Текст книги "Думки девичьи горькия. Запуталась девка я"

Думки девичьи горькия
Запуталась девка я
Инна Фидянина-Зубкова

© Инна Фидянина-Зубкова, 2017

ISBN 978-5-4474-5084-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Думки девичьи горькие

Когда совесть с планеты ушла

 
Я проснулась и поняла:
совесть с планеты ушла,
совести больше нет —
закрылась она на обед,
в синем море купается,
с людьми и вовсе не знается,
а в чаще сидит иль на небе.
 
 
И пока наши мысли о хлебе,
о домах, о яхтах богатых,
совесть ушла виновато
и больше уже не вернётся.
О над нами смеётся
где-то в чужих мирах.
 
 
Вот я сижу на сносях.
Кто ж у меня родится?
Без совести где пригодится,
куда пойдёт и зачем:
за золотом, к власти… «Почём
нынче совесть?» – скажет.
А если скажет – повяжут
и кинут в темницу. Да, да!
 
 
Ведь совесть ушла навсегда
и никогда не вернётся.
Ладно. Раз мать твоя не сдаётся,
то и ты расти, мой сынок,
как в поле бессовестный колосок.
 
 
Беги, разыщи нашу совесть!
И я напишу о ней повесть.
 

Любовь на дне колодца

 
На дне колодца лежала любовь.
Я её вновь и вновь
не поднимала:
боялась вспугнуть, ведь немало
её от меня улетело.
 
 
Вокруг колодца несмело
я кругами ходила,
внутрь заглядывала, отходила.
 
 
А дома уже подумала:
«Какая ж я все таки умная —
каждому Антошке
досталось от меня понемножку!»
 
 
* * *
И вот последний Антошка
не очень то и рассердился,
когда от меня удалился.
 
 
Я вздохнула свободно:
вот она ваша любовь – проходит!
 
 
Проходящая любовь проходила,
я сама себе тихонько говорила:
«Какая девочка я разумная —
не прыгнула, как полоумная
на дно непростого колодца!»
 
 
Ну почему же прыгнуть так хотца?
 

Плач девицы

 
Ой, одна я у маменьки,
одна-одинёшенька я у папеньки,
никто меня замуж не берёт:
никто в наши ворота не пролезает!
 
 
«А широки ли ворота?»
 
 
Папка сделал для кота.
Ой, несчастная я, горемычная!
 
 
«К горю мы привычные!»
 
 
Да кто это лезет, плакать мешает?
 
 
«Сосед твой Мишаня!»
 
 
Я соседей с малых лет не видала,
маманя гулять не пускала.
Страшной ты сам али нет?
 
 
«Пригож собой, пока что не дед.»
 
 
Ой, жизнь моя нескладная,
гори она неладная!
Замуж меня, Мишаня, возьмёшь?
 
 
«Через забор ко мне сиганёшь?»
 
 
А зачем мне через забор сигать?
 
 
«По другому мне тебя не украсть!»
 
 
Ой-о-ой, ведь папанька будет ругаться,
а маманька по полу кататься!
Уходи-ка подальше Михайло,
моего деда не видел ты хайло!
 
 
«Тьфу на тебя, дура деревенская!»
 
 
Ой да несчастная я, честная!
И зачем бог мучился: делал мученицу?
Пойду я, утоплюсь в корыте.
 
 
– Голову свою не простудите!
 
 
Кто ж это опять мне плакать мешает?
 
 
– Борька-хряк с корыта вещает!
 
 
Тьфу на тебя, Борька, сто раз тьфу!
 
 
– Доплюёшься, замуж не возьму!
 

Девочка-невидимка

 
Если Арктический Воин
обиделся навсегда,
то девочка-невидимка
не будет смотреть никогда
на эту тяжкую тяжбу,
на эту зыбкую зыбь.
 
 
Девушка-невидимка
сможет про всё забыть,
а также прощать не прощая
и не любя любить.
 
 
Женщина-невидимка
сможет в себя влюбить
города и народы,
неведомые пески.
Тебе понять это тяжко?
Значит, к ней не ходи!
 
 
Не ходи, она не полюбит
твои тревожные сны.
Она полмира погубит
от собственной простоты.
 
