то в городе портовом
Шёл я, Фенечку за талию держа.
Вдруг за гранью поворота
Три небритых идиота
Показали нам авансом три ножа.
 
 
Тот из них, что был с усами,
Посверкал на нас глазами,
Но я очень нечувствительный к ножу.
Наглецы – судите ж сами –
И к тому, что был с усами,
Я спокойно с моей дамой подхожу,
 
 
Говорю ему: «Цыплёнок,
Я вообще учтив и тонок,
Но порой бываю желчен и жесток.
А много желчи – вред здоровью», –
Говорю, играя бровью,
И вытаскиваю маленький «бульдог».
 

 
Глухо тявкнула собачка,
Феня ойкнула, чудачка,
А потом меня покрепче обняла.
Так что я и моя дама
Перешагивали прямо
Через ихние поганые тела.
 
 
А потом, гуляя в баре,
Феня шепчет: «Ты в ударе,
С кем ты будешь –
тому крупно повезёт».
Я ответил: «Ша, родная!»
И усмехнулся, вспоминая
Этот маленький дешёвый эпизод.
 

«Лень и завидовать, лень и стремиться…»

 
Лень и завидовать, лень и стремиться к лучшему.
Брожу без цели, руки в брюки, как бездельник.
Никто не ждёт меня у памятника Пушкину –
Кому я нужен без машины и без денег?!
 
 
Пройдёт красавица, рассмотрит обстоятельно,
Глазами встретимся, и запросто, без фальши,
Друг другу мысленно ответим отрицательно,
Друг друга мысленно пошлём куда подальше.
 
 
Она, наверно, взгляды чувствует коленями –
В активном поиске. Шальная паразитка.
А я возьму да угощу себя пельменями
И доброй порцией кофейного напитка.
 
 
Я буду пить его, захлёбываясь горечью,
Глотать пельмени, как глотаю дни недели,
И сожалеть, что с той красивой сволочью
Мне не придётся нежиться в постели.
 

«Ранний мороз пробежал по вискам…»

 
Ранний мороз пробежал по вискам,
Лёгкий, как смерть на скаку.
Ранний талант, как потухший вулкан,
Пеплом посыпал башку.
 
 
Не оттого ли, что жизнь удалась,
Сдохли мои соловьи?
Ранняя старость, как поздняя страсть,
Скрасила годы мои.
 
 
Не захотела капризная плоть
Жрать незаслуженный хлеб –
Может, за это и сблизил Господь
Линии наших судеб.
 
 
Может, за это в нечаянном сне,
Пальцем стуча по виску,
Ангел-хранитель в мольбах обо мне
Херил дурную строку.
 
 
…Вечер запудрил осеннюю грязь
Тающим в лужах снежком.
Первая строчка и первая связь
Связаны тайным грешком.
 
 
Эти грешки язычками огня
Мне обжигали крыла…
Если бы ты не пошла за меня –
Ты бы меня не спасла.
 
 
Вот бы фортуне тряхнуть стариной –
Выиграть сказочный фант! –
Чтобы воскрес долгожданной весной
В бозе почивший талант,
 
 
Чтобы упрямую клячу судьбы,
Хохотом рвущую пасть,
Хоть напоследок поднять на дыбы,
Даром, что жизнь удалась.
 

Мастер

 
Отгорела на треть свеча.
Опустела на треть бутылка.
Я снимаю ночной колпак.
Я дописываю главу.
Снова к сердцу ползёт с плеча
Чёрным пледом чья-то ухмылка…
В самом деле, тошнит от врак –
Перечёркиваю и рву.
 
 
Я боюсь умереть во сне –
Говорят, я смертельно болен.
По ночам я пишу тайком,
Чтобы сдохнуть с пером в руках.
Целый год удаётся мне
Ублажать себя алкоголем
И лечить озноб коньяком,
Оставляя смерть в дураках.
 

 
Бог за что-то щадит меня –
Смерть опять пролетела мимо!
Я почуял её спиной,
Даром что вдребезину пьян…
И щекочет язык огня
Малахитовый зев камина,
И ворчливо листает мой
Недовыдуманный роман.
 

«Не говори ни нет, ни да…»

 
Не говори ни нет, ни да –
Расслабься и молчи:
Все кошки серы, господа,
В нагрянувшей ночи.
 
