Текст книги "Твоя капля крови"

Ина Голдин, Гертруда Пента
Твоя капля крови

© Ина Голдин, Гертруда Пента, текст, 2023

© Cover art by Lisa Fricke

© Издание, оформление. Popcorn Books, 2023

Часть первая
Цесарский советник

Пролог

Цесареград, Великая Держава Остланд

– Это письмо, – сказал цесарь Остланда, – вполне может быть подделкой. И его недостаточно, чтобы подорвать наше доверие к правителю Чезарии, нашему давнему другу…

Он держал послание двумя пальцами, чуть на отлете. Советник по иностранным делам стоял, аккуратно глядя цесарю в подбородок.

– Ваше величество, – говорил он ровно, – позволю себе заметить, что это письмо было перехвачено вашей тайной службой. И тайная служба не сомневается, что послание подлинное. Государь, вы слишком щедро расточаете свое расположение. Я не осмелился спорить с вами, когда речь шла о Драгокраине, ибо драго – ваши исторические союзники и братья. Но Чезария, право слово! Капо будет торговать вашей дружбой с той же легкостью, с коей он торгует вином и маслом, и это письмо – тому подтверждение!

– Еще наша матушка, – начал цесарь, – считала союз с Чезарией плодотворным, особенно в случае… продвижения на Запад.

Цесарь все чаще теперь ссылался на мать, и не только Стефану казалось, что это дурной знак.

– А вы, князь Белта, – сказал Лотарь, – напомнили нам об одной старой поговорке. Относительно того волка, который все смотрит в лес, как его ни корми. Нам все больше кажется, что, сколько вас ни корми, останетесь белогорцем и смотреть будете только на Белогорию, в какую бы войну мы ни оказались втянуты. Уж не оттого ли вы так враждебны к нашей дружбе с Капо Чезарии, что там до сих пор укрываются ваши повстанцы?

Стефан моргнул и снова уставился в выбритый цесарский подбородок.

«Нет ничего странного в том, что я забочусь о своей стране. Странно, что его величество не заботится о своей…»

– И нам порой действительно кажется, что мы слишком щедро расточаем нашу дружбу…

Вот и все, понял Стефан Белта. Слишком долго и слишком непонятно ходил он у цесаря в любимчиках. Теперь – отставка, вон из столицы… И хорошо, если разрешат вернуться в Бялу Гуру, а не отправят в Замерзшие земли.

Но Лотарь, Лотарь… ведь не дурак и не слабый правитель, что же с ним творится?

– Ваше величество, – сказал он, – вы знаете мое мнение о походе на Флорию. А союз с Чезарией кажется мне в данных обстоятельствах… безумием.

Над этим в самом деле можно посмеяться: белогорец, бывший пленник – и беспокоится о мире в Державе больше, чем ее законный правитель. Дома всегда говорили: что Остланду беда, то нам на руку. Но Стефан прекрасно понимал, что станет с указом о «домашнем правлении» в княжестве, если они теперь ввяжутся в войну. С тем самым указом, который он чуть не зубами выгрызал из цесарского совета. В лучшем случае о нем просто забудут. В худшем – поманят им белогорцев, чтоб сделать из них верных солдат Державы, и все равно – забудут. И это если победу одержит Остланд. Если же войну выиграет Флория… Сейчас Тристан рад всем, кто не рад цесарю, но после… Там, в княжестве, его друзья верили, что флорийцы желают им помочь. Глупцы, глупцы; такие же, как тот, что сейчас глядел на него до отчаяния прозрачными голубыми глазами. А вокруг глаз – темные круги… Добрая Матерь, не хватало только, чтоб он запил.

Чезарскому капо Стефан пяти грошей не доверил бы и в мирное время, что уж говорить о военном… И в перехваченном письме от их посла четко, даже без обычных завитушек говорилось о нерушимой дружбе Флории и Чезарии…

Но цесарь не желал ничего видеть и знать.