 
Её шокирует чудо,
её умиляет ложь.
И если она что забудет,
того уже не вернёшь.
 
 
Бабушка-невидимка —
это, наверно, я.
Перебираю числа:
в них лишь слова, слова…
 

Устала я

 
Предпоследние денёчки
между миром и войной.
Напишу… одни лишь точки
между мною и тобой.
 
 
Вот хожу, считаю правду:
сколько в мире было зла?
Всё пусто, несправедливо.
У меня болит спина.
 
 
Ничего уже не свято,
кроме этих островов.
Я не клята и не мята,
просто мало «просто слов».
 
 
Я не верю в наше счастье,
у меня ведь нет и платья,
нету у меня и слёз,
а без слёз ты не возьмёшь!
 
 
Всё, прощай. Письмо помято.
Я устала, но не клята,
я любила острова
и немножечко тебя.
 
 
       * * *
Это милому письмо.
Не смотрите, что оно
не любовно и не свято,
так, в преддверии утраты.
 
 
Гляжу на Родину устало:
стороной, войной? Немало
ещё ворогов на нас.
Ну что ж, а мы – рабочий класс!
 

Заболела я

 
Захворала я, заболела,
не спала, не пила и не ела,
а по бережку морскому ходила
на море синее дулась, говорила:
 
 
«Ай плевать уже на всё на свете,
несчастливые растут мои дети,
горемычные будут и внуки,
а сама я то в печали, то в разлуке.
На пороге почему-то война,
никому она не нужна;
а у бога
одна дорога:
от рожденья к погосту.
Ну здравствуй, родной, я в гости!»
 
 
Заболела я, захворала,
не пила, не ела, но встала
и отправилась на работу,
а там всё плохо. Я бродом
бежала от них и плакала.
 
 
Смотрю на себя: я жалкая,
жалкая, пустомельная,
обессиленная, не дельная.
 
 
А на улице кружит вьюга —
не моя родная подруга.
Просто я жить устала.
 
 
Опять скажешь: «А ну села, встала,
отжалась, пошла по кругу!»
 
 
Нет, не к милому другу?
 

Я, мой муж и ветер

 
Вспоминаю свою жизнь… Нет, не грешила.
Лишь самой себе постель стелила.
Песни сочиняла, их же пела.
И на власть, закрыв глаза, глядела.
Хорошо прожила. Кто поспорит?
 
 
На меня недобрый ветер смотрит:
«Эко нищета тебя скрутила!»
Хм, ну может, в этом сила!
«И какая сила?» Не посадят
за коррупцию. «Да ладно, хватит!»
 
 
Вспоминаю свою жизнь… Нет, не грешила.
«А кого ты, девочка, любила?»
Маму, папу, дочек, бриз на море.
«А мужчину?» С ним одни лишь ссоры.
Как-то так я век свой и прожила.
Может, может, может, в этом сила?
 
 
Я пишу, меня не поломает
вся любовь земная, солнце знает.
Я пишу, а значит, я писатель.
И пусть бог с другими время тратит
на переустройство мира!
Прости, господь, я не тебя хвалила,
разглядывая древние писания.
 
 
«Ну вот и виновата, ты в изгнании!» —
ветер носится и носится по кругу.
Я устала, где ты, смерть подруга?
Забери меня скорей, уйду я к мужу,
тот, в других мирах который, он мне нужен!
 
 
«Нет, любовь моя, побудь немного
на Земле смешной, – он скажет строго. —
Ты не все былинки написала.»
Он туда же, и ему всё мало?
Почему-то хочется на небо.
 
 
«Славы, славы, славы, славы требуй!» —
шепчет ветер в ухо, он голодный.
Осень на дворе, и вихрь холодный
закружит меня и вмиг прославит
среди ёлок, елей! Дух расплавит
костерочек слабый, маломощный.
Всё, поговорили. Пру до дочек!
 

Тебя кто-нибудь да признает

 
Каждый на этой планете мужчина
мог бы быть моим мужем,
чёртом и даже сыном.
 
 
– Но на кой ляд мне такой нужен? —
говорила я мрачно. —
То турок, то арапчонок
и даже вроде бы негритёнок
Куда же, скажите, деваться
мне, татаро-монголочке?
 
