Текст книги "Salus populi suprema lex est. Благо народа – высший закон (сборник)"

Мы, четверо, создали ту основу, на которую, как на снежный ком, стали наматываться наработки других кафедр. Разрабатывали теоретические и практические проблемы, которые ставило перед нами Министерство, а оно не уставало это делать. Наши мысли, идеи расползались далеко вширь. Приходилось много писать и, надо сказать, нашим работам давали зеленый свет. Конечно, теперь в сухом остатке, может, осталось и не так уж много, но все, кто теперь пишет по вопросам управления в сфере правопорядка, «танцуют» от наших работ. Докторскую защитил в семьдесят девятом.

Мы обменяли калининградскую квартиру на Химки. Дни, месяцы, годы летели как мгновения. Едва успевал голову донести до подушки. Были, как и у всех, домашние заботы: Дина работала, мать ее, жившая с нами, была очень больным человеком. Умирала тяжело: ишемия сосудов мозга. День и ночь звала нас из своей комнаты: «бациллы… микробы… зовите Горбачева…» Теща была врачом. Дина превратилась в тростинку. Нет, бесследно ничего не проходит: пятнадцать лет Евгения Яковлевна была ссыльной только за то, что муж ее по неопытности, молодости, неосторожности в пятой графе паспорта оставил – не заставил исправить! – слово «немец» на слово «поляк». Она, еврейка, несла немецкий крест… Где, в какой еще стране людей ссылали за национальность?

Химкинская квартира была неудобной. Мы с Диной жили как в большом холле, откуда был ход на кухню, в комнату тещи, в кладовку. Надо было искать обмен, и он нашелся: попали аж в район Садового кольца. Однако прожили на новом месте всего полгода: соседкой по лестничной клетке оказалась шизофреничка, а сын ее – дебилом. Творила в подъезде «чудеса»: в два часа ночи вбивала в «пятку» входной двери огромные гвозди, чтобы дверь не закрывалась. Соседи были на пределе и однажды, увидев меня в полковничей милицейской форме, радости их не было предела. Решили, что милиционер наведет порядок. Попробовал с ней поговорить – послала матом. Решил обратиться в суд: судья только издевательски посмеялась. А «шизия» не дремала, пошла в атаку: написала жалобу в партком, что я побил ее и порвал на ней кофточку. Пришлось в парткоме «отчитываться» персональным делом, заведенным на нее соседями. В парткоме сказали: меняйся, она не оставит ни тебя, ни нас в покое. Легко сказать – меняйся. Помог мужик-парткомовец: были у него какие-то связи в городском обменном бюро. Предложили квартиру у самой окружной дороги в новом доме. Хотя это была очень далекая окраина и после Садового кольца была «ссылкой», полетели туда как на крыльях: дальнейшее пребывание на улице Карла Маркса окончилось бы плачевно. Четыре года прожили в «ссылке», а тут Академия рядом со своим зданием построила дом для сотрудников. Так как к этому времени уже защитил докторскую и нас было трое, а по закону имел право на отдельный кабинет, получили трехкомнатную, сидя в которой и пишу эти строки. Свою двухкомнатную, конечно же, сдал государству.

* * *

Я пришел в органы в сорок шестом, а потому пережил многих министров внутренних дел. Министры внутренних дел – это, как говорится, особая статья. Это не министр «куроводства», хотя и эти министры, конечно же, важны. Министр внутренних дел – особа, всегда приближенная к главной персоне. В дореволюционной России пост министра внутренних дел, как и само министерство, были учреждены в 1802 году и до октября 1917 года на этом посту побывало тридцать семь персон. Люди были самые разные, а уж в РСФСР, СССР и РФ на этом месте, наверно, двадцать пятый нарком-министр. И тоже все люди разные, ибо одинаковых, как известно, не бывает.

