Текст книги "Ты мне не отец"

Глава 5

Лилия

– Что это? Мося, старый ты зюфель, ты мене в гроб вгонишь. Это что по твоему? Шарики на детский праздник? Это, Мося, золотистые надутые гондоны.

– Шо ви такое буровите, Бейся? У мене только первосортный товар. Первосортный. Не делайте мне мозг. Я в етом бизнесе собачку скушал. Таким людям праздники делал, тебе и не снилось.

– Делать то ты делал, да поди потому хромаешь. Выдрали тебе старые твои костыли и воткнули потом обратно не тем концом в тухэс. Старый ты стал, Мося. Этими твоими хандонами тока баржан украшать. Вей з мир, ты совсем к старости геволт стал, – театрально воздела к потолку руки тетя Люба. Я продолжила привязывать шарики и вправду, подозрительно похожие на то, чем их обозвала моя добрая фея. Но, дареному коню же не смотрят в зубы.

– Ой, веи молодая, пэском посыпали весть квартал, не упадешь на коньках, – буркнул Моисей Соломоныч, предварительно сделав несколько шагов в направлении двери.

– Я молодая. Мне дохтур вчера сказал, что грудь у меня как у тридцатилетней, – подбоченилась тетя Люба. Я постаралась слиться со стеной. Мося нервно дернул шеей.

– А за семидесятилетнюю жопу он вам ничего не сказал? – хихикнул видимо посчитавший себя бессмертным праздничный бизнесмен.

– Нет, Мося, за тебе он не спрашивал, – фыркнула тетя Люба. – Не с вашим еврейским счастьем тут кадухис чушь нести. Работайте Мося. А ты что встала? – переключилась на соседку Катерину тетя Люба. Я выдохнула, чувствуя, что еще немного и я просто сбегу, пока очередь не дошла до моей молчаливой персоны. Да и Петенька там один уже почти час. Я никогда не оставляю своего мальчика так надолго хозяйничать самостоятельно в нашем с ним жилище.

– Шо это? Я тэбэ спрашиваю, Катя? Это торт? Это руины старого сарая. Поди на нэфтепродукте его гондобила?

– Ну что вы, тетя Любочка, чистое маслице. Все кошерно. И розы. Смотрите какие я розы сделала.

– Кошерно, – хмыкнула тетя Люба, ткнув пальцем в действительно шикарную розу. – Маслице, а зохн вей. Не было бы маслица, помирай еврей. Шо замер, Мося, хандоны закончились? Хватит пуговицы крутить. Сделаешь дело, получишь кецык этих развалин. И не спрашивай меня за деньги, какие счеты между своими?

– Но…

Тетя Люба шустро метнулась к двери, не слушая расстроенного Моисея. Я завязала последнюю веревочку и чуть не свалилась с табуретки от неожиданности. В кармане зазвонил мобильник. Яростно и тревожно, как мне показалось.

– Сонь, я не выйду сверхурочно, – не дав сказать и слова начальнице зачастила я. – Ты же знаешь, у Петюши праздник сегодня. Мы сейчас готовимся. Не уговаривай даже.

– Демьянов тебя разыскивал, злой как диплодок. Вот скажи мне, ты никому не могла яйца другому подмочить? Как специально выискиваешь на жопу приключений, – впился мне в мозг истеричный шепот начальницы и по совместительству моей лучшей подруги. Я покачнулась, схватилась пальцами за подоконник, чтобы не свалиться от страха. – Требовал адрес твой.

– Ты же не дала? – с замиранием сердца поинтересовалась я. – Не дала?

Соня промолчала. Я задохнулась от предчувствия армагеддона.