– Идите, князь, – произнес он. – Пока не сказали еще чего-нибудь… чего мы не сможем вам простить.

Ах да, «безумие» не из тех слов, что можно употреблять в обществе здешней венценосной семьи.

Стефан учтиво поклонился, щелкнул каблуками и вышел.

Двери в кабинете были тонкие; собравшиеся в полутемном кулуаре придворные слышали все. К вечеру уже пойдут шуточки о том, как удобно управлять иностранными делами со Ссыльных хуторов.

Они не понимают еще, что скоро Хутора будут единственным спокойным местом в Державе…

Слуги закрыли за ним дверь. Стефан перехватил папку с докладом, легонько поднял брови – жест можно истолковать как хочешь – и пошел по коридору, глядя прямо перед собой. Ему хотелось крови; хотелось как никогда. С юности такого не было, а ведь здесь его будет некому отпаивать…

Платок на шее душил его, он едва добрался до дома и, оказавшись в своих покоях, в изнеможении упал в кресло.

Ох, как же ему хотелось пить. Стефан послал слугу за вином – тот поплелся, будто на ногах у него были колодки. Здешние слуги все нерасторопны; но, вызови он кого-нибудь из дома, и цесарь, и вся столица будут смотреть косо. У остландцев есть прекрасная поговорка: будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях. Будьте в Остланде как дома, князь Белта, но не забывайте, что вы всего лишь заложник, приехавший ко двору, чтоб сохранить жизнь брату и фамильный замок – отцу. Играйте себе в советника, раз уж правителю пришла такая блажь, – но не забывайте, что вы всего лишь разменная монета. И для отца, и для… вашего цесаря, хоть бы флорийцы устроили ему веселую жизнь…

Нет, не хватит ему одного вина, которое на вкус сейчас казалось жидким и безвкусным, как стоялая вода. Стефан вздохнул, подошел к стене и сдвинул образ Доброй Матери. Руки его так дрожали, что он не сразу смог открыть тáйник. В спрятанном там бутыльке эликсира оставалось на несколько глотков. Стефан налил немного капель в бокал. Вино чуть потемнело, он выпил – залпом, поскольку вкус у зелья был отвратный. Прикрыл глаза.

«Добрая Матерь, сохрани непутевого сына, уведи от плохого пути, пошли ему Свет…»

Через какое-то время голова перестала кружиться, а нестерпимая жажда немного прошла. Заглянул слуга и доложил, что от графа Назари пришла записка.

Записка оказалась элегантной тисненой карточкой-приглашением. На обороте карточки было написано изящным, почти девичьим почерком:

Очень просил бы Вас пожаловать сегодня на мой скромный вечер. Знаю, что Вы не любите досужую болтовню, но, возможно, мне наконец удастся заинтересовать Вас разговором. Ваш искренний друг, граф Ладислас Назари.

У Ладисласа были новости. И, видимо, срочные, раз уж граф сделал приписку.

Граф никогда не внушал Стефану особой симпатии, да и не пытался. Но все обрывки новостей с родины шли через Ладисласа, так же как и контрабандное зелье. Они оба были чужими на этой земле, хоть Ладислас приехал в Остланд не заложником, а послом.

Что ж, прием – что бы там ни было – поможет отвлечься от мрачных мыслей.

Когда он вошел в залу, голова еще слегка кружилась, но чувствовал он себя терпимо, и даже свет, брызгами разлетающийся от хрустальных люстр, не резал глаза. Общество, собирающееся у графа Назари, было сомнительным – насколько посланник мог позволить себе сомнительные знакомства. Всякого рода богема – поэты и художники. Редкие жемчужины, по словам графа, которые он, согласно молве, поднимал из грязи, чистил и которым находил оправу. А еще чужеземцы, такие же как Стефан, занесенные в Державу не слишком добрыми ветрами.

