Текст книги "Чудесные истории"

Павел Мохначев

Instagram: @pavelmokhnachev

[email protected]

Единорог

По крыше машины, вгоняя уставший ум в вязкое оцепенение, мелко и часто барабанил заунывный дождь. На белом свете была то ли среда, то ли четверг. Николай точно не помнил. Дни недели уже давно напоминали ему старую гармонь, популярную, но заунывную и надоевшую мелодию на которой исполнял неизвестный настойчивый гармонист. Подчиняясь ритму этой мелодии, дни то сжимались, то слегка растягивались. Николай гармонь не любил. Звуки, издаваемые этим инструментом, казались излишне визгливыми и отдавали пустой и напыщенной фальшью, смутно напоминая ему мелодию собственной жизни.

Закурив очередную сигарету, он по привычке стал думать о том, чем занять приближающийся вечер. Незатейливых вариантов, впрочем, как и куплетов в песнях, звучавших из приглушённо бубнившего радио, существовало всего три-четыре. Не обладая богатой от природы фантазией, ничего большего он придумать не мог.

– Кризис! – горестно выдохнул он в равнодушное пространство оформленную в сизый дымок мысль.

Затем раздражённо и неожиданно метко выщелкнул окурок прямо в румяное улыбающееся лицо здоровяка в новенькой синей спецовке, изображённого на борту проплывавшей мимо «Газели». Оптимистичная надпись в верхней части её грязного тента гласила: «Мы везём, и Вам повезёт!». Как ни странно, этот бодрый слоган разбудил его почти уснувшую фантазию, неожиданно выдавшую один довольно нетривиальный вариант. Николай рванул поворотник вправо и начал медленно выбираться из тянущейся бесконечной железной змеёй вечерней пробки на съезд с магистрали. Дома его никто не ждал, жена с детьми уехала на пару дней погостить к родителям, и Николай совершенно внезапно для себя решил прокатиться за город. Конкретной цели маршрута у него не было.

Вскоре последние дома на окраине города сменились сначала проржавевшими гаражами, а затем – вереницей серых унылых складов. Дорога петляла, ровный асфальт постепенно уступил место предательским ухабам. Далее замелькали совсем уже разрушенные постройки, от которых остались только молитвенно вытянутые в вечернее небо остовы бетонных опор.

Проехав ещё немного, он остановился. Дорога почти терялась среди разноцветья густой полевой растительности. Николай вышел из машины и очарованно огляделся. До хруста потянувшись, вдохнул пряную горечь мокрой травы и словно провалился взглядом в мягкую белёсую дымку, разлитую по полю. Маленькие белые облачка, обронённые на землю недавним дождём, хило вытягивались к небу в безуспешной попытке вернуться домой. Выглядело это так мило, что Николаю даже стало на какое-то время до слёз себя жалко.

Прокашлявшись и спрятав вглубь нечаянные переживания, он не спеша огляделся. Взгляд его, разрозненно блуждая в цветущем и щебечущем разнообразии, уткнулся в тёмное пятно, возвышающееся чуть поодаль. Пятно шевелилось и неспешно двигалось в сторону Николая.

– Бурёнка поди заплутала? – неожиданно по-деревенски и задумчиво проговорил он вслух.

Сердце предупредительно ёкнуло, однако после короткой борьбы страх уступил место любопытству, и ноги сами понесли новоявленного пастуха в сторону возможно потерявшейся коровы.

Подойдя ближе, Николай остановился и закрыл глаза. Потом энергично потряс головой. Затем отвесил себе несколько звонких оплеух, до горящих щёк и звона в ушах. Затем снова закрыл и снова открыл глаза. Картинка не изменилась.

Это была не корова. Перед ним стоял конь. Нормальный, здоровый молодой конь и, судя по всему, жеребец. Классического конского цвета – коричневого. Чистый и ухоженный, с аккуратно расчёсанной, слегка вьющейся гривой. И с длинным веретенообразным рогом, растущим прямо посередине широкого конского лба.

– Я думал, что будет белочка или, на худой конец, тараканы, а тут… конь, – с тоской припомнил своё бытовое ежевечернее пьянство Николай.

– Так я ведь не пил особо, конец квартала всё-таки. Вот за что мне ещё и ума потеря? – продолжал он свой односторонний диалог с высшими силами.

