Текст книги "Спящее царство и золотой рожок"

Илья Литвак
Спящее царство и золотой рожок

По благословению епископа Тираспольского и Дубоссарского Юстиниана

Было то или не было

Предисловие

Эта книга является продолжением серии сказок про Тридевятое царство, а именно: «Иван-богатырь и царство обмана», «Чудесное путешествие» и «Мальчик Никита и золотой змей». Вот и все, что я хочу сказать в своем предисловии, потому что я с детства не люблю читать предисловия, а люблю читать сами сказки. Так что перехожу сразу к делу. Итак…

Глава 1
В которой мы знакомимся с простым человеком Матвейкой и не только с ним

Было то или не было, это как хотите: хотите – верьте, а хотите – не верьте. Я с вами спорить не буду. Только если бы всего этого не было, я и писать бы не стал. С чего это про всякие небылицы рассказывать?

Жил в Тридевятом царстве в тридесятом государстве один человек, звали его – Матвеем. Тридевятое царство надо сказать и славилось всегда не звонкой монетой и не ленивыми мужиками, что на печи лежат и пятки чешут, хотя таких в то время в Тридевятом царстве было великое множество. А славилось Тридевятое царство такими вот людьми как Матвейка – совсем простыми. Вот в этом то и соль, что проще – некуда!

Роста он – самого обыкновенного. Лицо у него ясное да улыбчивое – тоже ничего особенного, мало ли таких людей? За поясом топор – всегда при нем, потому что от работы не бежит, а работы ищет. И работы много, очень много – хоть отбавляй. У кого крыша прохудилась: «Матвей – почини!» У кого крыльцо расшаталось, и это Матвей поправить может. Дрова нарубить – пожалуйста. Забор покосился – тоже несложно. Все может Матвей и починить и поправить, потому что работник он знатный и умелый.

По деревням в то время во многих дворах старики кто глазами ослабел, у кого руки уже не так крепко инструмент держат. Ну бабы – понятно, с них какой спрос? Их дело – пироги печь да за детьми смотреть. А молодой хозяин?.. Так он же на печи лежит, пятки чешет. Ему с печи и не слезть – там тепло, и счастье ленивое ловить сподручно.

Так что Матвей во дворе с топором трудится – тихо так, хорошо…

Так что Матвей во дворе с топором трудится – тихо так, хорошо… все из дома ушли: кто в поле, кто скотину погнал. Один только какой-нибудь к примеру Семен в доме остался и. пока не заснул счастливым сном, на Матвея из окна покрикивает:

– Ты, слышь, давай работай на совесть! А то ничего за работу не получишь. Какая работа – такой тебе и заработок…

Зевнет и заснет, ну это и к лучшему. Пусть лучше спит, чем покрикивать и работе мешать.

А за работу Матвейка ничего не брал. Как хозяева ему денег всучить не старались – все без толку.

– Спасибо скажете, хлеба краюху дадите – и то ладно. А если на ночлег в амбар или хлев пустите, тут и я вам спасибо скажу.

Вот и весь разговор – просто и ясно. Такой уж простой-препростой человек был Матвейка. Простой-препростой, да вот ещё – «такой-эдакий!» Молчал почти всё время. Всё «Да» и «Нет» – весь ответ. Улыбнется в конце работы, рука об руку похлопает, пыль и стружку о штаны стряхнет, «Спасибо» скажет – и слова из него не вытянешь. Иногда шепчет чего-то, а чего – не слышно. Шепчет и улыбается.

Бывало, правда, он все-таки говорил. И если уж говорил, так не спроста, а по особому случаю. Раз он Василию рыжему, у которого изба на краю деревни, сказал:

– Ты, Василий, завтра в поле не ходи – дома сиди.

Ну с чего это Василию дома сидеть, когда самая пора хлеб убирать?

– О! Немой заговорил! – загоготал Василий в ответ да так в избу и ушел.

