Текст книги "Игра в классики на незнакомых планетах (сборник)"

И в самом деле полнолуние.

– Вот как. Что ж, в Казинке у вас луны не было?

Он зевнул:

– Она там меньше. И вдобавок – у вас здесь ставни не закрываются…

Луна, и верно, была огромной. Бледная, слабо светящаяся, с серыми проплешинами, она зависла прямо над крышей главного корпуса – того и гляди, свалится. Вечером я долго стоял, любуясь на нее, и не сразу увидел, что не один такой созерцатель. Верхом на стволе старой яблони сидел воспитанник Белта и завороженно таращился в небо. Отбился от своих – белогорцы, сгрудившись у костра, доигрывали последнюю перед отбоем партию в карты. А этот вцепился в яблоню, смотрит вверх. Лицо, и без того обычно белое, теперь стало серебряным, как профиль на монете.

Я его окликнул – Белта не пошевелился. Позвал погромче – безответно. Еще одного лунатика нам в доме не хватало… Потрогал осторожно за ногу – не навернулся бы…

Он услышал наконец.

– Ой! А я… на нее засмотрелся. Она такая…

– Такая, – я кивнул. – Вредно много на луну смотреть. Прыгай.

Мальчишка свалился прямо на меня. Ухватил руками за шею.

– Ну, здравствуй, – говорю.

Улыбается. Слезать не хочет. Нечасто им здесь приходится на ком-то виснуть.

Перехватил его поудобнее.

– Ты как себя чувствуешь, Белта? Что-то ты бледнее, чем обычно…

– Нормально. А Южка говорит, на юге всех сирот зовут детьми луны. Говорит, легенда такая есть.

– Южка твой много чего говорит… только не обязательно его все время слушать. Что вас с ним в лес понесло?

– Это не нас… Это я один пошел. А он искал меня потом.

– Час от часу… Ночью в лесу, знаешь, и на других детей луны можно наткнуться. Здесь так обычно нечисть называют…

– Интересно, – сказал он мне в воротник, – как это… быть нечистью.

– Думаю, не слишком весело…

Я пронес его мимо отблесков костров и приземлил на ступеньки корпуса. Тут горел фонарь, но его жидкий огонек ни в какое сравнение не шел с озарившим все, как днем, лунным светом.

– Что это ты все про нечисть? Никак князя Белту забыть не можешь?

Он сел на ступеньки, обхватил руками колени. Заявил безапелляционно:

– Он испугался.

– Вроде он был не робкого десятка…

– А вы откуда знаете?

– А я все знаю.

Мальчишка облизнул губы и сказал упрямо:

– Испугался. Что попадет во тьму, когда умрет. Только он мог же не умирать…

– Знаешь, – я примостился рядом на ступеньке, – я сам не очень верующий. Но вроде, если душа добровольно уйдет во тьму, она уже не вернется к свету.

– Одна душа! – звонко сказал Белта. – А от него… на нем все княжество было.

– Нечистью быть неприятно. Чтоб жить, придется убивать других. Все время. Думаю, князю этого не хотелось…

Мальчишка пожал плечами:

– Все убивают.

– Ты бы, значит, не испугался…

Он поглядел на меня и помотал головой. Лицо его все еще было серебряно-бледным, словно луна оставила на нем свой отпечаток. На далекой церкви – на полпути от нас к деревне – глухо пробили часы. Отбой.

* * *

На следующее утро Лина и девочки, вернувшись с рынка, сказали, что видели в деревне «ту машину» и знакомую медсестру; велели ждать их в гости.

Марыля, вертевшаяся неподалеку, обрадовалась и побежала к девчачьему корпусу.

Больница в городе – единственная на всю округу. Туда свозят раненых после рейдов по лесам. Крови у них часто не хватает, вот и ездят к нам. Дети у меня давно уже разучились бояться иглы, радуются, когда их оттуда навещают, – оттого что после процедуры получают булки, сахар и даже конфеты, невидаль этакую.

– Кровь брать! – разнеслось по территории. – Кровь брать едут!

– Это их имели в виду ваши крестьяне, когда говорили о вампирах? – поинтересовался Радевич.

Я обернулся и поглядел на него. Прямо.

– Господин учитель. Я понимаю, что вы пытаетесь шутить. И понимаю, что сам слегка… либерален и, возможно, создал у вас неверное впечатление. Но я вас попрошу воздержаться при мне от таких высказываний. Во избежание.