Конь глубоко понимающе вздохнул и нетерпеливо переступил копытами.

Тут в голове у Николая оглушительно и громко щёлкнуло. Словно взорвалась под сводом черепа небольшая, но яркая праздничная петарда, и оттого недосягаемое и спрятанное в непроглядной темноте вмиг стало освещено и доступно. Головоломка сложилась в единственно возможное решение.

– Единорог!!! – радостно завопил он, и память услужливо вывалила все детские и взрослые воспоминания об этом волшебном существе.

Тут же ему вспомнилось, что Единорог является проводником в волшебный и сказочный мир, где нет ни скуки, ни пустоты, ни печалей. В этом прекрасном мире отсутствуют ипотечные кредиты, занудная работа и начинающий свисать над ремнём живот. Вся его прошлая мутная жизнь в этот знаменательный миг показалась Николаю лишь предстартовой площадкой перед самым невероятным путешествием в жизни. Все тяготы и мытарства теперь выглядели лишь испытаниями для героя, который с честью их выдержал. И вот он – его персональный Единорог – стоит, ждёт и слегка бьёт копытом. Николаю остаётся всего лишь запрыгнуть ему на спину, обнять вспотевшими руками эту жилистую шею и, слегка сжав ногами упругие бока, умчаться в пламенеющий закат, вспарывая ненавистную картонную реальность красивым витым рогом.

Следующие три часа Николай пытался взобраться на Единорога. От природы неспортивный и грузноватый, он и со стременами попотел бы. Однако Единорог оказался вовсе лишён каких бы то ни было следов цивилизации: не имел он ни узды, ни седла, ни стремени. Был горд и статен и, в отличие от верблюдов в Египте, передние ноги не подламывал. Николай, к исходу трёх часов неравной борьбы упавший, наверное, пару сотен раз, пока не сдавался. Тяжело дыша, с красными глазами и фантастически грязный, он раз за разом штурмовал эту внезапно появившуюся цитадель мечты. Единорог не возражал. Стоял и, помахивая хвостом, с любопытством поглядывал на грязного новоявленного ковбоя, но попыток помочь не делал. Николай же себе напоминал героя эпической драмы. После очередного падения, окончательно обессилев и пролежав немного лицом в холодной мокрой траве, он со стоном перевернулся на спину. Тело замёрзло и отчаянно болело. Очень хотелось курить, вкусного сытного ужина и чего-то одуряюще спокойного, вроде программы «Время». И ещё прохладной водки. Небо уже окончательно потемнело и усыпалось мелкими, жёлтыми звёздами, украсилось огромным багровым глазом луны посередине. Единорог снизу смотрелся как Эверест – невероятно красивый и совершенно недосягаемый. Он стоял неподвижно, упираясь сверкающим в лунном свете рогом прямо в Полярную звезду. Николай поднялся и, пошатываясь, отправился в сторону брошенной машины. По пути к ней ни разу на Единорога не обернулся.

Всю обратную дорогу с его лица не сходила счастливая блуждающая улыбка. Возможно, он уверовал, что провидению на него не наплевать и он особенный, а значит, следующего чуда нужно просто подождать. Хотя, может быть, Николай просто вспомнил что-то приятное.

Мира Лев

Instagram: @justbemira

Магия музыки. All that jazz

Здесь была своя неповторимая атмосфера. Уютный зал, деревянный потолок, светильники на длинных шнурах, тёплый мягкий свет, небольшая сцена и зависшее в воздухе предвкушение чего-то ностальгически прекрасного. До концерта ещё оставалось время, и люди за столиками неспешно ужинали. Все были разные и как-то сами по себе.

Пришёл барабанщик. Достал тарелки и стал колдовать над установкой. Подтянулись остальные участники ансамбля: пианист, гитарист, контрабасист. Стали рассаживаться и настраивать инструменты, словно пробуя звуки на вкус. Зал постепенно заполнился голосами, запахами, разговорами. Пространство ожило, но в нем не было единства и гармонии.

Парень в косухе стучал пальцами по столу. Его сосед неловко шевельнул локтем – и салфетки веером рассыпались на пол. К свободному месту стала протискиваться пара – женщина с длинной шеей в голом платье на бретелях и худой господин интеллигентной внешности в очках. Рядом засмеялись о чём-то своём студенты. На диванчике в самом углу зала влюбленные шептали друг другу нежности. Мужчина слева от них поднял руку, подзывая к себе официантку…

Казалось, между этими людьми не было ничего общего. Но через несколько секунд всё изменилось.

