Текст книги "Утреннее шоссе"

4

Антон Клямин ждал, когда Серафим возьмет трубку.

До прибытия свердловского поезда оставалось сорок минут. Вполне можно успеть в гастроном, купить в дорогу продукты. Он отлично знал предстоящую трассу – следовало запастись едой.

Кроме непредвиденной телеграммы была еще одна накладка. Диспетчера, который оформлял ему путевой лист, Клямин видел впервые. Конечно, Антон не мог знать всех, кто работал на Серафима, но путевой лист обычно выписывал маленький человечек с густыми усами. Система была отработана, и Клямин четко помнил, что любое отклонение от инструкции немедленно должно быть известно хозяину.

Незнакомый диспетчер оформил путевой лист как положено. И пункт следования был означен правильно. Однако вопрос диспетчера, в какой колонне работает Клямин, озадачил и насторожил. Усатый диспетчер выписывал путевые листы без лишних вопросов…

– Я сезонник, по совместительству, – ответил Клямин согласно инструктажу.

Временных водителей на автобазе было довольно много. Особенно осенью, когда увеличивались перевозки фруктов и овощей. Водителей не хватало, приходилось на некоторое время нанимать со стороны. По особой договоренности с автоинспекцией нанимали даже автолюбителей со стажем. А такие специалисты, как Антон Клямин, были просто находкой…

В трубке громыхнуло, и Клямин узнал голос Серафима.

– Кого встречаешь? – спросил Серафим, выслушав Клямина.

– Я знаю? Получил вот телеграмму из Свердловска.

Серафим понимал, что Клямин решил встретить поезд, иначе бы он не позвонил. И делать внушение глупо: Клямин будет настаивать на своем, и Серафим окажется в невыгодном положении.

– Ладно. Я предупрежу людей, что ты задержишься, – помедлив, решил Серафим. – На автобазе был?

– Да. Все в порядке. Кстати, путевой лист оформлял какой-то незнакомый тип.

– То есть?

– Ну, я его видел впервые. Усатого не было. Серафим молчал.

Клямин наблюдал, как по стеклу будки сползает капля воды. И вторая капля… Откуда они взялись? Небо чистое, без единой морщинки… И улица пуста…

Пауза затягивалась.

– Сказал, что видит меня впервые, – подталкивал Клямин Серафима.

– Встретишь поезд – езжай домой. Жди моего звонка. Все! – решил Серафим.

Клямин повесил трубку, вышел из телефонной будки и тотчас обнаружил на груди развод от капли воды. Он сделал шаг в сторону и задрал голову. На третьем этаже поливали цветы, и капли падали на улицу.

– Мадам! – закричал Клямин. – Я не клумба! Человек разговаривает по делу, а ему на голову льют воду.

В окне показалась женщина средних лет.

– Ваши дела стоят две копейки, – вступила она в разговор. – Отскочьте, я за себя не ручаюсь. У меня полный чайник, вы станете мокрым, как цуцик.

Клямин едва отпрянул в сторону, как об асфальт ударили рваные струйки воды. И брызги густым горохом облепили обшлага его брюк.

– Мадам! Вы целитесь в цветы – попадаете на брюки. Так я вам дам урок, мадам. Вы не пожалеете.

Клямин порыскал глазами, поднял довольно крупный кусок кирпича и, размахнувшись, метнул в балконную дверь.

Звон разбитого стекла расплескался по сонной будничной улице.

Женщина от неожиданности онемела, но в следующее мгновение заорала, срываясь на визг:

– Люди! Он чуть не убил мене!

Улица безмолвствовала. Из-под перекладины ворот выглянула чумная собачонка и тотчас залилась тоненьким добросовестным лаем.

Клямин спокойно, не увеличивая шага, достиг угла.

– Босяк! – орала вслед женщина. – Идут холода. Ты сделал в доме сквозняк! Люди! О-о-их… Все попрятались… Какой телефон у милиции?!

Он притормозил у гастронома, размещавшегося в доме по улице имени писателя Т. Драйзера. В этом заведении у Клямина был свой человек. У Клямина во многих магазинах были свои люди.