Он, кажется, устыдился.

– Простите, господин директор.

Я послал его собрать младших и умыть, чтоб они хоть отдаленно напоминали человеческих существ.

Приехали они часа через два – две медсестры, приставленная к ним дама из попечительского совета и могучий шофер. Медсестры уже привычно разложили инструменты в медицинском кабинете. Я оставил Радевича наблюдать и увел высокую гостью потчевать к Лине. Если честно, не люблю я созерцать эти процедуры.

Белта, который от сдачи крови был освобожден, занял Марылин наблюдательный пункт, хотя вряд ли мог увидеть или услышать что-то необычное. С дамой-попечительницей разговор у нас всегда одинаковый. Она умиляется деткам, хвалит наш огород, воздух, речку и Линины кулинарные таланты. Я пытаюсь донести до Совета, что детям нужна одежда, учебники и какая-то еда, кроме выращенной на огороде. В ответ мне снова начинают хвалить лес и речку.

– Если б не моя работа, – говорила дама, – я б сама с таким удовольствием сюда переехала! Ну посудите сами, разве можно это сравнить с го…

В этот момент до нас донесся крик. Отчаянный, ненавистный, во все легкие; так кричат люди, доведенные до предела.

– Мало вам? Еще надо, гады? Не хватило? На, берите, вот вам, упейтесь! Пейте, упыри, когда вам уже достанет! Вот вам, пся крев!

Голоса я сначала не узнал – у Домбровского не в привычках было кричать, как истеричная девица. Когда я добежал до кабинета, Радевич уже скрутил его, заломив руку за спину, прихлопнул рот.

Но было поздно, в хор вступил Антич. Теперь он схватил скальпель и не глядя колотил себя лезвием по запястью. На тоскливо-желтый, выскобленный пол кабинета летели яркие капли.

– Вот, берите, залейтесь, курвы, чтоб вы с этой кровью сгнили, чтоб вы…

Этого я сам обезвредил, только искра уже пошла: кто-то тут же подхватил, малышня запищала, девчонки завыли, кто-то еще попытался цапнуть скальпель. Сестричка помладше испуганно вжалась в стену, белая косынка съехала набок. Старшая деловито сгребала со стола пробирки, чтоб не попали под горячую руку.

– Тихо! Тихо, сказал!

Лина в дверях отпихивала прибежавшего на помощь шофера.

– Молчать! Спокойно, я сказал! А ну!

Через пару минут все стихло. Домбровский перестал вырываться, обмяк и уставился в стену. Антича я тоже отпустил. Лина утешала расплакавшуюся малышню. Сестричка отлепилась наконец от стены, но и у нее глаза были на мокром месте. Из-за водительского локтя в дверь протиснулся Белта и стоял молча.

– Да что здесь произошло?

– Мальчик, – испуганный взгляд на Домбровского, – у него вена исколота, брать неудобно… ну я у него попросила… может, другую руку… а он…

– Ну тише, тише. – Мне хотелось поправить косынку на ее светлых волосах. Стой; не до этого сейчас.

Мальчишек заперли. Дама-попечитель тут же прекратила восторгаться и стала мне выговаривать:

– Вы должны понимать, попечительский совет долгое время закрывал глаза на… некоторые нарушения. Скажем, отсутствие охраны здесь выглядит просто вопиющим. Не мне же вам рассказывать о врагах Державы.

– Действительно, – сказал я. – Не вам.

Она поджала губы:

– Мы сносили это, потому что ваш интернат казался нам образцовым. Но после сегодняшнего инцидента… не стану скрывать, вы меня огорчили. Если такое повторится, мы должны будем принять меры…

Я наконец усадил ее в машину, а сестры все еще возились в медпункте. Я собрался было идти за ними, но тут старшая выбежала сама.

– Час от часу не легче, – сказала она, поравнявшись со мной. – У меня две пробирки с кровью пропали! Мы с Анной обыскались, по сто раз все пересчитали. Как я отчитываться буду, господин директор? Ну я понимаю, сережки у меня увели в прошлый раз, но кровь-то им зачем?

* * *

Вот жара поднялась. Душно, и нигде не укрыться. Задернул занавески, а солнце настырно лезет в окно. Сияет, слепит, даже мошкара попряталась. Хорошая погода, так ее…

– Что ж вы, сволочи, делаете?

