Текст книги "Заговоренный меч"

Как самая дорогая на свете вещь дана ты нам

в наследство,

Прадед наш Аргын радовался твоей красе,

Твоими изумрудными лугами с серебряными

нитями ручьев

Из века в век любовались аргыны, о гора

Аргынаты!

Здесь не было множества зеркальных озер и полноводных рек, способных напоить тысячные табуны, поэтому в теплое время года людей бывало немного. А самое главное, места эти издавна принадлежали роду султана Джаныбека, но опустели с тех пор, как отец его Барак переехал отсюда в Орду-Базар, ханскую ставку. Зато всяческой дичи: оленей, сайги, круторогих архаров, дроф, уларов, диких гусей – здесь было хоть отбавляй. Три дня знатные охотники всеми способами истребляли ее. Били в барабаны, чтобы вспугнуть куропаток и уларов, и тут же выпускали на них соколов. С невыразимым наслаждением перерезали горло пойманной птице, гордясь друг перед другом своими успехами. Гонялись за архарами и оленями, прямо с седла пронзая их стрелами. А три незаметных человека во главе с братом ханского палача Сарыбаем вели свою охоту и никак не могли попасть в цель. Ни разу не остался в одиночестве султан Джаныбек, и они не решались напасть на него. А что ждало их в случае неудачи, они хорошо знали…

Но в последний день, когда хан объявил о том, что завтра все возвращаются в ставку, им улыбнулось наконец счастье. Увлеченный преследованием быстроногой сайги, султан Джаныбек ускакал далеко в заросли. Верные ему джигиты помчались следом, но кони их притомились за три дня охоты, да и не могли они тягаться с знаменитым аргамаком султана. Поскакав через рощу, Джаныбек вдруг увидел невдалеке самого хана Абулхаира с несколькими верными людьми, а сбоку уже подъезжали трое, которых приметил он раньше. Хан только что сменил уставшего коня, а конь Сарыбая

был полон сил, потому что не участвовал в настоящей охоте. Вместе с Джаныбеком поскакали они за сайгой, и султан уже не мог уклониться, чтобы не показать себя трусом перед врагом.

Вскоре лишь трое оказались впереди: султан Джаныбек, хан Абулхаир и брат ханского палача – Сарыбай. Все другие остались далеко позади, и даже голосов их не было слышно. Проскакав еще немного, они догнали наконец обессилевшую сайгу. Джаныбек в слепом охотничьем азарте, позабыв на миг о грозящей ему опасности, спрыгнул с седла, отбросил в сторону дубинку и вытащил нож, чтобы прирезать сайгу. И лишь тут заметил замахнувшегося на него своей дубиной Сарыбая.

– Не трогай, это моя сайга! – злобно закричал Сарыбай.

Султан прыгнул к нему на коня и сорвал его с седла. Вместе с тяжелым противником повалился он в густую траву, но при падении успел подмять его под себя. Горящие злобой глаза оказались у самого его лица, и вдруг радостная надежда появилась в них.

– Бей… Бейте его в затылок! – закричал он кому-то.

Не выпуская Сарыбая, султан скосил глаза в сторону и увидел стоящего над ним хана Абулхаира…

* * *

Абулхаир так и не понял, почему не ударил в затылок султана Джаныбека. Что-то на миг удержало его руку, а потом выехали из кустов люди, и поздно было уже что-нибудь сделать. Первым к месту происшествия прискакал Керей. Джаныбек тогда опустил Сарыбая.

– На этот раз я прощаю тебя, потому что не ты здесь главный виновник! – процедил он сквозь зубы и так посмотрел на Абулхаира, что тому стало не по себе.

А сайга все еще лежала живая. Джаныбек посмотрел на нее и махнул рукой.

– Поскольку человеку, который покушался на мою жизнь, простил я, то почему бы не простить невинное животное! – сказал он Керею, пристегнул к поясу дубинку и сел на коня. Вместе поехали они к своим, а хан Абулхаир молча смотрел им вслед…

Поднявшийся с земли Сарыбай тоже занес ногу в стремя. Хан отвернулся.