Хозяин салона стоял сейчас в дальнем углу, склонившись к уху одного из молодых дарований, и что-то ему нашептывал. Невысокий, щуплый, в вечном напудренном парике, каких здесь уже не носили, в узком камзоле. Он заметил Стефана, оторвался от своего протеже и быстро увел князя в пустующий курительный кабинет.

– Совершенно случайно, – сказал он, раскуривая трубку, – мне передали для вас послание. Бродяга, странник – вы понимаете.

Он вынул из кармана плотный бумажный квадрат и передал Стефану.

Марек… как же давно от него не было вестей… Стефан вестей и не ждал – не нужно брату так рисковать. Официально тот считался мертвым – умершим от чахотки в тюрьме Швянта через полгода после восстания. Мареку было тогда всего восемнадцать, но его собирались отправить в крепость недалеко от Цесареграда вместе с остальными бунтовщиками. Его избавило от пересылки и казни только обещание старого Белты прислать к остландскому двору старшего сына – как заложника. Сына, который вовремя уехал из Бялой Гуры и среди пойманных повстанцев не числился.

– Да вам, друг мой, кажется, нехорошо… Вы посидите тут немного, ну а я пойду к гостям.

Стефан благодарно кивнул и развернул послание Марека, едва за графом закрылась дверь.

Брат,

я пишу тебе эти строки по дороге домой. Я долго был вдали от родины, но, кажется, пришло время вернуться. Скоро тебе придет письмо, сообщающее о тяжелой болезни отца. Не беспокойся, старик здоров, но ему нужно, чтобы тебя отпустили в Бялу Гуру. Он желает созвать всех старых друзей. Думаю, ты понимаешь, о чем пойдет речь. Я знаю, сколько сил ты потратил, чтобы добиться нашей свободы, но, кажется, иначе, чем железом, мы ее не добьемся. Очень прошу тебя: приезжай. Ты нужен в Бялой Гуре.

Встретимся дома,

Марек.

Стефан сложил письмо, сперва убрал его в карман, затем с сожалением вытащил и кинул в камин.

Им не хватило. Добрая Матерь, им не хватило. Мало им было крови. Мало воронья.

Вот только сам Стефан ни виселиц, ни крови не видел. Его отправили во Флорию за несуществующим оружием для повстанцев, а когда он вернулся… все уже было кончено.

И именно поэтому отказаться теперь он не мог.

Обещанное письмо пришло через несколько дней. Лотарь, забыв обиды, выслушал историю о болезни отца с сочувствием. Стефан заставлял себя смотреть ему в глаза.

– Разумеется, поезжайте, Белта. Но обещайте мне, что не станете слишком задерживаться. Вы понимаете, что в нашей ситуации… вы нужны мне, Стефан.

– Я не посмел бы задержаться, ваше величество.

– Что еще за холодное «не посмел бы»? Все еще дуетесь на меня, князь? Впрочем, сейчас это неважно.

Цесарь погрузил перо в чернильницу на малахитовой подставке, пробежал глазами текст выездной грамоты и размашисто подписал. Он все еще выглядел усталым и каким-то… отсутствующим.

– Я безмерно вам благодарен, ваше величество.

– Мне жаль вашего отца. Надеюсь, вы успеете уладить свои… разногласия.

Он единственный догадывался, что Стефан покинул Бялу Гуру не только из-за желания защитить семью. Князь Белта никогда бы не обмолвился об этом – но умение читать мысли, как сказал когда-то совсем юный Лотарь, является непременным признаком дружбы.

«А теперь, – подумал Стефан, глядя в голубые беззащитные глаза своего цесаря, – я его предаю».

Глава 1

Белогория (Бяла Гура), западная провинция Остланда

В пути его не задерживали. Когда не право рождения, то пожалованная цесарем бумага избавляла князя от всяких проверок. Карета ехала раздражающе медленно, вихляя и подскакивая на испещренной ухабами дороге, мимо безнадежных елей и голых деревенек.

