Текст книги "Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи"

А еще талант и характер.

Акт первый. Из солисток – в примы

Школа и класс

Майя была непослушным и своевольным ребенком: вот спустила в ручей парадные белые сандалики – интересно, как далеко они уплывут? Оказалось – так далеко, что даже папа, который может, казалось, все, не поймал. Пришлось на вступительном просмотре в хореографическом училище выступать перед комиссией в белом купальнике, белом трико, с белым бантом на голове и… в коричневых сандаликах. Жили-то Плисецкие, как и большинство советских семей в то время, небогато.

«Меня отдали в балет, когда мне было 8 лет, даже немножко меньше, – годы спустя рассказывала Майя Михайловна. – Отдали, потому что я была довольно хулиганистая, и меня хотели скорее отдать хоть куда-нибудь. Ну и отдали в балет». На самом деле, признавалась наследница традиций большой театральной династии, ей больше нравилась драма. Тетя Елизавета Мессерер часто брала девочку с собой в театр, и ей там «безумно нравилось»: «Всегда хотелось играть именно в драме. Я думаю, что к сцене вообще у меня было призвание, потому что всегда, с детства, мне было интересно сделать роль. Я думаю, артистичность – это то, что бывает от природы. Можно выработать шаг, можно выработать технику… Артистичность выработать нельзя».

Данные для балетной школы у Плисецкой были не идеальные: все пропорции удлиненные, руки и ноги слишком «вытянутые», подростковая угловатость… Ничто, кажется, не предвещало грацию будущей балерины. Да и учиться Майе хотелось не слишком. Тетя Суламифь вспоминала, что педагоги на племянницу не раз жаловались, девочку нередко выгоняли из класса. «Обожала, когда меня выгоняли, – признавалась Майя. – Никогда не была дисциплинированной. Потому что дисциплина значит – что-то надо заучить, это то, против чего я всегда внутренне протестовала».

Репутация недисциплинированной за Майей закрепится надолго.

Суламифь Мессерер вспоминала, как в 1941 году, когда о надвигающейся войне в хореографическом училище, да и в театре, никто не думал, Елизавета Павловна Гердт – артистка старой, еще царской школы, педагог Плисецкой и многих других балерин, имена которых золотом вписаны в историю советского балета, – устроила показ по итогам школьного полугодия в клубе НКВД. «Примой была Майя, – рассказывала Суламифь. – Танцевала изумительно сильно, впервые выставив свой дар на всеобщее обозрение. Начальство Большого, да и присутствовавшие в тот вечер в зале критики были покорены». И восхищения своего не скрывали. В газете «Советское искусство» вышла небольшая заметка «Показ хореографической школы» (наверное, это первая публикация в СМИ с именем Майи Плисецкой): «В концерте, данном силами питомцев школы, особое впечатление произвела ученица 7 класса М. Плисецкая, выступившая в большом классическом танце из балета “Пахита”. Линии танца и поз у Плисецкой исключительно чисты и красивы, девочка обладает подлинным даром актерского перевоплощения. Будущая танцовщица ярко выраженного лирического плана воспитывается под руководством одного из лучших педагогов танца Е. П. Гердт». Сама Майя Михайловна говорила: «В тринадцать лет, исполняя вариацию из старинного классического балета “Пахита”, я много работала над прыжком: высоким, со “шпагатом” в воздухе. Потом он повторился у Китри – героини “Дон Кихота”, роли, полной света, юмора, радости жизни». Про Китри мы еще поговорим, но вот это замечание про прыжок нужно запомнить: Плисецкая первой сделала в «Дон Кихоте» прыжок, который сейчас исполняют практически все балерины.

