Текст книги "Князь оборотней"

Свиток 12,
в котором снова появляется Донгар и хочет во всем разобраться

Донгар стоял, привалившись к дверному косяку, – привычно встрепанный, нескладный, тощий, в обтерханной старой парке. Хадамаха радостно шагнул ему навстречу и остановился. Донгар был… такой же, да не такой. Словно за то недолгое время, что они были врозь, успел стать намного старше. Хадамаха оглянулся на ребят. Хакмар глядел на давнего… друга? соперника? Хадамаха по сей День не понимал, как эти двое относятся друг к другу! Хакмар глядел на Донгара изучающе – и сдается, удивлялся. Точно встретил новый, неведомый ему сорт железа. Зато Аякчан откровенно испугалась. Глазищи в пол-лица, а рука поднята в защитном жесте – она отчаянно походила на изготовившуюся к бою тигрицу-Амба. Мапа хорошо знают, что обороняющаяся Амба бывает страшнее нападающей!

– Есть тут хоть кто, чтобы шаману Канде должен не был? – ворчливо поинтересовался Хадамаха.

– Пока не встречал, однако, – обстоятельно сообщил Донгар. – Ай-ой, здороваться-то будем? – произнес он, окидывая сотоварищей вопросительным и, кажется, даже насмешливым взглядом (это у Донгара-то! Вот уж точно – шаманство!). – Охать, однако, ахать, по плечам хлопать, обниматься, целоваться?

– Облезешь… насчет поцелуев, – слабым голосом отозвалась Аякчан.

Скользящим движением Донгар оказался рядом с Хакмаром и, бесцеремонно ухватив того за подбородок, запрокинул ему голову назад, изучая шелушащуюся физиономию:

– Облез тут кое-кто другой, однако! Неужто недоцеловали?

– Донгар, ты это чего? Иронизируешь? – испуганно высвобождаясь от хватки черного шамана, спросил Хакмар.

На физиономии Донгара на миг мелькнуло старое, привычное загнанное выражение.

– И откуда вы эти слова страшные берете? Не иначе как сами придумываете, чтобы надо мной посмеяться!

– Он как раз хотел спросить, не смеешься ли ты над ним! – вмешался Хадамаха.

– Смеюсь, однако! – согласился Донгар. – Ты рожу свою видел? Над такой или смеяться, или уж плакать! Я тебе специальную примочку сварю, приложишь, все пройдет.

– Сколько прикладывать-то? – проводя рукой по облезающим щекам, невольно заинтересовался Хакмар.

– Ай-ой, немного, День-два…

– Сколько? Ты издеваешься, черный! – взвился Хакмар.

Донгар странно хихикнул, будто и сам не понимал, что смеется, да и забыл давно, как это делается. В глазах его, бездонных и непроницаемых, как омуты черной воды, промелькнули алые Огненные росчерки и погасли.

– Ладно тебе, разок-другой приложишь – и хватит! Кожа будет нежная да розовая… как у младенца попа. Но тут уж ничего поделать не могу, потерпеть придется! – развел руками Донгар. – Я рецепт примочки у Канды подглядел – знающий шаман, хоть и гнусь редкостная, – равнодушно закончил он.

– Я не понимаю! – Аякчан прижала ладони ко лбу. – Что Великий Черный Шаман Донгар Кайгал… – Аякчан произнесла полный титул с насмешкой… а вроде бы и не совсем с насмешкой, вроде бы и всерьез, – делает в учениках у наглого белого, который ведет себя со жрицей Голубого огня, будто та умалишенная?

– Старуха-жрица просто старая очень, – кротко вступился Донгар. – Так-то она неплохая жрица, когда не спит.

– Я всегда считал, что жрица хороша, только когда спит, – буркнул Хакмар. – Желательно мертвым сном.

Аякчан не обратила на его слова внимания – как на шум ветра в соснах.

– Ты ощутил острую нехватку шаманского образования? – продолжала наседать она на Донгара. – Он про тебя знает, этот белый? – И сама же ответила вместо Донгара: – Как он может не знать? Вокруг вас же, шаманов, эти духи-помощники крутятся, наверняка ему доложили…

– Вот эти духи крутятся, однако? – спросил Донгар, тыча пальцем над головой Аякчан. Та невольно глянула вверх, на лице ее промелькнуло недоумение – пусто же, нет никого…

Донгар звучно хлопнул в ладоши.

