Текст книги "Грачевский крокодил"

XVIII

Приехав к отцу Ивану, становой уже не мог говорить, а только хрипел как-то.

– Вот, слышишь, слышишь, – хрипел он: – видишь, вот она служба-то наша какая, хуже протодьяконской! Тот хоть в известные часы орет, а становой ежеминутно… Только глоткой и берешь. Есть у тебя глотка здоровая – служи, а нет, бери шапку в охапку и переселяйся в более вежливое ведомство. Только в ведомство это нашему брату, божьей родне, попасть трудно, потому что в нем правды больше.

Но отцу Ивану было не до правоведов, ему хотелось узнать поскорее, по какому именно делу приехал становой, и потому, как только ввел он его в залу, в которой и стол был уже накрыт и стояла закуска и водка, он спросил:

– По какому же это ты делу приехал?

Становой даже оскорбился.

– Господи боже мой! – крикнул он: – да позволь же хоть отдохнуть-то немного!

– Ну ладно, ладно, – поспешил успокоить его отец Иван: – и точно отдохнуть надо.

И затем, подведя его к столу с закуской, он прибавил:

– Ну-ка, дружище, выпей-ка водочки-то! Может, тогда и хрипота пройдет.

– Надолго ли пройдет-то, – проговорил становой, с какой-то досадой швырнул на стул портфель с бумагами: – за ночь пройдет, а утром опять захрипишь, как запаленная лошадь, потому утром опять оранье предстоит. Сегодня в Рычах, завтра в Ростошах, потом в Дубовой… Плохо дело!

– Чем?

– А тем, что все без толку орешь…

– Так-ты не ори!

– Пойди-ка, попробуй лаской-то!.. Орешь, орешь, а поощрения все-таки никакого!.. Хоть бы нигилиста поймать какого!..

– Зачем он тебе?

– Как же, толкуй!.. Вон Ломпетов-то изловил одного, так сначала денежную награду получил, потом благодарность от губернатора, затем орденок повесили, а наконец из становых-то в помощники перевели… Вот это так!.. На грех ведь ни одного социалиста в моем стане нет… Только одни паршивые отставные солдатики ругаются, да хромой Фетошинский речи на обедах либеральные говорит… А поймать его все-таки нельзя!

– А хотелось бы?

– Еще бы!

И, затем, подойдя к столу с закуской, становой прибавил: – Эге! да ты, я вижу, совсем порядки-то забыл!

– Что такое?

– Рюмок-то наставил, а стакана нет ни одного. Я, друг любезный, из этой мелкой посуды не балуюсь. У меня положено: утром стакан, перед обедом два и перед ужином один. Долбану – и конец.

– Можно и стакан поставить.

– Сделай милость.

Становой «долбанул» два стакана, закусил, и затем приятели принялись обедать.

– Ну, – проговорил становой, когда обед был покончен: – теперь можно и о деле потолковать.

– Потолкуем, потолкуем! только пойдем ко мне в кабинет, чтобы никто нас не подслушал. Откровенно сказать, я чую, по какому ты делу-то приехал.

– Чуешь?

– Чую.

– И прекрасно! меньше разговоров будет…

Они перешли в небольшую комнату с одним окошечком, выходившим на двор. Возле окна стоял письменный стол, вдоль правой стены помещался громадных размеров диван, а вдоль левой – комод, два, три стула и сундук, окованный железом.

– Так вот он, твой кабинетец-то! – проговорил становой, поглядывая на сундук.

– Этот самый.

– Проповеди-то здесь сочиняешь?

– Чего их сочинять, коли никто слушать не хочет.

– А в сундуке что? деньги небось! – И, развалясь на диване, становой подложил под бок подушку, набил трубку, закурил ее и принялся дымить на всю комнату.

Но отец Иван не слушал шуток станового и, подсев к нему, вынул из кармана знакомое уже читателю письмо и, подавая его становому, спросил:

– Уж не по этому ли делу ты приехал-то?

– Вишь как засалил! – проворчал становой, развертывая лениво письмо: – словно блины в него завертывал.

– Еще бы. Третий день читаю. Ну что, по этому?

– Верно! Отгадал!

Отец Иван даже руками всплеснул.

– Ах, – вскрикнул он: – ах!.. Что же делать-то?

– Что делать-то? – переспросил становой и выпустил изо рта такое густое кольцо из дыма, что отец Иван не вытерпел и поймал его на палец.

– Да, что делать?