Клямин хотел пройти к директору через торговый зал, но там стояла такая давка, что развел бы руками даже участковый милиционер Федосюк, а Федосюк редко когда разводил руками. Давали сосиски. Последние полгода на городском комбинате встал на ремонт сосисочный цех, и сосиски стали остродефицитным товаром.

Пришлось идти со служебного входа.

Во дворе, у окна, похожего на бойницу противотанкового дота, принимали бутылки. Очередь была небольшая – человек двадцать. Крепкие ребята с мешками, набитыми стеклотарой, стояли как часовые. Бабка с двумя бутылками из-под масла зорко следила, чтобы никто не просочился без очереди. Мужчина с помятой физиономией…

Женщина в комбинезоне с оттопыренными карманами… Последним скучал пляжный сводник Макеев. У его ног высились два туристских рюкзака, из которых ружейными стволами торчали пустые бутылки. Заметив Клямина, старик отвернулся носом к стене, пытаясь остаться незамеченным.

Клямин приблизился к Макееву, провел ладонью по его утлой спине, обтянутой рыжим пиджаком:

– Что, дед, как дружба народов? Наводишь мосты? Одобряю. Лишь бы не было войны.

Макеев дернулся спиной, сбрасывая руку Клямина:

– За собой смотли. Тозе холос гусь. Я хотя бы безвледен.

Клямин удивился и посмотрел на сивый, патлатый затылок старика:

– А я кому вреден?

– Всем!

Те, кто стоял поближе, с интересом прислушивались к странному разговору, готовые вмешаться в любое мгновение. Правда, вид Клямина не вызывал особого желания читать ему нравоучения. Тем не менее женщина, стоявшая перед Макеевым, уже накалялась жаром справедливости. Она со значением взглянула на Клямина и отвернулась.

– Так кому же я вреден, дед? – У Клямина еще теплились добрые намерения, с которыми он подошел к старику.

Женщина обернулась и прищурила глаза:

– Что вы пристали к человеку? Он старше вас вдвое.

– Послушайте, мадам, я только что имел дело с такой же неразборчивой гражданкой. И немного притомился.

– Что вы хотите сказать? – Женщина подперла руками широкие бедра.

Клямин легонько ткнул ее мешок:

– Сегодня, мадам, как назло, принимают целые бутылки. Битые сегодня не принимают. Вы рискуете потерять время. – Он обернулся к Макееву, который явно пытался улизнуть: – Так кому же я вреден, дядя?

Женщина наконец справилась с душившим ее гневом. Она хотела еще что-то произнести. Клямин вытянул указательный палец и поднес к ее толстым губам:

– Ша! Я же предупреждал вас, мадам…

В это время Макеев заметил в светлой стрельчатой арке силуэт милиционера.

– Всем ты вледен, – воспрянул духом старик. – Всему советскому налоду. Нам! – Макеев подстрекательски посмотрел на очередь.

Клямин отвел палец от губ женщины и присвистнул от изумления:

– Это ты, дядя, советский народ? И все эти?.. Граждане! Маляры и плотники, а также люди умственного труда… Сейчас разгар рабочего дня. Настоящий советский народ на рабочем посту. Или все вы в местной командировке?..

Очередь зароптала. Правда, без особого подъема – так, общим фоном. Видно, многих выступление Клямина коснулось непосредственно. И Макеев сник. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что силуэт принадлежит не милиционеру, а военному.

– Я еще посчитаюсь с тобой, дед, – беззлобно пообещал Клямин.

Мог ли он знать, что все получится наоборот!..

Поезд из Свердловска пришел по расписанию.

Тепловоз с прожектором на макушке, словно усталый циклоп, втягивал себя в узкий коридор между двумя платформами, проглатывая последние метры стальных макаронин…

Встречающих было довольно много, и носильщиков не хватало. После сумасшедшей летней работы, один день которой давал каждому из них заработок, равный почти половине месячного оклада простого инженера, многие представители этого благородного цеха притомились и ушли в отпуск. Те же, кто сегодня дежурил, узнавали Клямина – он тут считался своим парнем. Поддерживать с ним добрые отношения – в этом был свой расчет: клиент не оставит без благодарности носильщика, доставшего из-под земли такси в часы пик…

Носильщики интересовались, могут ли они быть полезны Клямину, хотя рядом с ними переминались другие наниматели.