Стефан ожидал увидеть у Стены вереницу повозок, но на дороге было пусто. Верно, за границы Державы выпускали немногих.

Хмурый квадратнолицый державник забрал у него сопроводительные письма и исчез надолго. Стефан, которому все труднее было сдерживать нетерпение, вышел из кареты и задрал голову вверх, рассматривая Стену. Снизу – где-то на два человеческих роста – Стена была настоящей, сложенной из серого камня. Над камнем воздух застилала густая полупрозрачная пелена. Будто бельмо – огромное, настолько видно глазу. Построенная магами Стена, которую ни взять, ни разрушить, ни пересечь без разрешения. Ни с той стороны, ни с этой.

Когда державник вернулся, поежившись, отдал бумаги и махнул рукой, Белта едва сдержался, чтоб не подогнать возницу. Они остановились в деревушке, кривыми избами наползавшей на бывшую границу. Небо залили знакомые чернила, пахнущие сладковато и пряно, как южный ветер. Стефан, не выдержав жары и гвалта постоялого двора, вышел прогуляться и дошагал до самого края деревни. Он долго стоял у дороги, вглядываясь в бесконечно спокойную ночь, будто надеясь увидеть вдали светящийся купол храма на Белой горе. Храм светился всегда с тех пор, как его построили: белоснежный купол отражал и разливал вокруг солнечный и лунный свет даже в пасмурные дни и безлунные ночи. Говорили, что тускнеет он только в часы бед и войн, когда Матушка оплакивает своих погибших.

Собственное ребячье нетерпение было Стефану смешно, однако, вернувшись на постоялый двор, он понял, что сердце успокоить не удастся. Он разбудил кучера, велев, как отоспится, ехать следом, а сам попросил у хозяина коня. Выведенный во двор каурый нехорошо всхрапнул, заржал и дернулся в сторону, едва Стефан протянул руку к поводьям. Видно, амулет, притупляющий животное чутье, почти растерял свою силу. Хозяин бросил на Стефана недоверчивый взгляд и крючковатыми пальцами сотворил «рогатку». Не иначе, заподозрил в князе самого Гнилого.

Впрочем, для них мы все – гнилое семя…

– Что-то вы ему, ваша светлость, не приглянулись, – не без злорадства заметил хозяин.

После долгих уговоров конек все же позволил себя оседлать.

– Куда ж вы, в самую-то ночь?

Стефан только рассмеялся. В отличие от большинства людей, в темноте он видел прекрасно.

Остаток пути он проделал в седле и позже стал жалеть об этом: с непривычки все разболелось. К имению Белта он подъехал ранним утром, под оглушительный щебет проснувшихся птиц. Над ровными голыми каштанами, вставшими вдоль дороги как в карауле, небо розовело, в яркую щель на горизонте пробивалось солнце. Где-то сипло запела пастушья свирель.

На перекрестке, там, где от дороги отстегивалась другая, ведущая к особняку, ждала его Добрая Матерь.

Стефан спешился, подошел ближе к каменному постаменту, украшенному венками из цветов, и опустился на колени прямо в жухлую траву перед статуей, которая стояла, разведя руки и склонив голову. Стефану всегда казалось, что она и вправду похожа на его мать – веселую добрую Катажину, которую ему никогда не пришло бы в голову назвать мачехой. Или – хоть мысль эта была кощунственной – на ту, которую он никогда не знал, ту, что давно лежала на перекрестке дорог, пригвожденная к не желающей принять ее земле.

Стефан молился про себя, чувствуя, как постепенно сползает с плеч, уходит усталость.

Наконец он встал, отряхнул с плаща приставшую траву и, распрямившись, увидел в конце дороги ворота своего дома.

Спешившись во дворе, он ожидал почему-то, что Рудый прибежит его встречать. Но собака, верно, давно издохла, и Стефан замер посреди двора, заполненного дневной суетой. Он озирался по сторонам, как зевака, вдруг ничего не узнавая: ни серой громады отчего дома с гербом над дверями, ни двора, ни людей.