Они молчали. Антич сидел пристыженно, голову в плечи втянул, смотрел на свои колени. Домбровский поскребывал ногтями по бинтам, на меня не глядел.

– Вы вообще соображаете? Старшие корпусов, скажите на милость. Опора и надежда. Так всех подставить…

Молчат. Муха пробудилась, жирная, ленивая, прошлась по краешку стола. Взлетать не стала.

– Вы понимаете, что будет, когда сюда нагрянет комиссия? Серьезная, а не из города.

– Простите, пан директор, – хрипло сказал Домбровский.

– Этот интернат просто закроют. А вас, паны мои хорошие, отправят в городские школы. И ладно вас, по вам школа и так плачет – а малышню-то за что?

– Простите, – сказал Домбровский.

– Я прощу… А остальные вас простят, как думаете?

Антич – громоздкий, с пробивающимися усами Антич – вдруг заплакал в голос. Дитя малое. Домбровский ожесточенно чесал перевязанную руку.

– Прекрати! Бинтов на вас переводить еще. А если б артерию задел, недоумок? А ты пошел вон, баба истеричная. Знаешь, куда идти. Ох, вы у меня насидитесь… Домбровский, стой.

Он остановился машинально, все так же пряча взгляд.

– Я виноват. Я не подумал.

– Ты пробирку с кровью взял?

Тут он вскинулся:

– Мне-то зачем?

И на миг глаза прикрыл – будто понял что-то – и испугался.

– Так. Белта, значит?

– Белта? – идеально-невинный взгляд. – Зачем это Адьке? И вообще… он не вор. Вы же знаете, пан директор.

Вор не вор… а против некоторых искушений натура бессильна. Что ж, спросим у Белты.

– Юзеф, – у него спина напряглась, – вот объясни мне, почему ты все еще здесь?

– Прошу… извините.

– Ты взрослый парень. Заначку себе наверняка успел сделать, пути прощупать. Где твои лесные братья обретаются – наверняка знаешь. Так что ж ты до сих пор здесь торчишь?

Он стиснул порезанное запястье.

– Кто ж от такого добром уйдет?

– Ты уйдешь, Юзеф, – сказал я. – Если я еще раз от тебя – или про тебя – что-то услышу.

* * *

Он ушел, а злость осталась. Необыкновенно сильная злость – я не знал, что с ней делать, не знал даже, на кого так разозлился. На несчастных этих комедиантов, на госпожу-попечительницу, на тех, кто берет кровь у моих ребят – нашли, слава тебе цесарь, полнокровных…

Естественно, больше всего я гневался на себя.

Нельзя допускать такого гнева – клокочет внутри, пьянит, его не унять, и глупостей можно натворить не хуже, чем по пьянке. Тот, кто работает с детьми, на подобную злость не имеет права.

* * *

От Марыли я тоже ничего не добился: она увлеклась представлением, как и все, и тех двух пробирок не видела. Пришлось ловить маленького щуплого Черненко. У семилетнего Черненко были ловкие паучьи пальцы, и он считал ниже своего достоинства пропустить гостей, не взяв у них что-нибудь на память.

– А шо я? – завертелся, захныкал он. – А шо я-то сразу?

– Что взял?

– Шо я взял, не брал я, пустите…

Я подставил раскрытую ладонь. Мальчишка облизнул воспаленные губы, пошарил где-то в глубине кармана и нехотя положил на ладонь браслет из разноцветного стекла.

– Силен… Стекляшки же одни, зачем тебе?

Он пожал одним плечом и снова захныкал.

– Слушай, Черненко. А у медсестры кто пробирку стащил?

– Шо, я брал? Я не брал, шо я опять…

А сам втянул голову в плечи и смотрит мне на ботинки.

– Но видел ведь, кто взял, – сказал я осторожно.

– Та видел… а вы не поверите.

Он замолк, уставился в землю, ковыряя на губе болячку. В конце концов мне это надоело.

– Чего ж ты боишься, Черненко?

Ребенок поежился и сказал почти шепотом:

– Вомпера боюсь…

Вот теперь и пожалеешь, что они наслушались сказок. Я присел с ним рядом.

– Ну-ка, Черненко, скажи мне на ухо, кто у нас вампир. А я уж сам с ним справлюсь.

Он прижал губы к моему уху и прошептал несколько слов. И исчез с глаз, едва я отпустил его рукав.

