Текст книги "Мутабор"

– Так Жарият навсегда потеряла Ревеса Максута-пашу во времени и пространстве, – заканчивал свой рассказ выводом странный филателист Фахад. – Хотя вполне возможно, что у Максута-паши всего лишь замерзли чернила и засох клей. А виной всему послужили глянцевые журналы и порнографические открытки с Запада, заманившие Максута-пашу в дальнюю дорогу к чужим женщинам. Бойся же и ты этого, о неосторожный человек!

– Хорошо, – поспешил успокоить навязчивого рассказчика Омар, чтобы избавиться от него поскорее, – отныне я буду более осторожен.

Когда Омар уже пожимал Фахаду руку, филателист заговорщически сказал ему на ухо:

– Кстати, я дам вам ту самую открытку; может, вам удастся по следам отыскать благословенного странника Максута-пашу, известного как Александрийский Марко Поло.

– А почему вы уверены, что эта открытка принадлежит Ревесу Максуту-паше? – успел спросить Омар, увидев, что на обратной стороне нет подписи.

– Просто ваш покорный слуга долгое время работал фельдъегерем эмирской почтовой службы и умеет отличать зерна от плевел. И помните, ходят слухи, что Максут-паша отправился с экспедицией в Якутистан, что за Уралом. – С этими ободряющими словами он сунул посетителю под мышку открытку, которая, как нож в масло, вошла между страницами в книгу. – А после Якутистана он собирался поехать с экспедицией в горы куда более близкие, хотя, возможно, и подземные.

Глава 7
Пророчество Абдулхамида

Заслышав воинственные крики сторонников Гураба-ходжи, филателист надвинул на лицо маскирующее его от фанатичного южного солнца и разгоряченных фанатиков кепи, схватил ходули стенда и бросился бежать. Полный недоумений и плохих предчувствий, Омар остался один посреди полноводной вечерней улицы, все больше погружаясь на дно раздумий. Ему, конечно, следовало бы нагнать наглеца и вернуть непрошеный подарок. Но почему-то в эту секунду Омару вспомнилась его ненаглядная Гюляр. Как она тайком от него сунула перед дорогой в его походную сумку подушечку, вынув оттуда куда более жесткий шахматный набор. А еще он подумал, что уже давненько не посылал ей весточки.

Наверняка встреча с филателистом, как и все встречи в этом мире, была далеко не случайна. Она напомнила Омару о неотзывчивости его сердца к Гюляр. К тому же открытка могла послужить неплохой закладкой для памяти. Загибать страницы книги – плохая привычка, так Омара учил наставник еще в начальной школе, а мысли загибать бесполезно. С другой стороны, это было бы очень красиво: отправить ей весточку на последней открытке странника из этого и того мира Максута-паши, известного всем как Александрийский Марко Поло.

Пока Омар сомневался, ремешок болтающегося фотоаппарата начал натирать шею. Он камнем тянул его голову вниз. В последние часы Омару часто приходило на ум сравнение, что его фотик как ярмо, что он, словно вол, впряжен в свою работу. В воз и еще в маленькую тележку. Что он как каракатица, тянущая свое бремя, что он как медленнозадый рак-отшельник. И что поездка в Кашевар все более и более тяготит его. Что он, как Максут-паша, увяз в командировках, откуда уже не может отправить ненаглядной Гюляр ни ММС, ни СМС. Да, и Интернет в Кашеваре был под запретом. Другое дело – настоящее искусство: открытки и спичечные этикетки.

Постояв какое-то время в раздумьях с книжкой под мышкой, у которой в свою очередь под мышкой приютилась крохотная открытка, Омар отправился в каштановый парк, где выбрал скамейку рядом с озером у мавзолея Буль-Буль Вали. Солнце опускалось все ниже, и зеркальная поверхность умело отражала его лучи, предварительно забрав весь апельсиновый жар-сок.

На ветку каштана над самой скамьей Омара – хороший знак! – сел «северный попугай» клест. Птицы – весточки благодати и весьма почитаемы на Востоке. Жаль, что у Омар-бея с собой не было птичьего лакомства – фундука, кешью или арахиса.

Примерно с такими мыслями он открыл кожаную обложку под цвет грецкого ореха и сразу наткнулся на горстку орешков, который автор этого послания предлагал ему раскусить.

Как и говорил филателист, на открытке не было ни слова, ни даже подписи. На самом изображении снег крыльями белого лебедя заметал огромную котловину, так похожую на площадь каменного города, на которой некий мальчик, надев на ноги каллиграфические сапожки, прямо на льду написал «С Рождеством!».