– А вот то же самое, что ты сейчас с кольцом проделал! – проговорил становой и на этот раз выпустил уже несколько колечек, одно другого меньше.

– Я что-то тебя не понимаю.

– Потрафь в центр дела, как ты потрафил в центр кольца, вот тебе и все. Понял?

– Понял… Только-то там иное.

И, немного помолчав, он спросил:

– Какую же ты грамотку-то привез?

– Грамотка хорошая, печатная…

– Неужто повестку? – чуть не вскрикнул отец Иван,

– Повестку.

– Так, стало быть, дело-то началось уж?!

– Стало быть, началось, коли в суд вызывают.

– Покажи-ка…

– Можно. Только портфель мой в той комнате, и идти лень… наелся очень…

И становой выпучил на отца Ивана сонные глаза свои.

– Принести?

– Сделай божескую милость… лень…

Отец Иван поспешно вскочил с дивана, бросился вон из комнаты и немного погодя воротился с портфелем в руках. Становой проговорил: «спасибо», кряхтя достал из кармана брюк вязку ключей, разыскал тот, который требовался, щелкнул замочком и, пошарив в бумагах, вытащил повестку.

– На-ка, почитай! – проговорил он.

Отец Иван взял бумажку и прочел повестку, которой столичный мировой судья вызывал Асклипиодота Психологова в камеру, по делу об обвинении его в краже у коллежского регистратора Скворцова из незапертого стола двухсот рублей.

– Что, ловко? – спросил становой.

– Ах, мерзавец! ах, мерзавец!.. – горячился отец Иван, хлопая себя по бедрам: – ах, расточитель…

– Ну уж и расточитель! – проворчал становой. – Что же теперь делать! Как быть…

– А вот позови сына, и я вручу ему повестку.

– Да не про то говорю я, – перебил с досадой отец Иван, продолжая метаться по комнате, как белка в клетке. – Я спрашиваю у тебя совета, как поправить дело!..

– Да ведь в письме-то тебе пишут, как поправить. Так и сделай… Отопри вот этот сундук, вынь приличную пачку денег, поезжай в Москву и постарайся замять дело. Вот и все! – проговорил становой, продолжая преспокойно полеживать на диване.

Отец Иван даже испугался.

– Что, не любишь?

– Легко сказать!

– А коли трудно сделать, – перебил его становой, переворачиваясь на другой бок: – так не езди,

– А тогда что будет?

– В острог запрячут.

Отец Иван опять замолчал.

– Главная причина, – говорил он: – этот самый Скворцов в полиции, говорят, кварташкой служит, следовательно, пощады не жди… Оберет так, что шкуры не оставит…

– Ну, брат, в этом случае я даже затрудняюсь решить, - кто жаднее, попы или полиция?..

– Сказал тоже! – вскрикнул отец Иван.

– Не правда разве? – проворчал становой и, вздохнув, прибавил: – полагаю, что ни у одного квартального не найдется такого сундука, какой у тебя имеется. Однако вот что! Позови-ка сына-то.

Но Асклипиодота нигде не могли найти.

Давно уже стемнело, а отец Иван все еще беседовал со становым, сидя за бутылкой коньяку, все в том же кабинете. Но о чем говорили они, никто не слышал, только старуха нянька, вошедшая в кабинет доложить, что Асклипиодота нигде не нашли, видела, что отец Иван ходил по комнате, а становой писал какую-то бумагу. Наконец часов в двенадцать ночи становому были поданы лошади.

– Ну, – проговорил он: – видно, его не дождешься.

– Подожди, придет…

– Нет, ждать некогда.

– Ты бы переночевал, – упрашивал отец Иван. – Ночь темная, как раз в овраг влетишь…

– Нельзя, надо в Ростоши ехать… Тоже податей не платят, скоты. Опять орать придется…

– Как же с повесткой-то быть?

– Очень просто, тебе передам, а ты распишешься, что для передачи получил. На-ка, распишись-ка…

Отец Иван расписался.

– Так ехать советуешь? – спросил он, передавая становому подписанную повестку.

– Известно, – проговорил становой, кладя повестку в портфель: – коли сынок накуролесил, так батюшке зевать нечего! Ступай-ка, ступай-ка; ты в Москве-то был, что ли, когда?..

– Нет, не был…

– Так вот и увидишь; город богатеющий!.. Смотри, не забудь мне гостинчик привезти.