Во втором отделении того школьного концерта Майя танцевала в поставленном Леонидом Якобсоном номере «Экспромт» (первое название – «Нимфа и сатиры»). Это была ее первая встреча с хореографом, к которому она всю жизнь относилась с большим и подчеркнутым уважением, с которым консультировалась, когда сама начала ставить балеты. Впоследствии Плисецкая говорила, что благодаря «Экспромту» она «шагнула из робкого балетного детства в самостоятельную, взрослую, рисковую, но прекрасную профессиональную балетную жизнь». Она исполняла этот номер и в выпускном концерте училища на сцене филиала Большого театра. Газета «Советское искусство» написала: «Майя Плисецкая – одна из самых одаренных учениц школы. Здесь подрастает отличная смена – прекрасное будущее советского хореографического искусства».

Елизавете Павловне Гердт с такой ученицей – талантливой, но недисциплинированной и своевольной – было непросто. «Елизавета Павловна разрывалась между восхищением своей ученицей и возмущением, которое та у нее вызывала», – говорила Суламифь Мессерер. «Я ни-ког-да не была дисциплинированной. Я всегда против этого протестовала. В школе всегда была невнимательна. Я смотрела, как одет учитель или как краснеют у него уши. Если у меня что-нибудь не получается, я танцую другое. Я никогда не старалась, не знала технических приемов, все делала стихийно», – признавалась через много лет Плисецкая.

Всех выпускников курса, на котором училась Майя, приняли в труппу Большого театра. Ее первый рабочий день – 1 апреля 1943 года. Но еще будучи ученицей, Майя выступала на концертах в действующей армии: сохранилось ее командировочное удостоверение с 5 мая по 1 июля 1942 года. «Именно в те горькие часы войны я с особой силой поняла, что искусство должно непременно приносить людям радость, – писала она в 1977 году в статье “Труд – привилегия каждого”. – Стараюсь оставаться верной этому принципу, следовать ему неизменно. Не поддаваться похвалам, цветам и овациям, а просто делать свое дело. С полной отдачей».

За первый год работы в Большом театре вчерашняя выпускница подготовила двадцать партий в балетах и оперных дивертисментах. Газета «Советское искусство» продолжала внимательно следить за молодым дарованием: «Майя Плисецкая обладает прекрасными природными данными, которые развивает культурой, упорным трудом. У нее гибкие руки, очень большой шаг, высокий и широкий прыжок, красивое адажио. Самой привлекательной стороной ее дарования является своеобразие, отсутствие штампа. Плисецкая – танцовщица больших возможностей. Правда, она пока больше думает о чисто технических достижениях, о внешнем абрисе своих ролей, чем об их содержании. Этого достаточно для танцовщицы, но мало для балерины. Если к дарованию танцовщицы присоединится зрелое актерское мастерство, Плисецкая сможет не только оправдать связанные с ней ожидания, но и далеко их превзойти». Если бы автор этой заметки – русский (начинал еще в царские времена) и советский балетовед и театральный критик Виктор Ивинг не умер в 1952 году, он бы увидел, что Плисецкая и драматической актрисой стала (и в прямом смысле тоже, но прежде всего в балете), и связанные с ней ожидания сумела превзойти. Но все это – бесспорный талант и великолепные физические возможности, без которых великие балерины случаются, но крайне редко, – в Майе было очевидно с самого начала. Кстати, выдающаяся «физика» была одной из причин ее знаменитой лени.

– Она ленива безумно, – подтверждает Наталия Касаткина.

– Как может балерина быть ленивой? – удивляюсь.

– А когда тебе нечего делать, потому что все само получается.

– Настолько щедро одарила природа?

– Да.

Борис Акимов соглашается:

– Для балетного актера физиология, «физика», большое значение имеет. А если еще и в сочетании с таким внутренним даром, когда внутри есть еще и эмоции очень хорошие, сильные, то это дает, конечно, потрясающие результаты и воздействие на зрителя. – Немного задумавшись, он добавляет: – Балерин много хороших, но вот уровня Майи Плисецкой – единицы.

– Майя Михайловна говорила о себе, что была «с ленцой», заниматься и репетировать не любила, это правда?