Музыканты, с виду простые парни из толпы, прикоснулись к инструментам – и в пространство, заполнив его собой, ворвалась музыка. Она связала всех. Энергия волнами двигалась по залу от исполнителей к слушателям и обратно. И в какой-то момент границы стёрлись, и каждый словно стал участником таинства, которое вершилось прямо здесь и сейчас.

Все вокруг пританцовывали, отстукивали ритм, двигали головами в такт музыке и улыбались. Всем было хорошо. И так продолжалось, пока не затих самый последний звук.

А потом, также в секунду, неведомая сила, объединившая всех, вдруг испарилась, и люди будто очнулись от волшебного сна.

Джаза, ураганом пронёсшегося сквозь присутствующих, больше не было. Но остались счастье, лёгкое головокружение и гармония в пространстве и душе.

Магия музыки. Автограф

Бежала по улицам. Скользила в слякоти. Непогода в меня каплями, а мне побоку – я на долгожданный концерт. Вошла стремительно, замёрзшей рукой поменяла купюру на билет, вошла в зал. Как в другое измерение попала. Внимание на НЕГО. Саундчек. Ответственно. Игра с самим собой как будто. Говорит что-то. И каждый штрих проверяет. Зал томится в ожидании. Народу прилично набралось. Свободных столиков нет. Размещаются повсюду.

Самбуку залпом. Примостилась напротив сцены на полу. Вдруг все замерли – и началось. Сразу энергия полилась, по каждому, в каждого и через всех вместе взятых.

Тот, ради которого пришла, был неподражаем. Этот безумный человек пел со сцены «я нормальный», и казалось, что действительно, он не просто нормальный, а единственный нормальный во всём зале. Человек-огонь. Без возраста и ограничений. Абсолютно свободный. Любой его жест, вздох, звук наполняли мир смыслом. Он – одно слово, а у тебя – вереница мыслей в голове. О главном. О самом важном.

В конце вечера обещал раздать автографы. Никогда не брала. Для чего? А тут захотелось. Подойти поближе, постоять рядом, сказать что-то. Принимал группами у себя в гримёрке. Повезло зайти одной. От важности момента заволновалась. Стояла несколько секунд молча.

Потом выпалила: «Я так мечтала вас увидеть! Спасибо вам!»

Медленно поднял глаза. Посмотрел с любопытством. Улыбнулся. Мягко произнес: «Ручку-то давай!»

Чёркнул закорючку на бумажке. Ещё раз окинул взглядом. Глаза в глаза. Очень внимательно. А у меня душа в пятки. И на сердце тепло. Вышла переполненная радостью, с глупой улыбкой на лице. Счастли-и-ивая!

Сила слова

Мой папа уважает слова. Он давно живёт и знает, на что они способны. А ещё он обожает пошутить. Или разыграть кого-нибудь. Причем часто это выходит как-то само собой. Полная импровизация без всякой задней мысли.

Так получилось и в тот раз.

Папа возвращался из магазина домой. Как человек уже немолодой, шёл он медленно, опираясь на трость. Впереди, метрах в десяти от него, неловко двигалась женщина, слегка неуклюжая, невысокого роста, полненькая, с кучей сумок в руках. На улице стояла морозная неприятная погода. Вокруг всё подмёрзло, на дороге лёд, по краям сугробы в человеческий рост.

Вдруг раздался скрежет, звук внезапного торможения, матерные крики, визги – это какая-то машина резко свернула с главной дороги во двор на полном ходу, оказавшись прямо рядом с женщиной.

Дорожка узкая, скользкая, свернуть некуда, а сзади машина надвигается. Женщина заметалась, задёргалась, да так и упала со своими авоськами прямо под колеса. Водитель же лишь опустил стекло и смачно обругал упавшую, объяснив ей заодно, как и кому она должна уступать дорогу.

И тогда мой папа подошёл к машине, наклонился в сторону водителя, ещё не успевшего закрыть окно, и сказал:

– Вот за это ты так и будешь тут стоять весь день!

Затем помог женщине встать и отправился себе дальше.