И, посмеявшись над растерявшимся отцом Иваном, становой сел в тарантас и поехал «орать» в село Ростоши.

XIX

Между тем в Грачевке, в саду Анфисы Ивановны, происходила иная сцена. Там Асклипиодот и Мелитина Петровна, лежа на траве и покуривая папиросы, вели следующую беседу.

– Черт знает, – говорил Асклипиодот, – теперь не придумаю, что мне и делать! Последняя надежда лопнула…

– Мне и самой досадно! – заметила Мелитина Петровна,

– Неужели же у старухи и двухсот рублей не нашлось!..

– Божилась и клялась, что нет…

– Не поверю я ей…

– А я – так верю…

– Куда же она деньги девает?

– Так, зря уходят… На монастыри, на попов, на нищих. Если бы у нее деньги были, она бы мне не отказала, потому что после знаменитого тришкинского процесса я в милостях у нее нахожусь.

– Ты вечно шутишь, – перебил ее Асклипиодот с досадой, – а мне, право, не до шуток. Опять-таки повторяю, что никогда не поверю, чтобы у старухи не было денег. А просто ты не настойчиво просила… Не своя беда, а чужая!

– Ах ты, бессовестный… Битых два часа упрашивала! В сочинения даже пустилась… Сочинила, что деньги эти мужу необходимы, что он болен, что он умирает, что при Бабиной главе ему ногу оторвало. Что же еще? Кажется, чувствительно,

– Что же делать теперь! – как-то отчаянно вскрикнул он.

– К отцу пристань.

– Приставал уж…

– Почему же ты раньше не позаботился… Дело-то ведь не шуточное…

– Раньше, раньше! – перебил ее Асклипиодот. – В том-то и дело, что не хватило духа заговорить! Все сегодня, да завтра!.. Какой-то доброй минуты ждал… Вот и дождался!..

– Бедненький! – подшутила Мелитина Петровна.

– Сверх того не ожидал я, чтобы Скворцов отказал мне в отсрочке… Ведь я сам же открыл ему истину!.. Не напиши я, он и до сих пор не знал бы, кем именно были взяты деньги. Ведь я рассказывал тебе, как было дело. Была пирушка, все мы были более чем пьяны, ящик у стола был выдвинутая увидал пачку денег и взял двести рублей… Наконец, ведь он приятель мой… наконец, я ведь писал же ему, что деньги возвращу, чтобы он не беспокоился об них…

– Почему же не возвратил?

– А потому и не возвратил, что ждал все доброй минуты.

И вдруг, переменив тон, он спросил:

– А что будет за это?

– Известно что…

– А именно?

– Одно наказание за кражу… тюрьма.

– Да разве это кража!

– А что же, по-твоему?

– Но если женщине нечего было есть, если у нее ребенок умирал! Если не на что было дров купить, чтобы протопить и согреть холодную квартиру. Не крал я, а просто взял деньги и отдал их той, которой они были необходимы…

– Целый роман! – перебила его Мелитина Петровна: – все есть: и угнетенная невинность, и голод, и холод, и больной, умирающий ребенок, и даже кража!..

– Тебе смешно, а меня ждет позор!

– Что же! И развязка романа не дурная… Но почему же позор?

– Да ведь я вор.

– В глазах одних вор, а в глазах других – рыцарь. Помилуй! Ради спасения своей Дульцинеи даже перед кражей не остановился. А ребенок-то этот твой был?

– Перестань, ради бога… Право, мне не до шуток!

– Я и не подозревала, чтобы ты мог быть таким нежным, таким ловеласом…

Но Асклипиодот не слушал ее.

– любопытно было бы знать, – говорил он как будто сам с собою: – зачем это становой к отцу поехал?..

– Разве он у него?

– Да.

– Ты почем знаешь, – ведь ты целый день здесь скрываешься…

– Письмоводитель приезжал сюда, и вот он-то говорил мне… Этот косолапый черт даже как будто намекает, что дело касается меня…

– Ага! знает, видно, кошка, чье мясо съела!..

– Поэтому-то я и домой не пошел… и не пойду…

– Где же ты ночь-то проведешь?

– Мир не тесен!

И, немного помолчав, он добавил:

– Уж не начал, ли Скворцов дела!.. В Москву не требуют ли!

– И отлично! В Москве тебя никто не знает, отсидишь там свой срок и вернешься сюда как ни в чем не бывало…

– Чист, как трубочист! – перебил ее Асклипиодот.