– Ау-р-р! – из горла Хадамахи невольно вырвался медвежий рев.

На него обрушился скрипучий вой десятка скандалящих глоток. Прямо перед ним висела перекошенная злобой морда, темная и бугристая, как подгнивший гриб. Крохотные глазки-бусинки с невыносимой яростью пялились прямо в глаза, а похожий на стебель папоротника палец тыкал Хадамахе в нос. Ра зевая длинную и узкую жабью пасть, существо орало:

– Медведь! Здесь медведь! Хозяин не любит медведей! Вон из чума, во-о-он!

Тварюшки, похожие на розовых червяков, но с головами сморщенных старцев, зависли у Хадамахиных ушей, вопя:

– Хозяин его впустил, хозяин сам знает, что делает, тебя не спрашивает! Хозяин впустил – хозяин знает!

– А я говорю, во-он! Во-он!

Приплясывая то на одной паре лап, то на другой и заходясь натуральным собачьим лаем, вокруг Хакмара скакала лисица с беличьей головой на плечах. Жирная выдра с похожим на маску личиком крепко спящей девушки на покрытой шерстью голове утробно выла, норовя укусить за ногу. Зубки у нее были размером с тигриные клыки. Хакмар с воплем вскочил на скамью, но выдра тут же воспарила в воздух, руля толстым хвостом. С десяток крохотных горбатых старушек, непрерывно галдя, пытались вцепиться Аякчан в волосы. Та отмахивалась, как от мошкары, потом злобно зашипела и выпустила рой синих искр с пальцев. Старушки с визгом драпанули прочь и закружились под потолком. Полупризрачный ворон, похожий на клубок дыма от костра, пронесся сквозь их хоровод. Клюв у ворона был зашит толстыми нитками из оленьих жил, так что единственным шумом, который он добавлял в общую какофонию звуков, было отчаянное хлопанье крыльев – совсем как у живого ворона. Хадамаха увидел среди прыгающих, ползающих по полу и потолку существ еще несколько с накрепко зашитыми пастями.

– За что их так? – нервно спросил он, хотя был не против, чтобы и остальных тоже заштопали – скандал над его головой перешел в сплошной нечленораздельный визг.

– А это те, кто про меня шаману Канде рассказать грозился, – холодно обронил Донгар.

Чпокнул воздух, и существо, похожее на пучок скрученных корней, зависло перед Донгаром, неистово извиваясь и тряся торчащими во все стороны отростками. Поперек него тоже красовалась грубая штопка, запечатывая то, что заменяло существу пасть.

– Ты не грозился, – согласился прекрасно понявший его дерганья Донгар. – Ты у нас умный, однако, ничего не говорил, только думал, что расскажешь, как День вернется да хозяин снова вас видеть-слышать начнет. – Его губы растянулись в усмешке настолько жуткой, что Хадамаха невольно содрогнулся. – Неужто и впрямь верил, что я твоих мыслей не почую? – И взмахом руки Донгар отшвырнул существо в сторону. – Забыли духи, кто такие черные, – недобро сказал он. – Разбаловались при одних белых-то. Белые шаманы – слабые шаманы, однако. Пока День не придет, собственных тёс, духов-помощников, и тех видеть не могут. Приходи злой черный, обычным мальчишкой прикидывайся, в ученики просись, чужих духов гоняй, а белый даже не знает ничего, не чует…

– А что потом? – стараясь увернуться от охотящейся за его ногами выдры, спросил Хакмар. – Скоро свет появится, Канда своих духов увидит и…

– Молчать будут духи, – перебил его Донгар, и в голосе его была несокрушимая уверенность. – Где черный шаман – там духи место знают!

Хадамаха ощутил, как в животе Огненным шаром вскипает ужас. Все хотят поставить других на место! Донгар – духов, духи – людей… Местные – его, Хадамахиных, соплеменников. Еще про жриц вспомнить да про горцев-оружейников… Ему вдруг представились все три Сивир-земли, кипящие, как три гигантских котла, где каждый вцепляется в глотку каждому – авахи крошат в мелкую сечку небожителей-аи, а те – людей… Хотя слабоваты аи против людей…

– Ты не о том спрашиваешь, Хакмар! – Хадамаха попытался отогнать жуткое видение то ли бывшего, то ли будущего. – Зачем ты здесь? – перекрикивая галдящих духов, требовательно спросил он у Донгара. – Зачем нас Калтащ сюда отправила? Что творится на моей земле, от чего всему Сивиру опасность, а Калтащ с Седной людей истребить грозятся?

