Текст книги "Маньяки предпочитают блондинок"

– Из-за него девчонки вены резали. – не согласилась я. – И, кстати, из пяти убитых студенток две были его любовницами.

– Сплетни все это. – горячность Аристарха меня удивляла. – Какие любовницы, он давно уже импотент!

– А ты откуда знаешь? – насторожилась я.

Аристрах, казалось, немного смутился, и тут же сменил тему:

– Странное у нас интервью получается. Вы давайте, по делу интересуйтесь, я вам сейчас много чего расскажу.

– Рассказывай.

Парень снова завел шарманку о том, как самые известные скульпторы лепили с него греческих богов, как из Москвы приезжал знаменитый художник Абреков и хотел увезти Аристарха с собой… Я слушала вполуха, размышляя про себя, в какой такой плоскости могли пересечься дорожки натурщика и декана. Ладно бы оба были «голубыми», так ведь Аристарх уверяет, что он – стопроцентный мачо, а про подвиги Листовина на любовном фронте годами судачит вся Академия. В этот момент откуда-то донеслись звуки «Венского вальса». Аристарх легко вскочил на ноги, в два прыжка подскочил к подоконнику, схватил белый плоский мобильник, украшенный стразами, и промурлыкал в трубку:

– Да-да, конечно, сейчас приеду.

Ну хоть бы сказал: «дорогая» или «дорогой», с досадой подумала я. А то ведь никаких зацепок!

– Все, девчонки, ваше время истекло. – бодро сообщил нам с Мулей Аристарх. Молчавшая все время Муля без лишних вопросов поднялась с места и грустно сказала:

– Аркаша, ты все-таки сильно изменился за последние годы.

– Знаю. Возмужал, похорошел.

– Да нет, был нормальным парнем, хоть и приколистом. А стал… ладно, не стану говорить, все и так ясно.

– А ты кем стала? – заорал возмущенный Аристарх. – Сидишь в своей редакции, сверкаешь лысиной. Так и будешь до старости сидеть, пока голова мхом не обрастет!

– Это тебя через десять лет твои богатые дамочки бросят. – разозлилась я. – Найдут себе проститутов помоложе. А стилистом, к твоему сведению, можно работать до глубокой старости.

– Мне не придется работать до старости. – злорадно сообщил Аристарх. – Я буду жить на проценты от вкладов. А вы как были нищими девицами, так нищими бабками и останетесь.

– До старости еще надо дожить. – ласково пропела я. – А у проститутов век недолог…

– Типун тебе на язык! – рявкнул Аристарх. – Все, выметайтесь отсюда, мне одеваться надо.

– Ты нас стесняешься? – удивилась я. – Надо же, какой скромняжка, я и не ожидала.

– Ну ты, блин, даешь! – от такой наглости Аристарх аж замер на месте. – Первый раз вижу, чтобы гнал девчонку, а она не уходила. Ты что, совсем не обижаешься?

– Обижаться? На тебя?! – в свою очередь, изумилась я. – Ну ты, блин, даешь!

Аристарх неожиданно расхохотался.

– Да, первый раз такую девчонку вижу… Тебя как звать?

– Милена Ленская. – отрапортовала я.

– Хочешь со мной завтра встретиться, в неформальной, так сказать, обстановке?

Из моего рта так и рвались слова о том, что оплата его услуг мне не по карману, но я крепко прикусила язык. Этому способствовали сразу два соображения: во-первых, Аристарх что-то знает, а значит, еще может понадобиться для расследования. Поссорившись с ним, я полностью обрубаю концы.

А во-вторых… я хотела, чтобы Митяй невзначай наткнулся на нас с Аристархом, когда мы будем сидеть в кафе. Как устроить эту нечаянную встречу, я пока не представляла, но на всякий случай решила натурщика обнадежить.

– Мы обязательно встретимся, но не завтра. Дай номер мобилки, я тебе сама позвоню, когда образуется свободное время.

Несколько мгновений парень смотрел на меня так, словно увидел привидение, затем протяжно присвистнул:

– Девушки встречаются со мной тогда, когда этого хочу я. – слегка надменно произнес он.

– Я другая девушка. – равнодушно возразила я. – Ты же сам пожелал разнообразия, вот и получай. Мы встретимся тогда, когда я посчитаю нужным, или не встретимся вообще.

Внезапно Аристарх снова расхохотался:

– Ленка, нет, ну ты правда обо мне ничего не знаешь?

– Как же на знаю? Вот, от нее. – слегка растерявшись, я кивнула в сторону Мули.