А на следующий день и сам в поле отправился, и жена, и невестка и дети – за взрослыми колоски подбирать, к работе приучаться, чтобы в папу своего – Семена ленивого, не вырасти. А папа их Семен конечно в доме остался.

Все встали рано, печь затопили, кашу сварили, сами поели, Семена покормили и в поле ушли. В поле ушли, а в печи угли красные остались.

И надо же такому случиться, что искорка одна – самая малая, через дымоход вылетела и на крышу упала. Упала и не погасла. Запылала крыша ярким пламенем. А под крышей – Семен спит, в ус не дует. Ни в ус не дует, ни в бороду. А дует он вверх, посапывая, и дутьем своим пылающей крыши ему не загасить конечно.

И сгорел бы дом вместе с Семеном, если бы не соседка. Прихворала она – осталась дома. Увидала, что крыша горит – крик подняла. Все, кто был в деревне, сбежались. Немного их было, но уж сколько было, столько и было. Хорошо, что хоть столько, и еще хорошо, что Матвей среди них был.

Из избы сонного Семена под руки вывели. Матвей же забрался по лестнице на самый верх и руками голыми крышу всю раскидал. Руки обжег так, что долго потом работать не мог. Ну да Василий – надо отдать ему должное, в благодарность за живого семена (все-таки сын родной, какой-никакой – а сын) и за спасенное добро две недели Матвейку кормил и кормил хорошо. Не смог Матвей отказаться на этот раз и краюхой хлеба обойтись. И спать матвея укладывали не в амбаре и не на скотном дворе, а в избе. Даже на печь положить хотели, но тут уж Матвей воспротивился – Семена тревожить не хотел. Да и Семен не хотел, чтобы его тревожили.

Так что на печи как всегда Семен спал, а Матвей – хоть и на полу, зато на толстом соломенном тюфяке.

С тех пор если уж Матвей кому говорил чего, никто не смеялся, а внимательно слушал, чего он скажет, и выполнять старался. А говорил Матвей не всегда просто, хоть и простой человек был. Бывало, как скажет, так сиди потом и думай – к чему бы это?

Вот сказал к примеру Гавриле (это тоже такой мужик был в той же деревне откуда родом Василий):

– Петух-то твой ночью кукарекает – там, где кони пасутся.

«С чего это петуху с конями кукарекать?» – думал Гаврила. – «Да еще ночью. Ночью петухи спят!» Думал-думал, так ничего и не придумал. Но на всякий случай этой ночью спать не стал, взял палку и сел возле курятника.

Ночь на дворе. Тихо. Кроме месяца – никого.

Гаврила сидит, носом клюет, но палки из рук не выпускает, а за спиной у него в курятнике куры коко́кают[1]1
  Коко́кают – тоже, что и кудахчут или квохчут (перевод с языка Тридевятого царства).


[Закрыть]. Может им снится чего – не знаю. А Гавриле в ту ночь снился страшный сон. Будто сидит он, прислонившись спиной к курятнику. За ним за стенкой куры со сна чего-то на своем курином языке кококают. Тихо. Один месяц светит. Больше – никого…

И вдруг над оградой в свете месяца появляется чья-то голова и смотрит прямо на курятник. Смотрит она на курятник, причем очень подозрительно смотрит, как-будто хочет из курятника…

Открыл с перепугу Гаврила глаза. Протер их со сна и видит: над оградой не одна голова, а целых две, и очень лохматые. И смотрят они подозрительно на его курятник, так – как-будто хотят из него не только петуха выкрасть, но и всех кур да еще с яйцами впридачу.

– Караул! – завопил Гаврила что было мочи и замахал палкой.

Две головы скрылись, послышался поспешный топот двух пар ног и цокот лошадиных копыт. А потом зашлепали двери, в соседних домах загорелся свет, к Гавриле сбежались люди и из его сбивчивого рассказа поняли, что Матвейка опять предсказал. На этот раз кражу петуха вместе со всем куриным семейством. Так-то.