– Она любила это говорить. Я слышал это, дескать, «я не люблю вообще репетировать, я люблю сцену, танцевать». Знаете, все-таки она была, несмотря на такие высказывания, труженица настоящая. Потому что то, что мы видели на сцене, конечно, без репетиций, без зала, без труда невозможно. Она, может быть, с какой-то легкостью это все делала. Некоторые балерины… там сплошной пот и кровь в зале, они по много раз повторяют. Она по многу раз действительно не повторяла, потому что безумно талантлива была. – И еще раз: – Безумно талантлива.

Знала ли о своем «безумном», по выражению Бориса Акимова, таланте сама Плисецкая? Несомненно. Понимала ли, что для многих балерин она в некотором смысле – эталон, образец для подражания (не сразу, конечно, не с первых лет, но очень быстро)? Без сомнений. А были ли у нее самой такие эталоны и образцы в балетном мире? Балерины, которые восхищали и заставляли работать над собой – над техникой и образом? Да. Первым своим кумиром Плисецкая называла Марину Семенову: «Это была богиня для нас, потому что лучше Семеновой никто не танцевал. Особенно тогда, когда балет был совсем не интересный. Мы сейчас смотрим пленки – это на смех курам. А Семенова в 1930 году перевернула всё. Какие-то балерины были вынуждены просто уйти со сцены. Никто столько не сделал в истории балета, как Семенова. Она смела старый балет. Семенова репетировала со мной “Спящую красавицу”, и очень многое я восприняла. Она мне как-то сказала: “Я не ожидала такого подчинения”. Потому что я никому не подчиняюсь. Значит – не верю. Если я подчинялась, вот так, как ей, значит – авторитет». И называла еще два имени – Галина Уланова и Алла Шелест. И обязательно добавляла: «Все они ученицы Вагановой».

Агриппина Яковлевна Ваганова – отдельная и очень важная, хотя и очень короткая, страница в биографии Майи Плисецкой. «У Вагановой вообще мало было способных учениц. Ваганова делала балерин почти из ничего. Даже с никудышными данными они знали, как надо делать. Многие, кто тогда были наверху положения, сегодня танцевали бы в кордебалете». Плисецкая отмечала еще одну интересную особенность Вагановой-педагога: она не давала ученицам «сколки» со своей манеры, оставляя и поощряя в каждой своей воспитаннице индивидуальность, и поэтому все ее артистки были разными.

Ваганова занималась со всеми, но любила, как, впрочем, и любой другой преподаватель, талантливых учениц, с богатой «физикой» – как раз таких, как Плисецкая. А вот Галину Уланову, утверждает Валерий Лагунов, Ваганова не любила:

– Потому что не было данных. Уланова умная, конечно, балерина, замечательная. Карьера от ума – режиссер своей жизни. Она ни разу не назвала фамилию Вагановой за свою жизнь. Ни разу. Потому что та к ней плохо относилась.

– Майя Михайловна тоже говорила, что учителей у нее не было.

– На себе училась, это точно.

– А вот Азарий Плисецкий в своей книге пишет, что руки Майе Михайловне поставила Гердт.

(К слову, известный балетовед Наталья Рославлева также писала: «Елизавета Павловна Гердт, у которой Плисецкая занималась шесть лет, передала своей ученице знаменитую “гердтовскую” певучую пластичность рук».)

– Не только руки. И профессионализм. Майя Михайловна, конечно, несколько тенденциозно о каких-то вещах говорила. Понимаете, для Плисецкой нужен жесткий характер руководителя. Вот как Ваганова. А Гердт: «Ну, сделай, вот так лучше будет». Это не для Майи. Ваганова работала в Москве три месяца. И Ваганова ей сказала: «Если ты приедешь ко мне учиться, мы с тобой перевернем весь мир». Она не приехала и потом жалела всю жизнь. Однако Гердт – это же Петербург старый. «Почему вы не уехали из страны?» – у нее спрашивали. «Потому что я опоздала на пролетку». Старый Петербург – хорошая школа. Если говорить о Гердт, основу Майе Михайловне она дала. И Плисецкая, и Стручкова, и Максимова – ученицы Гердт. Налицо, понимаете, школа, профессионализм и уровень. Гердт хороший педагог, но мягкий. Майе Михайловне, конечно, нужно было жестче. Она не поддавалась дисциплине, невнимательна была. Ведь когда человеку дано от Бога очень много, он небрежен к замечаниям.