– Пан Стефек! – раздалось где-то сбоку. – Пан Стефек!

Молодая девушка в платье с яркими лентами подбежала к нему и остановилась в полушаге, явно поборов желание броситься ему на шею. – Приехали!

Белта смотрел на нее, не узнавая, пока она, улыбаясь во весь рот, не спросила:

– А пан мне гостинчика не привез?

– Ядзя!

Когда он уезжал, Ядзя, дочка управляющего, была совсем еще маленькой. Она любила встречать братьев, когда они возвращались домой из поездок, и без церемоний лезла к ним в карманы в поисках гостинцев. Так что они с Мареком привыкли в городе покупать яблоко ли, леденец – для Ядзи.

– Будет гостинчик, – пообещал он, все еще не веря, что эта взрослая девушка – маленькая Ядзя. – Следом в повозке едет.

– Спасибо. – Она присела, придерживая широкую юбку, не сводя с него любопытного взгляда, и тут же вскочила. – Хозяйке-то сказать надо! Радость какая!

– Я уже вижу, Ядзя, – донеслось сверху.

Он поднял голову и увидел Юлию – та опиралась на перила каменной лестницы. И его тоскливо, невыносимо потянуло обратно в Остланд; туда, где ветер почти начисто вымел его сердце, где холода заморозили его душу и он ощущал себя животным в спячке, без особых чувств и желаний.

Стефан не видел Юлию столько лет – должна она была подурнеть? Да и сам он – разве мало пережил, разве не стал умнее?

Но вот ведь… Он вернулся – и все вернулось.

Юлия была совсем такой, как в его воспоминаниях. Будто время специально сохранило ее для Стефана, чтоб подразнить. Высокая, статная, с гордой прямой спиной, прозрачно-светлой кожей и чуть отрешенным взглядом. Тем, кто не знал о ее происхождении, и в голову бы не пришло, что старый Белта взял жену из низкого рода.

Она спустилась по широкому каменному крыльцу, подошла совсем близко. Прядь темных волос выбилась из ее прически, падая на беззащитную шею.

– Добро пожаловать домой, Стефан, – сказала она тихо. – Мы не ждали вас так рано. Ваш отец гостил у пана Ольховского. Они собирались приехать к вечеру, но я не знаю, доберутся ли они сюда до завтрашнего утра…

– Он здоров? – быстро спросил Стефан.

– Слава Матери… Пойдемте же в дом. Вы, верно, устали и голодны…

Верно.

Очень устал. И очень голоден.

– А как же Марек?

– Еще не приехал. Вы же представляете, какими околицами ему приходится добираться…

Незнакомый Стефану конюх подошел забрать лошадь; дворовые сбегались поприветствовать пана и поглазеть. Он и трети из них не знал. Он поднялся на крыльцо вслед за Юлией и все не мог оторвать глаз от тонкой темной прядки, бьющейся о ее шею.

В доме пахло ландышами, этот запах перебивал другой, к которому Стефан привык с детства, – темного дерева и сухих трав. Он обнялся с постаревшим Дудеком, служившим еще покойному деду Белте; тот молчал и смотрел на Стефана так, будто тот вернулся с того света. На тощих ногах приковылял полуслепой рыжий пес, ткнулся в колени.

– Рудый! Смотри, узнал меня! – Он потрепал пса по холке, тот неловко попытался лизнуть ему руку. Рудый не боялся подходить к нему, даже когда на Стефане не было амулета. – Дождался все-таки…

В комнатах его все осталось как было, но Стефану странно было прикасаться к своим вещам, неудобно – как к вещам умершего.

Когда он спустился к ужину, дом был все так же пуст. Под высоким сводчатым потолком столовой собирались тени. Юлия уже ждала его, стоя у почерневшего от времени камина. Стефан взглянул на ее белые руки, протянутые к огню, длинные пальцы, хрупкие запястья… Отвел взгляд. С портрета на стене черными пронизывающими глазами смотрел Филипп, первый князь Белта.