Получается, что и простой человек был Матвейка, такой, что проще и некуда, а на деле – вовсе и не простой, а совсем особенный.

* * *

И вот однажды случилось вот что. Рубил Матвейка дрова и вдруг остановился, с его лица сбежала улыбка, чего с ним никогда раньше не было. Потемнел он весь, словно тень от грозовой тучи на него нашла. Даже волосы его светло-русые – и те, казалось, потемнели.

Посмотрел он вверх. Покачал головой горестно. Потом посмотрел на запад, за лес, за который всегда солнце закатывалось. Опять покачал головой, бросил дрова – как есть бросил, даже не стал до конца рубить. Сунул топор за пояс и, не сказав ни слова, зашагал на восток – в сторону деревенских полей.

Никто ничего не понял. Разве что – Матвей ушел, и это не спроста. И то, что помрачнел он – тоже не спроста. И то, что на небо смотрел и за лес и головой качал горестно – тоже не спроста.

– Кажись, быть беде?.. – спросил Гаврила. И к сожалению оказался прав.

* * *

Сначала, откуда ни возьмись, понабежали на небо облака – солнце закрыли. А за ними из-за леса приползла тяжелая черная туча. Ухнула она громом, гулко ухнула – так что эхо по деревням прошло, и в лес улетело и в лесу потонуло. Потом молнии зыркнули, дырки в туче проделали. И через дырки эти полил дождь, и лил он не день, не два – а целую неделю. А когда он кончился, и первые люди повылезали из домов на грязные от дождя и сырости дворы, то увидели, что далеко за лесом к небу тянется множество тонких серых дымков – такие бывают, когда жгут костры. А когда узнали жители деревни, кто вокруг этих костров греется, тут и поняли, почему горевал Матвейка.

Я буду лить их кровь – как вино!..

Беда пришла в Тридевятое царство. Да такая, какой еще не было до сих пор. По крайней мере не доносили о том устные предания от дедов и прадедов. Целое полчище козлоргов – народа свирепого и сильного в своей свирепости, целое полчище во главе с королем Э́рхардом Бахо́ром вторглось в пределы Тридевятого царства.

Король козлоргов был человеком огромного роста и непомерной силы – настоящий великан. Когда он отдавал приказы, его зычный голос был слышен даже в самых отдаленных рядах его войска.

Сейчас же он кричал, а точнее рычал вот что:

– Я буду лить их кровь – как вино! – И он размахивал большим резным рогом и лил вино на землю. – И растопчу их города и селения – как этот рог! – И он бросил рог на землю и растоптал его своими большими ногами.

И все козлорги тоже громко и одобрительно ревели, и лили вино, и бросали кубки и топтали их. А некоторые даже ломали свое оружие, если конечно его можно было сломать, и это зря – раз уж решили идти на войну, оружие нужно оставить целым – ведь сломанным оружием воевать несподручно.

На их кожаных нагрудниках, наплечниках и на рогатых шлемах плясали отблески костров. И такое же жгучее пламя горело в их глазах. Оно было готово не щадить никого и ничего, как тот огонь, что сжигал крышу дома Василия, пока его не погасил Матвейка своими голыми руками.

Глава 2
О том как Тридевятое царство уснуло

Славный царь Гордиан правил в Тридевятом царстве уже многие годы. И все эти годы в его царстве было тихо и мирно.

Вся старая гвардия – та, что плавала с ним за море-океан к дальним берегам островов Благоденствия[2]2
  Об этих событиях рассказывается в книге «Мальчик Никита и Золотой Змей».


[Закрыть], – была распущена. А новых рекрутов не набирали, потому что воевать было не с кем. И вдруг – такая напасть! Откуда они взялись – эти козлорги? Никто толком не знал.