 
Сяду-ка я на лодочку
и подальше от этого края,
туда, где я не узнаю
в каждом проходящем мужчине
чёрта, сына и даже мужа.
На святую звезду Андромеду,
короче, пойду и поеду!
 
 
И скажут мне там: «Ну здравствуй,
будь с нами ты лаской,
медузой или Горгоной.
Но хотим от тебя одного мы:
чтобы ты была нам женою,
дочкой, мамой, свекровью.
Иди-ка пройдись, родная,
тебя кто-нибудь да признает!»
 

Она и люди, охраняющие праздник

 
Она любит свои приметы
она плачет, когда нету
ни зимы, ни весны, ни лета.
Она уходит не маясь,
с городом не прощаясь,
не встречаясь со своею роднёй.
 
 
Ей говорят: «Дверь закрой
и отойди отсюда
покуда, покуда, покуда
рассматриваем мы лица,
а на лицах ресницы.
Вот такой это, девочка, праздник,
праздник какой-то проказник.
Тебе не весело? Нам, вроде, тоже.
Наши лица на что-то похожи…»
 
 
– Они похожи на лица,
на которых должны быть ресницы,
на которых должна быть маска
арлекина или гримаса,
но почему-то нету.
 
 
Вы, люди в костюмах, раздеты,
разуты; не на ту, что ли, ногу обуты? —
она им задавала вопросы.
 
 
Они обещали бросить
стоять и следить за народом:
«Да что ему будет, приходу?»
 
 
Она тоже пообещала
пойти домой, выпить чаю
и не наблюдать за народом:
– Да что ему будет, уроду!
 
 
Вот так и закончилось лето.
Она рыдала с утра до беда,
вспоминая серых людей:
у ней не было никого родней!
 

Я тебя недолюбила

 
Мы совсем не виноваты
в своей жажде бытия.
Вольно, вольно иль невольно
умираем. Всё не зря!
 
 
Длинноногими шагами
мы идём куда-то вдаль,
длиннорукими умами
загребаем – что не жаль.
 
 
* * *
А ты нарисуй мне бой
самый кровавый такой,
и я в том бою тону.
 
 
Затеяли мы игру
из непролазных мечаний,
встреч, побед, расставаний.
Зачем же нам там сгорать?
 
 
Ты положишь меня на кровать
и мы вместе уснём.
А ночью сгорю я огнём
нашей ненависти и любви.
 
 
Я на небе, лови приветы мои,
и спеши ко мне, милый,
я тебя недолюбила!
 

Зареклась я насчёт сказок

 
Зареклась я рассказывать сказки,
в сказках слишком уж яркие краски,
в сказках чудо, герои смешные!
 
 
Нет. У меня лишь мысли больные
и фантазии не о принцессах.
Я полем пойду и лесом,
дойду до своей старой хаты:
 
 
там муж сидит страшный, лохматый,
курит, рычит и плюётся
в руки мне не даётся.
Я его не беру. Устала.
 
 
А как всегда, села, встала,
занавескою зло занавесила,
поклоны себе отвесила:
«Спасибо тебе родная
страшная в бою была,
теперь смешная.»
 
 
Вот и всё. Закончена сказка
никакая я не Златовласка.
На носу война, то ли слава.
 
 
Я чужую душу не крала,
свою уже еле несу.
Не к добру это, не к добру.
 

Пристрелить меня

 
Пристрелить меня захочешь?
Ты не бойся
я тебе оружие вложу прямо в руки.
Ты закройся
от прицела, потому что метко целит
металлическая пуля —
мяса хочет. Может, дура?
 
 
Ты, ковбой, не сомневайся,
мне осталось очень мало
жить на свете. Ты прицелься
и я буду виновата
в том, что время всё рассудит:
и посадят, и осудят.
 
 
Но об этом ты не думай,
а ищи кого покрепче,
коли сам ты не сумеешь
засадить мне дуло в спину.
Всё, прощай. И я уснула.
 
