Текст книги "Отчаяние"

* * *

И сейчас, через столько лет, когда, умудренный годами и опытом, он добрался наконец до Сарайчика и когда все складывается по-хорошему, снова гонец из тех же мест. И опять все потому, что много лет назад позволил он себе быть великодушным и простить подлого Шагая. Видно, ошибки молодости так и должны сидеть занозами в теле всю остальную жизнь. Не о Шагае уже теперь речь, а о его змеином отродье – Тауекеле, том самом мальчике, который стоял тогда вместе с отцом на коленях, клянясь в вечной верности. Что стоило тогда не отпустить этого мальчика вместе с несчастной матерью и клятвопреступником Шагаем. Все бы сейчас, наверное, было по-другому!..

Все повторяется. Нынешний правитель Туркестанского вилайета – потомок Абулхаира Баба-султан, известный своим непостоянством, в зависимости от положения колебался между дружбой с белой Ордой и все тем же Абдуллахом. Совсем еще недавно, когда грозная конница хана Хакназара стояла на границах с его вилайетом и могла в два перехода появиться под стенами города, он снова поклялся в вечной преданности. Больше того, Баба-султан согласился наконец возвратить Белой Орде принадлежавшие ей когда-то города Яссы и Сауран, но попросил дать время ему и некоторым купцам для вывоза их имущества. Сам же, едва дошла до него весть о готовящемся походе ханского войска к Жаику, послал письмо к Абдуллаху с просьбой простить ему вынужденную измену. В награду за свою верность Баба-султан требовал передать ему в управление часть Ферганской долины с городом Андижаном. Абдуллах, который в это время охотился в одном из своих бекств на Жейхундарье неподалеку от города Чарджоу, разъярился и приказал через гонца не входить ни в какие переговоры с казахским ханом до его возвращения. Получив это известие, Баба-султан в ту же минуту переметнулся опять к Хакназару и отдал ему просимые города. Себе он выторговал при этом помощь казахской конницы в предстоящей войне с Абдуллахом. Пока тот не возвратится с охоты, достойный Баба-султан вместе со своим родственником Бузахур-султаном решили предварить его и напасть на богатые бухарские и самаркандские оазисы…

Все это было на руку хану Хакназару, и он окончательно решился на поход к Жаику. Пока будут ссориться и разбираться между собой среднеазиатские султаны, он сможет укрепить запад своего ханства и с набранным там дополнительным войском придет обратно на погибель своим врагам. По всему было видно, что Баба-султан на этот раз всерьез поссорился с Абдуллахом, и в знак своего доверия казахский хан Хакназар прислал к нему на воспитание в Ташкент двух своих сыновей и двух сыновей своего родственника Жалим-султана. Так или иначе, но эти юноши остались у Баба-султана заложниками…

И вот теперь, когда он добился своего и празднует свадьбу в Сарайчике, олицетворяющую кровную связь с ногайлинскими казахами, снова гонец, как и много лет назад. Даже видом своим похож этот вестник несчастья на того, давнего, который не побоялся сказать ему правду об отношении простых степняков к самому хану и всей «белой кости». Да, это тот же Кияк-батыр, но повзрослевший, ставший шире в плечах…

Гонец говорил, как и подобает ему, по-степному скупо, рассказывая лишь то, что было поручено… Главный владыка шейбанидов Абдуллах оказался не так прост, как предполагалось. Почуяв смертельную угрозу своему господству в Средней Азии, он прервал охоту и скорыми переходами двинулся от Жейхундарьи к Бухаре и Самарканду. Веером разлетелись от него гонцы в разные стороны с приказом собирать войско. А по дороге он отпустил с надежной охраной в Ташкент к Баба-султану его пятнадцатилетнюю красавицу дочь, которую накануне пригласил в Балх, собираясь сделать ее своей младшей женой. Это было, с одной стороны, поступком, говорившим, что великий эмир Абдуллах, блюститель веры и нравственности, настолько уважает своего туркестанского наместника Баба-султана, что не позволяет себе без согласия отца положить на свое ложе его дочь. С другой стороны, это служило предупреждением Баба-султану, что могут быть разорваны все отношения между ними…

Баба-султан снова заметался меж двух огней. Он бы, наверно, опять изменил хану Хакназару, но в стенах города уже стоял прибывший по его просьбе большой отряд казахской конницы. Да и отряды мятежных султанов, выступивших против Абдуллаха, что ни день прибывали в Туркестан. Особенно настроены были против эмира Абдуллаха многие тимуридские беки и султаны Самаркандского вилайета, издавна славящегося своими междоусобицами.