«Думаю, все мы, ученики Гердт, благодарны ей. Только не каждый умеет это высказать», – вступила в спор с племянницей Суламифь Мессерер. И рассказала о том, насколько разным был стиль Гердт и Вагановой как педагогов, не упустив, конечно, возможности уколоть Майю (к моменту выхода книги «Суламифь. Фрагменты воспоминаний» тетя и племянница были в долгой и жестокой ссоре; впрочем, Суламифь Михайловна ни разу не назвала племянницу по имени): «Ваганова могла сорваться до резких выражений, а Гердт всегда оставалась сама учтивость. Гердт предлагала то, что Ваганова заставляла. Правда, эта учтивость, думаю, подходила не всем, ибо порой становилась уютным лоном для лености. Да, Гердт никогда ничего не “выбивала”. Возможно, ленивая ученица и упускала многое, не почерпывала полностью из кладезя таланта Елизаветы Павловны. В классе Гердт нужно было хотеть. У нее надо было брать».

Но Майе Плисецкой мягкий стиль преподавания Елизаветы Павловны Гердт действительно не подходил, и она сама признавалась, что в классе «ничего не вбирала»: «Многие говорят – “попробуй так или так”… И все мимо!» А вот с Вагановой – совсем другое дело: «Знаете, для меня она Микеланджело в балете. Никто не понимает ее гения. А кроме того, она сохранила балет для России, когда после 1917 года все балетные уехали. Ведь Ленин вообще хотел балет закрыть, это только Луначарский еле уговорил его. Если бы Ваганова тоже уехала, не было бы русского балета, знаменитейшего русского балета. Никто не говорит, что это она сохранила, тем не менее – это она. Я с ней занималась недолго, к сожалению, но поняла больше, чем за все предыдущее время. До сих пор жалею, что я не поехала к ней в Ленинград. Вообще, я должна вам сказать, что для меня Ваганова – это незаживающая рана. Лучше не говорить об этом, а то я заплачу». И признавалась, что Ваганова была одной из очень немногих – «три-пять человек за всю жизнь», – которым Плисецкая подчинялась безоговорочно. Почему? «Если я не подчиняюсь, значит, не верю. Если подчиняюсь – значит, авторитет». Кто эти пять авторитетов для Плисецкой? Агриппина Ваганова, Марина Семенова, Леонид Якобсон, Морис Бежар. И, конечно, Родион Щедрин, композитор и муж.

Но вернемся к авторитету Вагановой. На прошедшей в 2023 году в Санкт-Петербурге прекрасной выставке «Первая позиция. Русский балет» среди многочисленных пачек, колетов и пуантов великих экспонировалось и письмо, написанное 8 апреля 1950 года набиравшей силу и славу Майей Плисецкой Агриппине Вагановой (пунктуация и орфография оригинала сохранены):

«Дорогая моя любимая Агриппина Яковлевна!

Я узнала о том, что Вы больны и очень забеспокоилась о Вас.

Я все время помню и думаю о Вас и не оставляю мечты приехать к Вам. Меня категорически не пускали все время в Ленинград, но сейчас дали слово, что с начала сезона меня отпустят (на сентябрь-октябрь). Как Вы сейчас себя чувствуете?

Я недавно станцевала Дон Кихот, кот. приготовила с Ильющенко.

Сегодня была генеральная репетиция оп. Хованщина, в кот. я танцевала персидку (постановщик Корень). Занимаюсь я все время у Асафа, очень стараюсь помнить все Ваши замечания.

То время, когда я занималась с Вами, дало мне так много, что я до сих пор это чувствую. Если у меня что-нибудь не выходит, я мысленно вспоминаю: А как бы Агриппина Яковлевна сказала бы сделать? И у меня выходит.