О Щелокове ничего худого сказать не могу. Он был государственным человеком, много сделавшим для укрепления органов. Глубоко знал и вникал в дело. Всё серьезно им прорабатывалось прежде чем выносилось на людской суд. Был очень волевым, умел доводить дело до конца. При решении какого-либо важного вопроса имел три-четыре мнения ученых и опытных практиков, старался выбрать оптимальные варианты. Постоянно заботился о подготовке кадров и развитии науки в системе МВД. Это я чувствовал, как говорится, на собственной шкуре. Ему удавалось ставить и разрешать крупные проблемы, которые до него не решались. Возможно, здесь сказывалась и близость к Брежневу, но во время его шестнадцатилетнего пребывания на посту министра в органах было сделано много полезного.

В декабре восемьдесят второго, после смерти Брежнева, Щелокова сняли. Его сменил Федорчук, бывший к тому времени председателем КГБ. Вот об этом человеке могу процитировать не мной сочиненный стишок:

 
Он не ленив, не бьет баклуши,
Чинуша сам, он, как удав,
Что было сделано, разрушил,
Так ничего и не создав.
Приняв за стиль «орла и решку»,
Он, службу, превращая в ад,
Внутри создал систему слежки,
Как было сорок лет назад…
 

Вот это была личность!.. Начался такой мордобой кадров, какого система никогда не знала. А уж замены, которые пошли с использованием бывших работников КГБ, вообще были безосновательны. В народе, в органах, стоящих «на земле», тогда так и говорили: метут так усердно, так усердно, что абсолютно разрушают профессиональное ядро.

Федорчук пробыл на посту четыре года и успел разрушить почти всё, созданное предшественником. Ну, а потом уж вообще началась чехарда, в результате которой имеем то, что имеем… Как везде, плюют на людей, не берегут честных и работящих. Коррупция, конечно же, пронизала всё сверху донизу…

Рухнула старая идеология. Взамен ничего не создали. Во все щели двинулся идеологический беспредел, порнуха, вседозволенность. Команда Горбачева была очень слабой, а сам генсек предпочитал говорить, а не делать. Страну «заговорили». И основная масса народа пребывала в полной бездеятельности, ожидая чего-то «свыше».

Распад Союза – отражение того, что происходило и происходит в мире. А а в мире рушатся традиции, рушится связь поколений. Вся мировая цивилизация находится в состоянии глубокого кризиса. Кажется, мир отравился отходами собственного производства. И выход из современного хаоса состоит только в переходе на тот уровень, где возрождается чувство священной цельности, где культура сохраняет господство над отдельными идеями и не дает никакой идее диктаторских полномочий.

Конечно, человеку все труднее приспосабливаться к современной цивилизации, но надо, наверно, прежде всего не терять контакта с тем здравым и светлым, что есть в каждом, не давать свободу демонам, коих в каждом тоже избыток. И меня еще очень тревожит, что нет ощущения необратимости перемен. Тревожит, что вдруг этот «спящий подросток» – наше общество, – проснувшись, пойдет назад. Люди расслабились. Это опасно. Почувствуем, когда будет поздно. Интеллигенция? Да она старается припасть к ногам власти. Она обессилена, она запуталась…

* * *

Часто задаю вопрос: кто сам-то по воззрениям? Помыслив, прихожу к выводу: наверно, демократ. Несмотря на многие недостатки, демократия – все-таки лучшая система устройства общества. Была ли и есть ли она у нас? Когда происходят выборы, людей спрашивают, пойдут ли голосовать. Они говорят: пойдут. Их спрашивают, почему? Они отвечают: ходили всегда и сейчас пойдем. Ну какая же то демократия?.. Это – охлократия.

Решающую роль в любой избирательной кампании играет не воля народа, а деньги толстосумов. И вот перед лицом горькой реальности с трудом сводящие концы с концами россияне приходят к выводу, что демократия – привилегия для богатых, которые строят дворцы, ездят в дорогих иномарках, отдыхают на самых шикарных курортах. Простые люди понимают, что от них ничего не зависит. Власть для них чужая.