 
/ Так, ободранная кошка:
две детёшки, поварёшка
и мужик мой у постели
очень смелый, смелый, смелый… /
 

Как я смерти завидовала

 
Позавидовала я смертушке,
смертушке-коловертушке.
Села, дни свои посчитала:
да зачем я деток нарожала?
 
 
А за детками внуки пойдут —
умереть мне вовсе не дадут:
внуки правнуками завалят.
 
 
* * *
А снег всё валит и валит.
* * *
 
 
Я б до смертушки побежала,
но чего-то вдруг захворала:
захворала, лежу – не бежится.
Сильно смерть на меня матерится?
 

Вольница

 
Вольная вольница
по полю гуляла,
вольная вольница
что смогла, украла:
дом сгорел, в чужой нежданна.
Гуляй нищенкой, Иванна!
 
 
Ивановна, Иванна
в жизнь твою незвана
голяком припёрлась,
мочалочкой обтёрлась,
развалилась и лежу:
много ль деток нарожу?
 
 
Рожу, нарожаю
и век весь не узнаю
что такое вольница,
вольница-привольница —
то ли жизнь, то ли смерть,
и доколь её терпеть?
 

Напиши нам письмо

 
«Напиши нам, девчонка, письмо:
как живёшь, какое бытье,
в каких городах побывала?»
 
 
Нет, писем писать я не стала.
И вглядываясь в наши лица:
ну, кто тут сумел не спиться,
кто живой тут остался,
в тёмных краях не сдался?
 
 
В фото глядим друг на друга,
понимая, жизнь – это мука!
 

Глава 2. Запуталась девка я

Беги, Инна, беги

 
Эх вы, люди-человеки,
в нашем страшном коем веке
научились мы скучать
дома на диване,
на работе, в метро, в трамвае.
 
 
И скука была глубокой
от немыслия, недомыслия; боком
выходила она в боках,
лень блуждала в глазах.
 
 
В нашем странном коем веке
разучились бегать бегом:
села в такси, поехала.
 
 
В город большущий въехала:
дома серые да заводы,
церкви, заборы и пешеходы
(озабочены чем-то лица).
 
 
На каждой рекламе «Столица»,
и люди не улыбаются,
а за сердца хватаются,
когда телефон звонит.
И ночью никто не спит:
гуляет народ, ему нравится.
 
 
Ты в их глазах не красавица.
Не красавица, значит, надо бежать:
ты бежишь, бежишь – не догнать!
 
 
Беги, тебя не догонят.
Беги, о тебе не вспомнят,
а значит, ты будешь жить
в чистоте и без скуки,
писать стихи о разлуке
и о душе прекрасной.
Оставь им свой век ужасный.
 
 
* * *
Коие в коем веке,
разучившиеся бегать бегом,
научившиеся скучать,
им тебя не догнать!
 
 
Села в автобус, поехала.
В городок свой тихий приехала:
совсем маленький городок и славный.
На каждом доме заглавной
буквой висит «Покой».
 
 
Ты плачешь? Да бог с тобой!
Тебя тут никто не читает,
зато жива и кто знает
какие заветные дали
тебя ещё не встречали.
 

Кораблик бумажный

 
Пускай все думают,
что я умерла, неважно,
потому что кораблик бумажный
запускается молча.
 
 
Где те волки,
что перегрызли мне горло?
Я не смолкла,
мой голос – мои же руки,
которые пишут и пишут без скуки
эволюцию нашего мира!
 
 
Я б помирила полмира
своею бравадой.
Ах, о чем вы, о смерти?
Не надо.
 

Одна – ты бог

 
Когда ты одна, ты похожа на бога:
до смерти совсем немного,
до славы четыре шага
и молодость не прошла.
 
 
Когда ты одна, ты богиня:
взгляд у тебя невинный,
и месть глубоко сидит —
затаилась, молчит, пыхтит.
 
 
Просто ты одна и немного
почувствовала себя богом,
прошлась по полям, по лугам
подумала: «Не отдам!»
 
 
Не отдашь ты поля и не надо!
Не отдашься – не в том преграда.
Есть на свете другая стена:
ты одна, и ты не видна,
к тебе никто не подступится.
 
 
Краска на стенке облупится.
С твоего дорогого лица
воду не пить. Ты б пошла
до людей осторожно
да сказала им: «Можно
потрогаю ваши жизни,
а также шальные мысли?»
 