– Умоемся, причешемся и ничего, сойдет! Люди нашего времени не особенно брезгливы, а воров, поверь мне, несравненно больше, чем честных людей, и если бы воры пошли войной на честных, то последние, конечно, были бы побиты жестоко! Успокойся, общество у тебя будет большое…

– Как не стыдно смеяться…

– Над несчастием ближнего, хочешь ты сказать? – перебила его Мелитина Петровна.

– Именно над несчастием.

– Кто же виноват… Я тебе предлагала… Сам отказался… А деньги были бы… Только бы телеграмму послать…

– Нет уж, спасибо. На такую сделку не пойду…

– Почему?

– Уж я раз двадцать говорил тебе, почему…

– К довольным принадлежишь, значит…

– Не к довольным, а просто к робким…

– Значит, весь мир гори в огне, лишь бы мой пирог испекся.

– Храбрости не хватает…

– Жалкий человек!.. Уж не службой ли земству думаешь принести пользу?

– Думаю.

– Слышала я, что тебе «место секретаря обещано»… Только в земство-то веру потеряла я, а в здешнее особенно…

– Это почему?

– Уж очень земцы-то хороши!.. Хлопотали о возобновлении смертной казни…

– Кто же это?

– Все ваш премьер, что с ключом-то ходит!.. Мужики обозлились на него и подожгли какой-то омет соломы… Вот он и хлопотал на земском собрании, чтобы ходатайствовать о наказании поджигателей смертной казнью… А прежде, когда мировой посредник был, говорят, либеральничал, всех крепостников восстановил против себя, общее их негодование возбудил!.. Даже стихи про него писали…

И, проговорив это, Мелитина Петровна начала декламировать:

Вам нужен не такой посредник мировой.

Вам нужен, чтобы он, как прежний становой,

С помещиком крестьян отнюдь не разбирал…

А просто-напросто их драл бы, драл бы, драл…

– А теперь этот либерал о смертной казни хлопочет. Вот как люди-то меняются. Итак, видишь ли! Ваше земство казнить собирается, а соседнее хлопотало, чтобы разрешили рабочих пороть… Ты запиши это в земскую хронику, будущий земец…

– Теперь, пожалуй, и в земство-то не попадешь… Узнают про это поганое дело, и места не дадут…

– Не дадут секретаря – ступай в адвокаты.

– Хорош адвокат… из острога-то!

– Зато на самом себе законы изучишь… Недаром же в какой-то французской книжонке, описывая познания одного адвоката, автор выразился про него так: «il connut le code, comme un voleur». [11]11
  Он знал свод законов не хуже вора (франц.).


[Закрыть]

– Остроумно…

И, помолчав немного, он прибавил;

– Неужели же ты не можешь достать мне денег?..

– Согласись на мои условия – и деньги будут высланы немедленно.

– А без этого? – спросил Асклипиодот.

– Без этого не будет ничего.

– Но ведь это жестоко!

– Зато справедливо… разве ты заслужил….

Но в это время в кустах что-то хрустнуло, раздались чьи-то шаги, и Асклипиодот быстро вскочил на ноги.

XX

Немного погодя он бежал уже по дороге, ведущей в село Рычи. Бежал, поминутно оглядываясь, как бы боясь погони, – бежал, не разбирая дороги и к чему-то прислушиваясь. Так добежал он до моста, о починке которого хлопотал становой, как вдруг чуть слышный звук колокольчика остановил его. Асклипиодот замер и стал прислушиваться. Все было тихо, только колокольчик продолжал звенеть где-то. Наконец Асклипиодот сообразил, что колокольчик раздавался в стороне Рычей и что он приближался! «Уж не становой ли!» – мелькнуло вдруг в голове Асклипиодота, и первой его мыслью было скрыться под мост… Но не сделал он и двух шагов, как позади его выросла чья-то длинная фигура и подошла к нему. ~

– Ах, это вы! – проговорила фигура.

Асклипиодот обернулся и увидал перед собою Знаменского.

– Откуда это? – Из Грачевки?

– С чего это вы взяли?

– Мне показалось… Вы так бежали… Уж не случилось ли чего?

– Ничего решительно…

– А я все здесь по камышам шатался…

– Уж не крокодила ли искали? – спросил немного оправившийся от испуга Асклипиодот.

– Именно!.. Подите же! не удается подсмотреть, и только!.. Утром ходил… наконец думаю: дай, ночью пойду!.. И все-таки нет ничего! Вы счастливее меня…

– Однако знаете ли что! – перебил его Асклипиодот, прислушиваясь к приближавшемуся колокольчику: – пойдемте-ка под мост скорее.