 
Молчи и радуйся, как те,
Кто чужд высоких сфер,
Что в наступившей темноте
Свободен тот, кто сер.
 
 
Залезь, мурлыкая, под плед,
И, хрюкнув соловьём,
Не говори ни да, ни нет
И думай о своём.
 
 
И кто бы что бы ни спросил –
Помалкивай в ответ,
Расслабься из последних сил,
Молчи – ни да, ни нет,
 
 
Грызи кулак, царапай рот –
Ни да, ни нет – держись!
А там, глядишь, и ночь пройдёт.
А там, глядишь, и жизнь.
 

«Мы сперва гуляли с девчонками…»

 
Мы сперва гуляли с девчонками
Не глубокими и не тонкими,
А с едрёными и бесстыжими,
Чумовыми тёлками рыжими,
С обалденнейшими блондинками –
Откровеннейшими кретинками,
С обжигающими шатенками –
Светко-Ритко-Маринко-Ленками.
 
 
А потом мы зажили с жёнами,
Настороженными, напряжёнными,
Утончёнными, углублёнными,
В идеалы свои влюблёнными.
Мы служилого роду-племени –
Если вдруг помрём не ко времени,
То и моя и твоя красавица
С нищетой да страхами справятся,
Да ещё прослывут бедовыми,
Да и долго ли будут вдовами?..
 

«Мы в постели вдвоём…»

 
Мы в постели вдвоём.
Ночь-полночь на дворе.
В изголовье моём
Револьвер в кобуре.
 
 
Между раем и адом
Витаю в тоске,
И любимая рядом
С гранатой в руке.
 
 
Мы и спим, и не спим –
Сумасшедшая ночь!
Я – помещиков сын.
Ты – мужицкая дочь.
 
 
Что же вспыхнуло там,
От лобка до лобка,
Если штабс-капитан –
Со шпионкой ЧК?
 
 
Мы лежим и молчим,
А вокруг – полумгла,
И под френчем моим
Ты – в чём мать родила.
 
 
У тебя и сердечко
Трепещет с тоски,
И на пальце колечко
Гранатной чеки.
 
 
И куда мне с утра –
То ли к нам, то ли к ним?
Мы солгали вчера –
Я – своим, ты – своим.
 
 
Не к добру этот блуд,
А вернуться назад –
И мои не поймут,
И твои не простят.
 
 
…Я попал тебе в глаз –
Вот и весь детектив.
Всё равно ведь у нас –
Никаких перспектив.
 

1985

 
Ничего-ничего, скоро насты растают,
Скоро март февралю переломит хребет –
Под сплошными снегами уже прорастают
Молодые побеги назревших побед.
 
 
Перед смертью вовсю сатанеют метели,
Но недаром из тёплой заморской страны,
Заскучав по России, скворцы прилетели –
Квартирьеры великой весны!
 
 
И грядущая грязь, как и изморозь эта,
Не страшна, потому что грибные дожди,
Грандиозные грозы и вечное лето –
Наше лето – ещё впереди!
 
 
А февральским ветрам, непоседам и психам,
Мы пожертвуем кружку вина –
Пусть уходят, пока не помянуты лихом,
И да будет им пухом весна!
 

«Толстожопая девушка…»

 
Толстожопая девушка
Пассажиру влепила пощёчину,
Потому что в автобусе
Тот уставился ей на подол.
А водитель автобуса,
Видя это, свернул на обочину
И дрожащими пальцами
Под язык положил валидол.
 
 
Неправа была девушка.
Ибо, сами подумайте толком –
В долгих взглядах на девушек
Ничего криминального нет.
Потерпевший был дедушка.
Он в больнице служил диетологом.
И рассматривал девушку
Относительно пользы диет.
 
 
Разошёлся ж и дедушка:
Я, мол, врач, а не старый пропойца!
Мол, за рукоприкладство
По закону ответите мне!
Ну и всё в этом духе.
Долго-долго не мог успокоиться.
А водитель автобуса
До сих пор ещё на бюллетне.
 

«Подойди, я тебя не съем…»

 
Подойди, я тебя не съем
И в обиду тебя не дам.
Ты забыла меня совсем,
Хоть и шла по моим следам.
 