– Он меня пытал. Хотел вилкой пырнуть, – хныкнула Софья. Софья, которая никогда никого не боялась в своей жизни и трудовой деятельности. Софья, которая работала до шикарного ресторана в таком адском месте, что не каждый огромный мужик бы справился. Милое местечко в народе метко называлось от «Заката до рассвета» потому что в нем куртуазные посетители после двенадцати ночи превращались в кровожадных вампиров и прочую нежить, крушили, ломали все на своем пути. Дрались до полусмерти и абсолютной потери сознания. Софья, которая раскидывала эту толпу, как щенков при помощи биты и виртуозного мата. А тут вдруг она испугалась интеллигентного бородатого мужика?

– С ним был такой боров с мордой убийцы, – простонала трубка голосом Сони, – узкоглазый и оскаленный, похожий на киллера. Черт, Лилька, может у меня с Петюшей поживете, пока…

– Пока что? – вздохнула я, метнувшись к двери. Мне срочно нужно домой, к моему сыну. – Пока нас не приехали вилками пырять? По твоей милости, между прочим.

Пронеслась мимо тети Любы, рассматривающей крошечного шенка, которого держал в ручищах местный алконавт по прозвищу Синявкин. Может с собой его позвать? Он огромный и устрашающий. Господи, что нужно от меня этому зажравшемуся богатею? И почему мой сын так похож на этого самовлюбленного мерзавца?

– Лилечка, посмотри цуцик какой, – крикнула мне вслед тетя Люба.

– После. Тетя Любочка. Мне срочно нужно увидеть Петюшу. Вы же знаете, он не может и минуты без шалостей, – крикнула я на бегу.

– Дык это, не один он, – словно выстрели мне в спину Синявкин. – Я думал папанька евойный объявился. Уж больно похожий. Глаза такие же бандитские, как у твоего то. Я вона седня чуть вычистил ванную то вашу. Чем он ее набил то?

– Тестом, – обмирая от ужаса, простонала я.

– Эй, Лилек, ты чо? Незвный гость чоли? Неужто ж маньяк? Так я его сейчас…

– Не нужно, – улыбнулась я через силу. – Я сама.

До своей двери я не помню как дошла. Как в тумане. Услышала смех, несущийся из-за хлипкой филенки, прижалась спиной к стене. Надо взять себя в руки и выгнать проклятого мужика из моей жизни и моей квартиры. И ничего они с Петюшей не похожи, и имя – просто совпадение. Мама не сказала мне, кто Петин отец, и мне это знание абсолютно ни к чему. Это мой сын, не отдам никому. Загрызу любого за моего ребенка. В груди завихрилась злость. Я толкнула дверь, ослепнув от яростного желания защитить моего сына.

– Ма, смотли, кто плишол, – радостно бросился мне навстречу Петюша. – Дядька злой совсем не злой. И я его плигласил на свой плаздник. Плавда здолово? Он мне подалил этот, как его? Теплекспок. Это как тлуба подзолная, только большая и можно звезды видеть близко-близко. Можно он плидет? Можно, можно, можно?

– Какого лешего вы делаете в моем доме? – рявкнула я, подхватив сына на руки. Уставилась на проклятого нахала, развалившегося по-хозяйски на моем диване.

– Ну, во-первых здравствуй, Бемби, – ощерился он. У меня в груди расцвел огненный шар страха. – Во вторых, я не к тебе пришел, а к имениннику. Ты же гордая. А в третьих…

– А в третьих, убирайтесь и больше никогда не подходите ни ко мне, ни к моему сыну, – зашипела я, когда Демьянов поднялся с насиженного места и с грацией хищного кота пошел в нашу с Петюшей сторону.

– Мам, ты чего? Он холоший. Он сказал, что ты залплату забыла заблать. И еще… Я подумал, что он мой папа. Только у него нога не делевянная, но повязка была у него на глазе. Жалко, он бы с нами жить мог тут. Мы бы с ним в сундук мелтвеца иглали. И еще, он сказал, что будет со мной длужить, – прошептал мне в ухо мой малыш. Господи, он лишен самого важного, мужского воспитания. Ищет себе друга в этом мерзавце, которому мы интересны как лабораторные мыши. И я ничего не могу поделать с этим. – Мам, я его плигласил. Так нельзя. Я мужчина, а ты мое плиглашение не лазлешаешь. Пускай он плидет. Ну мамочка, ну мой же день лождения.