– Зачем не ударили вы его сзади дубиной, мой повелитель-хан? – зашептал ему в спину брат палача. – Если бы он упал, я тут же переломил бы ему шейный позвонок. Так всегда бывает, когда человек падает с лошади, и никто бы не догадался…

Он не успел договорить, как голова его покатилась с плеч. Абулхаир брезгливо вытер клинок об одежду Сарыбая и велел трубить сбор. Приехавшие первыми Джаныбек с Кереем увидели валявшуюся в траве голову с выпученными в испуге глазами.

– Такая смерть ждет каждого, кто покусится на жизнь моих верных султанов! – сказал хан Абулхаир.

Но вряд ли поверили в искренность его слов Джаныбек с Кереем. Оба султана молча проводили хана Абулхаира до ставки и вскоре уехали в свои кочевья. А хан с тех пор совсем потерял покой, целыми днями лежал на шкуре барса и обдумывал создавшееся положение. Пути назад не было, и горькая досада на то, что не прикончил Джаныбека, грызла душу. Не скоро представится теперь такая возможность…

"В шестнадцать лет я собственными руками зарезал сына самого Едиге – крепколобого Казы-бия, – вспоминал Абулхаир, и губы его кривились от гордости. – В семнадцать лет произошел мой знаменитый поединок с ханом Жумадеком, правившим степью Дешт-и-Кипчак. Как родного сына любил он меня и воспитывал с ранних лет, словно отец. Разве дрогнула моя рука, когда прирезал я его, сбив с седла? Да и сам он принял смерть с легкостью, понимая, что таков закон жизни, так же буду поступать я со всеми врагами. В надежные руки передавал он свой трон. И вот теперь эти руки не поднялись на самого лютого врага – Джаныбека!

Львиное сердце должно быть у того, кто правит людьми и берет на себя ответственность за них перед богом. Почему же расслабилось оно на этот раз? Один-единственный удар по голове этого ненавистного султана, и не было бы никаких неприятностей. Прав был убитый раб: никто бы не посмел высказать сомнение в том, что Джаныбек упал с коня во время охоты. Люди знали бы тогда, что если упал Джаныбек, то каждый из них может упасть таким образом. Страх – самый надежный замок на болтливые рты!..

Говорят, что мой предок Чингисхан поучал: если поднял руку на врага, то бей только насмерть, потому что нет опаснее недобитого врага. А простить врага – преступление, за которое придется расплачиваться всю жизнь. Слабостью посчитает враг твое великодушие и удесятерит свои усилия против тебя!.."

II

Джучи родился от Борте-Фуджин из племени конурат и сам был женат на конуратках. От второй его жены Укихатун родился Батый.

Джучи довольно крепко усвоил степную мудрость, которая гласит: «Пусть руки отпадут у того, кто не радеет за родственников». Казахские племена стали его опорой в дальнейшей политике, и окружали его обычно казахские султаны и батыры. Даже в песнях и сказаниях народа, где всегда подчеркивается жестокость и коварство других чингизидов, о Джучи говорится в ином тоне. Он суров, но справедлив и всегда готов выслушать мудрый совет. Особо поясняется, что умел он обуздывать свой гнев, а это уже не так мало для сына Чингисхана. Уже одно то, что Джучи не стремился к полному уничтожению казахских племен, делало его и в их глазах защитником и добрым родственником. Слишком свежи были в памяти иные примеры. И недаром сохранился в веках эпос «Аксак кулан – Джучи-хан», который поют до сих пор в степи. Конечно, пройдя через века, дурные поступки того или иного властителя выветриваются порой из народной памяти, но вот не ушел же из нее страшный образ Чингисхана, которым пугают детей в степи…

Монгольские завоеватели, захватившие казахские земли, были немногочисленны. Один на сто приходилось их по отношению к исконным обитателям степи Дешт-и-Кипчак, и они быстро растворились в общей массе, как горсть соли, брошенная в реку. Не прошло и века, как монгольские султаны ничем уже не отличались от казахов. Только и осталось у них звание «тюре», дающее право на султанский и ханский титулы. В каждом казахском роде и племени были они, и самая жестокая грызня происходила всегда между ними за власть и влияние.