 
А следы привели в мой дом
На закате зимнего дня…
Мы простимся с тобой потом,
А пока – поцелуй меня,
 
 
А пока – домой не спеши,
И не сетуй, что день погас.
Как бойницы твоей души
Голубые окошки глаз…
 
 
Ты зажмурила их. Смешно –
Как в тот раз, наш последний раз.
Ты забыла меня давно.
Я забуду тебя сейчас.
 

 
Мы простимся с тобой без зла,
Потому что уже пора,
Потому что давно прошла
И твоя, и моя хандра.
 
 
Провожу тебя до ворот,
На ресницы твои взгляну –
И завою, как старый кот,
Прозевавший свою весну…
 

«Взлелеянный Творца изысканным капризом…»

 
Взлелеянный Творца изысканным капризом
Пронзает кипарис зазубренный мысок,
И катится волна, разогнанная бризом,
Лазурным завитком на розовый песок…
 

«Недалеко от метро есть зáмок…»

 
Недалеко от метро есть зáмок,
В котором живёт моя королева.
Многоэтажный. Прямоугольный.
Похожий на самый обычный дом.
Год назад она вышла замуж.
Повторно – но это уж её дело.
Главное, что она довольна
И счастлива со своим королём.
 
 
Моя королева, моя подруга,
Прости меня за минутную смелость,
Но мне сегодня легко и лестно
Тебе признаться в давней любви.
И я понимаю, что это глупо,
Но ничего не могу поделать –
Такое глупое это сердце,
Такой нелепый внутренний мир.
 

«Победитель получит всё…»

 
Победитель получит всё.
Вот и кончился наш роман.
Ах, какой распался букет!
Ах, какой расплёлся венок!
Мы свивали его с тобой
Из холодных и тёплых стран,
Из весёлых и грустных лет,
Из больших и малых дорог.
 
 
Победитель получит всё!
Победитель получит всё –
Это твой любимый припев,
Это твой любимый мотив.
Я снимаю своё кольцо.
Разбегаемся мы с тобой
Ничего ещё не успев,
Никого уже не простив.
 
 
Победитель получит всё.
Сыгран, значит, последний кон.
Горькой судорогой в ночи
Исказилось твоё лицо.
 

 
Пусть исполнится твой закон:
Получи и это кольцо,
Получи и эти ключи –
Победитель получит всё!
 
 
Победитель получит всё?
Ну и кто кого победил?
Что ответят моей душе
Ледяные твои глаза?
Ты не знала, что я осёл –
Я не знал, что ты – крокодил,
Но меня не смутит уже
Крокодилья твоя слеза.
 
 
Это правда, что я потом
Побегу за тобой в пургу.
– Победитель получит всё! –
Это твой прощальный привет.
А шикарный фотоальбом
Я в камине своём сожгу,
Чтобы реже твоё лицо
Вспоминать на старости лет.
 

«Мы ещё не стары, друг мой…»

 
Мы ещё не стары, друг мой,
О! далеко ещё не стары,
Белая роса на наших волосах
Ещё не появилась.
Это ничего, что долгая дорога
Пролегла в несуществующие страны.
Только бы душа – вот только бы душа
В пути не запылилась.
 
 
Я женюсь когда-то, друг мой.
Ты когда-то тоже выйдешь замуж.
Мы обзаведёмся деньгами,
А, значит, и грехами.
Только ты уже забудешь
И при встрече не узнаешь
Старого товарища,
Видевшего мир стихами.
 
 
Через три десятка лет,
О! мы друг другу будем странны.
Так случается всегда,
Но почему – скажи на милость?
Это хорошо, что долгая дорога
Пролегла в несуществующие страны.
Только бы душа – вот только бы душа
В пути не запылилась.
 

День ангела

 
Растоптала толпа
обветшалые свитки законов,
И уже не понять –
заскорузлые стопы толпы ль,
Взмахи ангельских крыл
или чёрные крылья драконов
Над дорогой судьбы
всколыхнули зловещую пыль.
 
 
В этой самой толпе,
распаляемой страстью и страхом,
Подставляя висок
под чужой или свой пистолет,
Перед тем, как проститься с землёй
и развеяться прахом,
На дороге судьбы
ты оставишь невидимый след.
 
 
Перепишут законы,
и пыль постепенно осядет –
Паутина да пыль
пистолетам полезней пальбы.
Но останется след,
и вздохнёт укоризненно прадед:
Для чего ты оставил
свой след на дороге судьбы?
 