– Это зачем?

– Да что вы, оглохли что ли! – вскрикнул Асклипиодот сердито: – не слышите разве колокольчика..-

– По всей вероятности, это становой… Он у вашего батюшки был… И, знаете ли, вас зачем-то искали… По крайней мере ко мне приходила Видинвина узнать, не у меня ли вы сидите…

– Пойдемте же, пойдемте же!.. – чуть не кричал Асклипиодот.

– Зачем же?

«Да ведь я вор!» – хотел было сказать Асклипиодот, но опомнился.

– Встретиться не хочу с ним, – проговорил он.

И крепко, судорожно схватив Знаменского за руку, он потащил его под мост. В это самое время подъехал и тарантас.

– Стой! – крикнул становой. – Сотский, слезай, осмотри.

Послышался прыжок и чьи-то торопливые шаги на мосту.

– Ну, что? – кричал становой.

– Ничего, вашескородие, – проехать можно еще. Только правее держаться надо, а то налево дыра…

– Большая?

– Большущая, вашескородие; лошадь пролетит – не зацепит!

– Погоди, слезу.

И Асклипиодот слышал, как становой, пыхтя и сопя и вместе с тем ругаясь, прошел по мосту, поддерживаемый сотским,

– Ну, с богом! трогай!..

Тарантас въехал на мост, и в ту же минуту мост заскрипел, заколыхался, застонал… Послышалось фырканье лошадей, крики сотского: «правей! левей!», понуканья ямщика, ругань стоявшего на берегу станового, и, наконец, осыпав спрятавшихся землей, соломой и навозом, тарантас проехал мост и, выбравшись на дорогу, остановился.

– Благополучно-с! – доложил сотский становому и поспешил подсадить его в тарантас…

– Трогай!

И тарантас загремел, покатившись по гладкой, укатанной дороге, а Асклипиодот с Знаменским, осыпанные сором и мусором, вышли из-под моста и направились к Рычам.

XXI

Между тем отец Иван, проводив станового, заглянул было в комнату Асклипиодота, но, увидав, что комната была пуста, а постель не тронута, воротился в кабинет, приказал постлать себе постель и лег спать. Сына отец Иван не видал со вчерашнего дня, а именно, с той минуты, когда тот бросился ему в ноги и просил «выручить». Читателю известно уже, что просьбы эти не особенно тронули отца Ивана. И действительно, мольбы сына не разжалобили его, а только раздражили, и, не будь он в душе добрым и любящим, он, под влиянием раздражения этого; не задумался бы даже проклясть сына. Но отец Иван только накричал, нашумел и прогнал сына с глаз долой. Однако по мере того, как дело принимало все более и более серьезный оборот, когда в руках его имелась повестка, вызывавшая Асклипиодота в суд, отец Иван невольно вспомнил эти слезы, и сердце его снова начало болезненно ныть и сжиматься. Ему стало жаль сына, хотя он и чувствовал, что если бы сын этот подвернулся ему теперь, в настоящую минуту, то он опять бы нашумел и накричал на него. Тем не менее необходимость ехать в Москву и как можно скорее повидаться с Скворцовым представлялась отцу Ивану все яснее и яснее, и он, наконец, порешил, что завтра же утром отправится в путь.

Нечего говорить, что ночь провел он не особенно спокойно и, проснувшись, тотчас же поспешил заглянуть в комнату Асклипиодота, но комната попрежнему была пуста. «Уж не случилось ли чего с ним!» – подумал отец Иван и пошел разыскивать Асклипиодота. Он осмотрел конюшню, сеновал, погребицу; побывал в бане, помещавшейся на огороде, думая где-нибудь найти Асклипиодота. Но Асклипиодота нигде не оказалось, и отец Иван струсил не на шутку. Бледный и запыхавшийся, прибежал он в кухню и, увидав там старуху няньку, крикнул:

– Да где же Асклипиодот?

– А я почем знаю! – проговорила старуха, все еще сердившаяся на отца Ивана за его грубое обхождение с сыном. – Я уж и сама искала его повсюду, да нет нигде…

– К дьякону, к дьячку ходила?

– Нет, не ходила.

– А к лавочнику, к фельдшеру?

– И у них не была. Вечор ходила, а нынче нет. Еще бы не убежать! От этакого страха и крика на край света убежишь!