– Так что, Бемби, я остаюсь? – мурлыкнул Петр Демьянов. – И еще, Петька, покажи маме чему мы научились.

– Трррр, – вдруг зарычал мой мальчик. – Дядька сказал, что так его учили в каком то там доме, детском влоде, говолить букву трррр. ма, что такое этот дом?

Я вздохнула. Два года хождений по логопедам, куча заплаченных денег, потраченных нервов и абсолютно нулевой результат. И тут появляется этот хамский нахал и опа…

– Так что, мама Лиля, праздник у меня будет сегодня? Я страшно люблю есть на обед торты и глотать напуганных одиноких мамочек. А потом…

– Потом не будет. Только ради Петюши. И вообще, чего вы к нам пристали?

– Я не знаю, – совсем по-человечески и удивленно сказал Демьянов. – Но обязательно это выясню.

Сердце в моей груди пляшет лезгинку.

– Ну все, идемте скотррреее плаздновать, – скачет вокруг нас, замерших друг против друга Петюша, маленьким беззаботным щеночком. А Владик тоже пойдет? Владик такой здоловый, ваще. Как слон, только без хобота.

– Еще и Владик? – шепчу я, не в силах отвести взгляда от глаз незваного гостя. Они карие. Почти вишневые, и родинка над губой у этого страшного мужика… Не может быть. Так не бывает. Разве что в индийском кино. Пол под ногами качается как палуба пиратского корабля. Демьянов улыбается открыто, но его улыбка кажется мне угрожающей.

– Владик подождет в машине.

– Не нужно, пусть идет с нами, – хриплю я, в надежде, что при постороннем человеке этот страшный людоед меня не сожрет и не высосет из меня душу.

– Он водитель. Обслуга. Его работа ждать.

– Он человек, – кривлюсь я в искусственной улыбке. – Такой же, как вы и я и Петюшка. Не стоит учить моего мальчика тому, чего он никогда не поймет и чему не научится. Мы с вами разные. У нас ничего нет общего. Я надеюсь вы поймете это и оставите нас в покое. Сегодня я просто не хочу разочаровывать сына. Но потом…

– Как знать, – перебивает меня мой мучитель. – Слушай, я что такой противный? Вроде душка, подарок купил, мальчика развлек. Детка, ты ко мне несправедлива, или неравнодушна?

– Что вы несете? Просто мы с вами из разных вселенных. – шепчу я. Его лицо слишком близко, глаза сужены. Я чувствую горячее дыхание и умираю от странного возбуждения, смешанного даже не со страхом, а с леденящим ужасом.

– Ладно. Бемби, я тебя понял. Я вам не нужен. Вы мне тоже, в принципе. Просто скучно стало. Мир?

– Мир, – киваю я. – И такие дорогие подарки мы не принимаем.

– А мне пофигу. Подарки неотдарки. Неужели ты расстроишь своего мальчика? Слушай не глупи. Я недолго побуду, потому что обещал, схем кусок омерзительного торта и уйду. И ты права, мне на фиг не нужна головная боль. Не знаю, зачем я сегодня пришел.

Слава богу. Слава тебе господи. Пусть он исчезнет из наших с сыном жизней навсегда. Я так этого хочу. Хочу?

Глава 6

Петр Демьянов

Впервые за много лет я чувствовал себя счастливым. В последний раз подобие настоящего удовольствия я испытывал заработав первый миллион. Вся остальная моя жизнь вот именно сейчас казалась мне профанацией и фальшивкой, прикрытой красивым фасадом успешного члена общества. Успешного? Чего я добился за годы своего триумфа, кроме того, что научился не считаться ни с кем, кроме себя, ломать тех, кто мне мешает и чихать на всех? Даже семьи нормальной у меня не вышло.

