Текст книги "Какая я девочка хваткая. Стихи о девушках"

Какая я девочка хваткая
Стихи о девушках
Инна Фидянина-Зубкова

© Инна Фидянина-Зубкова, 2017

ISBN 978-5-4474-5088-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Хваткая я

Как я замуж выходила

 
Собралась я замуж, однако.
Зачесалась у бати срака:
– Доню, денег нет на это дело,
а с чего ты замуж захотела?
 
 
«Тятенька, пора бы, лет мне много,
вон Колян стоит возле порога.»
 
 
– Ты скажи-ка своему Коляну:
пусть он свадебку сам и играет!
 
 
«Ну, папанечка, спасибо за подмогу!»
 
 
– Извиняйте, доню, я не могу.
 
 
Я к маманьке (та у печки):
«Надо б замуж выйти вашей дочке!»
 
 
Мать поварёшку лизнула,
как-то странно на меня взглянула:
– Ты б пошла, дровишек наколола.
 
 
«Мама, у порога стоит Коля!»
 
 
– Правильно, пусть Коля и наколет;
а ведь замуж, донь, никто и не неволит.
 
 
«Да хочу я замуж, вы поймите!
Вы к Коляновым родителям сходите.»
 
 
Что ж, попёрлись наши к родичам Коляна.
Также странно на меня смотрела его мама,
у его отца тоже чесалась срака —
в огород послал нас за бураком.
 
 
Хошь не хошь, а свадьба состоялась!
Я столы накрывала, старалась
и за водкой бегала с Коляном,
низко кланялись мы папам, мамам.
 
 
На гармошке я сама играла,
песни деревенские орала.
А как выпила, пошла я, девки, в поле.
Замуж ведь никто и не неволит!
 

Смелая я, однако

 
Смелая девочка, смелая
на белом свете жила,
смелая девочка, смелая
по острому лезвию шла.
 
 
Но шла так осторожно,
что понять было сложно:
боится упасть она что ли,
или не в её воли
слезть с этого острия?
 
 
Шла безвольная я
по крайнему краю:
то ли болею, то ли не знаю,
что ждёт меня кто-то.
 
 
Кто ты, милый? Забота,
одна забота:
с высоты не свалиться.
Не упаду —
я успела влюбиться!
 

Замуж я за Пересвята

 
Бойтесь, люди, пересуда,
Перегуда, Пересвята.
Бойтесь, люди, душегуба,
Троекура, партократа.
 
 
Бойтесь, люди, бояться;
и не смейте смеяться
над моею обидой великою:
ведь кого на Руси ни покликаю,
никто ко мне не кидается,
народ на зовне сбирается.
 
 
Видимо, нет во мне силы.
Открою-ка рот я пошире
и позову Перегуда:
«Гыть, Перегуд, отсюда!»
 
 
Гыть, а он не уходит —
все рядом орет да ходит,
ходит и ходит кругами.
 
 
Боялась бы я вместе с вами
всех Переглядов на свете,
да выросли мои дети
и закончили школу.
Теперь с Троекуровым спорить
старую мать заставляют.
 
 
А я не спорю, я знаю,
что от пересуда
не спасёт душегуба простуда,
не затмит партократа награда.
 
 
В общем, замуж за Пересвята
собралась я, добрые люди.
А чего ору? Не убудет!
 

Я сама швея вышиваша

 
Не дарите мне цветов, не дарите.
В поле нет их милей, не сорвите!
 
 
На лужайку опущусь я вся в белом —
разукрашусь до ног цветом смелым:
красная на груди алеет роза,
на спине капризнейшая мимоза,
на рукавчике сирень смешная,
а на подоле астрища злая!
 
 
Я веночек сотку из ромашек.
А знаете, ведь нету краше
жёлтого, жёлтого одувана
и пуха его белого. Ивану
я рубаху разошью васильками:
бегай, бегай, Иваша, за нами!
 
 
Беги, беги, Иван, не споткнись —
во всех баб за раз не влюбись,
а влюбись в меня скорей, Иваша;
разве зря я, швея-вышиваша,
васильки тебе вышивала,
да на подоле астрища злая
просто так ко мне прицепилась?
И зачем в дурака я влюбилась?
 
