Текст книги "Все могу (сборник)"

– А какая работа может быть в Ханты-Мансийске?

– А что не так? – Марине было не до шуток.

– Я не буду тебе рассказывать. Тебя подбросить?

– Нет, я на автобусе.

Они вышли из дому и какое-то время шли рядом, даже умудряясь при всем багаже держаться за руки. Марина думала: «Все хорошо». Леша знал: «Все прекрасно». Они дышали с одним интервалом. А потом Марина села в автобус, а Алексей спустился в метро.

Рейс до Ханты-Мансийска напоминал пригородный рейсовый автобус. Марина и про сам город думала – небось по колено заваленный рыбьей чешуей, пустыми пластиковыми бутылками и бетонными осколками. Оказалось наоборот.

Водитель Марине охотно рассказывал:

– Хорошо у нас. Зелено. Красиво. Но так не всегда было. Вот этот губернатор хороший. И до этого хороший был. А до того здесь коровы по улицам бегали, а вместо дорог доски лежали.

Марина представила, как могут бегать коровы.

Водитель был ангажированный, из администрации, но говорил искренне, хотя наверняка понимал цель ее визита.

– А вы Путина видели?

Марина кивнула.

– Как меня? – Водитель, видимо, задавал этот вопрос всем гостям.

Марина кивнула несколько раз.

– Он красивый?

Марина промолчала.

– А че у вас одежды так мало? – Водителю было интереснее говорить про Путина, чем про Маринину сумку, которую он выгружал, аккуратно ставя на асфальт.

Гостиница была стандартная для этих мест. Трехэтажная. С претензией на красоту и с неработающим сливом унитаза.

Несмотря на то что на улице еще было светло, Марина закрыла плотные шторы, легла на огромную кровать и заснула.

Ей снился Леша, будто он никуда не поехал, что-то там у них отложилось, и он вернулся. Скучал. Хотел лететь к ней. Но подвернулась халтурка. Нормальные деньги, и ехать никуда не надо. Деньги тоже были Лешиной религией, но не главной.

Марина проснулась от настойчивого стука в дверь и поняла, что сон был не сон, а самый нормальный полуночный разговор. Леша в Москве. А она здесь, и надо вставать и открывать дверь.

На пороге официантка с заученной фразой:

– У вас завтрак входит в стоимость проживания. Он через десять минут заканчивается. Вы будете завтракать?

Марина хрипло спросонья спросила:

– А что за завтрак?

– У нас легкий. – Официантка улыбнулась, мол, знаю я вас, худых.

На столе стояла тарелка каши, тарелка с оладьями, миска со сметаной, блюдце с сыром и колбасой, два кекса и чашка кофе.

– Вы принесли мне все, что не съели другие постояльцы? – Марину удивил масштаб завтрака.

Официантка растерялась:

– Менеджера позвать или кушать будете?

– Буду кушать. – Марина сдалась.

Губернатор был хорошим мужиком – ширококостным, мордатым, уверенным в себе. Лютым хозяйственником. Об этом знали все. Президент и Марина тоже не исключение. Но у губернатора, как у истинного стратега, стояла цель на самые дальние политические маршруты. А для этого надо было очень грамотно освободить некоторые краевые валентности. Отчасти поэтому Марина оказалась здесь.

– Конечно, нам нужны преференции. Они нам необходимы. Но так может сказать кто угодно… Надо зарабатывать с прибылей, а не воровать с убытков. Надо… – Губернатора прервал телефон, и его помощник тут же отдал Марине команду выключить диктофон. – Да. Хорошо. Занят. Перезвоню. Откуда я знаю, какой у меня размер талии. Не нужен мне новый ремень. Говорю – перезвоню. Извините. Супруга. – Последнее адресовано Марине. – Так вот… Надо скоординировать федеральные целевые программы с концепцией развития округа и строго придерживаться политики мощного и свободного Российского государства. – Ему самому понравилось сказанное, он расправился и продолжил: – Сейчас мы должны ясно понять, что мы хотим увидеть здесь через десять лет и через пятнадцать. Нельзя рассуждать как на Западе. У вас есть сырье – ну и сидите ровно, поставляйте его нам, а мы вам за это будем давать доллары, на которые вы будете покупать наши товары. Мы для себя таких перспектив не хотим. Как, я думаю, и руководство России. Только руководство страны хочет этого сознательно. Народ, возможно, подсознательно. Понятно излагаю?