Клямин не знал, нужен ли ему будет носильщик. Но на всякий случай предупредил одного, чтобы тот был начеку.

Нередко внутренним «третьим» глазом человек вдруг замечает то, что пока не зафиксировало зрение. Так иной раз воображаемое опережает реальность. И это воображаемое является в таких подробностях, что кажется, будто ты ощущал его всю жизнь, неизменно видел рядом, чувствовал тепло и запах. Возможно, особые биотоки, предваряя реальность, генерируют желание быть узнанным, понятым, принятым тем, на кого они направлены. И Антон внял этим сигналам… Едва из вагона показался край синего фибрового чемодана, как Клямин догадался, что принадлежит этот чемодан той, кого он встречал. Вот ее профиль. Вот ее тонкая рука. И крупная волна тяжелых светлых волос.

Наталья ступила на платформу.

Ее взгляд тотчас остановился на Клямине. Среди людей, сновавших по платформе, она видела только его. Высокого, хищно-сутуловатого. С длинным острым носом и широким подбородком…

И Клямин смотрел на девушку. Он уже знал, что это она. Нет, он видел ее впервые, никакого сомнения. Девушку с такой внешностью забыть нельзя. И в то же время что-то тревожило его душу. Ему казалось, что даже в уличной толпе он узнал бы ее. Но кого – ее?! Кого она так напоминает?

Наталья оставила чемодан у двери вагона. Она шла осторожно, словно боялась оступиться. Косое солнце, казалось, насквозь пронзало ее фигуру упругим лучом. Светло-голубые глаза девушки потемнели, сузились в слабом прищуре…

Она приблизилась к Клямину. Остановилась. Она смотрела в лицо Клямина, словно сравнивая его глаза – правый, продолговатый, дикий, и левый, круглый, с ясными искорками у зрачка…

– Вы… Клямин, – произнесла Наталья уверенно, не скрывая волнения.

– Клямин. А вы… Наталья.

Она не протягивала руки, все разглядывая Клямина. Она хотела что-то сказать, но запнулась. Торопливо раскрыла висящую на плече сумку, достала большой плотный конверт…

Странное ощущение, овладевшее Кляминым при виде девушки, уже оставило его. Взгляд Клямина подернулся подозрением: он не любил записок, писем, извещений. Как правило, они сулили неприятные сюрпризы…

– Что там еще? – Клямин взял конверт.

Их толкали со всех сторон. Какой-то верзила с чемоданом на плече задел Клямина и протопал дальше.

– Пошли. В машине дочитаю, – быстро произнес Клямин. Носильщик подхватил фибровый чемодан, поставил его на тележку и вопросительно взглянул на Клямина: можно ли подобрать еще клиента, поскольку тележка пустая? Но Клямин отрицательно повел головой.

Он и Наталья пристроились в кильватер горланящему носильщику и молча двинулись вперед.

Автомобиль стоял на противоположной стороне площади.

Носильщик получил три рубля и скрылся с довольной физиономией.

Клямин занял место в кабине, открыл вторую дверь, впустил Наталью, уселся поудобнее и достал конверт.

Наталья ждала первой фразы, первой реакции Клямина…

Она привалилась плечом к стойке кабины, вытянув руки вдоль колен. На грубой дерюге джинсовых брюк ее руки казались прозрачными. Боковым зрением она отмечала каждую линию лица Клямина. Ранние морщины у губ и глаз нитями тянулись по смуглой коже. Волосы светлые – почти такого же цвета, как у Натальи. На несколько тонковатой, но сильной шее поблескивала серебряная цепочка. Она проваливалась в отворот модной рубашки с крупными накладными карманами. Плоские часы с черным циферблатом болтались на чеканном браслете. Такие мужчины нравились Наталье…

Клямин дочитал письмо с непроницаемым лицом. Повертел в руках листок, медленно вложил в конверт. Некоторое время подержал конверт на весу и решительно протянул его Наталье:

– Не по адресу.