 
А цветов мне не надо ваших!
Я сама швея-вышиваша!
 

Мой нынче ответный ход

 
Я провокатор судеб,
я провокатор сердец!
Если меня осудят,
то добра больше нет,
нет добра на планете,
оно ушло навсегда,
потому что на свете,
лишь одна я чиста.
 
 
Нет меня чище, и это
не пустые слова:
видишь дыру в пространстве —
это и есть дела
все мои и поступки,
от которых так стынет кровь
у прорицателей. Шутка?
Нет, мой нынче ответный ход!
 

Берегись меня, родня

 
Не жила я у вас нежилою,
не была бы я небылою,
не было б меня и не надо,
да разрослась в огороде рассада,
рассада вишнёвого сада.
 
 
А раз рассада пробилась,
значит и я прижилась,
прижилась тут, вот и маюсь:
лежу не поднимаюсь.
 
 
И когда поднимусь, не знаю,
потому как встав, поломаю,
обломаю все ветки из сада,
подопру я ими рассаду:
расти, вырастай рассадушка,
буду тебе я матушка.
 
 
А что касаемо сада,
то нам чужих вишен не надо,
у нас лук, свёкла и морковка.
Берегись меня, родня, я мордовка!
 

Увезите меня в края таёжные

 
Не дружите со мной, не играйте,
и в друзья меня не добавляйте!
 
 
Потому как не ваше дело,
что мои пироги пригорели,
не накрашенная я сегодня
и хожу, как дура, в исподнем.
 
 
Не смотрите на меня, я плохая,
а с утра вся больная-пребольная,
злая, голодная, не поевши,
на бел свет глядеть не захотевши.
 
 
Не дружите со мной, не дружите!
Поскорей отсюда заберите,
увезите в края таёжные,
где избушки стоят молодёжные,
пацанятки гуляют скороспелые
и девки с топорами несмелые.
 

Тебе зиму, ему лето

 
Торговала я планетой:
тебе зиму, ему лето.
Торговала я едой:
кому кашу? Мне ж в пивной
пенку пенную от пива,
чтобы я была красива,
чтобы я была полна
снегом, ветром, и одна
засыпала, просыпалась,
говорила, улыбалась —
всё любименькой себе
да мерцающей звезде.
 
 
Проверяла я себя
на лето, зиму. А весна
улыбнулась: «Ну, встречай,
наливай мне, дочка, чай,
да продай уж всё на свете:
кошку, мужа, дом.» Но дети
посмотрели и сказали:
– Мама, как жила в печали,
так и дальше лучше жить
и не надо ворошить
на планете лето, зиму.
Зыбь – не сон, а пелерина.
Вот ей накройся и сиди
да стихи свои пиши.
 
 
Торговала я планетой:
ему зиму, тебе лето.
Торговала я едой.
Рот закрой, иди домой.
 

Благая весть

 
Никому не будет страшно
в тёплой сытости своей.
У кого одна рубашка?
Не отдашь? Ну и бог с ней.
 
 
Я последнюю раскрыла
неземную благовесть:
дикой повестью покрыта
пыль земная и известь.
 
 
А кого тут совесть мучит,
тот совсем её замучит,
и останется от ней —
пыль земная и иней.
 
 
Собирайся в круг народ:
девица в гости к вам идёт,
придёт и скажет:
«Кто пьёт да пляшет,
тому не страшно;
а кто поёт,
того сожрёт
велика совесть!» —
такая повесть.
 
 
Так собирайся ж народ,
к вам девка русская идёт!
А кому страшно,
так те не наши,
и бабы краше
у них, наверно.
 
 
А нам, неверным,
совсем не больно,
и совесть вольна,
сыта, красива
в тепле спесиво
скуля от боли:
«Доколе, доколе, доколе?»
 

Меня стали на улице узнавать

 
Меня никто никогда не спросит:
«Какой во времени век?»
И я никогда не отвечу:
– Каков человек, такой век.
 