Марина кивнула.

– Ну, есть… – Губернатор отпил из чашки с орлом. – Вы охватили все предполагаемые пункты поездки? Три дня не мало? – спросил губернатор и грустно посмотрел на плечо Марины, где через рубашку просвечивала кружевная лямка сорочки.

– Да, я все успела.

– Рад. Очень рад, что вам все удалось, Марина, – улыбнулся губернатор так, как умеет человек, неравнодушный ко всякого рода пороку. – Теперь попрошу вас на наш праздник, на торжественное мероприятие. Сам смогу только к вечеру освободиться. Присоединюсь.

Марина выключила диктофон и закрыла блокнот. Помощник принес ее сумку, находившуюся все это время за пределами верховного кабинета. В целях, надо полагать, безопасности.

Мероприятие, на которое звали Марину, было приурочено к открытию или закрытию какого-то фестиваля, вроде бы телевизионного. Марине это было неинтересно. Но идти надо. Официальная традиционная программа. Слияние рек Оби и Иртыша. Обед. Дорога домой. Вечером прием у губернатора. Все, похоже, как везде, за исключением слияния, до которого надо было плыть, или, как говорят, идти водой. Марину заботливо провожали:

– Можно сидеть здесь. Можно выйти на палубу. Сейчас отплываем. Лучшие люди города…

Плыли не долго. Среди широкой водной глади судно остановилось. Людей на палубе прибавилось.

– Это и есть, если вам интересно, слияние рек, – обращались к Марине, и она обернулась. Увидела мужчину средних лет, с пронзительно умным и спокойным взглядом.

– Вадим. – Мужчина тут же представился.

– Марина… – И добавила без кокетства красивое слово «слияние».

Вадим смотрел на ее свитер с необычными рукавами, натянутыми на большой палец, как обрезанные варежки.

– Разрешите? – Вадим взял руку Марины в свою. – Никогда такого не видел. Фантастика.

Марина в смятении отдернула руку и тут же протянула обратно, надо было спускаться на берег.

На берегу стояли свежесколоченные, богато накрытые столы, сцена ракушка и деревянные туалеты. Несколько рыбацких лодок соседствовали с их теплоходом. Рыбаки в новенькой оранжевой форме, за сценой народный ансамбль в кокошниках, на сцене громкая музыка из колонок, а вокруг абсолютная пустота – песок и вода. Такого Марина за всю свою командировочную практику еще не видела.

– Выходим, гости! Просим на берег! Милости просим. Сейчас мы покажем вам промысел муксуна и пригласим отобедать, – орал распорядитель в мегафон.

За сценой началось оживление. Выбежали женщины с хлебом-солью. Но, вовремя не получившие инструкций, не знали, кому его подносить, метались в отчаянии перед толпой.

– Что такое муксун? – спросила Марина, и вышло так, что рядом стоял только Вадим.

– Рыба… Хорошая рыба. Большая часть моей юности прошла под эгидой консервов «Муксун в томате».

– А под эгидой чего проходит ваша зрелость? – Марина развеселилась, и в этот момент хлеб-соль поднесли к ней. Марина озадаченно посмотрела по сторонам. Сзади ее подталкивали корпулентные дамы из администрации:

– Сделайте одолжение.

Марина с улыбкой отломила хлеб, макнула в соль. Откуда-то появилась рюмка с водкой. Она и ее выпила. Чудесный день. Солнце, блестящая река, белый песок, предвкушение грандиозной пьянки, объединяющее людей, и легкий теплый ветер, который хочется спрятать под несуществующую косынку, чтобы он там гладил волосы и принадлежал только ей одной.

На сцене орали русские народные песни. Возле воды жарили шашлык из рыбы и мяса. Марина сидела в окружении мужчин, счастливо улыбалась. Ей было весело и хорошо среди этих людей на этом празднике.

– Ты, Марин, оставайся у нас. Мы тебя на радио устроим. Или в телик, на передачу. Будешь сменным интервьюером, – предлагал Марине сосед справа.