Первый хан Золотой Орды – Батый – почти всю жизнь прожил в степи Дешт-и-Кипчак. Из рода кипчак была и самая любимая его жена – Жулдыз. Да и сыновья его уже носили имена на лад степи Дешт-и-Кипчак: Сартак, Тукухан, Аюхан, Улакчи. На главном пути к ставке великого хана кочевали казахские племена, нанося в первое время серьезный урон завоевателям, которым волей-неволей приходилось считаться с ними. Из политических расчетов золотоордынские ханы роднились со степняками.

От брака чингизидки и джигита из рода мангыт родился небезызвестный Ногай, которого называли иналом, то есть полукровкой. Он не считался чингизидом (материнская кровь монголами не берется во внимание), не имел права занимать ханский престол, но в течение сорока лет диктовал свою волю золотоордынским ханам.

После смерти Батыя Ногай продолжал командовать войсками Золотой Орды, хитроумно отбирая и сажая на престол золотоордынских ханов. Лишь когда ханом стал Тохтагул – пятый сын Мунке, кончилась власть Ногая. Воспользовавшись межродовыми распрями в степи Дешт-и-Кипчак, на которую опирался Ногай, молодой хан Тохтагул разбил его войско, и престарелый полководец с семнадцатью верными воинами бежал в башкирские земли.

Из-за раздоров в Золотой Орде и потомки Ногая вместе с близкими им родами были вынуждены уйти в восточные пределы Казанского ханства. Этот край, принадлежавший некогда волжским болгарам, неоднократно громили Батый и его преемники. В конце концов туда пришли с войском кипчакские завоеватели и основали новое ханство. Вслед за ними начали перекочевывать туда близкие по языку и обычаям ногайлинцы, которые быстро смешивались с местным населением.

Но, осев в Казани, они беспрестанно покушались на спокойствие в своих прежних владениях. Они стали подсылать в казахские роды своих людей, напоминая о связывающих их узах крови и предлагали отделиться от Абулхаира. Дошло до того, что некоторые батыры собирали джигитов и угоняли ханские табуны.

После одного из таких набегов выведенный из себя хан Абулхаир направил к ним тридцатитысячный карательный отряд во главе с каракипчаком Колбанды-батыром, который разгромил аулы виновных, а заодно и их соседей, чтобы отвадить впредь от подобных дел.

Одно появление Кобланды-батыра вселяло ужас в сердца людей. Был это человек неслыханного роста, с огромной головой, похожими на кувалды руками. В многочисленных песнях рассказывалось, что кости у него больше верблюжьих, а пальцы тверже рогов архара. На реке Тургай жили прадеды Кобланды-батыра, а сам он родился там, где сливаются реки Арысь и Бадам, у подножия горы Караспан.

Совсем недавно возвратился Кобланды-батыр, разбросав по ветру пепел ногайлинских аулов. Весь скот угнал он у них, прихватив с собой заодно много красивых женщин и девушек. И сопротивления не встретил он, потому что неожиданным и дерзким был набег.

Три дня пировали в ханской ставке по случаю этой победы, словно не мирные аулы, а по крайней мере город Стамбул взял приступом грозный батыр. Так уж принято было в степи. К концу праздника спросил хан Абулхаир о тех, кто особо отличился в этом походе, чтобы распределить по справедливости захваченную добычу, и прежде всего женщин.

Кобланды-батыр начал перечислять отличившихся в походе батыров и джигитов, но вдруг замолчал. Неистово покрутил он кончики длинных, до ушей, черных усов. Глаза его, величиной с ладонь, переплетенные красными жилками, уставились на хана:

– Всем батырам предлагаю сполна дать их долю, – сказал Кобланды-батыр. – И вдвойне доволен я молодым и смелым батыром Саяном. Сотню возглавлял он у меня и достоин награды. Но я попрошу для него, почтенный хан, смерти!..