– То есть самые свежие новости со школьной скамьи? – парень утер ладонью выступившие от смеха слезы. – И все? Дело в том, что вот эти самые слова про свободное время обычно произношу я, когда девушка ломается, не сразу соглашаясь на свидание.

– Ты хочешь сказать, что мы очень похожи? – нельзя сказать, что я сильно обрадовалась такому совпадению.

– Родственные души! – подтвердил Аристарх. – Ладно, Лена, мой мобильник возьмешь у Машки, а теперь, извини, мне и правда пора собираться.

Он проводил нас в коридор, подал мне пальто, и, открыв дверь, весело подмигнул:

– Лена, жду твоего желания скорой встречи!

Дверь с треском захлопнулась. Мы вышли на улицу, и Муля растерянно спросила:

– Ты что, собираешься с ним встречаться?

– Он что-то знает про Листовина. – пояснила я. – Надо узнать, что именно.

– Да тебе-то какое до Листовина дело?! И вообще, зачем ты в это расследование залезть собираешь?

– Муля, тебе этого не понять. – грустно сказала я. – Похоже, одна Нателла меня понимает.

Глава 5

В гости к Игорю Таридиеву я пошла одна. На Мулю слишком сильное впечатление произвела встреча с бывшим одноклассником, а ныне натурщиком и фотомоделью Аристархом. Больше она, по ее словам, не собиралась общаться с представителями художественной богемы. Я пыталась ее убедить, что красавец Аристарх к художникам никак не относится, но наша стилистка была неумолима. На нее не подействовало даже мое скромное замечание о том, что она сама окончила ту же Академию и, по сути, относится к той же богеме. Возможно, ей когда-то сильно нравился Аристарх, и теперь она не могла пережить разочарования в своем идеале? Как бы то ни было, достав телефон Таридиева, сопровождать на меня к нему Муля решительно отказалась.

По телефону голос начинающего художника не впечатлил. Почему-то я ожидала раскатов грома или львиного рыка, а услышала в трубке робкий полушопот. Встретиться с представительницей светского журнала «Ночной гламур» Таридиев тоже согласился не сразу. Долго лепетал что-то на тему: «я не художник, я только учусь», затем полчаса раздумывал, где бы нам встретиться. Я совсем уже потеряла терпение, и только радовалась про себя, что звоню не своего личного, а с редакционного мобильника. Наконец, после часа долгих и мучительных сомнений Таридиев предложил встретиться у него в студии.

– Только это не совсем студия. – продолжал нести он в трубку ахинею. – Это бывший подвал, там сейчас детский клуб «Звездочет», но они часть подвала мне разрешили занять. Я там работы развесил, только там не все картины. Если надо, я могу еще принести…

– Да-да, приноси все, что можешь. – попросила я. Мне действительно хотелось увидеть все работы странного художника.

Назавтра в десять утра я уже стояла возле пятиэтажной кирпичной «хрущевки», в которой находился пресловутый подвал-студия. Через несколько минут ожидания я услышала за спиной шепот:

– Вы не меня ждете?

Обернувшись, я увидела стоящего в дверях подъезда невысокого мальчика в дутой сиреневой куртке и черной меховой шапке-ушанке. Конечно, в начале ноября погода была далеко не летней, но на зимнюю форму одежды никто еще не успел перейти. Я посмотрела на ноги художника в смутной надежде увидеть валенки, но вместо них были надеты огромные рыжие ботинки на шнуровке. Подойдя поближе, я увидела, что, пожалуй, мальчик постарше меня, наверное, ровесник Аристарха, только вдвое меньше ростом и весом. Похоже, по комплекции он ничем не отличался от меня, а я всегда льстила себе мыслью, что являюсь девушкой миниатюрной. Таридиев, чуть прищурившись, смотрел на меня сквозь толстые стекла круглых очков и часто-часто моргал.

– Ты Игорь? – приветливо спросила я.

Мальчик продолжал усиленно моргать и таращить на меня глаза, полностью проигнорировав мой вопрос. Может, он не только слепой, но и глухой, промелькнуло в голове. А что, у нас и композиторы тугоухие встречаются, и то ничего, сочиняют себе песни как ни в чем не бывало, а уж художнику глухота точно не помешает. Но как теперь мне с ним общаться? Я на всякий случай приподняла правую руку и пощелкала пальцами:

– Игорь, ты меня видишь или слышишь?

– Да-да, я Игорь. – внезапно торопливо ответил он. Мне это до боли напомнило старый анекдот о мальчике, отвечающем с опозданием на все вопросы. Ладно, ради дела веселое общение придется потерпеть.