– А что я мужу скажу? – хохотала Марина. – Осталась в Сибири?

Вадим тоже сидел за их столом, слушал внимательно весь этот необязательный треп, смеялся вместе с Мариной и тоже полюбил этот день, который не нес ему поначалу ничего доброго, а лишь сплошные служебные обязанности и чиновничьи радости.

Закончилось все великим немым – кино. Показывали дрянную историйку. Теплоход. Диван. Кругом люди. На диване два человека. Мужчина и женщина. Марина и Вадим. Они целовались. Просто так. Если к этому занятию вообще уместна характеристика «просто так».

Потом Марина оказалась в одной из главных поз йоги – в позе Шавасаны, называемой еще позой трупа, в кровати гостиничного номера. Одетая. Даже с натянутыми на большой палец рукавами.

Опять Марину будил стук в дверь. Но на этот стук – она знала точно – надо было встать. И встала с большим, правда, трудом. То, что с ней происходило, не имело отношения к синдрому Корсакова или если легче – алкогольному параличу. Марина просто устала и хотела спать, чтобы заодно подавить гравитацию к полузнакомому мужчине, который стоял в коридоре и деликатно стучал в ее дверь.

Вадим не жил в Ханты-Мансийке, только наездами работал. Контролировал бизнес, большой, основательный и успешный. Как и сам Вадим. Успех был естественной формой его существования. Он научился добиваться всего, не поступаясь при этом ни одним из своих принципов. Вадим был порядочным человеком, насколько это возможно в реалиях капиталистического строительства. И честным семьянином. Но Марина этого не знала и не хотела знать. Она же не роман с ним заводит. Поцеловались один раз в угаре. Неприятно как-то вышло, но поправимо.

Вадим зашел в Маринин номер, сел на кровать, убрал волосы с ее лица, провел по ним нежно:

– Муксун в томате.

Марина вяло улыбнулась и честно призналась:

– Мне стыдно.

– Не страшно.

– Я целовалась…

– Мы целовались… – поправил Вадим и без издевки сказал: – Хорошо, что ты это помнишь… – И Марина сразу успокоилась. Поняла, что все – проехали. Остановка Бирюзайка, кто приехал – вылезай-ка.

– Надо на прием, Марин, – тихо сказал Вадим. – Я отпустил твоего водителя.

– Спасибо, – сказала Марина и встала.

Коктейли. Поросята. Фазаны. Симфонический оркестр. Не хватало только жар-птицы. Но все это великолепие вызывало у Марины тошноту. Ее подводили к каким-то людям, знакомили. Подозвали к губернатору, который сиял счастьем ученика на каникулах и оглядывал Марину с интересом, а особенно ее платье. Красивое, простое, но с выразительным декольте. Марина умела такие носить, а жена губернатора нет.

Скоро все эти люди как бы слились в хоровод. У Марины закружилась голова, и она, улыбаясь, стала пробираться к выходу. Следом за ней выбежал Вадим:

– Я тебя потерял.

– Ты меня еще не нашел.

Вадим обошел скамейку, на которой сидела Марина, встал сзади и осторожно повернул плечи Марины немного вбок:

– Видишь, там, где свет, трасса. До Тюмени. Дорога в один конец. Ханты – не транзитный город. В него можно только приехать. Через него нельзя проехать насквозь. Завтра я повезу тебя по этой дороге. Она такая пустая. Можно ехать час и никого не встретить. Особенно красиво в марте. Едешь по фиолетовой земле. Небо малиново-розовое, а земля от него сиреневая такая.

– Я завтра уезжаю, – напомнила Марина.

– Тогда поедем сейчас. Будем ехать-ехать, пока…

– Вадим, я мужу не изменяю. Совсем, – зачем-то добавила Марина.

– Я знаю, – сказал Вадим.

Они ехали в гостиницу, хотя спать Марине уже совсем не хотелось. Вадим рассказывал ей о своем романе с Сибирью. По сути, это была нефтегазовая повесть, но Вадим отмечал другое:

– Я как приехал, сразу влюбился. В одно мгновение. Для мужчин в общем-то это несвойственно. А тут раз вышел из машины и понял, что я люблю этот город. Не за красоту. Какая здесь красота. В нем все совершенно другое, даже движение воздуха. Похожее было, когда с родителями в детстве на море приезжаешь. Ты когда с родителями на море ездила, так чувствовала?