 
Да поможет с ответом тебе
твой пред Богом ходатай,
Твой божественный тёзка,
с которым ты смутно знаком!
Над дорогой судьбы
зависает твой ангел крылатый.
Над дорогой судьбы
распростёр свои крылья дракон.
 

«Ты был уныл, как этот дождь…»

 
Ты был уныл, как этот дождь,
Промок до нитки и продрог.
Но дождь идёт – и ты идёшь,
И, значит, ты не одинок.
 
 
И рада спутнику душа –
Ведь веселей идти вдвоём.
И вы идёте не спеша,
Молчите, каждый о своём.
 
 
Но так не век же вам идти –
И вот, вдали от суеты,
Устав от долгого пути,
Уйдёте в землю – дождь и ты.
 
 
И со слезами на щеках
Ты улыбнёшься, уходя.
И засверкаешь в облаках
Слезинкой нового дождя,
И каплей с неба упадёшь,
И шлёпнешь по носу того,
Кто навсегда полюбит дождь
И станет спутником его.
 

Баран

 
В день рожденья судьбу я безбожно кляну,
Что пришлось мне родиться в козлином плену,
Что живу я в сарае, где алчны и злы,
Ненавидят меня и бодают козлы,
Что и сам я, увы, не умнею от ран –
Среди серых козлов я как белый баран.
Лишь одно изнутри украшает сарай –
Золотые врата, за которыми – рай,
Золотые врата, и дразня, и маня,
Недоступностью рая пугают меня.
Ох, обидно-то мне, ох, досада берёт!
Я не в силах глаза отвести от ворот!
Сколько можно терпеть, боль и горечь тая?
За воротами рай для таких же, как я!
Сколько можно молчать – я устал, наконец –
Мне гулять бы среди тонкорунных овец,
Мне пленять бы изысканным кружевом слов
Тонкорунных овец, а не диких козлов!
Не козлиное племя, не орды хамья –
Тонкорунное общество – паства моя!
Ох, не выдержу я, ох, пойду на таран!
Ох, наверное, я в самом деле баран.
 

Монах

 
Из города в город вела дорога,
Навстречу разврату, тоске и злобе,
С заветным желанием встретить Бога
Монах устало брёл по Европе.
 
 
Устало брёл он по улицам Рима.
Глупцы, считая его несчастным,
Совали деньги – но он шёл мимо,
Бросая вызов мирским соблазнам.
 
 
Монаха на каждом углу в Париже
Встречали женщины в смелых позах –
Монах капюшон опускал пониже
И дальше шёл, опираясь на посох.
 
 
В Москве ему предложили водки,
Но он отказался во имя рая
И дальше шёл, деревянные чётки
Озябшими пальцами перебирая.
 
 
И вот однажды в минуту печали,
Когда пели птицы, и день был светел,
Монах почуял смерть за плечами
И понял, что Бога так и не встретил.
 
 
А смерть поняла, что свершился подвиг –
И смерть застыла в молчании строгом,
Когда вздохнул и восстал из мёртвых
Монах, который встретился с Богом.
 

«Я сегодня ночью пришёл с войны…»

 
Я сегодня ночью пришёл с войны,
А с утра повестка – опять на войну.
На ходу запрыгиваю в штаны,
Обнимаю плачущую жену
 
 
И бегу с повесткой в военкомат,
Где хлопочет старенький военком.
Выдают мне новенький автомат
И набор продуктов сухим пайком.
 
 
Тарахтит на запад наш эшелон,
Прибываем – а нет никакой войны! –
Вот такой мне, граждане, снился сон –
Я братве рассказываю про сны,
 
 
А в ответ смешки да весёлый мат,
Политрук – и тот гогочет, как конь.
– У меня приказ, – напомнил комбат, –
Удержать рубеж, ни шагу назад!
Ну, не выдай, старенький автомат,
По фашистским крысам – огонь!
 

«Никто не примет нас за стариков…»

 
Никто не примет нас за стариков.
Мы истлеваем, внешне не старея.
Мы – два сосуда, полные грехов.
Мы – два портрета Дориана Грея.
 
 
И мой портрет отображает плоть,
Поддавшуюся на уловки ада.
Зато твоим согрел меня Господь,
Явив на нём смиреннейшее чадо.
 
 
Смердя, как из разорванной трубы
Забившие фонтаном нечистоты,
Я дерзновенно сблизил две судьбы,
Не разобрав, откуда ты и кто ты.
 