 
«Есть ли на сердце рана?»
– Не бередит её
ни случайный прохожий,
ни смешное кино.
 
 
А когда на дворе очень жарко
(холодно, душно), умно
я разгребаю подарки —
улыбок веретено.
 
 
«Проходи, проходимка,
мы узнали тебя,
ты поэт-невидимка,
ты всегда голодна
этим городом пыльным,
лесом, полем!» Давно
смотрю взором остывшим —
мне уже всё равно
на мерцание улиц,
на мелькание лиц.
 
 
Нет, никто мне не скажет:
«Почему ты молчишь?»
– Я молчу потому что
не узнала тебя,
кто ты: призрак могучий
иль закон бытия?
 

Инна арлекина

 
Ничего не будет свято,
кроме совести твоей.
Нет, не простыни измяты,
просто надо быть смелей!
 
 
Ведь никто тебе не скажет:
«Как разделась, так лежи.»
Рот твой сильно напомажен
и гвоздищи из груди.
 
 
Молча смотрит арлекино
на нескромный твой наряд:
дуло в плечи, дуло в спину.
«Нет, с такой опасно спать!»
 
 
Будет Инна арлекином,
арлекиною сама:
дуло в плечи, дуло в спину
и усталый свой наряд
тихо снимет,
раскричится на бумагу и перо!
 
 
Подойдёт друг и поднимет
её тело всем назло!
 

Я победительница

 
Я победительница траурных шествий,
мой ласковый, ласковый бред
никогда не жил без последствий.
Что ты ел, сынок, на обед?
 
 
А я короля и капусту,
попа и церковный шпиль
и даже тролля за печкой
(чем мне он не угодил?)
 
 
Я зареклась бороться
и уходила в тень.
Но эти шествия траура
зовут меня по сей день.
 

Девочка проходимка

 
Девочка проходимка,
девочка, проходи!
Девочка невидимка,
вниз, смотри, не смотри!
 
 
Девочка невидимка,
это, наверно, я.
Девочка невидимка:
«Ну-ка, поймай меня!»
Нет, не изловит разведка;
нет, не вычислит царь.
 
 
Девочка невидимка
составляет словарь
для генерала разведки,
словарь для «просто меня»,
словарь для того, кто на ветке:
агента «00-без нуля».
 
 
Девочка проходимка,
девочка – тысяча лет,
кого бы она ни простила,
того уже просто нет.
 

Подари нам своё бытиё

 
«Инн, подари нам кусочек,
кусок своего бытия.»
 
 
– Я бы хотела, но очень,
очень я занята:
я запираю дверцу
дома, сажусь писать
длинную, длинную повесть
о горе. Вам не отнять
это большое горе
у меня никогда, никогда,
потому что оно, как море,
большое – просто вода;
больше его только слёзы
всех на земле матерей
и девичьи, девичьи грёзы.
Нет этого горя добрей!
 
 
«А зачем тебе, девочка, горе?»
 
 
– Мне оно ни к чему,
но есть у поэтов доля:
«босяками» ходить по дну.
Поэтому я всегда дома,
поэтому и одна.
 
 
«Ну подари нам кусочек,
кусок своего бытия!»
 
 
– Нате, берите ручку,
о бумагу дерите перо!
И о горе моём не забудьте
про лучшее бытиё.
 

Я сама себе задавала вопросы

 
«Какая сегодня история?»
– Непроходимая боль!
«Какая погода на территории?»
– Холод, дожди… уволь!
«Скучно тебе живётся?»
 
 
– Ну что ты,
ведь порой солнце
светит на этой планете,
а поэтому скоро лето,
когда-то оно случится,
и будет мне материться
значительно легче,
поверьте!
 
 
«Ты бы сходила в гости.»
– В гости? Вы это бросьте,
не до походов долгих.
«А ты была на Волге?»
 
 
– Нет, не была, но хотела.
Знаешь, ведь я не успела
ничего сделать в жизни.
Вот и стихи повисли
нечитаемой паутиной
очень и очень длинной.
 