Все замерли. Дядей Саяна по матери был знаменитый Акжол-бий. Огромного роста и чудовищной силы был этот певец и златоуст, сын Котан-жырау. Рядом с ханом сидел он по праву, и взоры людей были устремлены на него. Услышав слова Кобланды-батыра, он лишь побледнел, но не потерял самообладания.

– За что? – хладнокровно спросил Акжол-бий? измерив взглядом с ног до головы Кобланды-батыра.

– Закон великого Чингисхана нарушил он. Из-за жесрейки <Ж е с р е й к а – пленница поспорил он со славным Кара-батыром…

Потомки Чингисхана во всем следовали его ясам. А в них была предречена смертная казнь воину, поспорившему с товарищем из-за трофеев. Одно из самых тяжелых обвинений это было, и молодого батыра ничто уже не могло спасти.

– Чем ты это докажешь? – все также спокойно спросил Акжол-бий. – Кара-батыр рассказал тебе про это или был свидетелем их ссоры кто-то из посторонних?

Кобланды-батыр действительно не присутствовал при этой ссоре. Один из ханских сторонников сообщил ему об этом, но слишком уж хотелось поверить в эту ложь батыру. Чего греха таить, в таких случаях у самых достойных брали верх интересы рода…

– Кара-батыр погиб от меча Саяна при этой ссоре. И того, кто видел эту драку, зарубил своим мечом батыр Саян!..

– Может быть, сам Саян подтвердит свою вину? – задумчиво проговорил Акжол-бий.

– Для того чтобы признать перед всеми свою вину, нужно быть настоящим батыром! – сурово сказал Кобланды-батыр.

– Ты, достойный батыр, хочешь сказать, что славный племянник аргынов Саян превратился в бабу?

– Только баба может скандалить с товарищем из-за какой-то ничтожной пленницы!

Оба полководца смотрели друг на друга, готовые вцепиться друг другу в глотку и покатиться по земле в смертельной схватке. Однако тот и другой обладали выдержкой настоящих батыров и умели соблюдать приличия в присутствии самого хана. Они умолкли, повернувшись в сторону Абулхаира и слегка склонив головы.

Хан Абулхаир прекрасно понимал какие чувства руководили Кобланды-батыром. Когда один человек всей душой желает очернить другого, все средства хороши. Гнев и жажда мести подскажут такое, до чего не додумается человек в другое время Тут уже не имеет значения, виноват юный батыр или нет…

Хан испытующе оглядел свой совет и вздохнул. Очень уж изменился его состав. Когда Абулхаира подняли на белой кошме над степью Дешт-и-Кипчак, совсем другие люди окружали его. На том самом месте, где сидят сейчас почтенные бии из аргынов, сидели знатные люди из найманов. А слева, где теперь сидит кипчакская знать, располагались раньше батыры из племени уйсуней.

Молодым и горячим был в те незабвенные времена и не озирался опасливо по сторонам, как делает это сейчас. На половодье похожа молодость и не признает никаких берегов. Два года спустя после вознесения на ханский трон встретился он на крутом берегу Тобола с другим претендентом Махмуд-ходжой. Гром стоял в степи, когда сошлись оба войска, и своей рукой снес он голову врага с плеч. Жену Махмуда-ходжи, непревзойденную красавицу Аганак-бике, взял он себе в жены. Никому из своих султанов и батыров не уступил эту четырнадцатую луну <По лунному календарю полнолуние наступает в четырнадцатый день месяца.. Как бездонное озеро в тихую погоду, были ее глаза, и белее снега светилось прекрасное лицо…

Не суждено было насладиться ему ее ласками. Все время казалось, что холодная змея лежит в ее постели и вот-вот укусит. Все, очевидно, потому, что вместе с ее мужем приказал он прирезать и трехлетнего сына. А как было поступить иначе? Подрастал бы законный претендент, готовый мстить за отца. Ханский трон – такая вещь, что родного сына сбивает с пути истинного. Можно ли довериться чужому? Раскрытым лезвием бритвы у самого горла был бы он всю жизнь.