И вот, когда передовые разъезды огромного войска Абдуллаха приблизились к Ташкенту, Баба-султан попросту сбежал на север, в туркестанские крепости, надеясь на близость хана Хакназара.

Временным правителем города остался султан Тахир, который, по совету Абдуллахова посла Коскулак-бия, тут же выдал эмиру сподвижника Баба-султана – Шахсаид-оглана. По приказу Абдуллаха Шахсаид-оглану отсекли голову и послали ее в Яссы Баба-султану…

– Каково сейчас там положение? – спросил хан Хакназар гонца.

– Главное войско эмира продолжает стоять под Ташкентом, а часть конницы двинулась в Туркестан, к Яссам, Отрару и Сайраму.

– Вернулся ли от Баба-султана аксакал Жалим?

– Нет… – Гонец понимающе наклонил голову. – Его сыновья так же, как и ваши, находятся при Баба-султане, и он их никуда не отпускает от себя!

Словно чья-то холодная безжалостная рука стиснула сердце Хакназара. Он безмерно любил своих юных сыновей Хасена и Хусаина. Не меньше любил он и близнецов Жадигея и Адыгея – сыновей аксакала Жалима, которые выросли в его юрте. Может быть, уже добрался до них кровавый эмир Абдуллах. Крепостные стены туркестанских городов ненадежны. А еще ненадежней там люди. Тот же Баба-султан может купить себе жизнь у эмира ценой жизни детей-заложников…

– Где находится сам эмир Абдуллах? – Лицо хана оставалось бесстрастным. – Остался ли он под Ташкентом или двинулся с конницей в наш Туркестан?

– Эмира Абдуллаха нет при войске.

– Где же он?

– В Джизаке.

– Кто ведет войско?

– Всем войском командует сын Шагай-султана багадур Тауекель!

На какой-то миг ханом овладело отчаяние, но он все так же прямо и холодно продолжал смотреть в лицо гонцу. О, если бы вернуть ту минуту, когда единым мановением руки мог он решить участь проклятого Шагай-султана и его отродья. Теперь этот тонкошеий мальчик, который неслышно пал когда-то на колени рядом с лукавым отцом, ведет вражье войско на земли отцов, а завтра, быть может, отрубит головы его детям!

Хан приказал оповестить степь, что возвращается со своим войском. Баба-султану было передано, чтобы выслал для встречи аксакала Жалима с его и ханскими сыновьями. Это была не просьба, а требование. Ослушавшись, Баба-султан становился в ряды его врагов…

И хоть змея беспокойства грызла ханское сердце, он должен был выдержать свадебные празднества до конца. Ни при каких условиях не должен выказывать волнение хан, и тогда спокойны и уверены будут подданные.

– Опять вы хмуритесь, мой хан!.. – капризно поджав губы, маленькая Акбала тянула его рукав. – Неужели, увидев мою сестру, вы потеряли дар речи!..

Хан Хакназар улыбнулся, как подобает на собственной свадьбе, и стал смотреть на веселящихся гостей.

Хан слушал песни, но перед глазами его вместо серебряных украшений на платьях девушек сверкали кривые мечи палачей эмира. Он явственно видел отрубленные головы своих сыновей, и не было муки горше этой…

Что же затмило ему тогда глаза, когда отпустил он живым и невредимым предателя Шагая?.. За эти годы Казахское ханство возвратило себе почти все принадлежащие ему во времена хана Касыма земли. И разве отдал бы тот же Баба-султан казахские города, если бы не возросшая сила Белой Орды. Созак, Сайрам, Сауран, Отрар, Яссы так или иначе служат степи, ее интересам.