Вот оно как. Вот оно, значит, как…

* * *

Лина снова разбудила меня днем, хоть я и просил сто раз этого не делать. Я не стал ругаться: Лина, обычно невозмутимая и спокойная, как камни северного моря, захлебывалась словами, говорила неразборчиво, так что я не сразу понял, что случилось.

– Кто? Лина, да успокойтесь же вы! Кого убили?

Она всхлипнула, вздохнула, провела рукой по глазам – и снова стала камнем.

– В городе опять говорят, что это вампир. Шофера и медсестер не тронули, только эту… дамочку.

Я выслушал Линин рассказ – она быстро успокоилась и говорила четко, будто докладывала. Пришлось тут же подниматься и созывать собрание. Пришли все: Лина, ее помощницы – прачка и кухарка, двое воспитательниц, глухой сторож и Радевич. Если не считать, конечно, притаившуюся под окном Макдун. Все выглядели потрясенными и встревоженными, когда Лина пересказала им то, что говорила мне. Все – кроме учителя.

– Вы будто не удивились, – сказал я ему после.

– Чего же тут удивляться, – ответил он сухо. – Насколько я знаю, два нападения вампира уже было. Отчего же не быть третьему?

– Так вы в самом деле считаете, что это вампир?

– А кто же еще? – Он посмотрел мне в глаза, будто бы с вызовом.

– Богатое воображение здешних приставов. Они не чураются рюмочки, что поделаешь, место глухое, тоскливое…

– Возможно, – сказал Радевич. – Что интересно, среди воспитанников ходят слухи, будто вампир среди нас…

– Вы об Адаме Белте? Что ж… немного уважения от сверстников ему не помешает. Что до вас, господин учитель, не советую вам прислушиваться ко всему, что говорят воспитанники.

– Я видел его книгу, – тихо сказал Радевич.

– Надеюсь, вам не пришло в голову ее конфисковать? Прежний учитель за это… пострадал.

– Воспитанник Белта, очевидно, дорожит своим знаменитым предком.

– Дорожит, – сказал я. – Только это не его предок. Я вас, пожалуй, успокою, если вы думаете, что ночью Адам может явиться и вас загрызть. Он правнук не «вампира» Белты, а его брата. О подвигах комманданта вы наслышаны, я полагаю.

Радевич кивнул.

– И вы должны знать, что он еще долго жил в эмиграции… умер, наплодив детей, и, насколько мне известно, с тех пор из земли не поднимался. И в детях его никакого вампиризма не проявилось. У старшего же Белты детей не было, он рано умер и не успел жениться.

– Вы на удивление хорошо знаете генеалогию проклятых родов…

– Постольку, поскольку это касается моих воспитанников. Можете поинтересоваться у них – они вам подтвердят, что директор знает все.

* * *

Дети собрались во дворе, встали кружком, притихли – видно, чувствовали, что дело серьезное.

– Никто, – сказал я, – не станет выходить с территории без сопровождения старшего. И я не старших корпусов имею в виду. И о похождениях ваших ночных забудьте. Все. Набегались.

– Это не мы, – по привычке отозвалось несколько голосов.

– Вы боитесь, господин директор, – насмешливо, – что на нас нападет вампир? Да он подавится…

– Не разумеешь, – сказал Домбровский. – Пан директор боится, как бы нас самих не сочли за вампиров…

Дыру, через которую ходили в деревню мои партизаны, мы со сторожем и Радевичем заделали в тот же вечер. Разумеется, захотят – вынесут вместе с забором. Но в корпусах было непривычно тихо. Похоже, настоящее убийство их напугало. Будут теперь несколько вечеров подряд болтать о призраках. Сделают из несчастной попечительницы Белую даму, что бродит по коридорам корпусов и набрасывается на детей с криком: «Отдай твою кровь!»

Будто вампиров им не хватило.

– Вы ведь не думаете на самом деле, что здесь замешан кто-то из воспитанников? – спросил Радевич, приколачивая для верности еще одну доску по диагонали.

Я почесал голову под шляпой. Вечер наступил, а жара не спадала, хорошо хоть, солнце зашло.

– Я думаю, господин учитель, что в таких случаях слишком быстро находят виноватых. А виноватыми, как правило, оказываются самые беззащитные.

Серые глаза сверкнули злым серебром:

– Они – не беззащитны.

– Я говорю о детях. Вы что-то потеряли, господин учитель?

Радевич с растерянным видом шарил за пазухой.