Теперь становилось понятно, почему Жарият не могла отыскать любимого по следам. Он скрыл их с помощью каллиграфических сапог, затерявшись во времени и пространстве. К тому же наверняка Жарият не умела читать на латинице и продолжала искать возлюбленного по лунному календарю, за точку отсчета взяв не Рождество, а Навруз.

Собственно, Омару предоставлялся шанс отыскать след Ревеса Максута-паши. У него в руках была книга о путешествии. Возможно, написанная самим благословенным странником.

Чтобы разобраться, Омар решил немедля начать читать новую историю о путешествиях, мытарствах и подвигах благородного отпрыска гор и степей. Героем второй попавшей Омару в руки книги был также благородный камень Алмаз, но на этот раз его прототипом являлся не знаменитый «Хоуп», который, как помнилось Омару, достиг просветления в седьмой чакре Будды, а совсем другой камень. Может быть, знаменитый бриллиант «Орлов» или никому не известный «Потемкин».

Омар подумал так, потому что этот камень, как следовало из повествования, каким-то чудесным образом оказался в России, где в череде 876 алмазов украшал трон Бориса Годунова. А во время Смуты он угодил в лапы Лжедмитрия и был использован последним как доказательство законного престолонаследия. Далее судьба Алмаза терялась в темных анналах истории и всплывала только в царствование Екатерины II. Возможно, он был вывезен из России в анусе какого-нибудь поляка и вернулся на престол в бархатной шкатулке великой немки. Как бы то ни было, граф Орлов получил в подарок от императрицы костюм, украшенный бриллиантами стоимостью в миллион рублей. Среди прочих камней на костюме фаворита красовался и герой книги. Позже шляпа князя Потемкина была до такой степени унизана алмазами, что ее из-за тяжести невозможно было носить. Долю неудобства голове светлейшего создавал и наш благородный слуга. Далее герой романа украшал собою одежду, обувь, кубки, оружие, скипетры – царей, великих князей, фаворитов и любовниц. Последней из них была любовница императора Николая II балерина Матильда Кшесинская.

Прима хотела вывезти Алмаз из России, но герой не хотел далее оставаться подмастерьем. Он вывалился из бархатного мешочка балерины, чтобы послужить великой социалистической революции и делу становления народного хозяйства. И надо сказать, эта новая роль ему вполне удавалась. С конца XIX века алмазы выступают в обновленном качестве – они начинают широко применяться на производстве.

Когда же в сорок первом году на СССР вероломно напал враг и черной тучей стал стремительно продвигаться на Москву, Алмаз Алексеевич добровольцем отправился на фронт. Не раз попадал он в суровые переделки, не раз с головой окунался в сто боевых грамм, окропленных горячей слезой бойца.

За выдающиеся заслуги во время Великой Отечественной войны несколько крупнейших советских полководцев были награждены орденом «Победа». Орден представлял собой рубиновую звезду с лучами из платины, усыпанными бриллиантами общей массой шестнадцать карат. Так наш герой попал на грудь легендарного Маршала Жукова и не раз лично принимал участие в разработке боевых операций.

На этом описание истории камня заканчивалось, и анонимный автор выводил героя уже в наше новейшее время. Надо заметить, что прекрасные метаморфозы произошли не только со страной, но и с Алмазом Алексеевичем. Пройдя через все страдания и мытарства, что выпали на долю советского народа, и совершив свои героические подвиги, Алмаз, как и многие несознательные мелкобуржуазные элементы, проделал колоссальный путь и превратился в настоящего человека. Не только он, но и тысячи вынужденных до революции прислуживать богачам в советское время имели возможность получить прекрасное образование и продвинуться по социальной из князи в грязи, взлететь, что называется, от крестьянина и колхозника в космос, ну или на пост председателя ЦК КПСС, а после и первого президента СССР.

Но тут грянули роковые девяностые, и все достижения советского народа вмиг рухнули и оказались растоптаны и попраны. На этом вводная глава книги переходила в главу новую, которую Омар тут же принялся с увлечением читать. Единственное, что удивляло Омара, – почему автора этой книги из богом забытого южного захолустья Кашевара заинтересовало другое захолустье империи – моногород, стоящий на вечной северной мерзлоте.