– Я не ездила на море с родителями, – ответила Марина.

В ресторане гостиницы гуляла свадьба. Гости с повязками свидетелей курили возле дверей. Остановили Марину с Вадимом, протянули рюмки, похожие на пол-литровые банки:

– Пьем за молодых!

Марина с Вадимом нехотя взяли, отпили немного. Гости свадьбы со словами: «Эх, Москва», сделали по глотку, уменьшив объем, грохнули посуду об асфальт. В зале объявили медленный танец. То ли дамы приглашают кавалеров, то ли, может, наоборот.

Вадим пригласил Марину. Они танцевали в ее номере. Между кроватью и шкафом прямо в верхней одежде. Потом уже без куртки и пальто сидели на кровати и эмоционально рассказывали друг другу о чем-то, что, кажется, не имеет смысла, но из чего состоит калейдоскоп жизни. Им было хорошо вот так, рядом. Интересно. Весело. В одном кислороде. Они уснули одетые, когда свадьба уже дралась. И проснулись от оранжевого солнца и забытой песенки «Do you love me», под которую свадебные гости отъезжали по домам, а официанты забирали себе недопитое спиртное и заворачивали в фольгу остатки поросенка.

Вадим купил на рынке для Марины рыбу. Попросил завернуть в два слоя плотной бумаги. Взвесил на руке – не тяжело ли ей будет? Нормально.

Они все-таки проехали по тайге, по пустынной дороге, проложенной сквозь нескончаемое болото бесстрашной рукой покорителей сырьевых недр.

В аэропорту надо было прощаться. На регистрации спросили:

– У вас только ручная кладь?

– Да, – ответила Марина.

– А это что? – Сотрудница аэропорта кивнула на связку с рыбой.

– Это щука. А вот это – муксун, – пояснил Вадим.

В этот момент они и сами были как муксун и щука, связанные капроновым шнуром вместе, прижатые обстоятельствами друг к другу, как на блюде, но понимающие, что их конечно же разделят.

– Знаешь… – Вадим перекладывал из руки в руку телефон.

Марина забрала телефон у Вадима и положила к нему в карман:

– Не говори. Не надо. Я очень хотела изменить жизнь, но похоже, что жизнь изменилась сама. Прощай.

На борту самолета было очень мало пассажиров. Должны были лететь спортсмены, но не успели или не захотели успеть.

– Вы можете сесть куда захотите, но желательно не в хвост. Лучше поближе, в бизнес, – объяснила бортпроводница.

Марина шла по проходу мимо пожилого, очень респектабельного мужчины. Он предложил:

– Садитесь поближе. Будет с кем разделить обед. – Достал движением фокусника бутылку виски и потряс ею как приманкой. – Как говорится, летать трезвым приятно, но непривычно.

Марина села от него через проход:

– Я пить не буду.

Мужчина не расстроился:

– Я сам выпью. А что ж, Вадим Сергеевич с вами не полетел?

Марина обескураженно посмотрела на мужчину.

– Да, моя суровая нимфа, ховайтесь в жито, вас видел уже весь город.

– Я думаю, что это еще не повод для совместного полета. – Марина злилась.

– Не могу с вами спорить. Но, учитывая, что Вадим Сергеевич проживает в городе-герое Москве, я мог предположить такую возможность.

Маринин сосед выпил и с наслаждением закурил. Бортпроводница невозмутимо подала ему пепельницу.

Уже в Москве он поинтересовался:

– Вас встречают?

– Нет, – сказал Марина.

– Я могу подвезти, – предложил попутчик.

– Не беспокойтесь. Спасибо.

Марина пошла по трапу, и чем ближе становилась земля, тем дальше казалась сибирская иллюзия. Как говорит Настя: «Вырви глаз и закопай». Марина так и решила. Подумаешь? Идеальная любовь может быть только призраком.

Издалека Марина увидела свет в окне своей квартиры и свет в квартире сестры Насти. Но пошла сначала к себе домой. Открыла дверь, позвала:

– Леша?