Мы – народ образованный – так, по крайней мере, о себе мним. Но мы настолько запутались в грехах, во зле, что трудно и представить, когда приблизимся к чему-то светлому. Мне же кажется, нашей главной идеей должно стать – взять всё хорошее, что было в прошлом, культивировать это, прибавляя то позитивное, что есть у других. Как и все человечество, должны спастись от нищеты и террора. Это и есть главная идея.

Мои воззрения здорово разнятся со взглядами большинства сослуживцев. Я их никому не навязываю, но, сочиняя эти «Заметки», должен сказать: многие коллеги негативно относятся ко всем, кто не русский, не православный и, при возможности, подчеркивают это. У меня же один из лучших друзей – еврей. Люблю его не потому, что он еврей, а потому, что он – умный и порядочный…

Я рано начал понимать, что есть люди, которых называют евреями и которые чем-то отличаются от остальных. Чем – понять еще не мог. Маму Надю об этом никогда не спрашивал, а сама она на эту тему никаких разговоров не вела. В квартире была соседка-еврейка Фаня Степановна, очень близорукая полная женщина. Когда жарила котлеты, всегда меня угощала. Ее муж – военный врач Иван Семенович Савченко – просто любил меня и дарил свою военную форму, которую Надежда перешивала. Их дочка Инна не раз выручала, когда двое Колей – Куртев и Розанов – ставили на ворота в нашей огромной прихожей: мяч очень больно ударял по четырехлетнему тельцу.

Впервые, что евреи какие-то не такие, услыхал в Ташкенте, куда приехал учиться в суворовское. Во время войны очень много евреев – женщин, стариков, детей – эвакуировались в этот город. Им надо было работать: появилась конкуренция местным. Конкурент никому не нравится. Отсюда и негативные разговоры. В самом суворовском училось мало евреев – процентов десять. Все занимались хорошо, все были умными, а с умными всегда интересно.

В сорок восьмом – мне было уже пятнадцать – прогремело «дело сионистов», а в пятьдесят третьем – «дело врачей». О нем писали в газетах, говорили. Мне было непонятно: почему все врачи-евреи вдруг стали убийцами. В детстве они лечили и абсолютно не были похожи на убийц.

В пятьдесят шестом женился. Жена оказалась наполовину еврейкой. Ее родственники были евреями и вот уж тут до конца разобрался в еврейском вопросе: разговоров на эту тему было предостаточно. Поняв всё, на всю жизнь проникся отвращением к антисемитизму, а когда стал работать в милиции, увидел, что евреи – тогда евреи еще работали в милиции – хорошо и умно трудятся. Не зря их ставили там, где другой не справился бы. Когда с женой касались этой темы, она говорила:

– Знаешь, я одинаково ощущаю себя и полькой, и еврейкой, но мне жалко евреев – их не любят, ущемляют, дискредитируют. Я иудейка, наверно, плохая, потому что очень люблю Христа и не могу считать его Богом. Бог – где-то там, далеко, в звездном пространстве, Иисус – рядом.

Много у нас было разговоров на эту тему. Сейчас жена часто повторяет такую мысль: судьба российского еврейства, говорит она, кончилась, как когда-то кончилась судьба александрийского еврейства: начались погромы, и все евреи из Александрии ушли. Арабы завоевали Пиренейский полуостров, и евреи вместе с ними перекочевали в Испанию. Прожив там столетия, сделали много полезного. Потом их снова стали убивать, и они покинули Испанию. Переместились в Голландию, но Голландия – маленькое государство, и они перекочевали в Германию. Стали говорить на средненемецком, который теперь и есть основа идиша. Дальше – с германскими завоеваниями – двинулись в Польшу, Литву. Добрели до России и Украины. В России Сталин убил в евреях представление, что они русские иудейского вероисповедания, а потому, как видишь, произошел и все еще идет их исход. И он будет продолжаться, пока продолжается антисемитизм.