Хозяин Изумрудного города

(глава из второй книги)

Завод жил, пока еще жил. Он выдыхал пар из труб в осеннее холодное небо, он шаркал дверьми проходной, точнее, резиновыми ластами-утеплителями, пытаясь хоть как-то остаться на плаву, несмотря на то, что некоторые его части давно отмерли. Теперь в них либо поселилась вечная мерзлота, либо они были забиты тоннами шлака, как кровеносные сосуды холестерином сливочного масла.

С тех пор, как часть цехов отдали в аренду под продовольственный склад, Алмаз Алексеевич Графитуллин перестал есть масло. Поднимая крышку масленки, словно саркофаг замороженного цеха, он видел этот шматок, который надо было крошить ножом, и ужасался. Все в этой жизни имело свой срок, и даже камни рождались, умирали и распадались. Как там говорится в книге Екклесиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать». Вот и Алмаз Алексеевич доживал свой век вместе с заводом.

Согревшись чаем, Алмаз Алексеевич снимал чайник с плиты, чтобы добавить немного кипятка в рукомойник. Затем долго и тщательно скреб щеки и мыл руки. Он по-прежнему жил в щитовом домике без удобств, построенном его же руками в шестидесятые годы для строителей завода. Когда-то полный сил Алмаз приехал на комсомольскую стройку с молодежным стройотрядом в эти северные края. «Время разрушать, и время строить».

Завод развивался, рос, а вместе с ним развивался и рос и Алмаз Алексеевич, пока не вырос до элиты рабочей интеллигенции – фрезеровщика шестого разряда. Уже тридцать пять лет со дня открытия он жил вместе с заводом, дышал вместе с ним. Завод заставлял откликаться на протяжный гудок, как требующий пищи пес.

Каждое рабочее утро АА проделывал путь от дверей квартиры до проходной цеха 6-Б. Не было никаких причин изменить заведенному графику и сегодня. Надев стоптанные ботинки, Алмаз Алексеевич вышел на бетонную лестницу подъезда. Темнота, сырость и холод северной осени ударили в нос, словно перепуганная старушка прыснула из газового баллончика слезоточивым газом.

Всю ночь накануне в подъезде завывали свои тоскливые песни волчата. Они, как у Джека Лондона, были уже рядом и подобрались к жилищу стареющего и слабеющего Алексеевича вплотную. Это они вывернули или разбили лампочку. Это они горлопанили, как бешеные. «Время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать».

И хотя у Алексеевича глаз был алмаз, а руки хранили былую твердость, спускаться в темноте ему приходилось держась за стены. Но это ничего, ноги, кажется, знали каждую выбоину, пальцы чувствовали каждую щербину. Под ногами скрипнуло битое стекло – то ли лампочки, то ли сверкающей бутылки. «Время насаждать, и время вырывать посаженное».

Толкнув дощатую дверь, Алмаз Алексеевич вместе с частью тепла дома вывалился на мороз. Дело шло к полярной зиме, а северный край неизменно сиял во всей муаровой красоте. Наверху горели крупные звезды, ибо северный олень носит на своей голове звездное дерево. Под ногами хрустели крупные гранулы снега. Вместе с замерзшими красными кленовыми листьями и желтыми дубовыми они не давали в осеннюю распутицу и жижу уйти в землю по щиколотку.

«Пока жив завод, буду жить и я», – думал Алмаз Алексеевич, двигаясь мимо старой котельной, которую все еще топили каменным углем, мимо заброшенного детского садика, во дворе которого сиротливо стояла ракета – все дальше в космос. Молодежь ее не трогала, потому что на подсознательном уровне понимала: она была единственным шансом улететь, вырваться из очерченного круга.

С этими мыслями Алмаз Алексеевич подошел к воротам завода. Проходная, как беззубый рот старика, принимала в себя энное количество рабочих, необходимых для поддержания жизнедеятельности, и выпускало минимальное количество продукции. Завод производил буровые долота с алмазными коронками для горнодобывающей промышленности. Алмаз Алексеевич делал на отлитых из стали кольцах долота углубления, в которые и вкрапляли разновидности самого прочного камня мира алмаза – буровой борт или карбонадо. Этими алмазными коронками буры вгрызались в самую твердую скальную породу.

Получив табельный номер, Алмаз Алексеевич поспешил в раздевалку – принять горячий душ и переодеться в спецовку. В каптерке уже собрались коллеги Алексеича – все как на подбор самородки и народные умельцы. Раскуривая папиросы, рабочий цвет судачил о том, что владелец завода Диамант хочет провести ревизию и перетасовку кадров. Быстро нацепив очки, Яхонт Яковлевич подсчитал, что такая пертурбация принесет в карман Диаманту семь миллиардов дополнительных доходов.