Но снова тучи над Белой Ордой. Опять хотят разорвать ее на части многочисленные враги…

* * *

Нет, не бывать этому. «Касым ханнын каска жолы» – «Столбовой путь Касыма» – эта политика завещана степи на века, и не сойдет с нее хан Хакназар! Пусть сегодня, не дожидаясь конца свадьбы, двинутся обратно к Яссам – нынешней столице Белой Орды – передовые разъезды…

Невыразимо печальный, полный сладкой тоски голос ворвался вдруг в раздумья хана Хакназара. По обычаю, после окончания песен «жар-жар» девушка в сопровождении своих сверстниц и друзей обходит все дома аула и поет прощальную песню. Эта песня о потаенных девичьих мечтах, о несбывшихся грезах, о тайной любви, которая есть у каждой забираемой на чужую сторону невесты. Девушка высказывает свои жалобы и пожелания остающимся сородичам и родителям. В «сынсу» – лебединой песне – можно было также высказать намек на недовольство женихом и будущей родней, за что потом расплачиваться на чужой стороне всю жизнь. На такое решались крайне редко, а печаль свою выражали иносказательно, прежде всего голосом. Девичье остроумие, умение и мастерство служили залогом благополучного житья в мужниной семье.

Голос красавицы Акторгын славился на всю казахскую степь от Жаика до Голубого моря – Балхаша. Такие удачно исполненные песни остаются в памяти людей, передаваясь из века в век, от кочевья к кочевью. Вот почему хан Хакназар насторожился, когда запела его седьмая жена.

А Акторгын словно понимала его нынешнее состояние. Песня была томительной грустной, но осторожной. Девушка избегала прямых укоров своему будущему мужу, хотя, пользуясь своим положением, могла себе позволить многое.

Тают, тают девичьи мечты, как мираж в степи.

Казалось мне, что лишь для соловья цветет в саду роза.

Болит, болит мое сердце о судьбе этой розы:

Вместо соловья прилетел к ней грозный орел…

Опять мысли хана Хакназара покинули свадьбу… Что говорил ему гонец – неродовитый батыр Кияк?.. Никак не разбогатеют люди в степи, и что ни зима – ожидает их голод. Но сегодня он сказал еще и о том, что у «лучших людей» большие табуны, как бы предлагая хану в первую очередь взимать налоги с них. Двадцать лет назад об этом еще не говорили…

Из них, простых джигитов, состоит его войско. И в них его сила. Не очень охотно идут они сейчас за своими биями, когда те пытаются оторваться от Орды. Разве не ушло сразу же от Шагая чуть ли не две трети его всадников, когда откололся он от Казахского ханства. Им, простолюдинам, нужнее всего единое ханство, потому что только у него, Хакназара, найдут они защиту от притеснений и беззакония своих родовых владык. И от нынешнего врага их лучше защитит общее войско. Вся полоса южных кочевий, от Арала до Кашгарии, страдает от непрерывных набегов бесчисленных шейбанидских, тимуридских, моголистанских властителей. Казахские отряды отвечают им тем же, а каждую зиму черные тряпки голода вывешиваются на зимовьях по ту и по эту сторону. Нечего уже стало грабить друг у друга…

Да, путь хана Касыма! Сжать все пальцы в кулак, и тогда восстановятся закон и порядок. А потом, укрепив границы, можно будет заняться и перераспределением доходов. Чем виноват этот простой джигит, который сказал сегодня ему в глаза правду? Лишь тем, что рожден от рабыни и, по древнему закону, не имеет всех тех прав и прибылей, которые имеют свободнорожденные. Многие старые законы придется ломать, чтобы стало сильным и непобедимым его ханство. А пока он правильно ответил этому джигиту-правдолюбцу. Пусть потерпит…

* * *

Дойдя до этого места, Бухар-жырау вдруг оборвал рассказ на полуслове и испытующе посмотрел на Абулмансура. Ему вспомнилось замечание юного султана о том, что хан Хакназар зря доверился рабу Кияк-батыру.

Абулмансур понял, почему остановился жырау, и, словно продолжая прерванный разговор, сказал:

– Вот увидите, жырау, раб найдет способ ужалить хозяина!

«Нет, не уходит из головы этого юного султана мысль об убийстве, – подумал Бухар-жырау. – Несдобровать рабу, если останется он здесь. Нужно бы как-то предупредить его!»

Абулмансур ждал ответа, уставившись ему в лицо своими холодными немигающими глазами. Бухар-жырау потер виски, словно раздумывая:

– Не знаю, прав ли ты… Все же именно Кияк-батыр потом поможет сбившемуся с пути Тауекель-султану найти себя и свой народ. Разве это не так?