И теперь я сидел за деревянными убогими столами, сдвинутыми буквой «П» в холле нищей общаги, в компании людей, с которыми раньше я бы и разговаривать не стал, ел самый вкусный в моей жизни торт и улыбался так, как давно не улыбался: искренне и до боли в челюстях.

– Это шо, цымес? Катька, твоими лепешками только окна замазывать, чтобы не дуло, – проворчала сидящая во главе стола тетушка. – Вот за Цилиной «Сказкой» в очередь выстраивались. Ехали черте откуда, чтобы хоть кецик урвать. А это что? Что это, спрашиваю? У торта не может быть буржуинского названия. Поняла?

– Конечно, – улыбнулась миловидная девушка, тепло глянув на ворчунью. Черт, у них совсем все иначе у этих людей. Нет зла. Нет ненависти. Живут коммуной и рады? Это какой-то страшный сюр, коммунизм в отдельной общаге. Но мне нравится. И Владик хохочет во все горло, явно чувствует себя тут в своей стихии.

Бемби сидит рядом, молчит, как воды в рот набрала. Следит за каждым движением своего лопоухого идола. Странная. Маленькая, словно птичка райская. Нос этот ее кнопкой, кажется все время насупленным.

– Мама сказала, что ты не колсал, – хихикнул Петька, появившись рядом со мной. У него наверное где-то в мелком заду спрятан вечный двигатель. Не могу понять, как его мать успевает следить за всеми его перемещениями. Я бы давно сошел с ума. – И что скотрррро все тррравно уйдешь, потому что ты не можешь длужить с маленькими мальчиками. Потому что Батрррмалеи не умеют этого.

– Правильно мама говорит, не корсар, хоть и противоречит себе. Между прочим Бармалей был пиратом, – притворно хмурю я брови. Мордашка мальчика разочарованно вытягивается, но тут же расцветает улыбкой, – потому что я флибустьер.

– Ооооо, ооооо, – задыхается от восторга мой тезка. – Тебе некогда птррросто, да? Пойдешь болоздить плостолы молей и океанов? Только это, а кто это флибустьел?

– Это свободный моряк, бороздящий моря…

– И грабящий таких же свободных людей, – ухмыляется мелкая нахалка, выросшая словно из воздуха. Обнимает за худенькие плечи своего сына. А мне кажется я куда-то проваливаюсь. Эта ее улыбка, мягкая и всепонимающая… Я точно уже ее видел. – Вы сказали, что только торта поедите.

– Мам, ну чего ты? Сколо же плидет аниматол. Ну пусть флибубандел позырит птрррредставление. Где он еще увидит такое? В океане же нет аниматолов. Ну мам. Тетя Люба сказала, что все должны увидеть, – дует губки мальчик. Наверное мне и вправду пора. Надо уносить ноги из этого безумия и прислушаться к советам Бемби, больше никогда не подходить к этой женщине и ее мальчишке на пушечный выстрел.

– Да, Бемби, где я еще увижу действо? – ухмыляюсь, вопреки орущему об опасности чувству самосохранения, которое еще ни разу в жизни меня не подводило. – Не будь злючкой, тебе не идет.

– Петюша, проверь, пожалуйста, всем хватает вкусностей? – теперь она улыбается через силу. Легко подталкивает в спину моего заступника. Он с готовностью бросается исполнять просьбу любимой матери. – А вам не идет быть душкой. Что вы хотите от нас?

– Я? От вас? Ты что-то путаешь, куколка. Обычно все чего-то хотят от меня. В твоем случае ты или идиотка или блаженная. И мне просто интересно.

– То есть для вас мы просто развлечение? Ну что ж, я не ошиблась в вас. Петр Дмитриевич, – ухмыляется она, от чего ее лицо кажется каким-то горьким. – Вы даете Пете иллюзию того, чего у него нет, и вряд ли случится. Он маленький и не понимает пока, что не все люди добрые и человечные. Не умеет пока отличать черные души. И в вас он видит… – она запинается на полуслове и в глазах ее медовых плещется страх, будто сболтнула лишнее…

– Кого? – выдыхаю я.