А когда водитель попытался завести мотор, чтобы наконец уехать, у него ничего не вышло. Машина ни на что не реагировала. Он пытался ещё и ещё, но всё было тщетно. Всерьёз занервничав, он побежал догонять папу, который к тому моменту успел отойти на приличное расстояние.

– Стой, мужик! Эй, погоди! Ты колдун, что ли? – кричал он на бегу.

Папа остановился и, повернувшись, стал с интересом наблюдать за разворачивающейся драмой.

– Вернись, пожалуйста, у меня машина не едет! Помоги, а? – взмолился водитель.

– А я-то здесь при чём? – с искренним удивлением осведомился папа.

– Ну как же? Это ведь ты сказал, что я тут весь день простою!

Папа такого, конечно, не ожидал, но интереса ради вернулся обратно к машине и, решив поддержать внезапно сложившуюся легенду, сказал:

– Хочешь, чтобы она поехала, – проси прощения.

А тут уже толпа зевак собралась. Всем интересно, чем дело закончится.

– Простите меня! – растерянно промямлил водитель.

– Нет, ты не у меня прощения проси, а у той женщины, которую напугал, она ведь из-за тебя упала, – ответил папа.

– Так как же я у нее прощения попрошу, если она уже ушла? – удивился весьма присмиревший на фоне происходящего любитель быстрой езды.

– Ничего страшного. Ты попроси, а Бог услышит и всё ей передаст, – парировал новоявленный провидец.

Водитель послушался и извинился перед ушедшей женщиной.

Тогда папа сказал:

– Ну вот теперь садись и поезжай.

Словно в ответ на его слова, машина тут же завелась, и обалдевший мужик умчался на глазах у изумлённой публики.

Папа же спокойно развернулся и пошёл в сторону дома. А за ним всю дорогу шли особенно впечатлившиеся увиденным девушки и бабушки, пытаясь разузнать, в какой церкви он служит да как бы к нему туда попасть. Еле отбился.

Назгуль Шильдебаева

Instagram: @nazgul_she

Свой голос во Вселенной

Родилась и жила я в небольшой деревне у подножия гор Алатау. Эта местность и сейчас знаменита своими ароматными яблоками сорта «апорт». В детстве мне казалось, что самый большой дом в селе был наш, а самые высокие тополя росли в нашем дворе. Я задирала голову и смотрела, как качаются их вершины, как проплывают мимо них белые облака. Небо всегда меня завораживало. Днём оно было высоким, а ночью спускалось низко-низко, луна и звёзды были крупными и близкими, казалось, протяни руку – и сорвёшь звезду с неба, словно яблоко. Повсюду царила тишина, я растворялась в ней и мысленно взлетала к звёздам. Я всегда была мечтательницей.

Семья, как и дом, у нас была из самых больших. Я – девятая из десятерых детей. Разница между нами была всего полтора-два года: пять братьев и пять сестёр. Одна из сестёр умерла от кори очень рано. Рано ушёл из жизни и наш папа: мне было четыре, а самой младшей сестрёнке – два года. Четверо старших уже были студентами и учились в городе, один из братьев служил в армии, мы, четверо младших, оставались с мамой. Жили мы на детские пособия и персональную пенсию отца.

В тот далекий год – это была середина семидесятых – я пошла в первый класс. Моя учительница – звали её Евгения Александровна – когда-то учила и моих старших братьев. Высокая и худощавая, всегда аккуратно причёсанная, с гулькой на затылке, она казалась мне очень строгой – непререкаемый авторитет.

Миновала осень, пришла зима. В школе началась предновогодняя суматоха: в спортзале поставили настоящую ёлку, дети несли из дома ёлочные игрушки, украшали окна бумажными снежинками, разучивали песни и стихи. И всё было бы чудесно, если бы не денежный вопрос. Чтобы получить подарок от Деда Мороза, нужно было сдать учительнице рубль. Один рубль. Всего лишь рубль. Но лишнего рубля в доме не было. Мама постоянно занимала у соседей денег до пенсии, нам едва хватало на еду и на дорогу студентам, которые приезжали домой по выходным.

– Назгуль! Завтра можешь не приходить в школу, если не принесёшь деньги за подарок, – заявила мне учительница. – Все ребята уже сдали, кроме тебя.

Для меня это прозвучало как приговор. Внутри всё сжалось от страха и обиды. Я так ждала Деда Мороза, я так хотела получить подарок!