Так и умерла в тоске прекрасная Аганак-бике, ни разу не выказав ему своего расположения. А потом узнал он, что смерть ее наступила от особой степной травы. Она пила ее настой непрерывно, чтобы не понести от него.

Да разве щадил он когда-нибудь своих врагов! Он брал Хорезм, Самарканд, Бухару, Сыгнак, десятки других городов, и в каждом обильно удобрил землю человеческой кровью. По очереди пришлось громить непокорные казахские роды. Там, где проходил он, кровью полита и его родная степь. Теперь вынужден пугливо озираться по сторонам.

Его правая рука в войске – тот, кого с почтением называют Акжол-бием. И за спиной его – вся мощь многочисленных и воинственных аргынов. А левая рука – это Кобланды-батыр, за спиной которого такие же многочисленные и мужественные кипчаки.

Если покарать смертью этого ничтожного джигита Саяна, то возрадуются кипчаки, но посчитают себя жестоко обиженными аргыны. Кому же из них отдать предпочтение?

А если простить джигита Саяна? Разве не примут люди такой поступок хана за признак слабости?

Вся Абулхаирова Орда ждет ханского слова. Джаныбек и Керей тоже ждут и начнут действовать в зависимости от того, как будет решено это щекотливое дело…

В который уже раз приходится Абулхаиру отирать пот со лба, потому что становится ему жарко от подобных размышлений. Ведь не потел никогда в таких случаях его великий предок. Одним движением бровей посылал он на смерть тысячи людей и больше не думал о них. Неужели настолько изменились времена, что даже одна жизнь получает какую-то цену?

* * *

С каждым веком все труднее править людьми. К чему это все приведет?..

Пока витала тень Чингисхана над сыновьями и внуками, еще можно было по-настоящему чувствовать власть в своих руках. Взять того же Мунке, не пожалевшего всех своих близких и дальних родственников для собственного утверждения. Молчал он всегда – по одному выражению глаз хана казнили неугодных. Ему даже не нужно было отдавать приказания об этом…

Поучительная легенда о погребении хана Мунке вспомнилась Абулхаиру… Две особенности по сравнению с другими народами имеет погребальный обычай у монголов. Первая из них та, что в глубокую могилу-склеп вместе с господином опускается его самый любимый и преданный раб. Его кладут под тело господина и живым засыпают землей. Через полдня его выкапывают. Рабу дают отдышаться, подкрепиться и снова зарывают. Так повторяется трижды, и если раб не задохнулся, то это означает, что он действительно был самый близкий человек покойному. Тогда его навсегда освобождают от рабства и дают все, чего бы он ни попросил, потому что, по убеждению монголов, он является преемником всех грехов своего господина. А сам господин, очищенный от ответственности за все содеянное на земле, отправляется в другой мир…

Тело господина наконец погребается окончательно. Вместе с ним в могилу опускается котел, полный мяса, и большой кувшин с молоком, а также кладут великое множество золотых и серебряных украшений. Чем знатнее и богаче был человек, тем больше драгоценностей уходит с ним в могилу. Когда станет он оживать в потустороннем мире, то поджидающие этот момент злые духи будут отвлечены блеском драгоценных вещей и не тронут тело и душу…

А вторая особенность монгольского погребального обряда состоит в том, что о месте захоронения знатного человека никто не должен иметь и отдаленного представления. Сразу же после похорон убивают всех, кто был свидетелем погребения, а затем по степи прогоняют табуны лошадей, которые затаптывают все следы, И делается это для защиты не столько от разбойников и грабителей могил, сколько от враждующих родственников. Кто не решался мстить при жизни, может отомстить после смерти. Такие случаи бывали не только среди монголов. Не раз последующие властители оскверняли могилы своих предшественников, вытаскивая из саркофагов, сжигая их тела. Больше всего на свете боялись такого кощунства монголы…

И вот когда в 1259 году умер хан Мунке, по приказу его братьев Арык-Буги, Хубилая и Хулагу были истреблены, невзирая на родовитость и заслуги, десять тысяч человек, участвовавшие в похоронах. Слишком много людей желали мести усопшему, чтобы можно было оставить в живых хоть одного человека, знающего его могилу. К тому же, по монгольским верованиям, чем больше будет жертв при погребении, тем приятней покойному, особенно такому достойному, как великий хан Мунке.