Давно, очень давно прогнал этот дикий народ из хакимских степей татайский император, а точнее его войско во главе с доблестным полководцем Хэй Лю. И поселились козлорги к югу от Свейнландского королевства в дремучих лесах и затаились там до времени.

И вот теперь они вышли из этих дремучих лесов, покорили северные племена даннов и нордов, в жестокой битве разбили войско свейнландского короля Густава и остановились на границе Тридевятого царства, намереваясь завоевать и его, а затем и Радостную страну и конечно же татайское государство, которое король Эрхард ненавидел особенно сильно.

Но пока его войско стояло на границе Тридевятого царства. Король Эрхард медлил. Чего он ждал? Этого он и сам не мог объяснить.

А тем временем гонцы царя Гордиана несли страшную весть по городам и деревням Тридевятого царства. Они скакали почти без остановок по размытым от дождя дорогам, кутаясь от сырости и холода в длинные плащи.

С их приездом жизнь в деревнях закипала словно варево в котле. Но с отъездом гонцов всё снова затихало и становилось похожим на изрытую дождём грязь в деревенских дворах.

«Ну почему именно я должен идти на службу к царю Гордиану?» – думал к примеру Василий. – «Я и так служил ему когда-то верой и правдой. Пусть теперь другие послужат. И вообще – моя хата с краю»

И Гаврила думал примерно также, хотя его хата была не на краю деревни, а в самой её середине. Разве что – избы все стояли в ряд, так что если поглядеть сбоку, так все они были с краю. По крайней мере все мужики решили также, как и Василий: «Моя хата с краю, я ничего не знаю!» И сами не пошли воевать и детей своих не пустили. Да те и сами-то не очень стремились жизнью рисковать и с ленивым счастьем расставаться.

Так что напрасно ждал царь Гордиан ополчения. Никто не откликнулся на его призыв. Ни один человек не пришёл под стены стольного града. А почему?..

Вот и царь Гордиан стоял на крепостной стене, вглядывался вдаль и всё спрашивал у самого себя: «Почему?.. Почему никого нет?!» И еще одна мысль преследовала его всё время: «Где Никита?..»

Так что же всё-таки случилось с жителями Тридевятого царства?

Все дело в том, что Тридевятое царство… У С Н У Л О. Да – как в известной сказке про спящую красавицу. Только не было принцессы, уколовшей палец заколдованным веретеном. Принцессы не было, а царство тем не менее уснуло. Как?.. Я расскажу об этом, но чуть позже. А сначала – несколько слов о Никите: кто он такой, и почему царь Гордиан всё время вспоминал именно его.

Глава 3. В которой появляется главный герой

Никита был кожевником, поэтому его и звали не иначе, как Никита-кожемяка. Был он обычным кожевником, разве что очень молодым, и силой отличался непомерной. Так все кожевники мяли одну кожу[3]3
  Чтобы кожа была мягкой и пригодной для изготовления из неё одежды или обуви, её нужно долго размачивать в воде и долго потом мять.


[Закрыть], а Никита – сразу десять.

Когда он узнал, что враги пришли на его землю, так рассердился, что порвал в гневе все десять кож! Думаете это просто? Попробуйте порвать руками хотя бы одну – и поймете, что сделать это очень трудно.

А Никита порвал сразу десять бычьих шкур и, не раздумывая долго, вышел в чистое поле, крикнул криком молодецким, свистнул посвистом богатырским, и прибежал к нему конь его верный, тот что один только и мог носить на себе Никиту – остальные кони под ним прогибались и на колени падали.

В сказках обычно прибавляют, что влез он коню в одно ухо, вылез через другое и превратился в молодца прекрасного, такого «что ни в сказке сказать, ни пером описать!» Но это в сказках пишут, а я придумывать не буду, тем более что Никита и так был недурён собою.

Скоро простился он со своей матушкой Вероникой и братом названным Василием, пришпорил коня, да и был таков.