 
«Длинная паутина.
Ты к чему это, Инна?»
– Так, ни к чему, а просто,
просто не ходим в гости
мы никогда друг к другу.
«Я – это ты, подруга!»
 

Надо мне туда, где нет морей

 
Надо мне в большие города,
нужно мне туда, туда, туда,
где поэт поэту – друг и для меня;
где нет нефтяников, военных, рыбаков
и дядек с топорами – лесников;
где сумасшедшие художники живут,
а режиссёры нам не врут, не врут, не врут!
 
 
Надо мне туда, туда, туда,
где не ходят эти поезда,
пахнущие тамбуром в купе,
где метрополитен уже везде;
там умру я без своих морей,
без лесов, медведей, глухарей;
и воскресну, как поэт звезда!
 
 
Люди, бросьте ваши поезда
и лесами засадите города,
а морями заливайте остова,
чтобы было мне комфортно и легко
там, где ждут меня так страстно и давно!
 

Я вчера изменила судьбу

 
Она никуда не ходила,
она никуда не пойдёт,
но какая-то сила,
толкает её вперёд.
 
 
* * *
Я никуда не ходила,
и никуда не пойду,
но какая-то сила
всё тянет меня в беду.
 
 
Зачем (говорю я силе)
толкаешь меня на путь?
«Не я (отвечает сила),
тебе не в силах свернуть.»
 
 
Да, я знаю, на свете
есть судьба – не уйти!
Но я сделала это,
(пуля-дура, прости):
вот, железной рукою
стёрла все письмена.
Помогла неведома сила,
я от смерти ушла.
 
 
И теперь я лишь человечек —
меньше пылинки самой.
Ну здравствуй, серая Вечность,
ты сегодня опять не за мной.
 

Как стать врагом для друга

 
Стать врагом довольно просто:
пару слов… и вот ты остов,
в который метит пуля:
«Нет, она, вроде, не дура,
может, даже человек,
но на исходе её век.»
 
 
Век, конечно, на исходе,
он всё ходит, ходит, ходит
такими большими кругами:
домой, на работу и к маме,
которой полвека, как нету.
Где ты, мама, твои советы
довели до дурного.
 
 
Вот я голая снова
и в меня летит пуля:
«Нет, она вовсе не дура,
просто её слова,
от которых болит голова,
сводят с ума любого —
старого и молодого.
Ну зачем она снова и снова
повторяет все эти слова?
Из вредности у ней дыра
в её голове нехорошей!»
 
 
– Я мертва? Нет, ты снова послушай…
 

Рисовала я сегодня

 
Я сегодня рисовала очень древнее чело,
я сегодня не узнала чьё оно? Нет, не моё.
 
 
Я сегодня рисовала очень древнее чело.
Говорят, что небо пало. Мне и правда, всё равно.
 
 
Плохи эти ваши мысли о разбитом серебре:
мне, наверно, показалось, что оно сидит во мне,
рассыпаясь на осколки, мелкой проседью во лбу.
 
 
Я сегодня рисовала. А кого? Нет, не пойму.
 
 
Серым просветом гуляет непокорная «быль-соль»,
никому не позволяет, стиснув зубы, крикнуть: «Боль!»
 
 
Я сегодня прокричала: – Ах, как больно, больно!» Не,
тут же мне чело сказало: «Я древнее, боль во мне.»
 
 
Рисовала, рисовала очень древнее чело.
Нет, его я не узнала. Ты мой муж? Мне всё равно.
 

Ты об этом не пиши

 
Нет на свете господина
(говорила людям Инна),
нет на свете госпожи!
 
 
«Ты об этом не пиши!»
 
 
Не пишу, не пишу, не писала б,
если б сердце мое не страдало,
если б не было голода на свете,
если б все здоровы были дети.
 
 
Не пишу, не писала, не буду,
и о вас, люди добрые, забуду!
 

Глава 2. Запуталась я

Беги, Инна, беги

 
Эх вы, люди-человеки,
в нашем страшном коем веке
научились мы скучать
дома на диване,
на работе, в метро, в трамвае.
 