 
И люди тебе ответят:
– Говорят, на том свете
трогать всё давно разрешается,
тебе там точно понравится!
 

Заберите меня на другую планету

 
Заберите меня, унесите —
на другие миры расселите:
душу на нежилую планету,
тело на ту, не на эту.
 
 
Ай, без тела меня оставьте —
на центральную площадь поставьте
и стихи читайте другие,
не мои, а какие-нибудь неземные:
про деревню, дом и корову,
да отлитую в бронзе Зубкову!
 

Тихо душа уходила

 
Если на свете ни жарко,
ни душно, а просто никак,
значит, вас уже нет тут,
вы дух, вы призрак, пустяк.
 
 
Тихо душа уходила.
– Ты куда? «Не вернусь уже.»
– Постой, ты что-то забыла!
«Совесть? Она при мне.»
 
 
А на свете было и жарко,
и душно, и холодно так!
Солнце светило ярко.
 
 
Я шла на работу (пустяк),
говорила, ждала чего-то,
как будто смерти самой,
вглядывалась: где врёте
совести светлой самой?
 
 
И болела завистью чёрной
к той ушедшей душе.
Одно радовало – её не запомнят,
а будут рыдать обо мне!
 

Я никого не любила

 
Хорошо, что я никого не любила,
а иначе б
любовью загадила всю квартиру,
и думала: как бы раздеться,
а потом красиво одеться
и стишок написать скорее
о любимом (он всех милее)!
 
 
Читая стихи эти, милый
меня за них и пилил бы,
а после бросил навсегда:
– Не надо о сексе писать!
 
 
А я бы плакала
и писала воспоминания
о прошлых связях,
юношах, их признаниях.
Ну или признания придумала.
 
 
Как хорошо, что давно я плюнула
на эту любовь распроклятую.
Пойду на митинг – драться с ребятами!
 

Твоя королева

 
И куда бы ты ни пошёл: направо или налево,
кругом только она одна, твоя королева.
 
 
От неё некуда деться!
Ты не можешь даже раздеться
без её обжигающих глаз.
 
 
Вот смотрит она сейчас
и думает думу дурную:
«Он меня не достоин, я его не ревную», —
королева из твоей жизни уходит.
 
 
Но разум твой бродит
в поисках её глаз:
«Ну где же она сейчас?»
 
 
А она неторопливо
очень красиво
рассекает другую планету.
 
 
Смотришь ты по углам: нигде её нету.
Нет королевы, может быть и не надо.
 
 
Ведь с тобою твоя награда —
глаза её на фотографии
пронзительные, почти порнография.
 

Красавица да чудовище

 
Красавица и чудовище вместе не будут —
помечтают друг о друге и быстро забудут:
она не шлюха, он не герой,
им вместе не быть. С собой
унесёт он обиду.
 
 
Она облегчённо вздохнёт и виду
не подаст, что когда-то вздыхала,
ведь героев на свете немало
и каждый из них сидит в клетке.
 
 
Ты тоже взаперти, детка.
А чудовища прут по воле!
Они лишь зло и не боле.
 

Позитивное – по просьбе читателей

 
Из печали рождалась печалька:
те года, эти… Не жалко!
 
 
Нет, я не спорю,
счастье есть, оно где-то летает:
улета-улета-улетает!
И оно меня не заденет,
а оденет, потом разденет
соседку Таню и Глашу
и нашу (не нашу) Машу.
 
 
А я сижу да скучаю:
зачем мне так много чаю,
зачем я дурную кошку
разглядываю у окошка?
 
 
Ведь на этой и той планете
не рождались бы дети,
если б мамы не раздевались,
а потом одевались
и слёзы лили в подушку.
 
 
Господи, жить то как скучно!
 

Песня огородная, не свадебная пока что

 
«Здравствуй, кум»
 
 
– Привет, Кума.
 
 
«Как живёшь?»
 
 
– А как сама?
 
 
«Я ходила в огород.»
 
 
– Что же там у вас растёт?
 То ли брюква, толь чеснок,
топинамбур иль горох?
 
 
«Ай, заросло всё сорняком:
чертополохом, лопухом!»
 