Так говорит жена, и она права: антисемитизм продолжается. В России из трех миллионов евреев осталось всего двести тысяч. Причем еврейских общин в городах, кроме Москвы и Питера, скоро вообще не будет: старики вымирают, молодые, не видя для себя будущего, уезжают. Еврейская жизнь уже сейчас напоминает музей: можно, конечно, как-то выжить, но продолжать род – нет.

Антисемитизм – качество не рядового россиянина. У русского человека при нормальной жизни ксенофобии нет. Антисемитизм – свойство «просвещенного» человека, которому всегда кажется, что еврей у него что-то отнял. А потому, говорит Валериан, меняю «жидовскую морду» на «лицо кавказской национальности», хотя неизвестно, что на сегодняшний день лучше.

Не считаю, что Россию погубили и губят евреи. А так считают многие. Если посмотреть, что дали евреи России, то позитивного окажется много больше: самые знаменитые ученые, писатели, музыканты, врачи и прочая «малая» интеллигенция. И что бы юдофобы не кричали, но это так. А вот, что этот факт является причиной дикой злобы, мне тоже ясно. И нахожу один ответ: зависть. Очень завидуют гибкому еврейскому уму. И что интересно: антисемитизм есть и тогда, когда в стране уже почти нет евреев. Но каким-то непонятным образом он продолжается – как улыбка Чеширского кота без самого кота…

Вообще национальный вопрос один из самых острых в мире. У нас, несмотря на то, что строили когда-то интернациональное государство, всегда интересовались: кто ты. Я же верую в равенство людей независимо от цвета кожи и национальности. Сегодня все складывается так: интернационализм считают злом, национальное самосознание – достоинством. Но национальное самосознание не может быть ни злом, ни достоинством, ибо вместе с гуманностью – это одно, вместе с агрессивностью – другое. Если этого не признавать, как вообще можно говорить об общечеловеческих ценностях?

Кант утверждал, что вечного мира нет и быть не может, но если на него нацелиться, можно постепенно к нему приблизиться. Мы же все время ищем не то, что нас объединяет, а то, что разъединяет, и пестуем, пестуем это, возводя в культ. Разговоры о расовой загрязненности или расовой чистоте не только раздражают и приводят в удручение, но вызывают полное неприятие и возмущение. Если начнем вести родословные назад, увидим, что всё в конце концов сводимся к одной популяции, которая родом из Африки. А что касается интеллекта, то уж давно доказано, что различия между индивидуумами одной популяции гораздо больше, чем различия между расами. Популяционные генетики, как никто, знают, что все – братья. В крайнем случае – двоюродные…

Русский народ, истинно русский человек – только не знаю, где найти этого «истинно» – к сожалению, не стал тем основополагающим ядром, каким, например, стали англосаксы для США, хотя язык, на котором все общаемся, – русский. Почему произошло? Да потому, что русский был замордован крепостничеством, потом коммунистами, теперь – посткоммунистами. Народ согнулся под непосильной ношей и запил. А бедный, измученный, растерянный человек не может быть лидером. Теперь его нужно вытягивать из той ямы, в какую он попал.

Не думаю, что «малые» народы России ненавидят «большой». Эта мысль кажется мне высосанной из пальца. Но «малые» больше не хотят быть малыми. Это факт, это данность и с этим невозможно не считаться.

Некоторые орут о защите русского народа. Но хочу спросить: от кого? От ста сорока восьми других народов, живущих в стране? Тогда, как это конкретно делать? Как вычленять «истинно русских»? Ни один идиот, что орет, не ответит, а орет потому, что везде ему мерещатся евреи, а теперь еще и «лица кавказской национальности». Да, эти люди не пьянствуют, думают, крутятся, а потому неплохо живут. Вот это и не дает спокойно спать «патриотам». Именно они – вдохновители скинхедов, лозунг которых – «Россия для русских!»