Конь у Никиты добрый был. Через леса, через холмы он конечно не перелетал, но овраги и ручьи одним махом перепрыгивал и мчал Никиту так быстро, что ранним утром они из деревни Добрянки выехали, а к полудню уже заблестела перед ними золотыми куполами лавра[4]4
  Лавра – большой монастырь, центр духовной жизни страны.


[Закрыть] старца Афанасия.

Не поехал Никита сразу в стольный град к царю Гордиану, а решил сначала зайти к игумену монастыря за благословением. И правильно, надо сказать, сделал.

Подскакал он к воротам, спешился, поводья у него привратник монастырский Пётр перехватил. Перехватил, да и сказал вдруг:

– Что же ты, Никита, опаздываешь? Игумен-то тебя – давно ждёт. Уже раза два из кельи выходил – про тебя спрашивал. – И Никите хитро́ так подмигнул, словно старому приятелю.

Кто мог доложить игумену о его приезде? Никто об этом и знать не мог. Да и мчался Никита так быстро, что за ним и угнаться невозможно было.

Куда же тогда отправляться? В какой такой путь?

Вошел Никита в ворота, трижды перекрестился, на три стороны поклонился, а навстречу ему уже и игумен идет – отец Харлампий, старенький, согбенный, весь в чёрном, а в руках – посох крепкий. И не один идет – рядом с ним молодец добрый, одет по-крестьянски, за поясом топор. Лицо у молодца открытое, глаза словно улыбаются, но сам – серьезный.

– Ну вот, Никитушка, и ты. Давно мы тебя поджидаем, – начал старец тихо. Словно ветер в листве прошелестели его слова, и от этого ветра борода его белая и редкая как туман легонько зашевелилась. – Надо вам, милые мои, в путь собираться. Да и собираться-то вам некогда, времени совсем мало осталось. Прямо сейчас и отправляйтесь.

– Благословите на битву с врагом лютым! – склонился пред ним Никита.

– Да рано ещё о битве думать, милый. Воевать-то гляди – некому! А один в поле не воин. Даже такой как ты.

Поднял Никита глаза на него. В глазах – изумление. Куда же тогда отправляться? В какой такой путь?

– Нужны, милый, три вещи, чтоб врага победить. Иначе – никак невозможно. И не простые те вещи, а – умные!

Совсем Никита запутался. Враги стоят станом – вот-вот ордой несметной двинутся на Тридевятое царство. А отец Харлампий посылает его неизвестно куда, за какими-то вещами, пусть хоть и умными.

– Никуда они не двинутся, – сказал вдруг серьёзно старец, и брови его сурово сдвинулись. – Пока назад не вернетесь, будут стоять там, где стояли. А народ будить надо. Понимаешь? Может для того эти люди дикие и пришли с запада, чтобы разбудить всех, а то… Ну да благословит вас Господь в дорогу, езжайте с Матвеем, да гляди, Никита, его слушайся. Матвей из вас двоих будет за старшего.

И, не объясняя боле ничего, старец благословил их в дорогу и скрылся у себя в келии. А Никита остался стоять рядом с Матвеем и стоял так до тех пор, пока за маленькой старческой фигуркой не закрылась дверь.

Глава 4
В которой Никита начинает что-то понимать

Некоторое время они ехали молча – Никита и Матвейка. Я надеюсь, что Матвейку вы знали сразу, вы ведь умненькие дети, так что кто он такой и откуда, я напоминать не буду.

Никита всё пытался понять, за какими именно вещами они едут и куда? Старец ничего ему не объяснил. Его размышления прервал Матвейка.

– Это очень просто, – сказал он и улыбнулся. – Вещей всего три. А вот ещё одна – её передал тебе отец Харлампий и сказал, чтобы ты носил её всегда у сердца и только иногда надевал на голову.

И он с благоговением протянул Никите маленькую чёрную шапочку.

– Это скуфейка старца Афанасия, – объяснил он.