– Алексеич, наш хозяин-то, слышь, чё учудил, – поделился новостью с только что вошедшим Алмазом Алексеевичем молодой парень, русский немец Александр со странной фамилией Ит.

– Что? – По опыту Алмаз уже не ждал ничего хорошего от хозяина.

– Предложил нам увеличить рабочую неделю до шестидесяти часов, а пенсионеров отправить на пенсию. Так что скоро, Алексеич, попрут тебя с завода за милую душу.

– Это мы еще посмотрим, кого первым попрут, – огрызнулся Алексеич на сопляка. – Куда тебе шестьдесят часов выдержать языком трепаться.

– А там шестьдесят по желанию. Хочешь – работаешь, а хочешь – нет.

– А ты попробуй не прояви желание, а потом еще потребуй за непроявленное желание сверхурочных, – ухмыльнулся Алексеич, – тебя быстро от паровоза отцепят.

– Шестьдесят часов, это же в каком веке такое было? – возмутился было Александр, но тут же поменял свой тон на шуточный. – Не помнишь, Алексеич, ты в XIX веке по скольку часов работал?

Алмаз Алексеевич задумался, вспоминая свою жизнь от начала. Ему, и правда, было не шестьдесят, как думали многие и над чем постоянно подшучивали, а гораздо больше. Он был из крепкой мужицкой породы и хорошо сохранился. После войны он, заполняя анкету, скостил себе пару десятков лет, чтобы попасть в молодежный строительный отряд. «Время разрушать, и время строить».

– Да ладно, Алексеич! Ты не расстраивайся, – продолжал задирать Сашка. Чтобы утвердиться в новом коллективе, он давно выбрал безобидного молчаливого мастера. – Вместе с законом о шестидесятичасовой рабочей неделе примут закон об увеличении пенсионного возраста до девяноста лет. Так что пахать тебе еще и пахать, пока не подохнешь!

Смолчал, не ответил на выпад дурного Сашки Алмаз Алексеевич и на этот раз. Он помнил, что их директор Диамант сделал себе состояние на алмазных копях, будучи начальником артели искателей. А потом за копейки прикупил себе и это предприятие, предварительно перекрыв поставки и обанкротив конкурентов. По сути, произошел рейдерский захват предприятия, которое использовало отходы алмазодобычи. Поговаривали, что здесь без связей с ОПГ и некоторыми депутатами было не обойтись. Кроме того, Диамант владел сетью ювелирных салонов в Москве и Петербурге. «Время войне, и время миру».

– Это ладно! – поддержал разговор другой старожил-самородок Яхонт Яковлевич. – Я слышал, правительство хочет избавляться потихоньку от моногородов. И наш Изумрудный в расход пустят. Опять же, хозяину выгодно. Сейчас вся социалка на нем висит. «Время разбрасывать камни, и время собирать камни».

– Куда же нас переведут? – спросил Алмаз Алексеевич. Последняя новость его расстроила куда более. Он не боялся за свое рабочее место, потому что таких специалистов, как он, в стране раз-два и обчелся.

– В Петербург, знамо, куда же еще, – предположил Яхонт. – Все лакомое туда. Европа, опять же, близко. А еще не надо северных надбавок платить. «Время любить, и время ненавидеть».

– Я понял их хитроумный план! – нашелся балагур Сашка. – Они хотят построить еще одну трассу, заселить все пространство между Питером и Москвой, чтобы была такая бесконечность – инь и ян. Запад – Восток. А про остальную бесконечную Россию постепенно забыть. «Время раздирать, и время сшивать».

Все засмеялись над шуткой про китайскую бесконечность. Одному Алмазу Алексеевичу было не смешно. Он расстроился так, что в его глазах потемнело. Что же теперь будет с садиками и всей инфраструктурой? Неужели город умрет…

«Время говорить, и время молчать».

Читать дальше Омару помешали сторонники Гураба-ходжи, шумной толпой ворвавшиеся в парк.

– Вот, – кричал Невменяемый Мустафа, указывая на гладь озера, – на этом самом месте еще вчера плавали два лебедя! Каждое утро они выплывали из своих домиков. Но этой ночью случилось страшное святотатство. Кто-то похитил черного лебедя.