Желаю Вам большого здоровья и скорейшего выздоровления. Крепко, крепко Вас целую люблю благодарная Майя.

P.S. Большой привет Вам от мамы»

Но поработать вместе им уже не довелось: Ваганова умерла в ноябре 1951 года. Потом у Плисецкой, когда она уже стала той Плисецкой, которой рукоплескал весь мир, не раз спрашивали, а что было бы, прими она тогда предложение Вагановой уехать учиться на год? И Майя Михайловна, практически не задумываясь, отвечала: «Я бы танцевала значительно лучше. Правильнее. Эмоционально – нет. Эмоции, они при мне, этому никто не научит. От правильности можно делать и трюки. Кривой человек не сделает трюк. Упадет. Она давала такие движения, что если неправильно сделаешь, то упадешь. Обязан был правильно делать. Ваганова учила грамоте, и человек как будто начинал грамотно писать. Она не кричала “держи спину”, как кто-то. Ваганова давала такие движения, что если не будешь спину держать, то упадешь… Человек вынужден был думать и делать правильно. Она так объясняла, что все потом получалось. Это дар гения, больше таких педагогов нет». И признавалась, что именно благодаря Вагановой полюбила труд: «До встречи с Агриппиной Яковлевной я любила только танцевать. Теперь я поняла, какой увлекательной, интересной, творческой может стать работа, упорный ежедневный труд балерины, как тесно связан он именно с танцем. Ведь система Вагановой давала мне возможность танцевать свободно, без усилий, так, чтобы труд был незаметен и танец казался непринужденным». Но годы спустя все же признавалась: «Счастливая, кратковременная встреча с Вагановой оставила у меня чувство какой-то “раздвоенности”. Умом я понимала, что работать нужно ежедневно, но… Темперамент, желание сделать быстрее как бы превалировали над разумом. Я не всегда была хорошо готова к премьере, окончательно “дозревала” где-то к десятому спектаклю. Я не любила выслушивать после первой премьеры оценки своего выступления». Хотя, как рассказывала Наталья Крымова, известный театровед и жена режиссера Анатолия Эфроса, звонила знакомым после спектакля, спрашивала, что они думают е ее выступлении.

И хотя сама Плисецкая о педагогах своих практически не говорила (кроме вот этого сожаления, что мало поработала с Вагановой), они ведь были, и речь идет не только о Гердт. В апреле 1956 года, сразу после присвоения Майе Михайловне звания народной артистки РСФСР, другая знаменитая балерина – Ольга Лепешинская в статье «Самобытный талант», опубликованной в газете «Советский артист», писала: «Педагогами Майи Плисецкой были Елизавета Павловна Гердт и Мария Михайловна Леонтьева. Впоследствии она занималась с А. Вагановой, затем в классах А. Мессерера и С. Мессерер. Окончив Московское хореографическое училище в 1943 году, Майя Плисецкая пришла в Большой театр, где работала с балетмейстерами и педагогами Р. Захаровым, Л. Лавровским, Е. Ильющенко, А. Радунским, Л. Якобсоном, В. Чабукиани, М. Семеновой, Е. Гердт. Каждый из мастеров, с которыми ей доводилось встречаться на протяжении ее творческой жизни (я уверена в этом), принес ей большую пользу». Наверняка.

Спрашиваю у Бориса Акимова: в чем разница между педагогом в училище и репетитором в театре?

– В театре есть педагоги, которые уроки дают, и репетиторы. Вот Асаф (Мессерер. – И. П.) давал уроки, он не репетировал, – терпеливо объясняет балетную «кухню» Акимов. – Есть педагоги, которые только репетируют. А вот школьный педагог и театральный педагог – это разные вещи. Это рядом, связано с движением, комбинациями. Но разное, потому что цели и задачи чуть-чуть разные. И способности. Не каждый школьный педагог может дать театральный класс. Потому что другие задачи. Театральный педагог не может в третьем, четвертом, а уже тем более в первом классе учить. Потому что тут специфика необыкновенная. Первый класс – когда только начинаешь учить движения, расклад музыкальный, все очень медленно – это совсем другое. Нужно знать очень хорошо теорию. Раньше, когда не было ГИТИСа и высших учебных заведений, где учили всем эти раскладам, были педагоги от Бога, они шли работать в младших классах – и все прекрасно. Какие-то шли преподавать в старших классах, в основном это были мастера, великие танцовщики наши, которые приходили, просто передавали свое мастерство.