Никита осторожно принял её из рук Матвейки и вопросительно посмотрел на него. На время они приостановили коней.

– Одень её, если хочешь, и сам всё поймёшь.

Шапочка была небольшая и с трудом налезала ему на самую верхушку головы, но и этого оказалось достаточно. То что увидел Никита… Впрочем это и объяснить трудно – то, что он увидел. Сначала – ничего. Всё как было, так и осталось. Лес впереди, перед лесом – речка. По бокам – поля, на полях мужики пашут. Пашут, несмотря на царский указ. А может быть до них ещё гонцы не доскакали?

Но вот словно незримый свет осиял голову Никиты. Всё вроде как и прежде: лес как лес, речка… Но что это? Над лесом, высоко-высоко в небе, прорезая облака, висит огромная сияющая секира. Точь в точь такая, какую носят при себе обычно козлорги, с голубым стальным лезвием и тяжелой рукоятью, только огромная – такая, каких и не бывает. Висит она над всем Тридевятым царством и не падает. Пока не падает, но словно готова упасть и поразить всех людей, живущих в Тридевятом царстве, всех до одного, это Никита почувствовал. Почувствовал сердцем – самой его глубиной. И ещё он увидел лучи – яркие сильные лучи света, падающие из самой сокровенной небесной вышины. И лучи эти касались своими кончиками страшной секиры, и они-то и не давали ей упасть на Тридевятое царство и поразить всех, кто в нем живет.

Ни слова нее мог вымолвить Никита от этого видения. А Матвей словно тоже видел всё это и тихо произнёс:

– Уже и секира лежит при корнях дерева: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь[5]5
  Евангелие от Матфея. Глава 3, стих 10.


[Закрыть].

– А лучи?.. – еле слышно произнёс Никита.

– А лучи? – переспросил Матвей. – Лучи эти значат, что ещё не все уснули. Кто-то и бодрствует.

– Все уснули?.. – словно не расслышал Никита.

– Посмотри туда… – Матвей чуть развернул его в сторону деревни.

И что же? Что особенного в деревне? Никита почувствовал, что он словно плывет по воздуху. Всё ближе и ближе к нему деревенские избы и дворики. И мужики, что на полях пашут, тоже как-будто приблизились к нему.

– Видишь?.. Все спят… Все… – вздохнул тяжко Матвейка

И точно – все спали. Все, как один. Бабы: кто корову доит, кто бельё стирает, кто, в окно видно – горшками ворочает, и все спят. Корову доит – и спит. Горшками стучит – и тоже самое. И спят-то как сладко! Спят мужики, пробираясь по борозде за лошадью. Даже детишки – и те словно спросонья. Не спят, как взрослые, а как бы это сказать – в дремоте пребывают и в ней же ухитряются играть, и шуметь и взрослым тем самым мешать, но сон их крепкий своим шумом детским им не потревожить. Очень крепкий сон – непробудный, одним словом – волшебный.

Никита снял скуфейку, бережно свернул её и сунул за пазуху – поближе к сердцу, как и наказывал отец Харлампий. Разом видение прекратилось.

Взглянул на Матвейку.

– Значит, умные вещи, что мы должны найти, прогонят этот сон?

– Да.

– Я понял, что скуфейка старца Афанасия открывает то, что не видно глазу. То, что сокрыто от нас. И секира – это войско козлоргов. И она пока не падает. И козлорги стоят, там где стояли и будут стоять до тех пор, пока мы не вернемся… Но почему?..

– Нет у них пока разрешения. Ведь на все нужно иметь разрешение. А у них его – нет.

И это Никита понял. Ни один волос не упадёт с головы без воли на то Отца Небесного, а тут – целое полчище! Всё ясно. Осталось только узнать – что же это за умные вещи. Но тут уж Никита решил пока помолчать – и так он уже назадовал кучу вопросов. «Со временем всё узнаю», – решил он.

Они тронули поводья и поскакали дальше по дороге. На восток.