– Пойдем в студию?

На этот раз он понял вопрос сразу и, несколько раз кивнув для верности, галантно распахнул дверь подъезда и помахал рукой в сторону маленькой боковой дверцы, судя по всему, ведущей в подвал. Дверца оказалась открытой, и я первая спустилась вниз по узкой винтовой лестнице и вошла в крошечную прихожую. Похоже, она вела в какой-то игровой зал, сквозь стеклянную дверь были видны детские столики и крупные мягкие игрушки.

– Там твоя студия? – обернулась я наступающему на пятки мальчику в ушанке.

– Н-нет-нет, надо сквозь эту комнату пройти, она дальше… – чуть слышно прошептал он. Я невольно огляделась по сторонам в поисках врагов, которые могли бы подслушать наш сверхсекретный разговор, но таковых вблизи не обнаружилось. Вероятно, хорошо замаскировались, подумала я, и громко спросила:

– А тут еще кто-то есть, кроме нас?

– Нет, никого, у меня свой ключ. – быстро ответил мальчик.

На минуту я даже пожалела, что отправилась одна на эту встречу. Конечно, в случае нападения я справлюсь с этим дохликом одной левой, но, пожалуй, не стоит так беззаботно поворачиваться к нему спиной.

– Ты проходи, проходи, проведи меня в студию. – стараясь как можно ласковее улыбаться, предложила я, прижимаясь спиной к стенке и пропуская его вперед.

Странный мальчик без долгих уговоров прошел мимо меня и, открыв дверь, напрямик прошел через большую детскую комнату и свернул куда-то налево. Я поспешила за ним, и через полминуты оказалась в довольно большой комнате без окон, зато с большим количеством картин маслом. Они стояли на нескольких мольбертах, висели на стенах. Некоторые, уже обрамленные деревянными рамами-багетами, стояли в углах на полу, подальше от батарей. Но что меня поразило больше всего – на всех без исключения картинах были нарисованы исключительно цветы: черные, как будто обугленные розы, полуистлевшие, как будто затянутые паутиной маки с уцелевшими короткими полосками кровавых ран-лепестков, серебристые орхидеи с языками пламени внутри.

– «Цветы зла»! – невольно вырвалось у меня.

– О, вы читали Бодлера! – Таридиев обрадовался так, словно я подарила ему миллион.

– Я слышала название. – честно пояснила я. Мальчик сразу загрустил.

В студии неплохо топили, и мне стало жарко в моем не слишком утепленном демисезонном пальто. Я сняла его и, огляделась в поисках чего-либо, похожего на вешалку. Но таковых мест в студии не обнаружилось.

– Игорь, а куда ты вешаешь свою зимнюю одежду? – глядя ему в глаза и четко выговаривая слова, спросила я.

– Вешаю? – растерянно переспросил он, по-прежнему стоя в дутой куртке и шапке ушанке, и, похоже, вовсе не собираясь раздеваться.

– Тебе не жарко? – еще громче спросила я. – Игорь, я не могу брать интервью в пальто. Давай пойдем в другую комнату, ту, где столы, там разденемся, куда-нибудь положим пальто, сядем и поговорим.

Таридиев молча кивнул, но у меня создалось впечатление, что он меня все равно не понял. Не выдержав, я прошла мимо, по-прежнему стараясь не поворачиваться к нему спиной, вышла в детскую комнату, пристроила свое пальто на один из столов и села на стоящую вдоль стены длинную деревянную скамью. Художник вышел следом и сделал попытку сесть на скамейку у противоположной стены.

– Игорь, я тебя там не услышу! – я сделала попытку пробить прочный барьер непонимания, но вновь не добилась успеха. Ну нет, больше я не собираюсь играть с ним в кошки-мышки, решила я, встала и решительно направилась к художнику. Подошла вплотную, рывком сдернула ушанку и легко расстегнула молнию на его куртке.

– Что… Что вы делаете? – довольно громко спросил он. Ура, возликовала я, кажется, контакт найден. Я положила ушанку на стоящий рядом стол и вежливо пояснила:

– Помогаю тебе раздеться. Обычно этому учат в детском саду, но у тебя явно некоторые пробелы в воспитании. Если хочешь, мы можем немного потренироваться, но потом, после интервью. А сейчас попробуй самостоятельно снять курту. Если с первого раза не получится, я тебе помогу.