– Мам, когда же ты мне дашь рубль? – спросила я, когда вернулась из школы. – Все дети уже сдали.

– Доченька, – сказала мама, виновато улыбаясь, – мы на все деньги закупили продукты на Новый год. Без подарка ты не останешься, обещаю!

Чтобы не заплакать у мамы на глазах, я ушла в детскую. «Мама меня не любит», – сделала вывод я и разрыдалась в подушку. Утром мои переживания усилились, я плакала уже в открытую и отказывалась идти в школу без денег. Мама успокаивала меня, гладила, обнимала, уговаривала пойти в школу, обещала, что подарков на новый год будет много и что учительница обязательно пустит меня в класс. Старшие дети не стали ждать конца наших препирательств и убежали, чтобы не опоздать на первый урок.

Наконец я поддалась маминым уговорам и вышла из дому, волоча за собой портфель. Портфель, доставшийся мне по наследству от старшей сестры, был тяжёлым и неудобным, всё время открывался, и мне приходилось периодически останавливаться по пути, чтобы закрывать замок.

За ночь выпало много снега, и он искрился в утренних лучах солнца. Я подставила солнцу зарёванное лицо и глубоко вдохнула. Воздух был морозным и чистым, дышалось легко. Беззвучными тоненькими причудливыми струйками выходил из печных труб дым, всё как будто замерло. И только где-то вдалеке был слышен собачий лай.

Дом наш стоял у пересечения улиц, где всегда поворачивали рейсовые автобусы из города. Когда я дошла до перекрёстка, вдруг почувствовала непонятный импульс. Такого слова я тогда, конечно, не знала, просто торкнуло что-то изнутри. К тому же в очередной раз расстегнулся портфель. Я остановилась, поставила портфель на снег, подняла глаза в голубое небо и неожиданно для себя проговорила:

– Помоги мне, пожалуйста, я, как все, очень хочу ходить в школу и получить новогодний подарок.

Почувствовала, что горло опять перехватило и снова навернулись слёзы. Наклонилась, чтобы застегнуть портфель и… не поверила своим глазам. Под ногами лежал рубль! Бумажный рубль соломенного цвета с вычурными бордовыми буквами. Развёрнутая лицевой стороной вверх купюра прилипла к замершей ледяной корке. Вне себя от радости, я сбросила пришитые к резинкам рукавицы и принялась осторожно откапывать денежку, не обращая внимания на ломившие от холода пальцы. «Один рубль, один карбованець, адзiн рубель, бiр сом» и ещё какие-то непонятные загогулины, напечатанные на бумажке, означали одно и то же – ту самую сумму, которая и была мне нужна.

Рассмотрела, разгладила мокрую бумажку, подышала на окоченевшие пальцы, снова подняла глаза в небо и поблагодарила за то, что была услышана. Где-то в глубине души я вдруг почувствовала себя волшебницей, которая умеет разговаривать с небом. Меня распирало от счастья. Окрылённая находкой, я побежала, не чуя под собой ног, сжимая в кулачке мокрую денежку. На крыльце школы остановилась, аккуратно вложила купюру в учебник по чтению. Я опоздала на урок, но никакого страха не испытывала. Я даже перемены дожидаться не стала. Как только рубль окончательно высох, я встала и положила деньги на учительский стол.

– Вот, за подарок! – не скрывая радости, провозгласила я.

В этот день всё складывалось наилучшим образом. Домой я несла в портфеле две пятёрки: по арифметике и по чтению. На новогодней ёлке Дедушка Мороз вручил мне подарок в бумажном пакетике. Как и всем. Что было внутри? Сейчас уже не помню. Меня переполняло ликование. Именно тогда я поняла, что я могу обращаться к небу и что у меня будет многое получаться. Я почувствовала защищённость и явную бесконечную любовь извне.

Позже, в трудные моменты жизни, я всегда вспоминала тот волшебный случай. Именно тогда я обрела понимание своего голоса во Вселенной. Это и было настоящим чудом под названием «Вера в себя».