 
И скука была глубокой
от немыслия, недомыслия; боком
выходила она в боках,
лень блуждала в глазах.
 
 
В нашем странном коем веке
разучились бегать бе́гом:
села в такси, поехала.
 
 
В город большущий въехала:
дома серые да заводы,
церкви, заборы и пешеходы
(озабочены чем-то лица).
 
 
На каждой рекламе «Столица»,
и люди не улыбаются,
а за сердца хватаются,
когда телефон звонит.
И ночью никто не спит:
гуляет народ, ему нравится.
 
 
Ты в их глазах не красавица.
Не красавица, значит, надо бежать:
ты бежишь, бежишь – не догнать!
 
 
Беги, тебя не догонят.
Беги, о тебе не вспомнят,
а значит, ты будешь жить
в чистоте и без скуки,
писать стихи о разлуке
и о душе прекрасной.
Оставь им свой век ужасный.
 
 
* * *
Коие в коем веке,
разучившиеся бегать бе́гом,
научившиеся скучать,
им тебя не догнать!
 
 
Села в автобус, поехала.
В городок свой тихий приехала:
совсем маленький городок и славный.
На каждом доме заглавной
буквой висит «Покой».
 
 
Ты плачешь? Да бог с тобой!
Тебя тут никто не читает,
зато жива и кто знает
какие заветные дали
тебя ещё не встречали.
 

Кораблик бумажный

 
Пускай все думают,
что я умерла, неважно,
потому что кораблик бумажный
запускается молча.
 
 
Где те волки,
что перегрызли мне горло?
Я не смолкла,
мой голос – мои же руки,
которые пишут и пишут без скуки
эволюцию нашего мира!
 
 
Я б помирила полмира
своею бравадой.
Ах, о чем вы, о смерти?
Не надо.
 

Одна – ты бог

 
Когда ты одна, ты похожа на бога:
до смерти совсем немного,
до славы четыре шага
и молодость не прошла.
 
 
Когда ты одна, ты богиня:
взгляд у тебя невинный,
и месть глубоко сидит —
затаилась, молчит, пыхтит.
 
 
Просто ты одна и немного
почувствовала себя богом,
прошлась по полям, по лугам
подумала: «Не отдам!»
 
 
Не отдашь ты поля и не надо!
Не отдашься – не в том преграда.
Есть на свете другая стена:
ты одна, и ты не видна,
к тебе никто не подступится.
 
 
Краска на стенке облупится.
С твоего дорогого лица
воду не пить. Ты б пошла
до людей осторожно
да сказала им: «Можно
потрогаю ваши жизни,
а также шальные мысли?»
 
 
И люди тебе ответят:
– Говорят, на том свете
трогать всё давно разрешается,
тебе там точно понравится!
 

Заберите меня на другую планету

 
Заберите меня, унесите —
на другие миры расселите:
душу на нежилую планету,
тело на ту, не на эту.
 
 
Ай, без тела меня оставьте —
на центральную площадь поставьте
и стихи читайте другие,
не мои, а какие-нибудь неземные:
про деревню, дом и корову,
да отлитую в бронзе Зубкову!
 

Тихо душа уходила

 
Если на свете ни жарко,
ни душно, а просто никак,
значит, вас уже нет тут,
вы дух, вы призрак, пустяк.
 
 
Тихо душа уходила.
– Ты куда? «Не вернусь уже.»
– Постой, ты что-то забыла!
«Совесть? Она при мне.»
 
 
А на свете было и жарко,
и душно, и холодно так!
Солнце светило ярко.
 
 
Я шла на работу (пустяк),
говорила, ждала чего-то,
как будто смерти самой,
вглядывалась: где врёте
совести светлой самой?
 
 
И болела завистью чёрной
к той ушедшей душе.
Одно радовало – её не запомнят,
а будут рыдать обо мне!
 

Я никого не любила

 
Хорошо, что я никого не любила,
а иначе б
любовью загадила всю квартиру,
и думала: как бы раздеться,
а потом красиво одеться
и стишок написать скорее
о любимом (он всех милее)!
 