– Может быть, и так! – Юный султан посмотрел куда-то в пространство поверх головы жырау. – Но тайну он разболтает. К тому же не хан находит свой народ, а народ обязан покориться своему законному властителю!

– Но что властитель без народа! – горячо возразил жырау. – Целая сотня ханов не отстояла бы белую Орду от разгрома без людей…

И вдруг зло рассмеялся Абулхаир.

– С каких это пор, мой жырау, ты меришь ханов сотнями? – сказал он. – Разве тело без головы – не простая падаль? Что же хан для народа, если не голова его!

– Есть головы, на которых виден только рот! – проворчал жырау.

– Лучше рассказывай… Что там и как было дальше с Хакназар-ханом…

Посмотрев на недвижного Абулмансура и тревожно оглянувшись на прикорнувшего у входа старого раба, Бухар-жырау продолжил свой рассказ…

– Все уже было заранее обговорено, и собрание аксакалов ногайлинских казахов лишь придавало соглашению права закона. Хан Хакназар поставил в известность ногайлинских старшин, что сразу же после свадьбы двинется обратно в степь. Выделенные к нему на службу ногайлинские боевые отряды выступят следом с новой женой его Акторгын…

Как и повелось в серьезном деле, аксакальская беседа тянулась до вечера. Когда багровое солнце коснулось линии горизонта, хан Хакназар в сопровождении аксакалов, которые теперь все вместе стали его родственниками, выехал из стен Сарайчика, направляясь к своей белокрылой юрте. Не успели отъехать и двухсот шагов как кто-то из ханских джигитов издал тревожный возглас. Хан скосил глаза с в сторону, и словно холодный нож вошел в его сердце…

Со стороны потемневшего востока во весь опор мчался всадник. Он был одет в черное, и конь под ним был вороной. Поэтому еще яснее выделялся белый плат горя на пике. Сделав знак следовать дальше, хан отстал, чтобы самому, без свидетелей, встретить гонца.

Это был брат-близнец того гонца, который ускакал накануне, – Туяк-батыр. Узнав в одиноко стоявшем человеке хана, он соскочил с коня, пал на колени и хотел уже было набросить себе на шею снятый ремень в знак смерти близких. Но хан взмахом руки остановил его:

– Не надо, Туяк… Ты не у себя дома. Не делай движений, которые бы могли заметить посторонние…

– Скорбная весть, мой повелитель-хан!

– Я знаю…

– Ваших сыновей… Хасена с Хусаином…

– Знаю!

Туяк-батыр недоуменно смотрел на своего хана. Немыслимо было быстрее его довезти эту страшную весть, да и некому было сделать это.

– Чьих рук это дело?

– Баба-султана, мой хан…

Батыр рассказал о случившемся. Бежавший из Ясс человек по наущению людей эмира Абдуллаха якобы сообщил Баба-султану, что по приказу хана Хакназара его должны убить. Было представлено и соответствующее донесение с печатью Белой Орды, сработанное опытными руками, в котором утверждалось, что все готово к убийству наместника Туркестанского вилайета. Тогда рассвирепевший Баба-султан собрал тайком своих верных людей и разработал подробный план.

Вместе с Жалим-султаном и четырьмя юношами-заложниками в ставке Баба-султана находился значительный отряд казахской конницы, прибывший для совместной борьбы с Абдуллахом. Накануне вечером Баба-султан съел вместе с Жалим-султаном с другими казахскими старшинами жертвенного барана во имя грядущей победы над общим врагом и пригласил их на следующее утро к себе для совета. Когда Жалим-султан со своим воспитанниками и сопровождающими джигитами подъехал к дому Баба-султана, тот сам принял повод его коня. Почуяв недоброе, престарелый Жалим-султан потянулся было к сабле, но голова его уже покатилась с плеч, срубленная сзади ятаганом. В то же мгновение четверо юношей – сыновья Хана Хакназара и самого Жалим-султана – были подняты лашкарами Баба-султана на пики. Так же коварно был вырезан и весь отряд, и лишь нескольким джигитам удалось в сомкнутом строю прорваться к воротам и ускакать в Яссы. Уже много позже было сказано об этом в летописи «Шараф-наме-йишахи»: «Степь была залита алой кровью, словно взошли на ней маки..»