– Это совсем не важно. Вы…

– А теперь фраера, цирковые номера, – громогласно оповещает тетка, сидящая во главе стола, стучит ложечкой по бокалу, призывая всех ко вниманию. Разрушает наш с Лилией разговор, словно ураганом. Недосказанность повисает в воздухе, наполненном резкой тишиной. Странно, все молча слушают смешную тётушку. Словно она тут царица и богиня. – Энтот бокал полный «Буратиной» до краев, я поднимаю за мелкого шлимазла, по вине которого мы все тут собрались, даже те кого не звали. Так вот, этот мелкий рахит в панамке нам всем как родной стал, а его геволты притча во языцах. Взять хотя бы подожженные занавески в холле. И баретки никто больше не оставляет у дверей, после того, как он их залил бетоном, свистнутым у строителей. Так вот, нам бы было скучно без Петюши. И сегодня к нему в гости пришел настоящий корсар. Аплодисменты, дамы и поцы, перед вами…

Раздался громкий хлопок. И из клубов дыма появился… Появилось…

Тетка захлебнулась лимонадом. Народ безмолвствовал. Реально, тишину можно было потрогать. Я тоже, если честно, слегка одурел, когда на лобное место между столами выскочило… Даже не могу описать, что. Пират, заявленный тамадой, выглядел как побывавший в боевой мясорубке морской еж. Шляпа, видавшая лучшие времена дымилась в его руке, сквозь прорехи в тлеющей тельняшке проглядывало морщинистое тело старого морского волка, давно находящегося в деменции, судя по одуревшему выражению написанному на хитрой физиономии столетнего аниматора. Обуви на пирате не было, зато носки полосатые с вензелем и дырками на больших пальцах взгляд ласкали красотищей. Как по мне, «Одноглазый Джо» сейчас в пространстве почти не ориентировался. Пластмассовая сабелька в дряхлой дрожащей ручонке оплавилась и повисла грустной сосулькой почти до пола.

– Таки полундра, – простонал дедок, и затряс головой как ишак.

– Таки да, – глубокомысленно протянула тетя Люба. – Мося, у вас есть что мне сказать? Я заказывала аниматора, а не труп старого поца, в самом что ни на есть эротическом смысле этого слова. Мося, я тэбэ сейчас буду бить, ногами и больно, – хмыкнула тетя Люба и восстала из-за стола. – Подержите мой макинтош, Владик.

– Не надо, Бэйся, – хрюкнул дедок, пятясь спиной к подозрительно закопченному дверному проему, из-за которого выглядывал Петюша, блестя своими шкодливыми глазенками. – Я не виноват. Хотел просто эффектно появиться, но что-то пошло нэ так. Раньше срока подорвалась бомбочка. Странно это. Я все проверил. Кто-то же должен был ее…

– Ты пошел нэ так, Мося. Бодро на три буквы, – хмыкнула тетушка, обвалилась на свое место и захохотала. Народ зашевелился тоже. – Боже, пират, подштанники то не уделал от страха? В твоем возрасте, Моисей, надо клистиры себе ставить, а не скакать козлом с соплей в руке.

– А мне понлавилось, – радостно заскакал вокруг «погорельца» Петюша. Опасность миновала, и он выскочил из своего укрытия, как ни в чем не бывало. – Так долбануло, что у аниматола шляпу снесло и он из сапогов выскочил. Плям до потолка, а потом как…

– Так это ты, взорвал бомбочку, – наконец отмер аниматор, – о боже, еврейское мое счастье. Ты Бейся мне заплатишь за шарики и за анимацию полную сумму.

– Ха, за гондоны и ссыкло? Мося, вы много себе думаете, – заколыхалась тетушка.

– Я заплачу, – выдохнул я. – Такого праздника у меня никогда не было. Никаких денег не жалко.

– Нет. Ни копейки от вас не надо, пожалуйста.