Художник не стал больше сопротивляться и без особого напряжения снял куртку, правда, положил ее рядом с собой на скамейку. Вероятно, на случай непредвиденного бегства он хотел держать одежду в пределах быстрой досягаемости. Без дутой куртки и меховой шапки он оказался совсем тощеньким, с большой рахитичной головой и умными глазами отличника за толстыми стеклами очков.

– Ну вот, раздетый ты мне нравишься намного больше. – лучезарно улыбнулась я, и этим моментально разрушила хрупкую атмосферу установившегося было доверия. Мальчик вновь напрягся и заморгал, не реагируя на мои слова.

Я достала из сумочки диктофон, нажала клавишу и демонстративно сунула крошечный приборчик под нос художнику:

– Игорь, почему вы рисуете только цветы?

– Все люди похожи на цветы. – неожиданно довольно внятно ответил он. – У всех – или лепестки, или шипы, все они когда-то расцветают, а затем увядают. Но многие не дожидаются увядания – их срезают в самом цвету.

От удивления диктофон едва не выпал из моих рук. Во те на, а я и не ожидала услышать от странного художника настолько связную речь!

– Ты рисуешь только своих знакомых, или всех, кто попадется под руку?

– Я не знаю… – казалось, мальчик несколько растерялся. – Я рисую тех, кто более других похож на определенный цветок.

– А почему вашего натурщика Аристарха ты принял за кактус? – не смогла сдержать я любопытства. Лично мне натурщик напоминал вовсе не кактус, а ленивого толстого кота.

– Это которого? Такого мускулистого, с маленькой головой?

– У него маленькая голова? – задумалась я. – Надо же, а мне он показался вполне пропорционально сложенным.

– Пойдем, я тебе покажу портрет! – Таридиев резво вскочил на ноги и рысью понесся в комнату-студию. Я поспешила за ним. К моему приходу нужная картина уже стояла на мольберте. На ней был изображен зеленовато-коричневый крупный плоский кактус, отдаленно напоминающий атлетически сложенную бугристую мужскую фигуру с выпученным торсом и маленьким отростком-головой. Длинные округлые отростки напоминали выгнутые вверх накачанные руки, как на соревнованиях по бодибилдингу. Наклоненные книзу колючки на макушке отдаленно смахивали на пижонскую челку. Да, определенное сходство с Аристархом у кактуса имелось, и неудивительно, что красавец так злился на Чокнутого гения.

– А я думала, ты рисуешь только цветы. – сказала я.

– А для меня все живое цветет. – спокойно ответил художник. – Вот это цветок или нет?

Он кивнул на стоящий в отдалении мольберт. Я подошла поближе – на коричневато зеленой картине было изображено нечто вроде болота с бугорками, поросшими серым мхом. На одном из бугорков раскрыло цветок-кувшинчик странное растение. Оно улыбалось узкими глазами, обрамленными длинными изогнутыми бурыми ресничками. Вокруг роем летали мелкие мушки, одна из них, чуть покрупнее товарок, уже летела в плотоядно оскалившийся кувшинчик.

– Это, наверное, растение-мухоловка? Из разряда плотоядных росянок? – решила я блеснуть познаниями в ботанике.

– Это Ядвига Поплавская. То есть Ядвига Листовина.

– Жена декана? – вырвалось у меня.

– Да, она вышла за него замуж.

– Это он – самая крупная муха? А кто же остальные?

– Она ловит всех мушек, которые пролетают рядом. – грустно сказал мальчик. – И ладно бы она их ела…

– Не ест? А с тобой она тоже кокетничала? – догадалась я.

Таридиев ничего не ответил. Он отвернулся от меня. подошел к мольберту с кактусом и начал нервно поправлять картину. Молчание затянулось. Я уже собирала задать следующий вопрос, когда художник вдруг заговорил:

– Его бывшая жена приходила к нам в академию. Она так плакала… Ей лучше было бы умереть. Но она сошла с ума.

– Жена декана? Та, что была перед Ядвигой? – из-за оригинальной манеры разговора суть сказанного не сразу доходила до моего сознания.

– Да. Я потом узнал, что она попала в психушку.

– Как жаль… – растерянно сказала я, не зная, как реагировать на это известие. – А что с ней стало дальше?

– Не знаю.

– Она хотела отомстить?

– Не думаю. Она была совершенно… увядшей. почти засохшей. Нет, мстить она не могла.

– Ты пытался ее нарисовать?

– Нет. Я ее раз в жизни видел.

– А портреты убитых девушек у тебя есть? – я решила ковать железо, пока горячо.

– Да, по-моему, они все тут. – рассеянно сказал художник, обводя взглядом картины.

– Ты их всех рисовал? В смысле, всех девушек, которые потом были задушены?