Погребальная церемония прошла куда более торжественно, чем даже у самого Чингисхана. А причиной было то, что, принеся в жертву десять тысяч человек, чингизиды хотели напугать не одних своих сородичей, но и все человечество. Они хотели показать, что ничего не стоит им и вовсе прекратить жизнь на земле, поскольку она в их полной власти…

И вот теперь самый значительный потомок этих великих людей дрожит, как жалкий воробей, над одной ничтожной жизнью!.. Абулхаир плюнул с досады. Неужели настолько измельчало его поколение? Не то что весь мир, а какие-то султаны из завоеванной казахской степи заставляют законного хана оглядываться на них – навязывают ему свою волю!

Невольно посмотрел хан Абулхаир в сторону правнуков Урус-хана, и совсем тошно сделалось ему. Неподвижно сидели впереди своих аргынов черноусый красавец Джаныбек и квадратный, похожий на гранитную скалу Керей. Как холодные отточенные кинжалы были их лица…

Да, эти двое опасней всех остальных, вместе взятых. Они никогда не простят ему завоевания их родового гнезда – Сыгнака, столицы всей Белой Орды. Особенно ожесточились они, когда взял он себе в жены правнучку Хромого Тимура, дочь ученого Улугбека. В их глазах это измена степи. Дай им волю, немедленно откочевали бы они от его ставки, сделавшись самостоятельными ханами. Спят и во сне видят они этот миг, и худшие враги для них – оседлые бухарские и самаркандские беки!..

Только никогда не позволит он им осуществить свое желание. Нет им поддержки ни у кого, кроме сородичей. Не поддержит их молчаливая степная масса, потому что сильна еще ханская власть над ней. Вот и приходится им сидеть при ханской ставке и смотреть бессильным взглядом в его сторону!..

Но как угодить этой безликой степной массе? На чьей стороне сейчас ее симпатии – на стороне аргынов или кипчаков? В который раз приходится подсчитывать все сначала: силы, авторитет султанов, бесчисленные противоречия. Попробуй не посчитайся со словами Акжол-бия, и дружно встанут против тебя аргыны, найманы, конрады со всеми своими ответвлениями. Именно этого ждут с нетерпением Джаныбек и Керей. Они давно уже добились расположения этих родов и слывут защитниками их интересов. Стоит лишь чуть ошибиться – и уведут они в степь сотни аулов, словно пастухи стадо настигнутых оводами коров, возглавят многочисленные роды, и кто знает, как поведут себя в этом случае остальные…

Но как отказать в просьбе кипчакскому батыру, тем более что ссылается он на незыблемый закон предков? Именно кипчаки сейчас опора ханства, и с их дубинами вынуждены считаться многие в степи. В любой момент могут быть занесены они над головами Джаныбека и Керея. Нужно лишь выбрать удобный момент…

Да, поучителен и пример Ногая для хана Абулхаира. Когда полководец из степняков забирает слишком много власти, то хан быстро становится игрушкой в его руках. Как огня нужно бояться таких людей. Вот и приходится Абулхаиру остерегаться своих же султанов из аргынов с одной стороны и кипчаков – с другой. Кого из них поддержать? Можно, конечно, продолжать игру на разногласиях между ними, но вечно это продолжаться не может. Слишком далеко зашла распря…

И все же ничего другого не остается. Известно, что нет на свете труднее задачи, чем разрешать межродовые распри у казахов. Зачем же их разрешать? Наоборот, придется углублять их. В этом спасение и выход из создавшегося положения. Нужно идти навстречу событиям, а не ждать, пока они захватят врасплох. Разве не благодаря такой политике сохраняют до сих пор чингизиды власть и влияние в степи? Что было бы, если бы в один прекрасный день нашелся человек, сумевший объединить все эти разрозненные казахские роды и направить их к единой цели? Что сможет противостоять этому мечу?