– И ни от кого не надо, да, Мося? Или вспомнить, как ты бил бизнесменом и продавал рибу…? Уберите гаманок, юноша. Мося пэредумал.

– Да. Бейсенька. Пошутил я, – проблеял старичок.

Бемби задрожала губешкой своей и у меня сердце заплясало пиратскую румбу. Ах, как она меня сейчас сжигала своими чертовыми глазищами. И столько в них было неприкрытой ненависти, что мне стало больно в груди. Блядь, да что происходит? Я поднялся с шаткой табуретки и молча пошел к выходу. Владик нехотя поплелся за мной.

– Эй, – флибустррррер, ты куда? – звонкий голосок ребенка словно стрела вонзился в мою спину. Я не оборачиваясь прибавил шаг. – Мне подалок будут датррррить чичас. Я думал… Я думал ты посмотрррришь.

– Твоя мама права, – прохрипел я, замерев на месте. Обернулся напрасно, потому что увидел скуксившееся детское личико испытал приступ неведомой мне жалости. – Я дурацкий Бармалей. И я не люблю маленьких детей. Я их кушаю на обед.

– Влешь ты все. Плосто ты тррррус, – выкрикнул мальчик и бросился бегом из праздничной комнаты. Лилия побежала за ним.

– Я схожу за шлимазлом, – опередила ее распорядительница бала. Ты тут посуетись, Лилечка. Мося, за мной. И саблю свою возьми.

Дед метнулся за своей лютой подружкой, как корабельная крыса. А Бемби замерла напротив, не обращая внимания на народ вокруг, который бы меня порвал, скажи она фас, я уверен.

– Я же говорила, что вы испортите моему сыну первый в жизни юбилей. Вы… Злобный, нехороший, гадкий бармалей. Не подходите больше к моему мальчику.

– Да, иди домой, парень, – появился за спиной Лилии огромный, воняющий сивухой мужик. – Тут у нас таких не любят. Не место тут таким. Вот, тетя Люба велела тебе передать.

Мне в руки воткнулся пластиковый контейнер, одурительно пахнущий ванилью. А ведь они правы. Я из другого мира. И делать мне тут нечего. Просто показалось, что я… Нет, показалось. Я король мира. И этот сброд просто очередная моя прихоть.

– Владик. Дверь мне открой, – прорычал я, сделал один шаг, которого хватило, чтобы снова стать собой.

Глава 7

Лилия

Только не плачь, мой мальчик. Только будь всегда счастлив. Я обещала, что укрою тебя от любых бед и проблем. Прости, наверное, у меня не очень хорошо это получается. Но я точно знаю, что люблю тебя больше жизни. Мне сказали когда-то, то нельзя растворяться в тебе. Какая глупость. Ты, лучшее, что у меня есть.

– Давай уже, открывай коробку, шлимазл. И перестань краснеть своими выдающимися ухами. Мося, сделай красиво. Фото завтра будут в стэнгазэте, – иерихонской трубой, чересчур бодро, гудит странно красноносая тетя Люба, подталкивая моего зареванного мальчика ко мне. Я стою с коробкой, в которой тихо-тихо сидит цуцик. Слабая замена огромному флибустьеру, подарившего глупую надежду маленькому мечтательному мальчику. Этот Бармалей не может сделать счастливым никого, кроме себя. Он не умеет этого. Зато умеет разбрасывать крохотные кусочки льда, оставляющие в сердцах всех, к кому он приблизился почти незаметные, но очень болезненные ранки. И я не смогла уберечь моего ребенка от этой мерзкой боли.

– Давай, Петюша, он тебя заждался, – улыбаюсь я. Дети умеют излечиваться очень быстро. Они регенерируют. Забывают все самое дурное. А в коробке давняя мечта моего сына. Он очень хотел собаку. Молодец, все таки, тетя Люба. Сама бы я вряд ли решилась взять на себя еще одну большую ответственность.