– Нет, – сказал он, опуская руку.

Но уже глубоко ночью я видел, как он разыскивал что-то в траве у забора.

* * *

А утром по двору паучком пробирался маленький Черненко, зажав что-то в кулаке.

– Что взял?

Он без сопротивления разжал кулак. На ладошке лежал небольшой серебряный медальон на цепочке: рассветное солнце и меч.

– И у кого ж ты это стащил?

– Та не тащил я, – пробубнил Черненко. – Це ж талисман. Не можно чужой талисман тащить, счастья не будет. Я учителю хотел отдать. Учитель потерял…

* * *

Гарды заявились позже. Прикатили на старинной поцарапанной машине – гордости управы. Из школы, где шел урок, на них смотрели молча и с неодобрением. Только Марыля вертелась рядом и строила глазки тому, что помоложе, пока я не пригрозил, что накажу за прогул.

От кружечки оба отказались: на службе.

– Что я мог увидеть, господа гарды? Я же в городе почти не бываю, просто времени нет.

– Допустим. Но, может, вы здесь что заметили? – спросил старший.

Молоденький все таращился в окно, искал глазами Макдун.

– Это что же? Или вы думаете, кто-то из моих совершил убийство?

– Ну отчего же сразу убийство?

– Отсюда до города путь неблизкий, а машины у моих детей нет. На вечерней перекличке присутствовали все, на утренней – тоже, можете спросить воспитательниц и прислугу. Даже если кто-то и ушел самовольно в город, он вряд ли вернулся бы до утра.

– Ну отчего же сразу? – снова сказал второй, почесав под нашивкой на плече. Кажется, сестрички не сообщили ему про скандал, иначе он не выглядел бы таким смущенным.

– У нее что-нибудь украли?

– В том и дело, что ничего, – оживился младший. Он тер в пальцах обломок сиреневой ветки. – Но зато…

Он осекся. Старший поглядел на него и покрутил пальцем у виска.

– У нее выпили кровь, – сказал я.

– Вот проклятый хутор, – выругался гард. – И вы все знаете.

– Женщины болтают. И все ж таки я не понимаю – что ж она, ночью по улицам одна гуляла?

Выходило, что дама-попечительница пошла вечером в единственный ресторан городка. Сестричек с собой не взяла, а шофер ждал ее на улице – да так и не дождался. А тело нашел в проулке патрон ресторанчика, когда уже после закрытия выставлял туда мусорные мешки.

– Раз не крали, значит, точно не мои. – Выходит, сестрички не проговорились. Одно хорошо в этом деле – про те пробирки теперь и вовсе не вспомнят.

Гарды дождались перерыва. Сперва они хотели допрашивать детей поодиночке, но, когда их окружило выбежавшее из школы воинство, растерялись. И вопросы, кажется, задавали уже больше для очистки совести.

Малышня вертелась вокруг стражей порядка без всякого стыда, глазела на нашивки и блестящие пуговицы.

– Дяденька, он у вас настоящий? – приплясывал Черненко вокруг младшего, разглядывая торчащий из кобуры «зигзаг». – А вы с него убивали? Дяденька, а можно пострелять?

Гард рассеянно отпихивал Черненко и солнечно улыбался Марыле.

* * *

Ночью хорошо. Здесь темнота не еле брезжущая, как на севере, а густая, черная. Ею можно дышать – воздух совсем иной, чем днем, бархатный, ласковый. Живность щелкает, щебечет, тявкает четче и привольнее, чем днем. Да и живность другая.

Отдыхает нажарившаяся за день душа, расслабляется. И глаза отдыхают. Я даже шляпу снял, ветер так приятно раздувает волосы на макушке – будто Лина рукой гладит. Да только Лина уже третий сон видит…

Я стоял за воротами интерната, на дороге. Загляделся на луну, пошедшую на убыль, и едва не прозевал Радевича. Учитель спокойно закрыл за собой ворота, подхватил под мышку неизменный чемоданчик и зашагал к городу.

– И куда же это вы среди ночи, господин Радевич?

Он не растерялся.

– Я думал, на преподавателей запрет не распространяется.

– Я бы на вашем месте все-таки поостерегся. Мы сейчас все под подозрением… И что вам понадобилось в городе?

– У меня свидание.

– Свидание? Уж не с сестричкой ли? Ну позвольте хотя б вас проводить…

Мы пошли вдоль придорожных кустов.