Наталья сжалась, плечи ее подались вперед, а голова опустилась.

– На такую дешевку меня не купить, красавица, – повторил он тверже и бросил листок ей на колени.

Клямин завел двигатель. Мотор негромко заурчал на холостых оборотах. Клямин оглянулся – нет ли помех? – и мягко тронул автомобиль.

Письмо с колен Натальи упало на пол кабины… Правый поворот заманил «уазик» на главную улицу. В поток автомашин, троллейбусов, трамваев. Все мчались остервенело к светофору, точно псы к куску мяса. Толпы людей переминались на переходах, дожидаясь возможности перебраться через живой транспортер… Клямин убрался в третий ряд.

– Хорошенькая новость, – распалял он себя, постукивая ладонью по рулевому колесу. – Вспомнили вдруг! Откуда?! Что? Кто такие? Да я начисто не помню твою маму… Как говорится: «Просыпаюсь утром – здрасьте, вижу – нет со мною Насти!» Знаем эти штуки. Кушали! Ясно?!

В следующее мгновение он даже не понял, что происходит. Лишь ощутил порыв свежего воздуха в кабине автомобиля. Клямин выбросил правую руку и успел ухватить Наталью за блузку. Машина вильнула и ударила передним левым колесом о высокий поребрик разделительного ограждения. Позади раздался визг тормозов… Но Клямин уже выправил линию и шел с обычной скоростью.

– Ты что?! – прошептал он побелевшими губами. – На полном ходу. В плотном ряду…

Наталья сидела откинув голову назад. Надорванный рукав блузки оголил ее плечо – на нем была ссадина от ногтя Клямина.

– Остановите. Я сойду, – твердо сказала Наталья, не размыкая ресниц. – Я не хочу с вами ехать. Отвезите меня на вокзал…

Солнце падало в расщелины между домами. Быстрым мазком полоснув по салону автомобиля, оно какое-то мгновение держалось на маленькой голове, на распущенных волосах Натальи. И опять что-то в облике ее пробудило у Клямина смутное воспоминание.

– В письме сказано, что ты собираешься поступать в училище, – проговорил Клямин. – Но ведь прием давно…

– Там дополнительный набор, – безучастно произнесла Наталья, отвернувшись от Клямина. – Я хочу обратно домой. Отвезите меня на вокзал, пожалуйста, – жалобно добавила она.

Несколько минут они ехали молча.

Клямин угрюмо глядел на покорный асфальт. Он не мог понять себя. Волнение исчезло, уступая место любопытству и удивлению. Что может быть общего у него с этой девчонкой? Да и не снится ли все это? Минутами ему казалось, что рядом сидит обыкновенная пассажирка такси, которой нечем расплатиться, – вот и придумала плаксивую историю, имея в виду не его, Антона Клямина, а какого-то другого человека. Он даже усмехнулся, ободренный этой мыслью, и метнул на Наталью лукавый взгляд в легкомысленном расчете на уступчивое перемирие. Но в позе Натальи было столько открытой печали, что Клямина обдало жаром. Мысли рассыпались подобно капелькам ртути, извлекая из глубин памяти полузабытое…

Клямину не хотелось возвращаться в прошлое. Там ему неуютно жилось. А сейчас он пребывал в полном согласии с самим собой. Все хорошее было сейчас, и менять эту жизнь ему не хотелось. Да и ради чего? Что роднит его с этой девчонкой? С кем из стародавних знакомых она хочет связать Клямина? Вообще с женщинами у него установились определенные отношения. И никаких других ему уже не постичь – привык. Малейшее покушение на свою свободу, на теперешнюю удобную жизнь он пресекал в корне. Чем плоха была Лера? Ну и что? Он не муж, не отец, он вольный человек. И Лера это понимала, как никто, поэтому и не пыталась его укротить. Когда же появилась такая возможность, она отправилась к доктору Ярошевскому.