Но меч этот обоюдоострый, и с величайшей осмотрительностью нужно обращаться с ним, чтобы самому не порезаться. Нет, пусть-ка лучше полежит пока в ножнах. И в дальнейшем будет он, хан Абулхаир, продолжать натравливать друг на друга степные роды и племена, только надо делать это с большим усердием и ловкостью. Опыта у него хватит, да и пожар горит давно. Остается лишь подбрасывать ветки посуше.

* * *

Иначе рассуждал султан Джаныбек, давно мечтавший отделить от Абулхаировой Орды кочевые племена степи Дешт-и-Кипчак. Он прекрасно понимал, в каком трагическом положении находится хан Абулхаир. «Нет у его Орды былого величия… – думал он. – На юго-западе снова усиливается Хорасан, множится сопротивление его набегам народа Мавераннахра, и пока скрытно, но все настойчивее выказывают свои претензии тимуриды… Не лучше положение и на северо-западе. Все больше отмежевывается беспокойная Ногайская Орда. Растет могущество Казахского и Крымского ханств, где издавна ненавидят Абулхаира. Все чаще оглядываются в их сторону султаны-астарханиды… А внутри самой Орды? Неимоверно высокие налоги и всяческие повинности все больше вызывают недовольство среди рядовых кочевников. Все в степи готовы отделиться от Абулхаировой Орды. Сейчас самое время направить это вполне назревшее начало по желанному пути».

Джаныбек был умным политиком и понимал, что когда желание импрама – массы совпадает с желанием вождя-честолюбца, то задуманное им легче сбывается. Перед глазами Джаныбека в последнее время все чаще возникала одна и та же недавно виденная картина.

Он возвращался с охоты. И вдруг услышал женский плач, похожий на вой смертельно раненной волчицы. Джаныбек поскакал с нукерами, выскочил на холмик. Перед ним, в низине, лежал аул. Войны ее было, но казалось, что враг только что побывал здесь. Остовы юрт были переломаны, здесь и там валялось немудреное имущество кочевников. Оставшиеся в живых стояли около убитых и раненых. Слышались плач и причитания.

Когда Джаныбек подскакал, навстречу ему вышел седобородый сгорбленный старик.

– Что случилось, кария? – спросил султан, даже забыв поздороваться.

– Когда этому будет конец?! – сурово сказал старик, глядя в глаза султану. – Мы лишь недавно перекочевали сюда с Едиля. Там не давали нам покоя ногайские бии, астарханские султаны, татарские и башкирские аламаны. Это было понятно. А здесь вдруг абулхаировские волки… Мы не хотели дать своих джигитов для его войска и не сумели вовремя уплатить тяжелые налоги. Вот хан и прислал своих лашкаров. Они разгромили наш аул. Они грабят и убивают нас, как чужие. Спаси нас, сын Барак-хана…

– Как спасти?

– Свое ханство нам нужно! – твердо сказал старик. – Зачем нам, кочевникам, повинности и налоги? Все это идет для содержания Абулхаировой Орды. И видишь, как они поступают с нами!..

Да, так было везде: и на китайской, и на джунгарской границах. Народ понимал уже необходимость создания своего, казахского ханства. Яблоко начинало созревать, и султан Джаныбек готов был действовать. По старой казахской поговорке: «Свали старую юрту, чтобы поставить новую».

Абулхаиру нужны были родовые распри для удержания своенравных кочевых племен в своей Орде, ибо действовал он по принципу: разделяй и властвуй. Джаныбеку нужны были эти же распри для развала Абулхаировой Орды…

* * *

Скрипнула в наступившей тишине дверь, и в ханскую юрту вошел красивый семилетний мальчик. Это был внук Абулхаира, сын недавно умершего Шах-Будаха. С гордо поднятой головой мальчик прошел прямо к трону. Он даже не посмотрел на многочисленных придворных: беков, султанов, эмиров в расшитых золотых одеждах. Уткнулся в колени хану своей стриженой, с оставленным на счастье клоком волос головой.