И только потом увидела на полу женские сапоги с уродливо надломленными голенищами, чье-то пальто с чудовищным меховым воротником. Марина медленно прошла на кухню, где за столом сидел ее муж с новой стрижкой и с незнакомой девушкой. Оба полуодеты.

– Причесочка зачетная. – Марина смогла сказать только это и выбежала на улицу.

«Вот тебе и прилетело, Марина, за все. Вот и получай – веником по морде. Заслужила». – Мысли были быстрые, но очень конструктивные. Из припаркованной машины слышался прогноз погоды: «Ожидается переменная облачность, без осадков, только днем в северных и западных областях небольшие осадки, преимущественно в виде мокрого снега». В Хантах идет снег, а здесь идет концерт. По особым заявкам.

Марина сидела у Насти и плакала. Даже Коля оторвался от телевизора. Как бы сочувствовал, на деле – выведывал, чтобы сразу, как только Марина уснула на их кухне, пойти во двор гулять с собакой и рассказать другу Лехе все обстоятельно и точно.

Утром Марине не было плохо, просто казалось, что из ее сердца вынули какой-то важный кусок. Его отсутствие не мешало движению, но теперь навсегда ограничивало жизнь рамками «до» и «после».

Пришла Настя, позвала:

– Вставай, Марин. Звонили с работы. Машину за тобой послали. Куда-то там надо съездить срочно. Я сказала, что ты болеешь, по-моему, сам главный звонил, говорит, что в машине болеть легче. Насчет вчерашнего ты не переживай…

Настя скорчилась, как от судороги.

– Насть, ты чего? – Марина спрыгнула с верхнего этажа детской кровати.

– Не знаю, опухла вся. Наверное, почки. Ты же знаешь мои почки. Надо к врачу сходить. Но как представлю эти мытарства… – Настя умела успокаивать.

– А ты не ходи к врачу, сразу «скорую» вызови. Они тебя в больницу привезут, все быстро посмотрят, и уйдешь под расписочку домой лечиться.

– Это выход, – согласилась Настя.

С улицы сигналила машина.

– Ладно, поеду. – Марина опять была полностью одета.

– Вторую ночь сплю одетая. Скоро сроднюсь с этой одеждой, как лошадь со сбруей.

– Потерпи, Марусь, – робко предложила Настя.

– Это ты потерпи, это ведь у тебя почки.

Ехать надо было в сказочное место – школу военных поваров. В рай военного изобилия.

– Вы из газеты? Проходите. По территории будем передвигаться на нашей машине, – предложил прапорщик на КПП и подал Марине руку, усаживая в уазик.

Марина выглядела усталой, сияла синяками под глазами и совсем не хотела работать. А командир все говорил и говорил:

– Среди военных поваров был даже Герой Советского Союза Иван Середа. В 1941 году он кинулся на вражеский танк с топором и прогнул пулемет. Здесь… – командир прошел чуть вперед от стенда с фотографией героя, – макет с обозначением места продуктовой службы. Видите? Первая линия обороны, вторая, третья, а вот здесь… – торжественная пауза, – продуктовая служба. В Великую Отечественную войну было всего тридцать восемь передвижных хлебозаводов и ни один из них войска не потеряли!

Прапорщик стоял рядом и активно кивал. Потом пошли дальше, уже без командира.

– Наша школа военных поваров здесь имеет посадки. Огурцы, томаты…

Марина остановила взгляд на зацветающей розе.

Прапорщик пояснил:

– А это мы имеет цветок розы. Извините, при всем желании не могу подарить. Растим для юбилея жены командира. Пройдемте. Здесь мы имеем свинарник. В свинарнике имеем сто двадцать пять свиней.

Марина с раздражением предположила:

– А свиньи имеют вас.

– Что вы сказали? – Прапорщик не расслышал.

– Ничего существенного. – Марина махнула рукой.

Двинулись в овощехранилище.

– Здесь мы имеем заготовки. Каждый солдат в день имеет норму закатывать в среднем по пятьдесят банок. Ознакомляемся. Имеем: варенье из арбуза номер один, варенье из арбуза номер два, варенье из арбуза номер три.

Марине казалось, что она теряет терпение.

– Варенье из арбуза номер четыре, – продолжал прапорщик. – И… – еще одна значимая пауза, – арбуз маринованный.