– Нехорошо с вами поступила бабушка Калтащ, неправильно, – осуждающе покачал головой Донгар. – Однако вовремя, – неожиданно заключил он.

Хадамаха возрадовался – кажись, он понял, что странного сталось с Донгаром! Не иначе как мухоморов объелся, вот что!

– Девушка-жрица… – Донгар повернулся к Аякчан. – Будь моей женой!

Доза мухоморов была даже больше, чем Хадамаха думал. Раздался лязг стали – Хакмар выхватил из ножен меч. Его устремленный на Донгара взгляд отдавал отчетливым безумием, сноп рыжих искр сыпал с клинка – донимавшая Хакмара выдра сдавленно пискнула и, руля хвостом, рванула прочь. Хадамаха ухватил Хакмара поперек фигуры – да он и впрямь собрался Донгара рубануть! Всерьез! А еще его попрекал, когда Хадамаха на стражников чуть не того… чуть не вызверился.

– Я в смысле снова моей небесной женой-албасы будь! – продолжал Донгар, не обращая внимания ни на стиснутые кулаки Аякчан, ни на дергающегося в хватке Хадамахи горца.

– Я тебе сколько раз повторяла, стойбищный, никакая я тебе не жена и никогда не буду…

– Хватит, однако, а? – вдруг очень тихо и печально попросил Донгар – так тихо и печально, что разошедшаяся Аякчан замолчала, словно ей тоже зашили рот.

Мухоморы. Много, много мухоморов…

– Тысячу Дней назад, когда мы все на Сивире жили, так и перессорились – ты, да я, да Хакмар… – начал Донгар.

– Меня не впутывайте! – строптиво буркнул Хакмар, стараясь незаметно вернуть меч обратно в ножны. Все остальные также старательно делали вид, что и впрямь не заметили полных три локтя отсвечивающей Рыжим пламенем стали.

– Сами погибли, Сивир загубили, – серьезно продолжал черный шаман. – Что ж мы, дети малые, чтобы такое еще раз наделать? Взрослые уже, по четырнадцать Дней исполнилось!

– Только посмей еще раз усесться мне на голову, черный! – многозначительно тыча в Донгара пальцем, объявила Аякчан. – Никакая бабушка Калтащ не поможет! Чего тебе надо от небесной жены, шаман?

– Подслушать, о чем Канда с гостем говорить будет! – обрадовался черный. – Это очень, очень важно, девушка-жрица! Если б ты не явилась, я б здешних духов подслушивать погнал, да они еще наврут чего или не поймут – свои уши лучше!

– Ладно… – согласилась Аякчан, и глаза ее стали треугольные и страшные, до краев налились синевой, на руках появились когти, между губами заплясал раздвоенный язык.

– Албасы! – пронзительно завизжали духи шамана Канды, вертясь по комнате в безумном хороводе. – У него настоящая албасы! Проклятый черный! Он сильный, сильный, сильный!

– А ну цыц! – рявкнул на них Донгар. – Здесь сидите, сторожите, чтобы не вошел кто! И посмейте только меня вовремя не предупредить – всех по идолам распихаю да в чувале сожгу!

Ответом был злобный вой… он ударил по ушам и исчез, как ножом отрезанный.

Густой серый туман клубился вокруг – справа и слева, под ногами и над головой, он катился мимо, неспешно и завораживающе перетекая из одной формы в другую. Хадамахе казалось, что он видит то гигантский дворец из Рыжего пламени, то в него вперивались алые глазищи всадника на черном быке – что у быка, что у всадника были одинаково могучие рога. Взгляд всадника шарил, искал… Сердце Хадамахи заколотилось часто-часто. Он нюхом чуял – их ищет! Темного всадника сменил старец с сияющим посохом в удивительно холеных, точно никогда не знавших работы руках. Глаза у старца были добрые-предобрые, хотелось погрузиться в эту доброту, глубже, глубже… Хадамаху окутало блаженным светом…

– Не гляди на них! Не гляди, и они нас тоже не увидят! – шепнула Аякчан, крепко беря его за руку и увлекая за собой. – Уж не знаю, кто из них опасней!