– Все хотел спросить, господин директор. Почему вас уволили из армии?

Спасибо, хоть не «убрали», как Марыля говорит.

– За неуставное поведение, – сказал я. – Честно говоря, я тогда совсем потерял контроль над собой. Наказание могло быть и построже. Просто начальство ко мне благоволило. Вот и услали сюда.

– Охотно верю, – сказал Радевич, не глядя на меня.

– Тому, что благоволило?

– Тому, что контроль потеряли. Трудно, когда столько крови – а вам нельзя, правда?

Хорошо их в Ордене учат, зараз. Я опомниться не успел – а в лицо мне уже смотрел шестизарядный «маршал».

– Я нашел ваш медальон, – сказал я, сделав вид, что не замечаю револьвера. – Вернее, Черненко нашел…

– Лучше не двигайтесь, – сказал Радевич. – Там серебро. Я не буду рисковать и подходить к вам близко.

Разумное решение, коли уж он без медальона…

– Я полагал, что найду здесь одного человека вашей крови. Не ожидал, если честно, что обнаружу двоих.

– Вампир здесь один – это я. В этом вы, думаю, успели убедиться.

– Лапшу мне на уши не вешайте. – Так резко обычно съезжают на грубость только следователи. – Ваш Белта накинулся на те пробирки, как кот на сметану.

Неудивительно. Даже ребенок, который никогда не голодал, вряд ли удержится и не возьмет конфету, оставленную на видном месте.

– Белте десять.

– Он вампир, – сказал Радевич, – и я доложу о нем в Орден по всей форме.

«Доложу», а не «доложил». Так я и думал, этот молодец пробирался на почту, а не к гардам. В Ордене предпочитают решать такие вопросы без судебных приставов…

– Вообще-то я мог бы сразу догадаться. Интернат, полный детей врагов Державы – и без всякой охраны… Вы, я думаю, им без труда глаза отвели…

«В какой семье вампир растет, может, даже родители не знают, а Ядран чует. И приходит потом…»

– Что до вас, – анджеевец поднял пистолет, – вам уже и молиться поздно.

– Пан учитель! – знакомый голос из-за спины.

Радевич обернулся. У анджеевцев хорошее зрение, он наверняка увидел то же, что и я: как слегка дрожит шестизарядный «зигзаг».

Реакция у анджеевцев тоже хорошая, но Радевич выстрелить первым не успел. Наверное, слишком вжился в роль учителя.

«Зигзаг» дрогнул и пальнул. Домбровского тряхнуло отдачей, он едва не выронил револьвер из рук, но снова поднял и снова выстрелил.

Учитель стоял молча, ощупывая грудь, как тогда, когда потерял медальон. Потом он упал.

«По меньшей мере, – подумал я – будто это было утешением, – он не стал стрелять в спину».

* * *

Домбровский выпростался из кустов, подошел ближе. Он глядел на тело со смесью удивления и непонимания.

– Он… не живет?

– Не живет. Мертвый.

Наверное, надо было перевернуть его, чтоб убедиться; но и по позе учителя было ясно, что тот бесповоротно мертв.

Снайпер белогорский, так его и растак.

Я знал, что мальчишка чувствует. Сейчас ему не верится, что он сделал непоправимое. Радевич ему не раз приснится – живой или мертвый, но во сне его легко будет оживить. Вряд ли Домбровский раскается в убийстве, но непоправимость повиснет на нем как камень – и тайно он много раз захочет вернуться в то время, когда выстрелы еще не прозвучали.

Потом он привыкнет.

Потом пойдут следующие.

Рано или поздно это случилось бы – и все равно было горько. Я его упустил.

– Почему ты это сделал?

– Он за Адамом охотился, – сказал Домбровский, по-прежнему глядя на труп. Кажется, он хотел толкнуть его ногой, но при мне постеснялся. – Я Адама в обиду не дам. Я ему клялся.

– Клялся?

– Гербом и отцовским именем, – сказал он с легким вызовом. Но всякое позерство из его тона исчезло, как не было. Говорил он, несколько запыхавшись, на губе и на лбу блестел пот. – Мой дед дал такую клятву его деду. Князю Белте. Их в одном бою убили.

– Так ты знаешь?

Вместо ответа Домбровский оттянул вверх рукав рубашки на здоровой руке. Все правое предплечье было в следах порезов и укусов – совсем свежих и старых, еле угадывавшихся на коже.