Национальный вопрос – самый острый в многонациональной стране – решается просто и сложно. Главное – надо дать людям возможность укорениться по-настоящему в тех местах, где живут, и жить достойно. Для этого прежде всего нужна хорошо оплачиваемая работа. Когда человек занят делом, которое ценится обществом, ему некогда пить и наркоманить. Самое страшное – невостребованность. Она порождает все пороки, терроризм, войну.

* * *

В девяносто втором сделал резкий крен в служебной биографии: почти отошел от науки управления и занялся криминологией. Что за наука? Она изучает преступность. В отличие от преступления преступность – достаточно сложное социальное явление. Оно познается путем изучения статистических показателей. Только изучая ее как статистическую систему, можно вскрыть ее признаки, тенденции, динамику, состояние. Криминология позволяет выяснять, от чего зависит преступность. В ней подробно изучается личность преступника во всех взаимосвязях генетических свойств и социальных условий. Хотя преступность и неуправляема, мои знания теории управления помогли более глубоко проникнуть в ее проблемы. Более чем десятилетнее занятие криминологией завершилось не только чтением лекций, но и написанием учебника. Следует, кстати заметить, что криминология, как и генетика, и кибернетика, более тридцати лет была в опале, пока, наконец, не признали, что да, у нас в социалистическом обществе, преступность существует объективно и ее следует изучать.

Криминология – наука не правовая. На Западе преподается в рамках социальных дисциплин, ибо лежит на стыке права, экономки, социологии, статистики, психологии, медицины. Но юристам она очень нужна: без понимания существа преступности не может успешно работать ни один юрист.

Переход от теории управления к криминологии в житейском плане был случаен, в научном – закономерен. Я доволен переходом.

Так как в родной Академии профессору, заслуженному деятелю науки платят копейки, приходится совмещать: читаю лекции, веду семинары со студентами-юристами других вузов, которым, в отличие от многих нынешних слушателей Академии, всё интересно, которые всё впитывают как губка и задают сотни самых разных вопросов. Например, спрашивают, что с нами произошло и происходит, и я объясняю: произошла катастрофа – политическая, историческая, интеллектуальная. И никто внятно не может ответить, в каком месте истории мы остановились и почему. Сегодня маленький человек не творит, а выживает. Его действия – акт толпизма, акт массовки. Ему нужны кумиры, а не герои. Нет идей, продвигающих осмысление жизни. Живем с ощущением поражения, жертвы, обиды. Выход в одном – в самопознании, в нахождении той середины, той сердцевины, которая способствовала бы выработке чувства меры. Этого чувства пока нет. Мы – люди крайностей. На Западе труд имеет самостоятельное значение в иерархии ценностей. У нас же, если нет духовного стимула, человек будет лежать на печке или диване. Появится стимул – горы свернет. Найти ответ на вопросы «зачем?», «во имя чего?» – в этом проблема реформ.

Ребят очень волнуют скинхеды, их связь с фашизмом, терроризм. И я объясняю, что в восьмидесятые годы в стране проводилась довольно успешная демографическая политика: не было столько «бесхозной», абсолютно никому не нужной молодежи. А куда податься «бесхозникам»? Они подаются в скинхеды. Многие, стыдливо опустив очи, заявляют, что даже не знают, кто это такие. Чушь! Все знают и… боятся. А это ребята четырнадцати-двадцати пяти лет, собранные в группы от трех до десяти человек. Есть группы больше – от двухсот до двухсот пятидесяти с дисциплиной и иерархией. У них есть свои музыканты, журналисты, сайты. Они не обходятся без внимания взрослых. В скинхеды идут ребята, как правило с задержкой развития, с алкогольной наследственностью. Они просто не умеют думать, но очень внушаемы. Не пьют, занимаются физнакачкой, прямолинейны, агрессивны, не приемлют консенсуса. Очень часто от своего прекраснодушия пытаемся говорить с ними по-человечески, но они этого не понимают. У них в голове – псевдоидеология, они абсолютно необразованны, не способны ничего созидать. Как ни тяжко признавать, это – отбросы общества, российская помойка.