Отец Иван, не дослушав ворчанья старухи, бросился вон из кухни и отправился на село разыскивать сына. Он побывал у дьякона, у дьячка, у лавочника, обошел трактиры, заглянул к фельдшеру, но Асклипиодот словно в воду канул. Наконец уже, зайдя к Знаменскому, он получил кое-какие сведения о сыне. Знаменский рассказал ему свою встречу с Асклипиодотом на мосту, и отец Иван немного успокоился.

– Куда же он после-то отправился? – спросил он.

– А уж этого не знаю, – ответил Знаменский: – он проводил меня вплоть до училища, я пошел домой, а он…

– А он? – перебил его отец Иван.

– А он – по направлению к вашему дому.

Отец Иван возвратился домой, снова заглянул в кухню, обошел двор и, не найдя нигде Асклипиодота, приказал кучеру запрягать лошадей.

Наконец часов в двенадцать дня возвратился и Асклипиодот. Он вошел через заднее крыльцо и, встретившись в сенях с старухой нянькой, спросил ее:

– Ну, что отец?

Старуха даже вскрикнула от радости, увидав свое детище.

– Слава тебе господи, слава тебе царица Небесная… Где это ты пропадал, батюшка… с ног мы сбились, искамши тебя…

– Что отец? – повторил Асклипиодот.

– И отец все тоже… все село обегал сегодня, все мышиные норки осмотрел…

– А теперь он какой?

– А теперь его дома нет…

– Где же он?

– А в Москву уехал.

Асклипиодот даже вздрогнул.

– Как в Москву?

– Так, в Москву.

– Он сам тебе сказал это?

– Сам.

– Зачем?

– А уж этого, батюшка, не знаю, а слышала только вечор, что становой советовал ему скорее в Москву ехать. «Поспеши, говорит, не мешкай, коли хочешь дело замять!» А уж какое дело… не знаю, батюшка…

Асклипиодот обнял старуху, расцеловал ее и бросился в свою комнату. Он, достав лист почтовой бумаги, сел за стол и написал следующую записку: «Милая Меля! Дела мои приняли благоприятный оборот. Отец уехал в Москву и, судя по нескольким словам, подслушанным нянькой во время разговора отца со становым, поехал с целью замять какое-то дело… Так как в Москве у отца не может быть иных дел кроме моего, то и выходит, что он поехал именно по моему. Теперь меня беспокоит вчерашний случай. Я ужасно боюсь, не узнали ли нас? уведомь, пожалуйста, чем все это кончилось. Я так бежал, что теперь даже вспомнить смешно! А на мосту, вообрази, встречаю Знаменского… Дуралей этот шатался всю ночь по камышам, жаждая увидеть крокодила!.. Ну, да черт с ним! Если возможно, приходи сегодня в Рычи, хоть на почту например, а я постараюсь с тобою встретиться… Приходи, пожалуйста!»

Вложив письмо это в конверт и тщательно запечатав, он бросился в кухню.

– Няня! – крикнул он, – как бы письмо это переслать барышне грачевской?..

– Отчего же не переслать? Можно! Послать батрака, и конец делу… Теперь мы хозяева в доме-то, что хотим, то и делаем!.. Наша власть!..

– Так пошли его скорее.

– Ты, батюшка, покушать не хочешь ли?

– Ты прежде письмо отправь! Да строго-настрого закажи, чтобы передал его самой барышне, Мелитине Петровне, в собственные руки… Ну, ступай, ступай.

И, повернув старуху за плечи, он чуть не вытолкнул ее из кухни.

Немного погодя Асклипиодот сидел уже за столом и с жадностью пожирал приготовленный для него обед, а старуха нянька сидела рядом с ним и любовно, с улыбкой заглядывала ему в лицо, причитывая нараспев;

– Кушай, батюшка, кушай!.. Кушай, родименький мой, ласковый!.. Уж и поплакала я за эти дни-то… Кушай, батюшка, кушай!..

Но Асклипиодот, вряд ли обращал внимание на причитания старухи. Он был слишком счастлив! Открытое лицо его, опушенное маленькой бородкой и окаймленное рассыпавшимися кудрями, дышало довольством. Он съел тарелку жирного борща, съел студня с хреном, добрый кусок жареной баранины с зелеными, свежими огурцами, выпил кружки две холодного, прямо со льда принесенного, квасу и, расцеловав старуху за хлеб за соль, пошел спать в свою комнату.