– Оказывается, Тарланкок не очень-то послушный конь, – заговорил он, явно гордясь своими словами. – Все время хотел сбросить меня на землю, но ничего у него не вышло. Пройдет немного времени, и он во всем будет слушаться меня!..

– Ладно, дорогой мой мальчик, мы сейчас заняты важными делами, так что иди поиграй! – Абулхаир погладил внука по голове. – Подрастешь, и самому тебе придется гореть в этом адском огне. Иди же, пока тебе можно еще ни о чем не думать!

– О каком адском огне говоришь ты, дедушка? – мальчик удивленно посмотрел по сторонам. – Когда я вырасту и стану ханом, то на земле прикажу сделать рай!

Абулхаир добродушно улыбнулся, но тут же нахмурился, перехватив взгляд смотревшего на его внука семнадцатилетнего Бурундука – сына султана Керея. Столько холодной ненависти было в этом взгляде, что мороз продирал по коже. А причиной было то, что после второго ханского сына – Шах-Хайдара законным наследником мог стать этот маленький Мухаммед-Шейбани, сказавший глупые детские слова о будущем рае на земле. Не приходилось сомневаться, что после смерти Абулхаира именно на Шах-Хайдара и Муххамед-Шейбани будут направлены вражьи стрелы…

Со страстной нежностью обнял вдруг хан своего любимого внука, словно защищая его от враждебных взглядов. Неужели эти волки могут поднять руку на невинного младенца? Кому успел он разбить шанрак, или набросить навечно тунлук <Ш а н р а к – основа купола юрты; т у н л у к – кошма, которой закрывают дымовое отверстие., что питают к нему такую злобу? Но тут невольно вспомнил Абулхаир, как сам поступил когда-то с малолетним сыном Махсуд-ходжи. Три годика было тогда мальчику, и тоже ничего плохого не мог он сделать могучему и полному сил хану Абулхаиру!..

Лишь один человек из сидящих догадался, почему хан Абулхаир стал вдруг так неистово обнимать своего маленького внука. И был это первый враг хана – султан Джаныбек. «Твои опасения справедливы, хан – подумал он. – В конце концов, этот ребенок – твой последний наследник, и с ним прекратится твой род. Как последний пучок сухой таволги будет он в твоем догорающем очаге… Что же, для семи лет он достаточно смышлен и обещает стать настоящим ханом. Но все в руках божьих, и мы лишь исполнители его предначертаний…»

При всем своем природном уме и проницательности не смог знать султан Джаныбек, что именно благодаря этому мальчику еще долго будет гореть огонь в родовом очаге Абулхаира.

– Иди, родной мой! – ласково повторил Абулхаир. – Если убежал от тебя строптивый Тарланкок, то разве мало лошадей в твоих табунах. Выбери себе любого…

Абулхаир уже принял решение, оно пришло само собой. Ни в коем случае нельзя доводить сейчас дело до открытой междоусобицы. Худой мир лучше доброй ссоры. Если же произойдет это, то только в роли посредника следует выступить хану. Пусть аргыны и кипчаки сами приговаривают друг друга к смерти. Он возьмет на себя лишь роль палача. И чем больше срежет он голов под их обоюдную ответственность, тем лучше!..

– Разве со времени великого Майхи-бия из рода уйсуней не существует право народа самому решать вопрос о жизни или смерти свободных джигитов? – спросил он, обведя суровым взглядом свой совет. – Даже Чингисхан не нарушал этой традиции. Как же я, его потомок, посмею вмешиваться в это священное право моего народа? Пусть соберутся знатные и достойные люди из аргынов и кипчаков и пусть вынесут свой приговор батыру Саяну. Ваше решение будет приказом для меня!

Все одобрительно кивнули головами, ибо ханская воля нерушима.

– Да будет так, милостивый хан. Мы снова соберемся.