– Адька… с ним бывает. Ему плохо иногда. Тогда только это помогает.

– Только перепаивать его не надо было, он же непривыкший. Он оттого и пошел по лесу бродить. И еще легко отделался.

Мальчишка растерялся:

– Так он из-за этого? А мы не знали…

Я едва не сказал: «Вот будете знать теперь».

Только никакого «теперь» не будет. По меньшей мере, для них двоих.

– Постой-ка! – до меня только сейчас дошло. – Так это ты потому комедию с кровью устроил? Чтоб на эту руку не посмотрели?

– Так… – Он засмущался почему-то. – Она говорит: давай правую! А я же знаю, что там… Увидит – крик подымет…

Вот ведь артисты…

– А можно тоже спросить? Та дама… из совета… ее ведь не Белта?..

– Нет, – сказал я. – Не Белта.

* * *

Мы закопали учителя у дороги. Интернат, глухо-черный, спал, закрыв ставни. Но я почти уверен, что слышал шелест платья, когда доставал лопаты из подсобки. От непроверенного источника информации никуда не скроешься.

Ночь совсем загустела; скоро рассвет. Я вынес Домбровскому пакет с едой и одеждой.

– Уходи.

У него лицо затвердело:

– Без Адама не пойду.

– Пойдешь. Через два дня мне придется сообщить об исчезновении учителя. Гарды захотят найти убийцу – ты хочешь, чтоб они и Белту с тобой искали?

– А как же он?

– Белта тоже уедет. Но у него другой путь. Я о нем позабочусь.

Очевидно, Домбровский достаточно знал о нашей крови, чтоб не сомневаться в моих словах. Он кивнул.

– Зачем ты вообще давал ему клятву? Ты же понимал, кто он есть.

Мальчишка подобрался:

– Потому и дал. Он не умрет. Нас перебьют, а его не смогут. А он князь. С соколом на гербе. Если мы ничего не сможем, так Адам сможет.

– Ты соображаешь, что говоришь, Домбровский? И кому говоришь?

Он улыбнулся:

– А что? Вы своих не сдаете, пан директор.

* * *

Я не видел, как они прощались. Мне надо было подготовить отъезд Белты, пока не рассвело. Раньше, чем я рассчитывал, – но что делать…

В конце концов он сам явился ко мне в кабинет. Полностью одетый, серьезный.

– Южка ушел, – сказал он, глядя в пол.

– И правильно сделал.

Прямо в кабинете Адам переоделся в белую рубашку с коричневым галстуком, вельветовые брючки и скрипучие кожаные ботинки. Все было чуть велико, но брюки мы подвернули, а ботинки зашнуровали потуже. Вышел вполне добропорядочный остландский ребенок. А в фуражке со значком «юных орлят» – и вовсе картинка.

В кармане его нового ранца лежали документы на имя Адама Грауба, уроженца Дольной Брамы, сына Франца Грауба, цесарского инженера, и Марии Дзыгоевской, швеи.

– Сейчас я разбужу Лину. На рассвете она попросит Никке-молочника взять тебя с собой в город. – Лине бы что-то наплести тому молочнику… но она придумает. – На вокзале купишь билет до Лехтена, оттуда идет прямой поезд до Швянта. В Швянте тебе нужна улица Цесарской Пехоты, дом два. – Я сунул ему в нагрудный кармашек бумажку с адресом и короткую записку. – Там живет Лотта Грауб, отдашь ей записку, она знает, что надо делать. Если по пути будут спрашивать – она твоя тетя, сестра отца, тебя к ней отправили до конца каникул.

– А зачем вам это?

– Ты же сам спрашивал, что я буду делать с бессмертием…

– А вы… тоже?

– Что значит «тоже»? Это ты пока – тоже. А я – уже.

– И тетя Лотта? Она…

– Да. Она нашей крови.

Он водил пальцем по ободку фуражки.

– А что мне у нее делать?

– Жить, Белта. Пока что это главное.

* * *

Через два дня я отправил Лину в город заявить о пропаже учителя и двух учеников. К нам снова явились гарды, на сей раз – вместе с начальством. Я выстроил детей во дворе. Черненко, которому я наглядно показал, как воровать у должностных лиц оружие, держался вдалеке и только ненасытно поглядывал на кобуру.

– Ну что, дети? Кто-нибудь что-нибудь видел?