Значит ли это, что хореографическая судьба будущего артиста если не во всем, то очень во многом зависит от личности его педагога?

– Это почти на девяносто процентов зависит от педагога, от репетитора, – уверен народный артист СССР Юрий Владимиров, среди самых знаменитых учеников которого Иван Васильев (я видела Иваном Грозным и Владимирова, и Васильева – то, что Васильева готовил первый исполнитель этой роли, заметно сразу). – Нам повезло, у нас был Ермолаев. Человек и его авторитет очень большое значение имеют. И Мессерер, и Ермолаев – это авторитет. Педагог разогревает, дает настроение, дает рабочий настрой, тебе хочется делать лучше и лучше.

Майя Плисецкая признавалась, что преодолевать трудности не стремилась, и приводила в пример знаменитые 32 фуэте в третьем акте «Лебединого озера»: свои она называла «нестабильными» и заменяла их на круг (мы еще поговорим об этом в главе, посвященной «Лебединому озеру»). «Что получалось – давай сразу. Мне Якобсон говорил: “Ты хочешь, чтобы сразу получилось?”. Да. “Но так не бывает”. Это вот с Якобсоном был такой диалог. Мне нужно было выйти на сцену и танцевать. А драить где-то не приучена и сама не хотела», – смеясь, признавалась она в документальном фильме «Стихия по имени Майя» в 2005 году. О том же говорила и тридцатью годами ранее, в июне 1976-го, в интервью «Литературной газете»: «Я не люблю репетировать и заниматься. Но на спектаклях зал полон, я чувствую, что меня словно просвечивают рентгеном. Мне стыдно плохо выступать. Хочу, не хочу – так вопрос для меня не стоит. Я должна выступать хорошо, а для этого надо ежедневно посещать класс. В балете каждый день нужно доказывать, кто есть кто. Каждый раз снова». К тому же очень скоро после прихода в Большой Майя поняла, что невнимательность и недисциплинированность, которые она (и, пожалуй, педагог) позволяли ей в училище, в театре могут сыграть злую шутку. Благодаря физической одаренности ей действительно очень многое давалось легко. Но в театре нагрузки были куда серьезнее, чем в училище. Первым это почувствовало тело.

– У нее заболело одно колено, второе колено, связки, – рассказывает Борис Акимов. – Она долгий период мучилась – с одной ногой, второй. А потом поняла почему. Потому что она форсировала, не занималась, ей легко все давалось. Она не каждый день появлялась, может быть, через урок придет. И потом поняла, что класс – это как хлеб и вода для человека: без этого невозможно существовать в нашей профессии. И с тех пор она ходила к своему дяде Асафу Михайловичу Мессереру, стояла в центре всю жизнь, мы вокруг нее – птенцы были. И она занималась от начала и до конца. – Стучит рукой об стол.

И не просто занималась сама, но и других учила: утренний класс для артиста балета – святое! Валерий Лагунов вспоминал, что иногда ему хотелось уйти из класса пораньше (он тоже занимался у Асафа). И всякий раз Плисецкая его останавливала: «Валерик, запомни: наша профессия – это терпение. Осталось потерпеть пятнадцать минут. Не научишься терпеть, не будешь танцевать хорошо». И в конце концов Валерик выработал эту привычку – делать утренний класс от начала и до конца. Без исключений.

– Вы ведь тоже в класс к Мессереру ходили? – спрашиваю Бориса Акимова.

– Конечно!

– Майя Михайловна писала, что «у Асафа класс лечит ноги».