Все горело внутри у хана Хакназара, будто выпил он тибетской горькой отравы. Но побелевшее лицо его было спокойно, а глаза холодно устремлены куда-то вдаль. Туяк-батыр с удивлением смотрел на своего хана. В таких случаях позволительно предаться горю, хоть для вида коснуться руками лица, глаз. Или, может быть, правда, что говорят некоторые среди людей о бездушии этого человека…

– Эмир Абдуллах уже в Ташкенте? – сухо спросил хан Хакназар.

– Нет, предав в руки кровавого эмира Шахсаид-оглана и не получив от Абдуллаха обещанной милости, султан Тахир укрепил город и не желает пускать туда эмира…

Вопрос за вопросом продолжал задавать хан Хакназар все тем же бесстрастным голосом. И батыр Туяк подробно рассказал обо всем, что происходило в эти тревожные дни на границах ханства. В день расправы над союзными казахами Баба-султан получил заранее подготовленное письмо от самого эмира с предложением покориться ему и выдать на расправу своего брата – Бузахур-султана. В крайнем случае эмир предложил выслать его отрубленную голову, а в награду снова утверждал Баба-султан в качестве своего наместника в Туркестанском вилайете. Баба-султан понял, что поспешил с казнью казахских султанов, но ему ничего больше не оставалось делать, как согласиться на все условия эмира Абдуллаха. Он заранее услал своего брата с степь, чтобы тот неожиданно напал на подходящего хана Хакназара. Однако теперь он послал вслед ему другой отряд с заданием отрубить голову самому Бузахур-султану. Тот же, проведав каким-то образом обо всем этом, свернул со своими джигитами в сторону Семиречья и по дороге грабит и угоняет стада из казахских и киргизских кочевий. Выполняя приказ эмира Абдуллаха, Баба-султан двинулся за ним следом, оставив Туркестан под опекой конницы эмира…

* * *

В общем, все на границе было как обычно. Султаны всех пород и кровей режутся друг с другом, как бешеные волки, потому что даже простые волки не бросаются почем зря на своих братьев. Путь в казахскую степь широко открыт наемной коннице эмира, а он, хан Белой Орды, безмятежно слушает здесь свадебные побасенки!..

– Много трупов сейчас в Туркестане, – задумчиво сказал хан Хакназар. – Где же старый шакал Шагай? Его всегда тянуло на запах крови!..

– По слухам, Шагай-султан где-то в Таласе… Ждет исхода схватки между братьями – Баба-султаном и Бузахур-султаном.

Хан Хакназар удовлетворенно кивнул головой:

– Я так и думал… Хитер же эмир Абдуллах. Ему главное – поссорить казахских султанов друг с другом, перессорить и своих султанов, нас натравливать на них, на киргизских вождей, тех – на нас… Неужели же мы окажемся глупей!

Туяк-батыр продолжал с удивлением смотреть на хана. Словно бы и не было у него никаких сыновей, так спокоен был его голос. Даже не спросил ничего о подробностях их страшной смерти.

– А где сейчас Тауекель-багадур?

– Он в Таласе, с Шагай-султаном. Так говорят.

– Ладно… Пусть никто не узнает о том, что ты мне поведал, батыр. Сейчас скачи в наш лагерь за реку!

«Камень не имеет жил, наполненных кровью, хан не имеет сердца». Это лишь подумал про себя Туяк-батыр отъезжая. И не мог представить он, что через две недели, оставшись один на могиле сыновей, хан Хакназар будет в смертной тоске царапать себе грудь и рыдать, как потерявшая детеныша белая верблюдица…

* * *

Еще не взошло солнце на следующее утро, а конное войско Белой Орды в полном походном порядке двинулось на восток. Проснувшись, жители Сарайчика с удивлением смотрели на опустевшие берега Жаика, где еще дымились костры. Вскоре и дым развеяло по реке…

Приданное хану ногайлинское войско было поднято среди ночи и ушло вместе с ним. Ногайлинские аксакалы задумчиво качали головами. Всякие слухи ходили среди людей.

– Отныне он – наш хан, и ему самому решать, что делать для нашей общей пользы! – твердо сказал старец Шалкииз-жырау, когда рассказали ему про это.