– Я не хочу тррробо пса, – всхлипывает мой мальчик. Сжимает кулачки, до побелевших костяшек. Жаль, что он так рано познал истину предательства и обманутые надежды.

– Ой. Не хочет он. Не нравится, нэ кушай. Мы чичас этот подарок отнесем другому рахиту. Который умеет быть благодарным, – хлюпает носом тетя Люба. – Все тута за него старалися, – обводит рукой замерших в нетерпении гостей. – Все ждут, что праздник вернется в свое русло, веселое и беззаботное. А он фардыбачится.

– Открывай уже подарок, Петро. Дюже «Ситра» хочется бахнуть. Трубы горят, прям как у реактивного катера, – хмыкает Синявкин.

– Ой, катера, держите менэ Мося. Лапоть ты штопаный бэз мотора, Синявкин. Ситра ему полведра. Мося, выдай этому поцу Боржома.

– Ну же, милый, он так ждет тебя, – шепчу я моему мальчику, в глазенках которого наконец зажигаются огоньки любопытства. – Мы назовем его Пиратом.

– Я больше не люблю пилатов. Ма, что там?

– Открой и узнаешь. Только аккуратно.

Петюша открывает коробку, а я замираю на месте. Смотрю, как глаза ребенка расширяются от восторга, из них брызжут слезы. Но теперь уже радостные. Крошечный щенок испуганно жмется к груди своего маленького хозяина, тычется мордочкой.

– Ну вот, опять ревет, что ж ты Петька, прохудился что ли? – смущенно вытирает кончиками пальцев слезинки на своих щеках растрогавшаяся фея крестная. – Радоваться надо, семь сорок сбацать с выходом. А потом… Дискотэка.

– Это мой…? Мой? Мой пес? Мой… – от восторга Петюша теряет некоторые буквы. И забывает все свои разочарования.

– Цуцик, такой же как и ты, – бубнит тетя Люба. Все оживают. Праздник продолжается.

– Это тетя Люба придумала, – шепчу я в макушку сына. – Знаешь, я рада, что нас теперь будет трое. Но ты должен быть ответственным. Завтра пойдем в магазин, купим все…

– Батрррмалею, – улыбается от уха до уха мой сын. У меня сердце замирает. – Его будут так звать.

– Почему?

– Мне нлавится. И у него пятнышко на глазу. Как повязка. И наплевать, что тот дядька снова стал злой. Он, значит, не по настоящему со мной длужил. А те кто не умеет длужить, те не пилаты, и совсем не флибусрррреры и идут в тухес, вот. Но в теклепспок я буду смолеть. Вдлуг папу моего в него увижу. Он, навелное, на луне тепель. А что, и космические пилаты бывают. Бывают же?

– Бывают, – целую в солнечную макушку моего мальчика. Щенок недовольно мурзится. Надо же, защищает уже, принял за своего. – И не повторяй за тетей Любой ругательства.

– Ладно. Тухес нельзя, в жопа мождно тогда? А Батрррмалей вытрррастет огломным и дядек злых будет слазу плогонять. Да, собаки чувствуют плохих дядек.

– Ой, куда он там вырастет? Кабыздох обморочный. Будет размером с ботинок, – подает голос Бэйся, как ее зовет Моисей. – А поц тот не заслуживает ни одной твоей слезинки, Петюша, раз он не понял, какой ты есть замечательный. Правда же, Лилечка? Он торт то взял, мерзавец этот? Шобы то торт ему не тем горлом пошел. Хорош, конечно, чертяка. Но дурак дураком. Вот ведь, как бывает. Снаружи конфэтка, а внутри говна мешок. Ох, беда то.

– Петь, мы того дядю не знаем совсем, – выдыхаю я. – Забудь, давай лучше праздновать. У нас еще столько интересного впереди. Только отнесем Бармика.

– Холошо. А он там не забоится? Ему, навелное надо молочка дать. Мам, а он со мной спать будет? А мы ему купим поводок? А косточку?