– Это переманили их западные миссионеры и филателисты! – выкрикивали из толпы разгневанные сторонники Гураба-ходжи.

– Два лебедя служили символом гармонии мира святого!

– Горе, горе нам! – заголосили-запричитали плакальщицы в черных хиджабах.

– Смерть святотатцам!

Позже Омар узнает, что в Кашеваре существовало поверье: конец мира наступит тогда, когда птицы и рыбы отвернутся от мавзолея Буль-Буль Вали. Может быть, поэтому крики женщин, не желавших терять своих детей, были столь надрывны.

– Мы знаем, что черный лебедь всегда следовал по пятам за белым. А теперь, когда черный лебедь пропал, белый отказывается покидать свой домик на воде. Такова она – легендарная лебединая верность.

Омар было подумал, что на самом деле белый лебедь следовал за черным, но в отражении видел, что черный следует за ним. То есть он, как и мы все, считал, что управляет своей черной половинкой – нафсом. А на самом деле все наоборот – наша черная пара управляет нами, и без нее мы не можем ступить ни шага. Впрочем, Омар поспешил отогнать эти мысли как греховные.

– Давайте изгоним филателистов из нашего города! – предложил кто-то, когда настало время предложений и пожеланий.

– А заодно и всех иностранцев! – просвистел еще выкрик рядышком с шеей Омара.

– Фу тебя! – отмахнулся от назойливых угроз, поднимаясь с насиженного места, Омар. Поняв, что читать дальше не удастся, он решил еще немного погулять по осенним бульварам Кашевара. Ему никогда не нравились сборища людей, именуемые митингами. Любые демонстрации навевали на него тоску и мысли о том, что люди немногим разумнее стада баранов. И что животные инстинкты по-прежнему управляют глупым человеком.

В этом Омар еще раз убедился, когда после короткой, но утомительной прогулки, вернувшись к себе в номер, увидел перевернутую вверх дном комнату. Черный пух из разорванной на клочки подушки был разметан по трем плоскостям пространства и свисал даже со сферы лампочки. Портрет эмира Кашевара, сбитый с железной ноги гвоздя, стоял на ушах своих углов.

Не знающий, что и подумать, испуганный Омар плюхнулся на кровать, мякоть перины которой была вспорота острым клинком. Кто ответит за этот беспредел и кто оплатит этот кавардак? Неизвестно, сколько бы Омар просидел в полном оцепенении, если бы не горничная, тронувшая его плечо.

– Бегите скорее, – шепнула горничная, – спасайтесь, если сможете!

– Почему? – вопросительно поднял глаза Омар.

– Сюда приходили люди Гураба-ходжи. Они ищут вас, господин! Сейчас они направились в зоопарк, так как в карточке гостя вы указали, что приехали снимать редких птиц и рыб для ежегодного бюллетеня своего фонда.

– Ну и?

– Они сказали, что это вы похитили и убили черного лебедя с озера Буль-Буль Вали.

– Что за глупости? – возмутился Омар.

– Они распороли вашу подушку и обнаружили, что та набита черным лебединым пухом.

– Как они посмели, – Омара колотила ярость, – как они посмели своими грязными руками дотрагиваться до сердечного подарка моей возлюбленной Гюляр!

– Это горничные предыдущей смены на вас донесли, – подводя итог, нашла объяснение всему происходящему горничная смены нынешней.

– Уходите, уезжайте в свою страну скорее, – сказала она, – сторонники Гураба-ходжи скоро вернутся за вами. Они ищут вас повсюду и не успокоятся, пока не найдут. Вы не знаете, что за страшные люди эти фанатики. Они забрали все ваши деньги и документы.

– Что им от меня нужно?

– Они уверены, что вы набили перьями черного лебедя подушку, чтоб видеть сладкие сны, которыми Всевышний в Джанаате святого вплоть до Страшного суда наградил Балыка-Малика. И будто вы через сны Буль-Буля Вали хотите узнать, где спрятаны его сокровища!

– Бред и провокация! – закричал перепуганный Омар, ибо страх рождает агрессию. – Какие еще сокровища?!

– И что вы скупаете открытки в квартале филателистов. Что вы из своих снимков намереваетесь делать новые открытки, переманивая души редких животных Кашевара посредством пленки на изображение. Что вы контрабандист и живодер.

– Бегите, эфенди, они возвращаются! – выкрикнул Самир, все это время подслушивающий под дверью. – Спасайтесь скорее! Я вижу, сторонники Гураба-ходжи уже возвращаются.