– А кто они? – Хадамаха мотал головой, как стукнутый олень. Ему нестерпимо хотелось вернуться и до умопомрачения глядеть в глаза старца, упиваясь светом и добротой… а значит, сматываться надо было как можно скорее!

– Мой отец Эрлик Нижнего мира и мой дядя, Властитель Верхнего! – кривя губы в горькой и очень клыкастой усмешке, бросила Аякчан. Кажется, ей тоже хотелось вернуться, но вовсе не к благостному старцу. Но она уверенно двинулась сквозь серый туман – за другую ее руку держался Хакмар, Донгар уцепился за плечо. Серый туман хватал за одежду, опутывал ноги липкими паучьими нитями. Странные голоса комариным звоном лезли в уши.

– Беги! Убегай отсюда! – шептали они. – Албасы тебя погубит, заведет, бросит…

Ноги сами дергались – бежать прочь, мчаться, рассекая туман грудью. Эрлик знает куда, зачем… Умгум, этот знает – недаром же явился. Волна страха поднималась изнутри, заставляя загривок щетиниться медвежьей шерстью, из пасти вырывался недостойный даже медвежонка скулеж…

– Аякчан! – заглушая шепчущие голоса, чуть не заорал Хадамаха. – А вот ты албасы… Пока Донгар не показал, ты тоже тех шаманских духов не видела, как мы с Хакмаром?

– Когда албасы – я их вижу, – неохотно буркнула Аякчан. – Когда просто жрица – не вижу. Я не вижу их, они не видят меня. Не такое это приятное зрелище, чтобы на него все время любоваться! – Она вдруг насторожилась: – Тихо! Кажется, пришли. Сильный шаман – Канда, так просто в его чум даже мне не пробиться, хорошо, День еще не начался. – И, резко повернув, она двинулась к лишь ей заметной цели.

Сперва Хадамахе почудилось, что преследующие его голоса переместились – теперь они доносились спереди. Только вот не шептали вовсе…

– Лучше моих отваров, господин, по всему Сивиру не найдете, – вещал голос. – Это я вам как шаман говорю!

– Благодарю, достопочтенный Канда, очень вкусно…

Звук придвинулся совсем близко, туман перед глазами сменился странной белизной – Хадамаха чуть не заорал, поняв, что они находятся в толще льда. Аякчан потянула за собой, тонкая прозрачная пленка приблизилась к его лицу… и Хадамаха прямо из ледяной стены заглянул в комнату, обставленную так богато, что… казалась еще одной лавкой с товарами.

Посередке, у низенького столика-нэптевуна, сидели трое. Жрица Огня, шаман Канда и странный незнакомец, что знал Хадамахиных родичей.

Свиток 13,
где герои не случайно подслушивают разговор шамана Канды и жреца с Буровой

Сдается, никто не видит, как сквозь лед проступают четыре любопытные физиономии. Ай да Аякчан, Донгарова небесная жена. Ну и как Донгар, Аякчан и Хакмар со всем этим разберутся: с шаманством, земными и небесными женами… С любовью? В прошлый раз, тысячу Дней назад, они очень даже разбирались – перебили друг друга, и все. Умгум, сидит медведь в стенке чума и об отношениях шамана, албасы и кузнеца думает. Кто тут на самом деле мухоморов объелся? И Хадамаха попытался сосредоточиться на разговоре.

Старая жрица спала на груде шкур и лишь порой беспокойно постанывала. Хадамахе пришлось изрядно насторожить уши – остальные двое говорили шепотом, то и дело косясь на спящую жрицу, боялись разбудить.

– Отвар я уж попробовал, господин Канда, лепешек отведал… – отставляя резную чашку, нетерпеливо буркнул незнакомец.

– Понравились, господин жрец? – немедленно поинтересовался Канда.

Хадамаха едва не вывалился сквозь тонкую ледяную пленку – жрец? Это ж настоящий геолог! Владеть Огнем мужики не могут, только девки голубоволосые, а вот места рождения Огня искать – тем жрецы-геологи и занимаются.

– Понравились! – тоном «да подавись ты своими лепешками» рявкнул жрец. Неимоверным усилием взяв себя в руки, процедил: – Спасибо, однако, господин шаман. А теперь хотелось бы…

– А о погоде? – тут же вскинулся шаман Канда. – О погоде мы поговорили?