Через тринадцать дней прибыл хан Хакназар в Яссы. Здесь он узнал о происшедшем столкновении армий Баба-султан и Бузахур-султана в Таласской долине. Разбитому Бузахур-султану удалось бежать, и разгневанный эмир Абдуллах послал Баба-султану черную метку, означавшую смерть. Свежее войско Шагая под общим командованием Тауекель-багадура обрушилось на обескровленную армию Баба-султана. Но Баба-султан и на этот раз спасся, своевременно отступив. Это и позволило хану Хакназару беспрепятственно возвратиться в Яссы. По всему было видно, что, пока эмир Абдуллах не справится с бежавшими под защиту союзников обоими султанами и не подавит других своих многочисленных врагов, он не двинется на завоевание городов, а тем более не углубится в степь.

Всю жизнь не поддавался чувствам хан Хакназар, и осталась в народе память о нем как о справедливом, но твердом как камень человеке. И все же это было не так. Один раз в жизни поддался он человеческому чувству. Это случилось глухой ночью на могиле сыновей. В ту ночь, вопреки интересам ханства, он двинул конницу на восток. Там, у кашгарского правителя – хана Абдулатифа, находился Баба-султан – убийца его сыновей…

Этим хан Хакназар лишь усиливал своего главного врага – эмира Абдуллаха, против которого готовился воевать беглый султан. От Баба-султана уже приехали люди с покаянием и рассказами о невиновности введенного в заблуждение султана. Предлагался новый союз против Абдуллаха. Но чувства у хана Хакназара затмили рассудок. Вот почему спустя трое суток скакал хан Хакназар во главе казахско-киргизской конницы к Аксу. Немало грехов было на совести у Абдулатиф-хана по отношению к Белой Орде, но теперь это был бы хороший союзник против грозного Абдуллаха… Ночью с четырех сторон ворвались джигиты хана Хакназара в ничего не подозревающий город. И, ослепленный отцовской тоской, хан Хакназар собственноручно разрубил не успевшего одеться Абдулатиф-хана…

Услыхав об этом, поднял руки к вискам и застонал от великой скорби брат Абдулатиф-хана – могучий правитель Восточной Кашгарии и Джаркента Абдрашит-хан. Собрав все свои силы, бросился он в погоню и возле Жасыл-коля, в урочище Иртыш, дал бой уставшему войску Белой Орды. Оно было неполное и плохо подготовленное к такому сражению, это войско. Несколько дней длилась сеча. Прорвав наконец последнее кольцо ханских батыров-телохранителей, кашгарская конница изрубила в куски всех находившихся там, в том числе и хана Хакназара…

Так, один лишь раз изменив ханской осторожности и поддавшись обычной человеческой слабости, покинул этот бренный мир последний могучий хан Белой Орды, сумевший на недолгий срок снова объединить неспокойные и разношерстные казахские племена и роды и почти восстановивший Казахское ханство в тех границах, которые были при Касым-хане.

Оставшиеся в живых казахские и киргизские батыры увезли его тело и похоронили в мавзолее Ходжи Ахмеда Яссави, поставив там камень из белого гранита с соответствующей надписью. А страна казахов, как расколотое стекло, треснула сразу по всем жузам, родам и племенам, превратившись в острые ненадежные осколки. Впереди было отчаяние…

* * *

– Вот тебе ответ на твой вопрос, мой хан.. – сказал Бухар-жырау. – Даже могучий Хакназар, сын Касым-хана, не смог объединить наш разрозненный народ. Кому из нынешних ханов это под силу? Все же хан и народ редко идут в одном направлении!..

Абулхаир молчал, стиснув зубы. Все чаще расходился он во взглядах с вещим жырау. Молчал и Бухар-жырау. Кто-то тронул его за руку. Он оглянулся. Это был все тот же юноша с немигающими глазами.

Ты еще не поведал, жырау, о тайне Тауекеля!..

– Да, хан Хакназар рассказал перед смертью своему верному батыру Кияку о тайне рождения Тауекеля… – сказал жырау и закрыл глаза, показав этим, что не желает больше ничего говорить.

Костер в юрте давно погас, и она казалась от этого еще черней. Был слышен лишь мерный храп заснувших людей да тихие стоны дремавших неподалеку верблюдов.