Милена Курнеева

Instagram: @milena_copywriter

Золотые копытца

По небосводу во весь опор мчался огненный олень. Маша распахнула окно пошире, кулачками быстро потерла заспанные глаза. Чудо какое! Студёный, зимний ветер догонял беглеца – «Ох, остужу-у-у-у», – но лишь жарче распалял пожар в ночном небе. Врассыпную летели искры, всполохи прорезали темноту, девочка жмурилась – ярко до слёз! Копытца диковинного оленя звонко отбивали стаккато, едва касаясь серебристых звёзд. Цок-цок-цоки-цок…

Цок-цок-цоки…

– Маша, Машенька, да ты горишь! Какая температура, где градусник?

Маша щурилась, свет ночника приглушённый, но по воспаленным глазам бьет нещадно: «Это всё огненный олень!»

Золотые копытца процокали ровно пять вечера – ходики на стене в углу. Мама привезла из гастролей в Германии вместе с джинсами и яркими футболками с динозаврами.

– В приличных домах красный угол, в нем икона, лампадка. А у нас? Пыль да часы забугорные, – ворчал дедушка.

А Маше необычные ходики полюбились – вместо кукушки счет времени вёл стройный, с ветвистыми рогами олень – позолоченная фигурка сказочной красоты. Раз в час фигурка оживала. Олень, будто настоящий, вздрагивал, поводил тонкой шеей и пускался вскачь, словно стремился вырваться на волю из тесного короба часов.

Звонко цокали золотые копытца, Маша каждый раз замирала, заслушавшись, – как в игре «Море волнуется раз».

– Замри, замри, не двигайся! Кипяток несу. Это шиповник – витамин С.

Маша и рада была пошевелиться, но тело ломило до слёз, малейшее движение отзывалось болью в мышцах.

– И парацетамол, будь добра. Горишь, пылаешь ведь, – мама, в изящном платье, поверх наброшен кухонный фартук с лимонами, протягивала большую чашку.

«Торопится», – поняла девочка. По тому, как мама судорожно теребила мочку левого уха, Маша с ходу определила ее настроение.

– Пей, пей, сейчас полегче станет.

Девочка просипела в ответ что-то невразумительное – голос не слушался, горло стянула колючая проволока ангины.

«Уходит куда-то… Куда?» – вздохнула Маша, провожая тонкий силуэт глазами.

Мама уже скинула фартук, поправила камею на лацкане чёрного изящного платья – выходного. Наклонилась к трюмо.

– Милая, я верхний свет включу? На две минуты. Ты знаешь, в ванной у нас как в подземелье, дед всё никак лампочку не поменяет.

Щёлкнул выключатель – по глазам будто полоснули ножом. Больно!

Закусив губу, девочка неловко дернулась, и содержимое чашки выплеснулось на кожу. Маша заскулила тихонечко, жалобно. Но сдержала готовые брызнуть слёзы. Она помнила: сегодня мама, красивая, стройная мама – афишами с ее портретами любуется весь город – дебютирует в новой постановке. А она, Маша, своей болезнью всё портит. В первую очередь себе, конечно.

Мама обещала взять ее с собой на премьеру. Маша мечтала: представляла, как первая вручит маме букет её любимых белых лилий. Как громче всех закричит: «Бис-бис!». А после, когда опустится занавес, ее проведут в гримёрку. Она обязательно поможет стянуть длинные, до локтей, сценические перчатки, услышит взволнованный, с лёгкой хрипотцой голос:

– Ну что, Мышонок? Как тебе, понравилось? Как тебе мама в роли царевны?

– Мышонок, ну что же, пожелай мне удачи! – накрашенные алым губы скользнули мимо подставленной щечки, на миг прохладная кожа коснулась ее разгоряченной кожи.

– Не грусти, ещё будут премьеры, не последняя! – почти пропела мама.

Хлопнула входная дверь.

– А вот и дед вернулся, сдаю вахту.

Прошелестело платье, щёлкнул замочек ридикюля, стрекот каблуков стих в недрах коридора – ушла.

– Ну, удачи, Зинка. За нас не переживай, прорвемся, – дед на мгновенье замер в дверях комнаты, перекрестил быстрым движением спину дочери, «пока не видит, иначе фыркнет недовольно, неверующая», щёлкнул выключателем.

В свете ночника его лицо – рыжий клинышек бороды, смеющиеся чайные глаза – будто плыло по воздуху. Дедушка – Чеширский кот заботливо поправил одеяло.

– Не печалься, Маруська, успеешь ещё на спектакль к матери… Ох, – вздохнул протяжно, – много их ещё будет. – А хочешь, почитаю тебе сказку?