– Прекрасная погода! – теперь уже жрец не скрывал бешенства. – Вот-вот снег таять начнет, все развезет, ни пройти ни проехать! В охоте не разбираюсь, дорога сюда была гладкой! – останавливая открывшего рот Канду, процедил жрец. – Теперь хотелось бы поскорей обратно! Зачем вы меня позвали?

– Какой вы торопливый, господин жрец! – тоже отставляя свою чашку, покачал головой старик Канда. – Все вы, храмовые, одинаковые, все мчитесь куда-то, летите. – Он задумчиво покосился на спящую жрицу. – Вы вот обратно спешите, а к кому? Вокруг вашей Буровой хоть один человек разве есть?

– Подчиненные мои, младшие жрецы-геологи, – жрец опешил, даже злиться перестал. – Стойбище Мапа неподалеку.

– Так и я о том же – тигры да медведи вокруг, а они разве люди? – старик Канда возрадовался, словно слова жреца только подтверждали его мысль.

Зато жрец поглядел на шамана с изрядным недоумением:

– Не пойму я вас, уважаемый… По «Уложению о народах Сивира», Дня, ежели не ошибаюсь, аж сто шестнадцатого правления Храма, все Мапа, Амба, прочие племена, способные хоть в птиц летающих, хоть в косаток, в Ледяном Океане плавающих, обращаться, – все признаны равными перед Огнем!

На губах Канды появилась брезгливо-снисходительная усмешка – дескать, умный человек, а такую ерунду городит. Еще и неприличную!

– Ну уж, равными! Дочку б свою али сестру небось не отдали за какого… мишку. – Сперва, сдается, старик выбрал словцо похуже, да жреца постеснялся.

Хадамахе снова захотелось взреветь. Всегда отдавали, а нынче не годятся вашим девкам наши… мишки? На ком же родители Брата женить будут?

– Я жрец, – холодно напомнил тот – ему хотелось поскорее прервать странный и неприятный разговор. – У меня нет ни дочек, ни прочих родичей! Только Храм.

По ледяной стене пробежала дрожь, точно кто-то из ребят забеспокоился.

– Так и я о том же! – опять бурно возрадовался шаман. – Жрец, человек образованный, небось Эрликову уйму Дней на одно только обучение потратили – а сидите в тайге нашей дикой, сплошное зверье вокруг, ни общества образованного, ни внимания к званию вашему высокому. Даже за мукой да солью сюда ездить приходится!

– Я, уважаемый шаман, не сам решаю, где мне обретаться – куда Храм пошлет, там и работаю, – отрезал жрец.

– По тайге бают – храм в нашей местности господину жрецу Советник ставить велел, – ничуть не смущенный жестким ответом, старик Канда тонко усмехнулся.

Хадамаха вздрогнул так, что заколебалась отделяющая его от комнаты ледяная пленка. Новый храм! Тот самый храм Советника, из-за которого…

– Какое маленькое место – тайга. Все всё про всех знают, – скривился жрец.

– Только помер господин Советник-то. – Канда поднес к губам чашу с отваром. – А достославные и великие жрицы про новый храм как-то позабыли. – Канда зачавкал лепешкой с медом. – Или не знали о нем никогда? – старательно подбирая капельки меда, словно бы мельком поинтересовался шаман.

Жрец-геолог безмолвствовал.

– Вот и сверло южной работы, которое господин жрец заказывать изволил, так и не пришло, – продолжал шаман, сожалеюще разводя руками. Мед с зажатой в руке лепешки капал на ледяной пол. – И другой инструмент тоже.

– А вы, уважаемый, откуда про сверло знаете?

– Ежели я скажу, что духи нашептали, вы ж мне не поверите? – простодушно улыбнулся шаман.

– Кто знает… – процедил жрец. – Иной раз смотрю на тебя, старик, и думаю – не черный ли ты шаман?

– Что за страсти вы такие говорите, господин жрец! – изобразил притворный испуг старый шаман. – Еще услышит великая и достославная госпожа наша жрица, Огнем сожжет!

– Она еще не вовсе от старости оглохла? – жрец-геолог покосился на спящую «великую и достославную». – Она хоть письмо мое в Зимний Дворец с северным ветром отправила?