А эта девчонка свалилась точно снег на голову и пытается связать его, вполне счастливого человека, с тем, что он оставил навсегда, что стерлось даже в памяти. Уяснив для себя все это, Клямин почувствовал облегчение, и печальный вид девушки уже не тревожил его совесть. Он относился к натурам, для которых только опыт общения служит ключом к пониманию. А такого опыта у Клямина не было. Откуда? Он впервые видел эту девушку.

– Мы возвращаемся на вокзал? – тихо проговорила Наталья.

– Ага,– с показной легкостью отозвался Клямин.

Он остановился у разворота, перепуская встречный поток автомашин.

– Вот и хорошо, – вздохнула Наталья.

Она достала платок, приложила к царапине, чуть поморщилась. Подтянула порванный рукав, пытаясь как-то скрыть прореху.

– Что люди-то подумают? – пробормотала она.

– Ну… а как же училище? – Клямин резко повернул руль.

– Не ваше дело. – Наталья по инерции привалилась плечом к двери. Упрямо оттолкнулась, тряхнула головой. Что она сейчас думала о человеке, встречи с которым ждала и которого рисовала в воображении добрым, умным… беспомощным?

Контуры вокзала, похожего на плотину, подрубали перспективу улицы.

Наталья кончиком языка уловила солоноватый привкус. Она поднесла ладонь к щеке и утерла слезу, размазывая тушь.

Едва автомобиль притормозил у высокого поребрика привокзальной площади, как Наталья толкнула дверь и выскочила из кабины, потянув за собой чемодан…

Клямин прошел на кухню и принялся выгружать банки и пакеты в холодильник. Он купил все необходимое в дорогу и кое-чем отоварился впрок, чтобы не ходить лишний раз в гастроном. В свое время он доставал директору гастронома английский костюм с оптовой базы райпотребсоюза. Не злоупотребляя знакомством, Клямин держал под контролем еще несколько гастрономов. И дружил с директорами. Время от времени дружба, чтобы не увянуть, скреплялась определенными услугами. Люди с оптовой базы связывались через Клямина с врачами первой городской больницы, где у таксиста сложились прочные деловые отношения с хозяйственной службой.

Холодильник тяжело урчал, как переевший кот. Клямин взялся за кран на кухне, из которого третий день капала вода. Затем начал приводить в порядок выключатель…

Серафим все не звонил.

Клямин сел в кресло и вытянул ноги. Брюки плотно прилегали к телу, и он ощутил сквозь материю письмо, подобранное в автомобиле. В тишине гостиной Клямин снова открыл это письмо. Знакомая весть, принесенная им, входила в сознание по-новому. Клямин уже немного знал Наталью.

Он прочел письмо до половины, откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. Только сейчас он почувствовал усталость. Беготня по переходам вокзала требует специальной тренировки – не привык к этому Клямин. Да и волнения всякие. Он подключил к поискам Натальи рыжего носильщика, который помнил ее в лицо. Но все было безрезультатно. И еще Клямин изнемогал от мысли: с какой целью он разыскивает Наталью?! Он вел себя точно в бреду. Было бы правильнее прекратить эти глупые поиски. Но неудержимая сила влекла его в закоулки старого вокзала, в аллеи привокзального сквера.

Натальи нигде не было. И прошло-то с полчаса, как она покинула автомобиль, волоча свой чемодан.

Уговорившись с носильщиком, что тот позвонит ему, если вдруг встретит Наталью, Клямин поспешил домой.

Серафим все не звонил.

Из-под пола просачивались тягучие звуки скрипки, означавшие, что Додик Борисовский вернулся из консерватории и успел поесть.

«Нет покоя человеку», – подумал о соседе Клямин и поднялся с кресла.