Марина уже не слушала. Молча принимала гостинцы, молча обедала в солдатской столовой, молча смотрела, как пекут хлеб на полевой кухне. Вот свежую буханку брала с искренней благодарностью. Даже поцеловала, чем умилила военнослужащих.

Они многого ей не сказали, чего она сама о них знала, например, того, что во вторую чеченскую кампанию многих из поварской школы отправили не на кухню, а наводить БМП. Эти мальчики умели делать только домашнюю колбасу и самолепные пельмени, но командование сочло, что именно они должны дополнять экипаж боевой машины пехоты.

Первый раз за последнюю неделю Марина прекрасно выспалась. Она не поехала ни домой, ни к сестре, а пришла в пустую квартиру детства и была счастлива, что мать уехала отдыхать. Марина легла на свой детский диванчик, обняла какую-то старую игрушку, липкий пыльный мех – мать не умела стирать подобные вещи, – и поняла, что стало легче, появилась возможность чуть-чуть дышать, а не захлебываться обидой.

Сергей Петрович встретил утром на летучке бодрую Марину.

– Так, Авдееву спрашивать не буду. Она у нас совершила хадж в нефтегазовый рай, поэтому она не в теме. А кто еще что предложит? Мы не можем который раз вдудонивать инфляцию. Я хочу генерировать идею позитива. А кругом одни оборотни в погонах.

Марина привычно смотрела в окно напротив. Девочки, за которой она наблюдала в прошлый раз, за фортепиано не было. Инструмент закрыт белым чехлом.

– Марина. – Начальник умел прогонять задумчивость.

Говорить первым хотел он, но Марина обогнала:

– Я хочу отпуск взять. За свой счет, или, может, мне там и обычный полагается?

– Ты чего, из-за вчерашнего, что ли? Ой, обидели мышку, написали в норку. Марин, очень надо было, эти военные, ты сама знаешь, им или сейчас, или никогда. А у меня вчера ты была в доступности. А там такое дело… Прям трибунал. Сама понимаешь.

– Да я не поэтому.

Сергей Петрович воодушевился:

– Скажи мне, что там в Сибири?

– Как обычно.

– Шубу не подарили?

– Да нет. – Марина ухмыльнулась.

– Евпати коловрати! Ты молодец! Хорошо съездила. – Сергей Петрович не смотрел в глаза, смотрел в лист бумаги, на котором весь разговор что-то рисовал. Он знал, что разговор будет трудным, и так лично ему было проще.

– В смысле?

– Ты на что надеялась? – Начальник перешел на особый вид крика – зловещий шепот. – На конец света? Что все ослепнут? – И добавил как заговорщик: – Между прочим, он человек не только известный, но и…

– А я-то думаю! Вы вот про что! Поднялись шлюзы! – Марина резко встала. – Да мне плевать слюнями.

– Сядь! Это не мое в принципе дело. – Начальник вздохнул. – Главное – чтобы ты была счастлива, Авдеева. Фабрики – рабочим, земля – крестьянам, а лучшие девушки – лучшим мужчинам.

– Сергей Петрович, я сейчас заплачу.

– Ох, Авдеева, не надо. – Он переходил на фамилию в особо сложные производственные минуты. – Грустно мне будет без тебя, пока ты в отпуске… Давай так. Ты съезди в сторону Золотого кольца, сделай дело. А потом в отпуск. Вот тебе телефон, договаривайся. Там как-то все с креном, мутно, но меня очень просили помочь. Генка просил. Знаешь Генку? Не важно. Приехала, послушала, записала. Уехала. Все. Не вникай. Поняла? Не вникай.

Что-что, а вникать Марине не хотелось ни во что. Она вошла в свой кабинет, села за стол. Посмотрела на букет в трехлитровой банке – вязанка поздних астр. Подумала. Взяла записку. Прочла. Обернулась к коллеге:

– Оль, может, пойдем пообедаем?

– Давай попозже.

Марина еще раз прочла записку.

– Ты, Марин, сегодня на Неделю моды идешь? Сто лет не ходила. Вон там тебе конверт с приглашением принесли. И мне принесли. Пойдем! – предложила Оля.