И снова старик Канда развел руками, обсыпая пол медовыми каплями с лепешки:

– А вы, господин жрец, разбудите ее да спросите! Может, она про ваше письмо что и вспомнит. Может, она даже вас вспомнит!

– Большим достижением будет, если она вспомнит, как ее зовут! – буркнул жрец. – Что молодую прислать не попросите?

– А зачем? – удивился шаман. – Мы люди простые, не то что в городах. Нам светильников на улицах не надобно, а в чувалы Голубой огонь из привозных чаш залить – не великий шаманский фокус. Мапа с Амбой вовсе сырое мясо жрать предпочитают. Зверьки… – брезгливо обронил он.

Хадамаха почувствовал, что и впрямь согласен одного пакостного старика употребить даже в сыром виде. Хоть мясо у него наверняка горькое.

– А вам, господин, и свет и тепло нужны и с храмом новым разобраться, чего великие и достославные на его счет решили. Ехали бы вы в Столицу, господин жрец. – На жреца шаман не глядел, погрузившись в изучение лепешки. – И младших жрецов с собой прихватили – парни молодые, что им тут сидеть, клюкву на болоте растить. Она и сама хорошо вырастет.

– Ты выгнать нас отсюда пытаешься, старик? – изум ленно воззрился на него жрец.

Старый шаман показательно засуетился – руками замахал, головой затряс, даже ногами какие-то движения делал.

– Как можно! Да кто я? Жалкий шаманишка, куда мне жреца прогонять! Однако же рассудите сами, господин жрец! Раньше на вас, да на младших жрецов, да на работы ваши содержание поступало от господина Советника… Все никак понять не могу – и почему от Советника, а не от Храма? – прервал сам себя старик и недоуменно покачал головой.

– Не твое дело! – рявкнул жрец.

– Не мое так не мое, – покладисто согласился старик. – Мое дело – что не поступает больше содержание-то. А мука дорожает и соль – ух, как дорожает, и все, все дорожает! Сильно. – В тоне старика прозвучала откровенная угроза.

– Ничего. – Жрец явно старался сохранять хладнокровие, но у него плохо получалось. – Попросим соседей помочь. Никогда не поверю, что Мапа добычей не поделятся – не такие они люди, – сильно надавливая на последнее слово, бросил жрец. – И охотники прекрасные! И без вас, господин шаман Канда, с голоду не помрем.

– Настоящие люди… – Канда тоже надавил на последнее слово – в голосе его больше не было почтительных ноток. – Говорят, что ваши любимые зверьки… – он снова надавил на последнее слово. – Слишком уж распрекрасные охотники! Все лучшие охотничьи угодья лапами своими загребущими и загребли! Нашим охотникам уж и стрельнуть некуда – из всех кустов медвежьи да тигриные морды торчат. Как бы по тем мордам стрелять не начали…

– Но это же убийство! – возмутился жрец. – По всем сивирским законам – обыкновенное убийство!

– И-и, уважаемый! У нас тут особая земля и свои законы! – ухмыльнулся старик Канда.

Хадамахе, совсем недавно повторявшему про себя эти самые слова, стало не по себе.

– Зверьки-то не стесняются – человеческую бабу замуж взять, откормить, да потом, как растолстеет, и съесть! – продолжал старик Канда. – Вот где убийство!

– Ну и где эта баба? Кто ее видел? – вступился жрец.

– Как – где? У медведя в брюхе! – всплеснул руками старик Канда. – Кто ж ее там увидит?

– Удобно, – согласился жрец. – Только если Мапа такие хорошие охотники, зачем им еще баб есть? Для разнообразия? Все остальное… гм, приелось?

– Я, господин жрец, человек, – с большим достоинством сообщил старик Канда. – И чего в звериных головах делается, знать не могу.

– А я думал, вы шаман! – пришла пора жрецу делано удивляться. – Положено вам и про зверей, и про людей, и про духов знать. Про сверло ж узнали, хотя какое вам дело то того сверла? И до храма нашего, уж коли на то пошло?

– Мне, господин жрец, на моей земле… на здешней земле… – немедленно исправился старик Канда, – до всего есть дело. Стыд бы мне вышел и позор, если б с посланниками самого Храма в нашей глухомани чего нехорошее сталось!

– Теперь ты вздумал угрожать, – задумчиво заключил жрец.