 
– Ну пошла бы прополола,
чем же хвастаешь, корова:
обленилась, зажирела,
всё б плясала ты и пела!
 
 
«Ой, кум-куманёк,
что за бред ты поволок?
Я ходила в огород, в огород,
ничего там не растёт, не растёт,
потому как там хозяин плохой!
Куманёк, так огородик это твой,
твой, твой, твой огород,
а хозяин лентяй да урод!
Тридцать раз плевала на тебя!» —
собралась я и до дому пошла.
 
 
– Эй, кума, постой, погоди-ка,
ты зачем ко мне заходила?
 
 
Плюнула ещё раз я и ушла.
Не скажу же куму, что пришла
присмотреться к нему, как к жениху.
Ладно, завтра к чёрту снова загляну.
 

Если мужиков на свете мало

 
Когда мужчин не хватает,
баба злою бывает,
печальная бывает баба,
она и себе не рада.
 
 
Она телевизор смотрит
и видит: жизнь её портит,
жизнь её вовсе не красит.
Она губы чуть-чуть подкрасит,
съест помаду с едою.
 
 
Потом двери свои закроет
и алкашей не впустит,
заплачет: «Как дома пусто!»
 
 
Ей скажут: «Что ж ты хотела?
С нами выпить не захотела,
теперь сиди и жди принца,
вон в телевизоре лица.»
 
 
В телевизор баба уставится
(знает, она не красавица),
но хочет Диму Билана
или Урганта Ваню.
 
 
Глупая, глупая баба,
к тебе сосед с бормотухой, будь рада!
 
 
Хватит мечтать о звёздах.
У них ведь всё тоже непросто:
нет им счастья в жизни,
потому что их звёздные лица
сглазили бабы дурные,
такие как ты – простые!
 

Я говорю

 
Я всегда говорю между делом,
я всегда пишу между строк.
И чего бы я ни хотела,
наговорю я впрок!
 
 
Всё что смогла, я сделала:
брала белила самые белые
и белила историю кровью.
Ничего, отмоем её.
 
 
– Ну вот, – вздыхала я мрачно
и бумагой наждачной
распиливала сердца. —
Ещё одна боль ушла.
 
 
Уходящая боль уходила,
нет, не благодарила,
а твердила: «Теперь
будет всё у тебя болеть!»
 
 
Болит всё за грехи человечества,
стою голая перед вечностью,
а на улице вьюга:
«Одевайся, подруга
и иди куда-нибудь лесом,
там тебе интересно.»
 
 
Звезда так тоже сказала,
а я села, встала,
отжалась, пошла по кругу:
ни невеста, ни жена, ни подруга.
 

Разговор с художником

 
«Я вижу, ты розы не любишь?»
 
 
Что мне блеск холодных роз?
Мне милее жар свободы,
пыл любви и пепел гроз!
 
 
Что мне розы у окошка —
мёртвый блеск холодных глаз:
не цветок в горшке любимый,
а под ножницы и в таз.
 
 
Я люблю, Мишель, такую
ледяную красоту:
горы, горы, снег и море,
реки, сопки – всё во льду.
 
 
Я люблю нейтрино в море,
и в воде с небес звезду.
Видишь как она сияет?
Я плыву, её ловлю.
 
 
«Ты никого не любишь.»
 
 
Я никого не люблю,
зато могу плакать под утро,
и от слёз моих чистых, не мутных
ручьи побегут и реки,
добегут до того человека,
который скажет: «Люблю»!
Я к нему очень хочу.
 
 
Ты говоришь, художник:
«Усталое сердце молчит.»
 
 
Сердце молчит и строчит,
строчит свои стихи,
а над сердцем душа устало:
«Пустое, брось, не пиши!»
 
 
Ты говоришь художник:
«Принцесса надменна, горда!»
 
 
Я не принцесса, а плотник —
в мозолях моя рука.
 

Много ль нам надо

 
Много ль нам, женщинам, надо?
Холодный букет из сада,
тёплое прикосновение,
весеннее настроение!
 
 
А ещё миллион улыбок,
миллиард (не меньше) ошибок,
целую кучу прощений
да солнечных стихотворений
от заезжих поэтов
и приветов, приветов, приветов!
 