 
Ты носишь обручальное кольцо
Без горестных сомнений и упрёков.
Но на твоё пресветлое лицо
Упали тени всех моих пороков.
 
 
Сентиментальной парой лебедей
Не знающих, что оба сдохнут скоро,
Мы остаёмся в памяти людей,
Милы, как статуэтки из фарфора.
 
 
Но, отражаясь в разуме чужом,
Мы сознаём, что – отраженья лживы,
И то, что мы живём, покуда лжём,
И то, что будем лгать, покуда живы.
 

Бабья доля

 
Да, она давно не юна
И совсем уже не свежа.
Да и рожа, словно она
Села задницей на ежа.
 
 
Вроде муж обстиран и сыт,
Что же плачет она тайком?
Что же злится она и ссыт
Газированным кипятком?
 
 
Может быть, поняла она,
Что мужик её – дурачок?
Жизнь прошла, как кусок говна,
Глухо плюхнувшийся в толчок.
 
 
Навсегда завяли соски,
От былой груди – ни следа.
Поседела с крутой тоски
Ледяная её пизда.
 
 
Впрочем, муж доволен вполне –
Днём и ночью спит, паразит,
И бормочет что-то во сне,
И ворочается, и бздит.
 

«Замоскворечье. Таганка. Горе…»

 
Замоскворечье. Таганка. Горе.
Смеётся солнце – истерика с солнцем.
Штурмует крышу людское море.
Москва пришла проститься с Высоцким.
 
 
И вот – как выхаркнуты из зала –
Родные, близкие, праздная сволочь.
В белом гробу, как на гребне вала,
Проплыл к автобусу мёртвый Семёныч.
 
 
Проходит время догм идиотских.
Умнеют люди. Трещат оковы…
Увы, Россия не для Высоцких –
Здесь только тихоновы да мягковы.
 

«Мне стольких стоило трудов…»

 
Мне стольких стоило трудов
Найти твои следы,
Что корку льда моих следов
Прости мне за труды.
 
 
О, этот нежный лёд, мой друг,
Не умерщвляет плоть.
И ты не бойся им ни рук,
Ни сердца уколоть:
 
 
Он только домик для души,
Хранитель грёз моих,
Он от жестокости и лжи
Оберегает их.
 
 
И мне смешон любой мороз
Пока уверен я,
Что ты моих надежд и грёз
Владыка и судья.
 
 
И я с оттаявшей душой,
Под снегопадом лет,
Гляжу на наш, такой большой,
Такой глубокий след.
 

«У меня был друг музыкант…»

 
У меня был друг музыкант –
Он вчера с перепою помер.
Весельчак, трудяга, талант –
А такой вот выкинул номер.
 
 
А другой художником был,
Пил всё больше, но жил всё лучше:
Рисовал козлов да кобыл –
И повесился на конюшне.
 
 
Ничего ведь вечного нет.
Вянет август, проходит лето.
Захандрил третий друг – поэт.
Я теперь боюсь за поэта…
 

Семейный архив

 
Кольцо с изумрудом, листок из блокнота
В домашнем архиве, в затёртом мешочке.
Наверно, спешил или нервничал кто-то,
Царапавший эти неровные строчки:
 
 
«Икона богемы, звезда закулисья!
Для Вас эти строки, как бред святотатца:
Прощайте, мадам, уже падают листья,
Нам надо расстаться.
 
 
В любовь без оглядки я верю не очень –
Да Вы ведь недаром меня целовали.
Увы, mon amie, злополучная осень
Пророчит, что мы не увидимся с Вами –
 
 
Бегу за кордон, и, должно быть, умру там:
От скуки ли сдохну, от водки ли сгину.
Возьмите вот это кольцо с изумрудом –
Быть может, поможет в лихую годину.
 

 
Прощайте, мой друг! Не судите же строго
Последнего отпрыска канувшей знати,
И, может, невольно, недолго, немного,
Но хоть иногда обо мне вспоминайте!
 
 
Кто знал, что таким обернётся итогом
Забвение милостей Божьей опеки?!
Прощайте. Пора. Отправляемся. С Богом!
Прощайте навеки».
 
 
Кольцо и записка с историей куцей –
Прабабка скончалась от старости в Штатах,
А прадед – матрос, альбатрос революций –
Расстрелян в тридцатых.