Идти не хотелось, Марина вяло протянула:

– Я не знаю.

И тут открылась дверь в кабинет, и появился старец с седой бородой, с прорехами в зубах и в ратиновом пальто. Прямо с порога запел басом на оперный манер:

– Мариночка, любимая принцесса…

На самом деле он был великим рабом кино, человеком немного странным, но в основном от возраста и необъятной величины жизненных впечатлений. Его профессию толком никто не знал, сам он представлялся киноведом, а на деле всю жизнь проработал в одном месте, на одной киностудии, на всех мыслимых и немыслимых должностях. Но записи в трудовую книжку не имели значения. Лет семьдесят из своих неполных восьмидесяти он больше всего на свете любил кино и лично видел, как снимали картину «Детство Горького». Именно картину, никакой не фильм. Картину! 1938 год! Как вчера было.

– О нет! Как вы прошли сюда? Как вы вообще сюда всегда проходите? – Марина улыбалась и злилась одновременно.

Старец, роясь в кожаной папке, достал оттуда рукописные страницы и громко сказал:

– Мариночка! Скучаю без вас. Принес вам новое удивление. Вы так удивитесь!

Марина очень громко, наклоняясь к уху посетителя, ответила:

– Дорогой Степан Кузьмич, я уже ничему не удивляюсь с момента падения коммунистического режима.

– Возьмите вот. И мою новую книгу. Пожалуйста. Вот здесь автограф. Только для вас, дорогая моя. Может, сделаете заметочку. Было бы просто замечательно. Я только из больницы…

В кабинет вошел Сергей Петрович. Событие из ряда вон. Происходило это так же не часто, как роды у слонов.

Чтобы посетитель сразу понял, кто здесь главный, спросил озадаченно:

– Что вообще происходит?

Марина тихо объяснила:

– В газеты часто пишут сумасшедшие, и только в нашу газету они еще и приходят.

Старец был глуховат.

– Что вы сказали?

Марине опять пришлось кричать на ухо:

– Спасибо, Степан Кузьмич, что нас не забываете. Вот наш главный редактор пришел с вами познакомиться…

Старец резко развернулся и начал объяснять Сергею Петровичу что-то первостепенное, важное, неотложное. А Марина, пользуясь моментом, взяла сумку, выключила компьютер, достала из шкафа жакет и просто убежала из кабинета, оставив Лешины цветы и извинения, Степана Кузьмича, весь этот фарс и «удивление».

Настя долго не брала трубку и слабо сказала: «Алле».

– Ты к врачу ходила? – тут же напала Марина.

– Да нет. У меня ведь ноги раздулись.

– Обе?

– Да.

– Значит, не тромбоз, – почему-то сказала Марина, хотя ничего в этом не понимала. – Но все равно плохо, Насть. Чего ждать-то? Хочешь, я приеду побуду с тобой.

– А помнишь, когда Катька родилась, я ее кормила и она задохнулась, синяя вся стала. Все кричали, а ты подошла, перевернула ее вниз головой, и Катька дышать стала.

– Нет, не помню.

– Ну, давай, – вздохнула Настя.

А Марина набрала следующий номер.

Гудок, гудок, гудок. Ответ. Марина поздоровалась:

– Здравствуйте, Игорь. Меня зовут Марина Авдеева, и я обозреватель газеты…

На том конце прервали:

– Я знаю, кто вы. В воскресенье в шесть утра за вами приедет машина. Вам удобно?

– Вполне.

– Тогда договорились.

Марина проходила мимо дома, на который так любила смотреть. Остановилась. Возле подъезда лежали еловые ветки. На скамейке сидели пенсионерки, разговаривали, потрясенные подробностями:

– Какой он несчастный. Разом всех. Я тоже говорила, что этот их новый водитель какой-то ненадежный. Очень Лизоньку жалко. Ангел.

– Что ты, Тоня! Это не водитель виноват, наркоманы в них въехали.

Марина, стесняясь, обратилась к женщинам:

– Простите, Лиза – это девочка с четвертого этажа?

– А вы их знаете? – тут же схватилась за вопрос старушка в нерповой шляпке.

– Не совсем…

– Страшное горе. И Юля сама, и Лиза. И мама Юли. Кошмар. Такая беда. Вы зайдите, поминки хоть и кончились…

– Нет-нет, что вы, – отмахнулась Марина.