 
Читая стихи эти, милый
меня за них и пилил бы,
а после бросил навсегда:
– Не надо о сексе писать!
 
 
А я бы плакала
и писала воспоминания
о прошлых связях,
юношах, их признаниях.
Ну или признания придумала.
 
 
Как хорошо, что давно я плюнула
на эту любовь распроклятую.
Пойду на митинг – драться с ребятами!
 

Твоя королева

 
И куда бы ты ни пошёл: направо или налево,
кругом только она одна, твоя королева.
 
 
От неё некуда деться!
Ты не можешь даже раздеться
без её обжигающих глаз.
 
 
Вот смотрит она сейчас
и думает думу дурную:
«Он меня не достоин, я его не ревную», —
королева из твоей жизни уходит.
 
 
Но разум твой бродит
в поисках её глаз:
«Ну где же она сейчас?»
 
 
А она неторопливо
очень красиво
рассекает другую планету.
 
 
Смотришь ты по углам: нигде её нету.
Нет королевы, может быть и не надо.
 
 
Ведь с тобою твоя награда —
глаза её на фотографии
пронзительные, почти порнография.
 

Красавица да чудовище

 
Красавица и чудовище вместе не будут —
помечтают друг о друге и быстро забудут:
она не шлюха, он не герой,
им вместе не быть. С собой
унесёт он обиду.
 
 
Она облегчённо вздохнёт и виду
не подаст, что когда-то вздыхала,
ведь героев на свете немало
и каждый из них сидит в клетке.
 
 
Ты тоже взаперти, детка.
А чудовища прут по воле!
Они лишь зло и не боле.
 

Позитивное – по просьбе читателей

 
Из печали рождалась печалька:
те года, эти… Не жалко!
 
 
Нет, я не спорю,
счастье есть, оно где-то летает:
улета-улета-улетает!
И оно меня не заденет,
а оденет, потом разденет
соседку Таню и Глашу
и нашу (не нашу) Машу.
 
 
А я сижу да скучаю:
зачем мне так много чаю,
зачем я дурную кошку
разглядываю у окошка?
 
 
Ведь на этой и той планете
не рождались бы дети,
если б мамы не раздевались,
а потом одевались
и слёзы лили в подушку.
 
 
Господи, жить то как скучно!
 

Песня огородная, не свадебная пока что

 
«Здравствуй, кум»
 
 
– Привет, Кума.
 
 
«Как живёшь?»
 
 
– А как сама?
 
 
«Я ходила в огород.»
 
 
– Что же там у вас растёт?
 То ли брюква, толь чеснок,
топинамбур иль горох?
 
 
«Ай, заросло всё сорняком:
чертополохом, лопухом!»
 
 
– Ну пошла бы прополола,
чем же хвастаешь, корова:
обленилась, зажирела,
всё б плясала ты и пела!
 
 
«Ой, кум-куманёк,
что за бред ты поволок?
Я ходила в огород, в огород,
ничего там не растёт, не растёт,
потому как там хозяин плохой!
Куманёк, так огородик это твой,
твой, твой, твой огород,
а хозяин лентяй да урод!
Тридцать раз плевала на тебя!» —
собралась я и до дому пошла.
 
 
– Эй, кума, постой, погоди-ка,
ты зачем ко мне заходила?
 
 
Плюнула ещё раз я и ушла.
Не скажу же куму, что пришла
присмотреться к нему, как к жениху.
Ладно, завтра к чёрту снова загляну.
 

Если мужиков на свете мало

 
Когда мужчин не хватает,
баба злою бывает,
печальная бывает баба,
она и себе не рада.
 
 
Она телевизор смотрит
и видит: жизнь её портит,
жизнь её вовсе не красит.
Она губы чуть-чуть подкрасит,
съест помаду с едою.
 
 
Потом двери свои закроет
и алкашей не впустит,
заплачет: «Как дома пусто!»
 
 
Ей скажут: «Что ж ты хотела?
С нами выпить не захотела,
теперь сиди и жди принца,
вон в телевизоре лица.»
 
 
В телевизор баба уставится
(знает, она не красавица),
но хочет Диму Билана
или Урганта Ваню.
 