– Не знаю. Наверное. Их было четыре?

– Уже пять.

– А кто пятая?

– Ирина Савенко.

– Ирина у меня вот. – он снял с мольберта кактус и поставил взамен картину с тоненькой веточкой бледно-лиловой сирени. Из ажурных соцветий складывалась легкая улыбка, делавшая веточку похожей на юную кокетку в кружевном платьице. Часть кружевных лепестков оторвались от пышной цветочной пены, и снежным хороводом кружили вокруг.

– Кружевные лепестки… Где-то я их уже видела. – вслух подумала я.

– Да, такой клип по телику показывают. – тихо ответил художник. – Мне он очень нравится. И блондинка, которая ее поет – настоящая белая роза с алым пламенем внутри. Мне так хотелось ее нарисовать…

Я невольно вздрогнула.

– А остальные убитые девушки? Где их портреты?

– А зачем они вам? – в тоне мальчика не было агрессии, только удивление.

– Мне нравятся твои работы… неуверенно ответила я. – Но когда ты рисовал Ирину, ты ничего такого… не почувствовал?

– Художник должен чувствовать чужую обреченность? – полуспросил, полуответил Таридиев. – Да, наверное, я ее чувствую. Вот, смотрите!

Он легко снял ветку сирени с мольберта, и взамен поставил черно-белый набросок бьющегося в агонии неизвестного науке цветка.

– Эта девушка жива, недавно уехала в Англию, к бой-френду. В ее жизни все разочарования еще впереди. А вот это – Регина, девушка, которая была убита предпоследней. – он снова заменил картины. На этот раз на зеленом фоне была изображена ярко-розовая ромашка. Она как словно только-только расцвела, часть лепестков еще сохранили форму бутона, но остальные уже вовсю тянулись к невидимому на картине солнцу.

– Видите разницу? – торжествующе спросил Таридиев.

– Да, вижу… – я еще больше растерялась. Почему-то те блондинки, которые вскоре были убиты, получались на картинах Чокнутого гения красивыми и полными жизни. А те девушки, которые пока оставались в живых, увидев свои цветочные портреты, наверняка страдали ночными кошмарами.

– Для Регины страдания окончились быстрее, чем для остальных. – спокойно пояснил художник. – Она и показалась мне какой-то… умиротворенной, как будто ничто в этой жизни не имело для нее больше значения. Ничто, кроме последних солнечных лучей.

– Разве она сильно страдала при жизни? – удивилась я.

– А разве живой человек может не страдать? – парировал художник.

– Может, еще как может! – заверила я. – Жизни можно просто радоваться.

– Вы думаете? – Таридиев задумчиво посмотрел на меня. – Простите, вас как зовут?

– Лена. Кстати, можешь обращаться ко мне на «ты».

– Лена, что тебя ждет впереди, кроме старости и могилы?

– Ну, до старости мне еще далеко, так что ближайшие лет двадцать я собираюсь наслаждаться на полную катушку. А о могиле подумаю как-нибудь потом.

– Лена, я могу тебя нарисовать?

Меня передернуло от ужаса. Интересно. в виде какого цветка он меня собирается изобразить? В виде верблюжьей колючки? Но интересы дела требовали моего полного и безоговорочного согласия.

– Конечно-конечно. – торопливо ответила я. – А на какой цветок я похожа?

– На одуванчик. – без тени сомнений ответил Таридиев.

«Сам ты одуванчик!» – чуть не вырвалось у меня, но я лишь изогнула губы в кривой улыбке. Нет, не то чтобы я не любила одуванчики, но они слишком прочно ассоциировались у меня с фразой про дряхлую старушку. С другой стороны, хорошо, что он не хочет сделать из меня какой-нибудь подорожник…

– А я буду цвести или биться в судорогах? – решила я уточнить на всякий случай. Хотя, что это меняло…

– Я пока не знаю. – серьезно ответил художник. – Вдохновение – вещь непостижимая.

– Игорь, а кого из студенток Академии ты собирался рисовать следующей? – вдруг осенило меня.

– Анну. – без малейшей заминки сказал Таридиев.

– Анну… как ее фамилия?

– Анна Семенова.

– Чем она привлекла твое внимание?

– Она в последнее время такая умиротворенная ходит… Словно она бессмертна.

– Она блондинка? – уточнила я.

– Да, наверное… Светло-русая, с легким пепельным оттенком.

– Ты так хорошо разбираешься в оттенках женских волос?

– Не только волос. – мальчик впервые улыбнулся. – Я – художник.