Марине почему-то показалось, что это ее горе. Личное. Чувство, когда чужая эмоция становится твоей, посещало Марину все чаще, чем дольше она занималась своим не всегда душеполезным, но иногда интересным делом. Чаще она плакала, когда плакали перед ней. Чаще негодовала вместе с недовольными. Вероятно, таким образом она становилась хорошим журналистом. Она не работала ни с экономикой, ни с политикой, но понимала, что человек, про которого в основном писала она, никогда не станет главнее товарно-денежных и административно-политических процессов. А еще иногда Марина писала про моду. По старой привычке, от начала карьеры. Именно с тех звездных времен остались у нее кое-какие наряды, редкой красоты и громких имен их создателей. На черный день, как думалось Марине. Остались и знакомства.

В огромной зале Гостиного Двора находилось около двухсот моделей разной степени одетости, причесанности и накрашенности. Все это вместе называлось бэкстейдж, закулисье.

Дизайнеры энергично и сверхэмоционально давали указания.

В общей суете около стойки для макияжа и причесок Марина разговаривала со стилистом, эксцентричным, может, даже нетрадиционным Сережей, легендой мирового уровня, безусловно талантливым. Что подтверждали его руки и лицо только что накрашенной модели. Беловолосая дива встала, и на ее месте расположилась Марина.

– Маруся, ну что с тобой. – Сережа показал на одежду Марины. – Так нельзя. Ты как будто на Челябинских авиалиниях подрабатываешь.

– А ты в штанах длиной «за зайцами бегать». – Марина парировала.

– Тебе надо в отпуск. – Сережа бережно снял заколку с волос Марины.

– А вот это мысль дня. Давно в Москве? – перевела Марина тему разговора.

– Да. Я же русский. Ха-ха. Кстати, Макс Фактор тоже был русский, работал до эмиграции гримером в Мариинском театре. Но американцы этого не помнят…

Сережа вздохнул и, видимо, вспомнил Голливуд, где проработал последнее время. Три года назад они вместе расходились в собственных профессиональных направлениях – Марина от моды к человеку, Сережа – от народных артистов России к народным артистам США.

– Знаешь, я пока завязал с кино. Кино с точки зрения моей профессии неблагодарно. Делать полгода, год одно и то же лицо в пять, шесть, семь, восемь утра… Вариабельность падает. А так как я считаю себя прежде всего творческим человеком, а не ремесленником, мне приходится каждый раз генерировать новую идею, быть в тренинге. Я не могу себе позволить застояться на такой долгий срок, как съемки фильма.

– Всегда делать то, что хочется. – Марина улыбнулась. – У меня так не получается. Ты молодец!

– А ты с Челябинских авиалиний.

Сережа вряд ли был на них когда-нибудь, но выражение ему нравилось. А Марина, кстати, летала в зауральский Чикаго и ничего плохого не припоминала, разве только цель поездки – маленький, низенький, будто уцелевший после халатной бомбардировки город Карабаш, который гордо нес и поддерживал звание «Самый грязный город мира». В Карабаше стоял медеплавильный завод, располагалось производство серной кислоты, а зимой лежал желтый снег. Проезжающим мимо Карабаша не советовали открывать окна в машинах. Находящихся возле близлежащей речки просили не опускать в воду руки. Восемьдесят процентов детей в Карабаше рождалось с онкопатологией. Карабаш тот город, в котором встретить старость было проблематично. Потому что дожить там до старости никто не умел. Зная это, туда все равно многие приезжали работать. Надежда бережет мечты.

– Пойди к Снежане и попроси у нее приличную юбку. – Сережа прервал воспоминания. – Скажи, я при-ка-зал.

– Слушай, может, и вправду, надеть новую юбку, начать новую жизнь.

– Правильно. Только шушун обязательно к юбке возьми.

– Ударение было на слово «жизнь». Я серьезно.

Сережа внимательно посмотрел через зеркало на Марину. Начес Версаче, который он сделал за разговор, Марине шел. Драмглаз – специальный прием в макияже – тоже, а вот слабость духа – нет.

– Что, товарищ Берия вышел из доверия?