Кому они нужны? И это ясно. Именно к их помощи прибегают власть и правоохранительные органы, когда хотят кого-то на кого-то натравить – как говорят, «поднять волну». Потому все о них прекрасно знают, но их почти не трогают. Обществу нужны страшилки. В качестве страшилок и выступают скинхеды. Они – продукт подъема национализма в крайне извращенной форме. Это шовинизм и нацизм в крайней заостренности. Вот потому считать Россию только православной, когда в ней столько мусульман и представителей иных конфессий, не просто неразумно, но преступно. Путь спасения – только в толерантности, только в интернационализме, как бы не издевались над этим словом.

Я рассказываю студентам, что слово «фашизм» услышал и понял его значение очень давно: мне было шесть лет. Я рано выучился читать и читал все подряд: газеты на стендах, журналы, какие попадались. Мама Надя выписывала «Мурзилку»: не знаю, есть ли теперь этот детский журнал. В «Мурзилке» в конце двадцатых – начале тридцатых годов, когда к власти в Германии и Италии пришли Гитлер и Муссолини, начали печатать комиксы про фашистов. Например, заказывает фашист торт. В качестве украшения просит сделать свастику. Рабочие-кондитеры вместо свастики делают звезду, серп и молот. Фашист развязывает за вечерним чаем коробку, и вся семья ахает: какой скандал!.. Я бывал очень доволен таким исходом, так как уже тогда понимал: фашисты – враги, нелюди.

Шестилетним, читая газеты, был страшно удивлен: то писали, что фашисты – такие, растакие, то вдруг в тридцать девятом начали принимать их у себя, и сам Гитлер перестал быть зверем. Непонятны были все эти метаморфозы. Постоянно с вопросами приставал к Надежде.

Рано понял, что существуют такие понятия, как «ксенофобия», «национализм», хотя слов этих тогда не знал. Ксенофобия – в переводе с греческого – страх перед чужими. Это закон зоопсихологии, и первобытный человек унаследовал ксенофобию от животных. Но прошли тысячелетия, а древний ксенофобический инстинкт не исчез. Наоборот, набирает силы. В истоках национализма просматривается архаическая психологическая структура, резкое различие между «своими» и «чужими», между «мы» и «они». «Они», говорят ксенофобы, совсем не люди. Слово «унтерменш», что значит «недочеловек», широко применялось в фашистской Германии.

Национализм начинается там и тогда, где и когда сознание своей особенности превращается во враждебную психологическую установку, которая усиливает чувство страха, ненависть, нетерпимость. Другому народу приписывается и агрессивность, и целый спектр отрицательных античеловеческих черт. Зато собственный народ наделяется всеми возможными достоинствами.

Между национальным и националистическим очень тонкая подвижная грань, ее трудно уловить, и, так называемые, «патриоты» играют на этом. Националисты – авторы лозунгов «Россия для русских», «Бей жидов!», «Мочи хачей!» – прикрываются этим словом. Если взять на вооружение эти лозунги, нас ждет будущее Веймарской республики, то есть Германии при Гитлере.

Как-то случайно в Парке культуры попал на митинг. Первым выступал батюшка. Говорил, что поскольку страна многонациональна, надо жить дружно. Его почти не слушали. Зато слушали и хлопали тем, кто кричал: «Иностранцев – вон!», «Нелегалов – на лесоповал и в рудники», «Требуем вернуть в паспорт графу «национальность», «Смерть, смерть, смерть всем ненашим!» Когда увидели кучку людей с плакатиком «Фашизм не пройдет», бросились на них как цепные псы. Милиция выжидала…

Ребята-студенты очень боятся терактов: хотят жить, радоваться солнцу, небу, цветам. А потому часто спрашивают, в чем истоки терроризма, почему он не дает жить нормальным людям. И я объясняю, что виноваты во всем не простые бедные, а «белые воротнички» – чиновники. Они требуют бесконечных взяток, им платит каждый, кому что-то понадобилось от власти. А когда нет денег, путь один – взять силой. Пока процветает взяточничество, пока процветает коррупция, будет и обратная сторона явления: стремление отобрать.