– У него был очень простой и логичный класс. Это как для певца взять воздух, когда он поет арии, как композитором написано. И здесь то же самое. Есть вдох-выдох, вдох-выдох. Нельзя все время работать на вдохе, понимаете, амортизируешься. Вот Асаф Михайлович так и выстраивал класс, у него самая сильная сторона – это простота, логика всех комбинаций и танцевальность. Он танцевальностью своих комбинаций увлекал. Это была какая-то игра, что ли. И вот Майя во всем этом варилась, и мы все вместе с ней были. И она все время занималась, все время. До конца, когда ей было уже и за пятьдесят далеко. Она ведь довольно долго танцевала и «Лебединое озеро». И танцевала прекрасно, потому что – физиология, данная Богом, плюс занималась каждый день. Асафа она боготворила и очень ценила.

В репетиционном зале, где проходил класс Асафа Мессерера, над зеркалом висел плакат «Без труда не устоишь и у пруда (лебединого)». В классе у Асафа занимались все звезды – и те, что блистали до прихода Плисецкой в театр, и те, что зажглись после. Майя говорила: «Я всю жизнь занималась у него. Данные мои были хорошими, прыжок приближался к мужскому. Когда я пришла в театр, Уланова и Лепешинская просили меня на станке не поднимать ноги выше 90 градусов. Видимо, потому, что сами не могли держать ноги высоко. Уланова не могла ходить в класс к Марине Тимофеевне Семеновой, потому что та считалась лучшей и любимой ученицей Вагановой».

Асаф никогда не делал замечаний. Об этом говорили все артисты, с которыми я разговаривала и которые ходили к нему в класс. Елена Радченко говорила, что иногда, проходя мимо нее, Асаф громким шепотом произносил: «Больше плие! Плие больше!» И все. «Он не был педагогом, который подскажет, как сделать правильно, технически точно. Но в балете он разбирался прекрасно», – утверждала Плисецкая.

Юрий Владимиров, вспоминая класс Асафа, рассказывает:

– Он был последовательный, очень внимательный к движениям. Он тихонечко начинал разогревать. Он сам был танцовщик, он знал, что надо потихонечку разогреть – начинать с маленького тондю, плие, потом все глубже, глубже, глубже, и доходил до середины, где уже люди начинали работать, прыгать, вращаться. Его талант – направить человека в нужное русло, чтобы постепенно разогреться.

Сергей Радченко говорит о том же: класс у Асафа был простой, но «успевал здорово разогреть ноги».

– Он давал классические движения, которые действительно развивали. И всегда знал сегодняшний вечерний спектакль и кто там танцует. Поэтому давал движения, похожие на те, что должны быть вечером. Варьировал, менял, но в основном это один и тот же класс. Причем этот класс сейчас копирует весь мир. Понимаете, он еще с тридцатых годов искал, варьировал, находил. Потом, конечно, все у него воровали – все его принципы, хореографические находки. Потрясающие классы!

В классе у Асафа Мессерера занималась и народная артистка СССР Людмила Семеняка.

– Самое главное – центр всего этого класса, звезда, балетная планета – это Майя Михайловна. Я сразу почувствовала, что вся атмосфера класса так выстроена, все внимание чаще всего на нее обращено. И это абсолютно закономерно, потому что она, по сути, такая, что если будет просто стоять у станка и ждать следующую комбинацию, когда мы делились на группы, то все будут все равно смотреть на Майю Михайловну. Катя Максимова в этом классе всегда занималась с Володей. Это гениальные балерины обе, но разные очень. Майя Михайловна – центр; где бы она ни появилась, к ней прикованы взгляды, не надо объяснять, кто это. Кстати, балетных часто не знают, потому что лицо на сцене такое, а в жизни бывает, что очень скромные, нечасто появляются. Но Майя Михайловна такой внешностью обладала, у нее такой тип красоты, который соединяет в себе очень много. Я никогда не подражала ей, но жадно, жадно воспринимала то, что она дарила. Вот она придет в класс утром – она уже дарит себя. Но она сосредоточена, всегда очень аккуратно занималась. Невероятно красиво это все. Всегда до конца класс. И если она какое-то замечание скажет, ты как будто подарок получила.