– Буря разыгралась, – сказала Юлия. Стефану показалось, что ей понадобилось усилие, чтобы повернуться к нему и посмотреть в глаза. – Думаю, вашему отцу лучше бы заночевать в деревне…

Они оказались вдвоем за длинным дубовым столом. Свечи загоняли темноту в углы, пламя их плясало от сильного сквозняка.

– Жаль, что не получилось устроить вам лучшего приема, – сказала Юлия с другого конца стола. Рудый пришел от камина, где грел свои старые бока, посмотрел жалостливо.

– Я просто рад быть дома, – тихо сказал Стефан. – Лучшего приема мне не надо.

– Я тоже очень рада, что вы смогли приехать домой. – В гулкой тишине голос ее прозвучал почти торжественно, церемонно. Несмотря ни на что, церемонности Стефан от нее не ждал, и ему стало не по себе. Вечер за окнами был густо-черный, не похожий на разбавленные сумерки Цесареграда.

– Расскажите мне новости, – попросил Стефан.

– Да что у нас за новости? Поверьте, за годы, что вас не было, немногое изменилось. Да и не мне рассказывать вам главное…

Они замолчали. Буря, кажется, унималась, ветер в трубе стенал уже не так протяжно. Старый Дудек прибрел, пошаркивая, подбросил дров в камин, обернулся к Стефану и одобрительно цокнул языком. Ядзя без всякой просьбы принесла тяжелый шершавый кувшин сливовицы и две рюмки. Юлия, как хозяйка, первая подняла свою.

– За ваше возвращение, Стефан, – сказала она мягко и чуть прикрыла глаза, глотая.

Раньше Стефан поморщился бы, осушив рюмку, а то бы и вовсе прослезился. После остландской рябиновки напиток казался не таким крепким – но резкий, искрящийся вкус вдруг вернул Стефана домой. Он новым, потеплевшим взглядом обвел темные стены, портреты в потускневших золоченых рамах, разошедшийся огонь в камине. Рудый у ног пошевелился и тявкнул, будто заметил перемену в настроении хозяина.

– Лучше скажите, как ваше здоровье…

– Все хорошо, – ровно ответил Стефан.

– Мы тревожились за вас. Там ведь… никто не знает о вашем недуге, и помочь некому…

Только в его семье могли, пожалуй, называть это проклятие недугом.

– Да, вот еще, – сказала Юлия. – Как только мы узнали, что вы приезжаете, пан Войцеховский попытался напроситься в гости. Уж как ваш отец его ни отваживал…

Стефан помрачнел.

– Пан Войцеховский все так же молодо выглядит?

Юлия быстро посмотрела на него и потянулась поправить свечу.

– Все так же…

Пан Войцеховский, насколько Стефан помнил, ничуть не постарел с тех пор, как пришел к отцу в гости и увидел маленького Стефко.

«Ты и есть старший сын князя Белты?» – Над ним возвышался очень аккуратный и приглаженный человек, с гладкими щеками и волосами, крепко затянутыми в хвост. – А я буду друг твоей матери. Ласло Войцеховский. Ну, приятно познакомиться».

Стефан тогда уже четко подумал, что этот пан матери вовсе не друг. И еще ему было не по себе, потому что он не мог понять, сколько этому человеку лет. Уже потом он услышал, что Войцеховский называет себя принцем крови. Рода он, без сомнения, был высокого, но принц… Стефан тогда не понял; а странный пан скоро уехал.

Но, видно, вовсе Стефана не забыл…

Много же их явится поглядеть на князя Белту. Будто на диковинную зверушку. Ручную зверушку остландского цесаря.