Терроризм имеет в России глубокие корни. Он возник не в связи с чеченской войной. С чеченской войной он наиболее выпукло выявился. Терроризм теснейшим образом связан с существующими в стране социальными, экономическими и духовными противоречиями.

Терроризм – не болезнь индивидуума. Это болезнь социума, некая социальная паранойя, общественно-историческое заболевание. Тот, кто работает с будущими террористами, шахидами, не возьмет сумасшедшего, ибо сумасшедшие – своенравны: могут не туда пойти, не то сказать. Бандитам, посылающим шахидов на смерть, нужны абсолютно здоровые. И дело все в том, что люди эти, как правило, воспитываются в мифологизированном мире, разделенном на «наших» и «чужих». «Чужие» – сторона зла, тьмы, нечисти. «Наши» – очистительный огонь. Для шахида смерть – вовсе и не смерть, а просто миг, после которого он попадет в рай, где уготована вечная жизнь, где со временем встретится с любимыми. Такова сила веры. Поэтому победить их, переубедить крайне сложно и только, если бы в мире нашлись группы уважаемых людей, которые стали бы проповедовать, что человеческая жизнь имеет ценность, что убийство – грех, может, что-нибудь и сдвинулось с места.

Почему люди становятся на путь террора? Тут много причин, но главная – уровень материального благополучия и религиозность. Этнические противоречия, стремление получить независимость, месть за погибших родственников, месть за ограничения в духовной и материальной жизни – вот причины прихода в стан террористов.

Террор – оружие слабых. Пока существует насилие, будет и ответ на него. Насилие неистребимо, а потому и террор вечен. Выход один – считаться с чужими интересами. Считаемся же с интересами соседей: лишний раз не шумим. Вот так надо считаться и с людьми на всем земном шаре. Если же допустили войну, следует знать: в тылу обязательно появятся диверсанты.

Брехня, что при Сталине не было террора. В стране был страшный государственный террор. В тридцатые годы на Кавказе шла настоящая война между ингушами и хевсурами, и никто тогда – да и теперь – не знает, что люди гибли тысячами. Все было шито-крыто. В Отечественную войну было все ясно и понятно. Потому и победили. «Другим» надо тоже дать возможность врастать в нашу культуру. «Другой» должен видеть свое будущее в стране, должен знать, что имеет право здесь учиться и работать. Нужна адаптация, а пока вместо нее – дикая ненависть: «черные», бандиты… Вот потому они либо бегут из страны, либо взрывают. Мы же должны знать: если нет будущего для них, его не будет и для нас.

В борьбе с напастью нужно быть умными и умелыми. Если идти по пути физического уничтожения, из черно-белого пространства можем выйти в некое серое, откуда выбраться уже нельзя. А потому всем, кто взял на себя миссию спасения цивилизации, надо выполнять три условия: быть готовыми к искреннему диалогу; не унижать никого своим высокомерием; уметь находить компромиссы, не делать ставку на силу.

Россия – гигантская страна, объединяющая разные народы и цивилизации, и ей не стоит повторять ошибки Запада, чтобы не разделить с ним ответственность за мировую катастрофу. И еще одно: побороть в душе месть – око за око, зуб за зуб. Как поднять человека на такой интеллектуальный уровень, чтобы мог он в себе это заглушить?

В основе любой агрессии – всегда зависть. Террорист кричит: вы не хотите меня замечать, а теперь смотрите, слушайте: это сделал я, я, я… Вирус зависти, взращенный непомерным богатством на бескрайних просторах нищеты, наделен энергией бешенства. И то, что происходит сегодня, не борьба исламской и христианской цивилизаций. Терроризм – война с цивилизацией.