– Она давала какие-то советы?

– Мы же в классе все общались, особенно когда уже в конце были комбинации. Она очень следила за молодежью.

– Говорят, она любила молодежь.

– Да, очень приветствовала. Она часто со мной беседовала, просто на какие-то жизненные темы. Мы все рядом – она со Стручковой в артистической были, я здесь напротив, там Наташа Бессмертнова. Все рядом.

Но класс, каким бы хорошим он ни был, это все же не репетиция. Это техника, и хотя для артиста балета это ой как важно, одна техника образ не создаст. К тому же во времена, когда блистала Плисецкая, «спортивность» в балете только набирала популярность и считалась совсем не главным. Это сейчас мы ждем от танцовщиков чудес почти акробатических и трюков на грани цирковых. Что не слишком правильно: балет в первую очередь – искусство, умение поведать историю телом. По этому поводу сама Плисецкая рассказывала, как на одном из первых балетных конкурсов она оказалась в жюри рядом с Галиной Улановой. И одна из конкурсанток подняла ногу практически в прямой шпагат, за ухо. «Уланова наклоняется ко мне и говорит: “Девочка ошиблась адресом”. И танцовщица не прошла в третий тур. Спустя четыре года так же делала Надя Павлова – и получила Гран-при. А ведь нам что говорили? Будешь драть ноги – потеряешь прыжок».

С одним из безусловных для себя авторитетов – Мариной Семеновой – Плисецкая репетировала балеты «Раймонда» и «Спящая красавица», и сделала потом признание: «Я думаю, она ко мне немного ревновала. Она много знала, но всех секретов не раскрывала. Уланова – наоборот. Я с ней репетировала “Лебединое озеро” – новую редакцию Григоровича. На репетиции она была очень честна, но знала меньше и многого дать не могла, наоборот – подсушила».

То ли по причине внутренней неудовлетворенности звездными репетиторами, а может, по причине своего стихийного характера, Майя Михайловна репетировать не любила. Помните ее фразу, что «дозревала» где-то к десятому спектаклю? А вот еще одна: «Никогда себя не надрывала, никогда не делала десять раз, если можно было сделать один раз. Я один и делала». Копила, говорит, энергию на спектакль. Но как же так? Мнение о том, что труд артиста балета – тяжкий, почти каторжный, прочно закрепился в нашем сознании. Что трудиться нужно до седьмого пота, часы и дни проводить в репетиционном зале, оттачивать каждое движение, каждый поворот головы… А тут вдруг – «не люблю репетировать»! Честно говоря, я засомневалась: уж не кокетничает ли Плисецкая?

Юрий Владимиров сразу заявляет: неправда это, что допускала себе поблажки.

– Она не была ленивой, она была очень творческим человеком. Много работала над собой. Много работала над образом. Поэтому она стала Плисецкой. Стать Плисецкой – это дарование и тяжелая работа. Не только над собой, над всем: над партией, над своим телом. Она обожала работать. Обожала. Любила не только себя, но и людей вокруг, которые работают и трудятся. Обожала талантливых людей. Она всегда работала, всегда.

И Сергей Радченко говорит, что репетировала Майя много:

– Но она любила поговорить. Вот она пройдет пару раз, и потом разговоры пошли. Она говорит, говорит…

– О балете, об этой партии или?…

– О чем угодно. И о балете могла говорить, и о чем угодно. Но и когда «о чем угодно», это все равно касалось балета.

– Балета, который репетировался?

– Не обязательно. Она давала всегда очень ценные указания. Что нужно танцевать не только в музыку абсолютно точно, – это понятно, что она так говорила, она была очень музыкальна, – но обязательно нужно ставить на каждое движение акцент. Она имела в виду – движение проводить от начала и до конца, не смазывать. Фиксировать.