 
Глупая, глупая баба,
к тебе сосед с бормотухой, будь рада!
 
 
Хватит мечтать о звёздах.
У них ведь всё тоже непросто:
нет им счастья в жизни,
потому что их звёздные лица
сглазили бабы дурные,
такие как ты – простые!
 

Я говорю

 
Я всегда говорю между делом,
я всегда пишу между строк.
И чего бы я ни хотела,
наговорю я впрок!
 
 
Всё что смогла, я сделала:
брала белила самые белые
и белила историю кровью.
Ничего, отмоем её.
 
 
– Ну вот, – вздыхала я мрачно
и бумагой наждачной
распиливала сердца. —
Ещё одна боль ушла.
 
 
Уходящая боль уходила,
нет, не благодарила,
а твердила: «Теперь
будет всё у тебя болеть!»
 
 
Болит всё за грехи человечества,
стою голая перед вечностью,
а на улице вьюга:
«Одевайся, подруга
и иди куда-нибудь лесом,
там тебе интересно.»
 
 
Звезда так тоже сказала,
а я села, встала,
отжалась, пошла по кругу:
ни невеста, ни жена, ни подруга.
 

Разговор с художником

 
«Я вижу, ты розы не любишь?»
 
 
Что мне блеск холодных роз?
Мне милее жар свободы,
пыл любви и пепел гроз!
 
 
Что мне розы у окошка —
мёртвый блеск холодных глаз:
не цветок в горшке любимый,
а под ножницы и в таз.
 
 
Я люблю, Мишель, такую
ледяную красоту:
горы, горы, снег и море,
реки, сопки – всё во льду.
 
 
Я люблю нейтрино в море,
и в воде с небес звезду.
Видишь как она сияет?
Я плыву, её ловлю.
 
 
«Ты никого не любишь.»
 
 
Я никого не люблю,
зато могу плакать под утро,
и от слёз моих чистых, не мутных
ручьи побегут и реки,
добегут до того человека,
который скажет: «Люблю»!
Я к нему очень хочу.
 
 
Ты говоришь, художник:
«Усталое сердце молчит.»
 
 
Сердце молчит и строчит,
строчит свои стихи,
а над сердцем душа устало:
«Пустое, брось, не пиши!»
 
 
Ты говоришь художник:
«Принцесса надменна, горда!»
 
 
Я не принцесса, а плотник —
в мозолях моя рука.
 

Много ль нам надо

 
Много ль нам, женщинам, надо?
Холодный букет из сада,
тёплое прикосновение,
весеннее настроение!
 
 
А ещё миллион улыбок,
миллиард (не меньше) ошибок,
целую кучу прощений
да солнечных стихотворений
от заезжих поэтов
и приветов, приветов, приветов!
 
 
А ещё нам, женщинам, надо
Весь мир зачем-то в награду.
 

Причины, по которым я одна

 
– Каждый на этой планете мужчина,
без всякой причины,
мог бы быть моим мужем.
Но на кой ляд мне такой нужен? —
думала я каждый раз.
 
 
Если б замуж я не выходила ни раз,
то оно, то конечно!
Но в нашей скворечне
уже побывали скворцы:
раз, два, три…
 
 
Побывали и улетели:
пожили, попили, поели
и ненавязчиво отошли —
каждый из них в пути.
 
 
* * *
Все мужчины на нашей планете —
это большие дети.
Каждый из них мог бы быть моим сыном,
но на это нужны причины
и таких причин очень много:
я не мать им и даже не бог (а),
а сама без кола, без приюта.
 
 
Марфа, Инна, Мария, Анюта —
как бы меня ни звали,
и куда б я ни шла, не ждали!
 
 
«Так по какой же такой причине
тебе не нужны мужчины,
тебе не нужны их ласки,
пошто им не строишь глазки?»
 
 
Всё потому что устала.
 
 
«Смерти ждёшь? А ну села, встала,
отжалась, пошла по кругу:
вот так и без всякой муки
навстречу к новому счастью!»
 
 
Я к вам со стихами, здрасьте!