– Пани Агнешка плакала ночью, – сказала Юлия, потупившись. – Ее в последнее время совсем мало видели. Так, бывало, платье мелькнет на верхней галерее… А недавно я после вечерней молитвы из часовни возвращалась… смотрю, она сидит на лестнице, плачет… Я и спросила – мол, горе будет, пани Агнешка? Она не ответила, пропала. А потом всю ночь рыдала – все слуги слышали. Стефан… Вы думаете, все повторится?

– Почему нет, – ответил он жестче, чем хотелось. – Семь лет прошло, мертвых давно оплакали, зато дети их подросли…

– Пора новые гробы сколачивать, – с горечью кивнула Юлия. Оба они замолчали, Стефан подумал, что, возможно, приехал зря.

– Оборотень еще, княжич, – проскрипел от камина старый Дудек. – В деревне порвал уже троих, мужики выходили его искать, да не нашли, охотники лес объездили – как провалился, гнилое семя…

– Ваш отец уже не в том возрасте, чтобы травить оборотней, – сказала Юлия, будто извиняясь.

– Я этим займусь, – сказал Стефан. – Это, в конце концов, и моя обязанность.

Вся его жизнь в Остланде казалась далеким прошлым. А в настоящем было: влажный ночной лес, лихорадочные огни, лай собак и запах охоты в воздухе.

Запах крови.

Они выехали, когда отзвучали над поместьем последние вечерние колокола. Кто-то из крестьян сказал, что видели, будто волк побежал к окраине, к старой церкви. Церковь эту разрушили во время давней войны, а когда собрались отстраивать, на священника упал колокол и убил. Это сочли плохим знаком, ушли в другое место и заложили новую. А в развалинах старой, говорили, водилась нечисть. В темноте от развалин исходил неясный зеленоватый свет. Стефан жестом утихомирил охотников, вслушался, вдышался в воздух. Раньше собак он понял, что след, пахнущий луной, уводит в лес. Свежий след…

– Вперед! – Ночь ударила в лицо. – Туда пошел, не упусти!

Они гнали оборотня долго, пока не окружили. Ветви на пути ломались с треском. Волк, пометавшись в плотном кольце охотников и псов, оскалился, бросился на ближнюю собаку, разодрав ей горло. И тут же кинулся на охотника, стащив его с коня и подмяв под себя.

– Стреляйте! Стреляйте, сукины дети! – заорал кто-то. Грохотнуло; в волка не попали. Стефан спрыгнул с коня, сжимая в руке нож с посеребренным лезвием, содрал волка с его жертвы; оба покатились по траве. Огромная сизо-бурая туша извивалась под ним, пытаясь высвободиться, зубами волк вцепился в руку Стефана, и тот едва не выпустил нож. Пришлось перехватить за лезвие. Наконец он сдавил оборотню горло так, что тот уже не мог пошевелиться и только сучил задними лапами. Луна на небе мигнула, и Стефан обнаружил вдруг, что перед ним не волк, а худой и абсолютно голый человек. Желтые глаза смотрели умоляюще.

– Пощади… Ты такой же…

Глаза у него были усталые, отчаянные.

– Одна луна, одна кровь… не убивай…

Вокруг стало тихо. Стефан сказал ему в самое ухо:

– Не вздумай возвращаться в деревню. Узнаю – не пощажу.

И ослабил хватку.

Волк извернулся, вырвался и дернул в чащу. Охотники загикали было, но Стефан жестом остановил их.

– Зачем отпустили?

Он обвел взглядом недоуменные, почти враждебные лица своих людей.

– Он не вернется, – твердым голосом сказал князь Белта. – Вы его больше не увидите.

Поднял глаза к небу, к белой круглолицей луне.

Вот кто тебе мать, а не Добрая Матерь. Молись – не молись…

– Княжич, да он вас поранил!

– Нет, – сказал Стефан. – Я сам случайно схватился за лезвие…

Он крепко сжимал кулак, чтобы никто не увидел на ладони глубокий ожог от серебра.