* * *

Сейчас приходил Магомед, адъюнкт-аспирант. Он – милицейский подполковник из Грозного. Отучился три года в Академии. Первоначальное образование – инженер-нефтяник. Теперь с трудом – не отпускали в Грозном – поступил в адъюнктуру, попросил быть его руководителем. Магомеду сорок лет. У него симпатичная жена – работает в нашем учебном отделе, капитан милиции, трое детей. Младший еще в садик ходит. Мне интересно с ним разговаривать, знать из первых уст суть кавказских событий.

В природе человека есть три основные причины войны: соперничество, недоверие и жажда власти. Наконец-то наши верхи признали, что на Кавказе идет война. Особая война, непохожая на те, что вела Россия раньше. Хотя… в какой-то мере повторяется старая Кавказская война. Кавказ – особый мир, где нужны тонкие, скальпельные решения, которые не нарушали бы существующей ауры. Люди, здесь живущие, должны выживать, а чем они могут «соблазнить» другой мир? Нефтью? Да здесь – «кошкины слезы». Вот потому и шарахаются: кто больше даст… Потому и не могут причалить к определенному берегу.

Спрашивал у Магомеда, может, дело в религии, в исламе, ведь многие беды человеческие возникают из-за различий в религии. Она разделяет людей больше, чем классовые и другие предрассудки. Духовенство – особое сообщество, которое обладает привилегией обворовывать при помощи обольщения. Сейчас восстал ислам: обижены на христианство и иудаизм. Почему? Я не знаток Корана, но кое-что читал. Так вот, из книг понял, что в учении много полезного и оно не призывает убивать подряд всех, кто не исповедует эту религию. Коран – мудрейшая книга, главный источник, откуда черпаются все нормы жизни и поведения людей, его исповедующих. Особенно хорошо разработаны в нем торговые нормы. Недаром многие, исповедующие ислам, и сейчас активно и плодотворно занимаются бизнесом.

Многие кричат, что люди, страны, исповедующие ислам, – совсем другая цивилизация. Глупости. Конечно, деревню в Германии нельзя сравнить с деревней в Афганистане, но если взять молодого афганца и переместить в немецкие условия – через несколько лет он не будет особо отличаться от какого-нибудь Ганса. Дело в отсутствии благ цивилизации, в ужасающей бедности. А теперь, когда СМИ стали доступны почти всем, когда, наверно, и папуасы научились нажимать на кнопки и вставлять в приемники батарейки, людям непонятно, почему они так плохо живут и кто в этом виноват. Когда просыпается такое самосознание, всё и начинается…

* * *

Что же такое человек, от которого все зло, но и все добро в мире? Бердяев сказал: раб. Потому что свобода ему трудна, а рабство легко. Я не совсем с этим согласен. Человек – прежде всего вместилище души. Его мозг – орган души, то есть такой механизм, который, будучи приведен в движение, дает тот ряд внешних явлений, которыми характеризуется психическая деятельность. Что же является движущими силами человека? По-моему, удовольствия и страдания. Люди любят не просто славу, богатство, власть, а те удовольствия, которые они доставляют. Ради их достижения часто идут и на страдания. А еще человеком движет интерес. К сожалению, в качестве интереса все больше выступают деньги.

В человеке – в любом – всегда сливаются две ипостаси: добро и зло. Поэт как-то сказал:

 
Людские души – души разные,
Не перечислить их, не счесть.
Есть души злые, добрые и праздные,
И грозовые души есть.
 

Часто говорят: если человек – сволочь, то сволочь во всем, во всех проявлениях. Он всегда хам, подлиза, измыватель над слабыми. Зло в нем превалирует. Преследуя друг друга, совершая непристойные поступки, теряем самою жизнь, ибо достойной жизнью может жить только тот, кто опирается на доброту и труд. Жить хитростью, слезливыми просьбами – не значит жить. Это значит существовать, как существует животное.