– Хочу-у-у… – прохрипела из-под одеяла девочка.

– Давным-давно жил в Индии очень жадный Раджа… – дед открыл Машину любимую книгу.

По шоссе мела позёмка, в салоне красной «Тойоты» вкусно пахло новой машиной.

Гостеприимно проскрипела под полами пальто кожа кресел, щёлкнул замок на ремне безопасности – Зина пристегнулась.

– Артистка, значит. – В зеркале блеснули глаза водителя такси. – Выступать будете?

– Да… – протянула задумчиво Зина, замолкла, погружённая в мысли.

– Что за спектакль? Называется-то как? – не унимался таксист.

Зина недовольно повела бровью – не дает сосредоточиться:

– Извините, настраиваюсь, не поддержу разговор.

Машина набирала ход, всё быстрее крутились колеса, сливаясь в чёрный вихрь. Что-то не отпускало Зину, какая-то непонятная тревога мешала сосредоточиться на тексте пьесы. Перед мысленным взором то и дело мелькал рыжий хохолок, выглядывающий из сугроба-одеяла, сиплый от ангины голос звал маму.

Вспышка! По глазам полоснул свет летящей по встречке фуры. Визг тормозов, огненно-ржавые искры посыпались на капот «Тойоты».

Закрутилась в чумном танце красная иномарка. Зина вцепилась в ремень. Кажется, она кричала, взлетая куда-то в небо, паря и кружась в хороводе со ржавыми отблесками дорожных фонарей.

– Танец! Да он танцует! – Маша внезапно почувствовала облегчение. Это, наверное, мамин настой шиповника помог.

Девочка выбралась из-под одеяла и залезла на подоконник – в свете уличных фонарей, будто в лучах софитов на сцене, гарцевал красавец олень.

«Софиты… Где сейчас мама? В гримёрке? Не-ет, наверное уже выступает. Как огненный олень на небе».

Но что это? На спине зверя чья-то тонкая фигурка. Рыжие волосы будто горят огнём – золото на небосводе, сливаются с шерстью оленя, пламя слепит, смотреть больно.

– И мама рыженькая. Как она там? – Маша оглянулась на ходики, минутная стрелка дернулась, словно пораженная электрическим разрядом, и замерла, не успев шагнуть на следующее деление. Треснуло стекло на циферблате, время встало.

Олень уносил рыжеволосую наездницу всё дальше.

Маша опустилась на пол, голова кружилась, сердце бухало в груди тяжело и гулко.

– Вернись, мамочка! Помоги, оленюшка, – просипела она из последних сил и провалилась в ватное спасительное забытьё.

В замочной скважине скрипнул ключ, прошуршали капроном по паркету узкие ступни.

Прохладная, с зимней улицы ладонь поправила сползшие на кончик носа очки – вот-вот упадут. Дед Маши задремал, прислонившись к стене, в ногах своей подопечной. Провела ласково по шёлковому хохолку, скользнула на лоб – прохладный, уходит болезнь. Подоткнула одеяло, присела на край и заплакала.

– Ты вернулась, мама? Почему ты не в театре? – блеснули из-под одеяла две зеленые искорки, к девочке возвращался голос.

– Вернулась, милая…

– А это что? Грим? – Маша показала на синюшное пятно на лбу мамы. В тусклом свете ночника синяк выглядел особенно пугающе.

– Завтра расскажу, всё завтра… Спи.

Перед глазами возник покорёженный остов красной машины. Как наяву, Зина услышала визг сирен и возгласы: «Чудо! Девушка в рубашке родилась».

– А как твой спектакль? Отыграли? – голос дочери вернул Зину в уютное тепло квартиры.

Женщина вздохнула порывисто, отвела задрожавшие руки.

– Сонька сегодня царицу сыграет, а я дождусь, когда ты поправишься. Тогда и дебютирую. Сейчас отдыхай, время-то уже… – бросила взгляд на красный угол – что с часами? Стекло треснуло, а механизм исправен – бежит стрелка по кругу. – Странно!

– А я видела, как ты скакала на олене. Чудо, мам. Прямо по небу…

– Чудо… – потирая разбитый лоб, прошептала женщина, поцеловала бурыми от запекшейся крови губами ручку дочери и вновь задумалась о чём-то.

– А иконку мы всё-таки повесим, – и подмигнула Маше.