– Что вы, господин жрец! Я одно говорю – вы вовсе другое понимаете! Какие угрозы – одни сплошные предупреждения! Господа жрецы на Буровой вовсе одни-одинешеньки, а вокруг-то опасностей не счесть! И Мапа с Амба, зверье дикое: с человеческих баб начали, глядишь, и жреца захотят на зубок попробовать. А жрец – он ведь не жрица, Огнем пулять не умеет. Да и докопались ли вы уже до того Огня? – старик хитро покосился на жреца.

У Хадамахи создалось четкое впечатление, что ради этого вопроса весь разговор и затевался. Но старый шаман тут же торопливо продолжил:

– Теперь новая напасть – зверье неведомое объявилось. Люди их дяргулями прозвали, волками красными. Говорят, сами мелкие, а страшные. Кто с ними встретился, от тех только горстка пепла осталась.

Господин жрец вдруг нервно затеребил кожаную бахрому на парке. Испугался? Больше на смущение похоже, будто знал он чего про тех красных волков.

– Тоже Мапа натравили. От их стойбищ дяргули лезут, выходит, их, медвежьих, лап дело! – твердо объявил Канда. И добавил: – Люди-то уж точно так подумают.

– Я еду на Буровую, – глухо сказал жрец и встал. – Объяснять младшим жрецам, что вместо работы на благо Храма им теперь придется ягоду по кустам собирать. Потому что шаман Канда нас припасами снабжать отказывается. – Он покосился на жрицу.

Канда только жестко ухмыльнулся в ответ – жрица дрыхла, еще и похрапывала, и не было ей дела ни до Буровой, ни до жреца.

– А в Столице и припасы, и тепло, и светло, и красота вокруг неописуемая… – мечтательно протянул шаман. – Упрямый вы, господин жрец! Как бы вам то упрямство не вышло боком.

– Все-таки угрожаете, – кивнул жрец. – Теперь и мне любопытно стало – с чего бы? Чем это, как вы сами говорите, жалкому шаманишке наша Буровая помешала?

Кровь бросилась старому шаману в лицо – он хоть и звал себя жалким шаманишкой, только никогда так о себе не думал! Ошибку совершил господин жрец, страшного врага нажил – да они и раньше друзьями не были.

Жрец подождал ответа, потом наклонился к шаману и, насмешливо улыбаясь, бросил ему в лицо:

– Думать, что жрец себя защитить не умеет – неправильно думать, – повернулся на пятках и зашагал к выходу. Вдруг остановился, оглянулся. – Задержался я у вас, торопиться надо. Передайте сынку старого Эгулэ, ждать я его не могу, а родне скажу, что он вот-вот появится. И мой вам совет – вы парня с приятелями долго не томите. Может, по-вашему, он и зверек… только их, таких, целое племя. Не считая недоеденных пока баб. – И вышел.

Напускное спокойствие слетело с Канды, точно деревянная маска после камлания. На лице одно выражение сменяло другое: страх, беспокойство, злоба, снова страх… Он сгреб с блюда очередную лепешку и впился в нее зубами с такой яростью, точно то была глотка непокорного жреца. Заорал, брызгая непережеванными кусками изо рта:

– Хуту! Где тебя носит, Эрликов сын!

– Братик нашелся… – процедила сквозь зубы Аякчан.

Послышался топот, и в покой ворвался стражник Хуту.

– Ты знал, что медведь, которого вы в лавке моей поймали, – Эгулэ сынок?

– Ну дык… – стражник поглядел на шамана с опаской, точно прикидывая, что бы тому было приятно услышать. – Бата его еще на воротах признал…

– Почему я об этом только сейчас слышу? – заорал шаман. – Почему этот неголубой знает, а я не знаю?

– Здесь так наших жрецов зовут? – недобро шепнула Аякчан.

– Девчонка, жена ваша младшая, его в ожидательный покой повела, там он их и увидел, – снова забормотал Хуту.

– Полудурки, – безнадежно выдохнул Канда. – Тащи всех троих сюда, быстро!

– И-и-и-и! – сзади донесся пронзительный свист, и в ледяную стенку врезался похожий на пучок кореньев дух.

– Понял уже, понял! – послышался неподалеку голос Донгара. – Ты бы еще позже явился! Уходим, Аякчан!