Детский разум прекрасен. Он позволяет маленьким людям забывать все дурное, почти сразу. Помогает вычленить главное. Дети мудры. Гораздо мудрее глупых взрослых, перемалывающих в мозгу обиды, разочарования и страхи. И это большое счастье.

– Спать он будет на подстилке, мы ему купим мягонькую и теплую. И мы будем счастливы, Петька. Ты мне веришь?

– Конечно, – не сомневаясь ни минуты кивает мой мальчик.

А я верю в свои слова? Мне очень хочется, правда. Но… Вишневые глаза флибустьера не дают покоя моей испуганной душе.

– Мам, а можно мне еще толтика…? Только быстрррее, – Петюша бледнеет прямо на глазах. Я с ужасом смотрю на сына, который вот-вот, кажется, свалится. Боже, что с ним?

– Что с тобой, милый?

– Не знаю, шумит что-то и клужится. И хочется толта и лимонада.

Мне кажется я сейчас умру от ужаса. Щенок скулит в руках Петюши, вертится. А я вижу только мертвенную бледность на щечках моего сына.

– Ох, шлимазл. Спокойно, просто перенервничал мальчонка. У него бывает, частенько, – словно из воздуха появляется тетя Люба со стаканом сладкого напитка. Петюша делает глоток и розовеет. Расцветает улыбкой. Обычной и абсолютно детской. Словно и не было с ним ничего. Ребенок, здоровый и шустрый.

– И вы мне не говорили? – шепчу я, все еще не в силах отойти от испуга.

– Тю, а чего тебя пугать то? Я Фае позвонила. А она Мусеньке, а Мусенька Соломон Палычу. А Соломон Палыч прохфэссор педиятрии. Так он сказал Мусе, что это от роста быстрого. А Муся сказала Фае, шо надо просто сладкого давать. Ну и… Ладно, завтра поедем к Соломону. И не смотри так глазами. Я детей то перенянькала.

– Я отпрошусь с работы на завтра, – господи, скорее всего тетя Люба права. Я просто перенервничала. – Вроде нет у нас мероприятий. Подменюсь…

– Ша. Сама скатаюсь со шлимазлом к Моне. А ты работай иди, чай теперь и кабыздоха кормить надо. А Моня любит чаи распивать, да за жизнь калякать, вернемся к вечеру. Вон Синявкин отвезет. Да, Боряся.

– Что? – оживился Синявкин.

– Говорю, да? – хмурится Бейся. Этот ее взгляд обычно хорошего не предвещает, поэтому ее визави и сейчас кивнул с готовностью, даже не зная, что ему предстоит.

– Вот и славно. Значить, завтра свой шарабан вк десяти утра подашь к подъезду.

– Дык, я хотел… Это…

– Знаем мы чего ты хотел то. Но учти, промохаешь нам выезд, я с тэбэ сдеру шкуру, потом натяну обратно мэхом внутрь и скажу, что так було.

– Пропал день, – бурчит Борис. – Из жизни вон.

Остаток вечера проходит восхитительно. И все мои страхи отступают, сменяясь легкостью и благодарностью к этим людям, ставшим нам с Петей настоящей семьей. Малыш здоров и счастлив. Я слежу за каждым его шагом и не вижу никаких отклонений. Наверное и вправду перенервничал. И я перенервничала. Все будет хорошо.

– Мам, плаздник был плосто огонь, – уже засыпая улыбается мой мальчик. Наглый Бармик угнезживается с ним рядом, недовольно скалит зубки, когда я поправляю одеяльце. Отвоевал таки право спать с хозяином. Включаю ночник, наверное зря. Петюша засыпает, едва коснувшись подушки головой.

А я сижу еще час рядом, прислушиваясь к ровному дыханию сына. Все у нас будет хорошо. Нам не нужен никто, чтобы быть счастливыми. Это я повторяю про себя, словно мантру. Стараюсь поверить в свои же слова. Но что-то скребет в душе. И это не просто страх. Это предчувствие чего-то неотвратимого.