Все угрюмо и нарочито тупо молчали. Только Марыле не терпелось, она все ковыряла землю сандаликом и на начальство смотрела умоляюще.

– Ты что-то знаешь, девочка? Скажи нам…

– Я хотела господину учителю сказать, а он не слушает, – затараторила Марыля. – Я видела ночью, господин учитель Белту разбудил и с собой увел. Наверное, он его забрал, потому что они оба белогорцы.

– Как интересно, – сказал пристав. – А куда они отправились, не знаешь?

– Я слышала, вроде как учитель говорил, что в Дун-Руа поедут. Вроде как друзья там у него… Но я, может, ошиблась, господин пристав, они шепотом разговаривали, а я так-то не подслушиваю…

Дун-Руа. Бывшая столица Эйреанны. В противоположном направлении от Швянта. Молодец, девочка…

– А как же другой воспитанник? Домбровский, кажется…

Все отчего-то посмотрели на Антича. Тот сделал большие глаза. Вместо него заговорил обычно немногословный Грицько Макдиармада:

– Так вы хватились… Он давно хотел к своим уйти. А тут же ж казали, банда рядом. Так он левольверт, извиняюсь, спер и тикал… – Грицько насмешливо посмотрел на младшего гарда, тот стоял красный, как рак. – Я б тоже тикал. Тильки у меня оружия нема… Ну – шукайте теперь…

– Макдиармада, – сказал я, – за языком-то следи. Посидишь у меня без ужина, может, научишься разговаривать.

* * *

И Радевича, и Домбровского искали – но без успеха. Недели через две все успокоилось. А потом наступила осень, пошла страда, и крестьяне стали приходить один за другим и просить у меня воспитанников в подручные, забыв летние обиды. Петухи петухами, а такой дешевой рабочей силы им здесь больше не найти. От Лотты пришла весточка: Белта добрался благополучно.

Автор той книги написал, что у покойного князя не было детей, но кое-чего он не знал. Стефан Белта действительно полагал свое происхождение проклятием и отпрысков заводить не собирался. Но при всей его порядочности князь был живым человеком. Одна из девиц, которых он посещал, то ли не подумала предостеречься, то ли ей просто хотелось ребенка – так или иначе, у князя родился сын, о котором он сам не знал. Узнал о нем – уже после смерти Стефана – его брат, Марек Белта. Усыновил, признал за своего и дал фамилию.

Наверное, о нашей крови ни ему, ни его сыну не рассказывали. Возможно, она не успела проявиться – обоих убили в достаточно молодом возрасте…

А вот Адаму достались и кровь, и знание. Посмотрим, что он будет теперь делать.

Прадед его отказался от бессмертия – и возможно, именно из-за этого мы потеряли поддержку Бялой Гуры и не смогли снова овладеть Драгокраиной. И пришлось нашему роду опять ютиться по склепам и соляным шахтам… служить в чужой армии, если на то пошло. Может быть, я зря злюсь на Стефана. Может быть, он просто не мог поступить по-другому.

Адам – сможет.

* * *

В октябре к нам снова приехали брать кровь, и на сей раз мне удалось перемолвиться словом со светловолосой сестричкой. Скандалов больше не было, а сестричка привезла настоящих шоколадных конфет, и даже старшие ели и облизывались, как четырехлетние.

– А ведь потом обязательно наплетут, – сказал я как-то вечером Лине, – что это я, злой надзиратель, у детишек кровь сосал…

– Вы-то? – Лина в шутку шлепнула меня чьей-то мокрой свернутой рубашкой. – Да будто неизвестно, что вы своих не трогаете…

– Людская молва, Лина, вещь страшная, – сказал я, поднялся с кресла и ушел в дом: начинался закат. Обычное солнце я еще могу переносить, а вот закат с рассветами – увольте. Не в том возрасте уже.

Примечание автора

Этот рассказ – неожиданный сиквелл к роману о вампире, который я сейчас пишу. Действие романа происходит в мире Шестиугольника – фэнтези-мире, отдаленно (а иногда и очень!) похожем на наш. Поскольку я обычно приспосабливаю мир под идею, а не наоборот – то иногда он бывает средневековым, иногда – похожим на Возрождение, а порой и вовсе напоминает недавнее прошлое. По Шестиугольнику у меня есть целая серия рассказов, но, согласно концепции «Талейдоскопа», в эту книгу вошел только один из них. Быть может, в свое время они тоже увидят свет.