 
А ещё нам, женщинам, надо
Весь мир зачем-то в награду.
 

Причины, по которым я одна

 
– Каждый на этой планете мужчина,
без всякой причины,
мог бы быть моим мужем.
Но на кой ляд мне такой нужен? —
думала я каждый раз.
 
 
Если б замуж я не выходила ни раз,
то оно, то конечно!
Но в нашей скворечне
уже побывали скворцы:
раз, два, три…
 
 
Побывали и улетели:
пожили, попили, поели
и ненавязчиво отошли —
каждый из них в пути.
 
 
* * *
Все мужчины на нашей планете —
это большие дети.
Каждый из них мог бы быть моим сыном,
но на это нужны причины
и таких причин очень много:
я не мать им и даже не бог (а),
а сама без кола, без приюта.
 
 
Марфа, Инна, Мария, Анюта —
как бы меня ни звали,
и куда б я ни шла, не ждали!
 
 
«Так по какой же такой причине
тебе не нужны мужчины,
тебе не нужны их ласки,
пошто им не строишь глазки?»
 
 
Всё потому что устала.
 
 
«Смерти ждёшь? А ну села, встала,
отжалась, пошла по кругу:
вот так и без всякой муки
навстречу к новому счастью!»
 
 
Я к вам со стихами, здрасьте!
 

Как я по людям ходила

 
Не идёт мне навстречу медведь —
на меня он не хочет реветь,
ни волк, ни собака кусачая,
ни старуха дурная, бродячая.
 
 
Вот и хожу неприкаянная,
никем не тронутая, не охаянная,
как будто святая по свету,
кричу на всех: «Всех к ответу!»
 
 
К ответу то или это,
к ответу само это лето.
И как будто меня все боятся:
при встрече на пузо ложатся.
 
 
А я поднимать всех устала.
Отдохнув, «место пусто» заняла.
Ох, и намаялась я
на «месте пустом» с людями!
Пойду я домой к папе с мамой.
 
 
Пошла да дорогу забыла.
Вернулась и волком завыла.
Стою, на людей я  вою.
 
 
А тучи скоро накроют
серое, серое небо.
Быль это была или небыль?
 

Жалоба на тот свет

 
Дорогой господин Пересвет,
жить на земле нет мочи:
то голод, то войны, то дочи
слушаться не хотят мать —
в общем, собралась я умирать.
 
 
Только как? Не пойму. Помогите —
пистолет мне в руки вложите
и чтобы в нём были пули,
побольше – для дуры, для дуры.
 
 
На этом я и закончу.
С уважением. Нет мочи
писать долгие письма.
 
 
На деревьях горечь повисла.
/ Дата рождения… дата смерти…
А не верите, сами проверьте! /
 

Сон разума

 
Я придумала всё:
своё житьё, бытье, быльё.
Я придумала себя,
свои игры и дела.
Придумала и живу:
ем, пью, сплю,
много думаю, пишу.
 
 
Пишу о себе, семье,
которой не было. Мне
приятны воспоминания,
сбывшиеся ожидания
и другие фантазии.
 
 
Вот я по руинам лазаю
нашей цивилизации —
абстракция за абстракцией!
 
 
* * *
Смешная, грустная девочка,
называл тебя папа белочкой,
мама звала своей куклой.
 
 
От какой же душевной муки
ты ушла в свой мир неразгаданный?
 
 
«Я с ума сошла?» Не отгадывай!
Не отгадать тебе это,
ведь история любит вето:
пишущих одиноких чудачек.
 
 
Знаешь, а где-то есть  мальчик
такой же, как ты, необычный.
Мечтала о нём? Он личность.
Не рассказывать дальше?
 
 
Дома ещё побудешь?
Стихи свои ты попишешь,
поправишь ветхую крышу
и вопрос задашь себе главный:
будет ли обезглавлен
сон разума, путанных мыслей?
 
 
Бегут за окошком числа.
Белочка, просыпайся,
в дальний путь собирайся,
бери чемоданчик, и ноги
побегут по ожившей дороге:
машины, машины, машины…
 
 
А как твоё имя? – Инна.