Взволнованный собственным рассказом, жырау так и не смог заснуть. Крупные степные звезды глядели на него сквозь продранную кошму, а он лежал и думал о судьбе своего народа. Сколько пришлось пережить ему и что ожидает его в будущем?

Да, черные тучи собираются над родной степью, а народ втянут бесчисленными родовыми правителями в кровавую междоусобицу и не устоит под напором джунгарской орды. Именно сейчас необходим человек, способный железной рукой объединить племена и роды, переломав хребет не желающим единства. Но где этот хан?.. Престарелый Булат?.. Самеке?.. Бешеный султан Барак?.. Нет, пожалуй, лучше всего для этого подходит тридцатилетний Абулхаир. Смелый и умный правитель, но, как всякий хан, свое ставит выше всего. Ну, а где найдешь такого хана, который бы не был честолюбив? Так уж Бог их устроил. Но что вот можно сказать об этом громадном юнце, раскинувшем руки с ним рядом и храпящем похлеще трех батыров. Ведь по положению и он имеет право на ханский престол. Сын Валия-султана, чистый чингизид…

Бухар-жырау усмехнулся. Абулхаир, конечно, уедет, не узнав ничего об Абулмансуре. Вот бы увидеть лицо хана Младшего жуза, когда он узнает впоследствии, кого он встретил в дырявой чабанской юрте…

Чем притягивал его к себе этот юноша с немигающими глазами? Может быть, и нужно заворожить сейчас степь таким вот холодным взглядом. А в том, что юный султан умен и сдержан, жырау имел возможность убедиться за время общения с ним. Чутье поэта никогда еще не подводило Бухара-жырау. Вот только смущает неспособность оценить услугу, оказанную простолюдином. Но, может быть, все это показалось ему и не собирается Абулмансур казнить своего спасителя?

Впрочем, рановато думать об этом юнце как о будущем хане. Разве дадут возможность растолкать себя такие волки, как Самеке, Барак или тот же Абулхаир!.. Только к утру жырау погрузился в тяжелый сон, будто опустился в черный бездонный омут…

Яркое солнце ударило ему в глаза, и он проснулся. Туленгуты из свиты хана Абулхаира ходили вокруг юрты. На рассвете они все же нашли, где ночует их хозяин. Слуги уже седлали коней. Бухар-жырау посмотрел в сторону. Юный султан храпел по-прежнему, разметав во сне тяжелые, сильные руки. Но старого раба Ораза прислуживавшего им эти два дня, нигде не увидал жырау, сколько ни смотрел.

– Я не вижу твоего напарника Ораза, – сказал Бухар-жырау проснувшемуся наконец Абулмансуру. – Не случилось ли с ним какой-нибудь беды?

Абулмансур посмотрел по своей привычке ему прямо в глаза, и снова пополз холодок по спине видавшего виды жырау.

– С ним случилось то, что должно было случиться, – спокойно сказал юный султан. – Ведь ты же догадывался об этом…

Жырау опустил голову. Да, видно, такова уж судьба рабов в этом страшном мире.

– Когда же ты успел? – спросил он.

– Это делается быстро!

Равнодушие было в тоне молодого султана.

– Но он же не был твоим врагом! – заметил жырау, просто чтобы не молчать.

– Все сейчас мои враги! – коротко ответил юноша.

– Если будешь таким… таким бессердечным, то далеко не уйдешь, султан! – Гнев закипел в сердце жырау. – Два врага у нас: один внешний, а другой – бии и султаны родов, что тянут нас во все стороны. Так что тому, кто хочет объединить людей, следует считаться с народом, а не убивать верных людей почем зря!

– А кто узнает, что это сделал я?

– Но я ведь знаю! – вскричал жырау.

– Ты не расскажешь.

– Почему?

Молодой султан опять посмотрел ему в глаза своим немигающим взглядом:

– Потому что я стану во главе Белой Орды, а ты стоишь за ее единство!

Когда Бухар-жырау уже садился на коня, молодой султан тронул его стремя.

– Я сменю свое имя!

– Как же ты назовешь себя?

– Аблай… Этого имени боятся в степи!

– Но Аблай – кровопийца… Так ведь назвали люди твоего деда!

– Пусть будет так!..