Альбом он нашел на шкафу, под каким-то хламьем. Старинный кожаный переплет еще держал четкое тиснение: «Кауфман и сын. Харьков. 1906 год». Клямин стер с альбома пыль носовым платком, вернулся в кресло. С пожелтевших страниц пахнуло молью и тлением… Сколько лет он не открывал альбом? Пожалуй, ни разу после переезда в новую квартиру. А достался ему альбом после смерти матери…

С многочисленных блеклых фотографий на Клямина смотрели давно умершие близкие люди. Он листал страницы медленно, отдаваясь воспоминаниям… Кое-кого он хорошо помнил. Но были и такие, о ком забыл. Деда вот помнил хорошо. И бабку помнил. Только никак не мог сообразить, с чьей они стороны – с отцовской или с материнской. «Чушь какая-то, – сердился на себя Клямин. – Нельзя же так… Болван ты эдакий…»

Были в альбоме фото других стариков. Чужие люди, они таращили со снимков глаза и молчали, терзая Клямина загадкой… Расстроившись, Клямин принялся быстрее переворачивать страницы альбома. Вот сестра Катерина. Она умерла четыре года назад от какой-то женской болезни. Рядом мать. Здесь ей лет пятьдесят. Мать работала вагоновожатой. Общесемейных фотографий не было… Отдельно отец, отдельно мать. Почему нет всех вместе? А когда, собственно, они могли быть вместе? Сколько раз в детстве он видел отца? Если бы не два-три снимка, Клямин вообще начисто забыл бы его облик. Мать он помнил гораздо лучше, хоть и видел ее в последний раз после увольнения из армии, когда заезжал в Харьков месяца на полтора.

Еще раз ему довелось повидать мать только на ее похоронах. Он даже в больницу не удосужился вырваться, хотя мать и пролежала там три месяца. Она часто писала ему. Отвечал ли он? Деньги, правда, посылал. Не регулярно, а так – когда вспоминал. Но если посылал, то не скупился…

Тоска охватила Клямина. Ничего уже не вернуть – никаким блатом, никакими связями, никакими деньгами. В черную бездну уплыли навечно близкие ему люди. Они его любили так, как никто никогда не любил. А он? А сестра Катерина? Она одна и была предана матери до конца. Ничем не упрекнула она Антона на похоронах. Только вот глаза у нее были недоступные и печальные. А между тем он, Клямин, в тот зимний день привез на похороны венок из ста живых роз…

Клямин рыдал на кладбище искренне, покаянно. Казнил себя. А вернулся в Южноморск – и снова закрутился в своих делах. И месяца не прошло, как все настолько расписалось по своим местам, что однажды – грех вспомнить – вдруг возникла идея послать матери денег. Но в следующее мгновение резанула мысль: умерла ведь она – некому посылать. В тот день Клямин глухо напился. Пожалуй, он и не помнил, когда еще так напивался. Дома, один, выгнав какую-то бабу, что ввалилась к нему со скуки. А когда пришел в себя, поехал на телеграф и послал сестре все свои наличные деньги. Сколько там было? Тысяча тридцать шесть рублей. Он хотел и с какой-нибудь из сберкнижек снять. Только были уже закрыты все сберкассы. Назавтра Клямин малость поостыл. Но о посланных сестре деньгах не жалел…

Сквозь толстый ковер на полу продолжали пробиваться торопливые звуки скрипки. Додик играл что-то нудное. Заканчивал, начинал снова. Словно старался внушить Клямину нечто важное. А Клямин изворачивался, сопротивлялся. «Вышибет, подлец, слезу, доиграется», – думалось Клямину. Он перелистал почти весь альбом. С каждой новой страницей движения его становились медленнее, возбуждение возрастало. Выходит, он торопился домой не из-за телефонного звонка Серафима. Точнее, не только ради этого звонка…

Или ему показалось, что должна существовать нужная ему теперь фотография? Прошло столько лет. В конце концов, она могла выпасть, затеряться… Нет, фотография нашлась. Она лежала под желтой газетной вырезкой. Блеклая, в каких-то мелких пятнышках, будто прозрачная. Клямин взял ее в руки. Удивительное сходство. Только у той, исчезнувшей в толпе вокзала, более тонкая шея и выше лоб. А в целом сходство было поразительным. И волосы, и губы. Да и всем своим обликом Наталья походила на мать Клямина в молодости. Это сходство бросилось ему в глаза при первом же появлении Натальи там, на перроне…

Раздался телефонный звонок.

Клямин знал, что это звонит Серафим.