Текст книги "Театр теней"

– Можно и по-другому, – не унималась Жанка. – Ты, главное, не бегай с глупым видом и не зажимайся! Необязательно все делать, как я! Ты придумай что-нибудь свое, особенное, и делай как тебе удобно! Но зрители должны видеть, что ты для них стараешься, и им должно быть приятно!

– Не могу, – тихо упиралась я. – Мне страшно!

– Ну, сыграй трусливого зайца, который всех боится! – раздраженно бросила Жанка. – Только не забывай, что ты все-таки заяц, а не просто Юля с картонными ушами!

В праздничное утро, когда должно было состояться наше представление, вновь ударил мороз и неожиданно выглянуло солнце. Приоткрыв рот, я неотрывно рассматривала морозные узоры на стекле, похожие на белых улиток, рыб и осьминогов. Время от времени я обводила пальчиком контуры этих затейливых ледяных рисунков и мечтательно жмурилась. За щекой у меня таяли две слипшиеся карамельки, которые нам раздали за завтраком к чаю, где-то за спиной у меня бегали мои взволнованные и нарядные одногруппники, шурша новогодними блестками и снежинками, вырезанными из фольги, скрипя туго надутыми воздушными шарами и похрустывая разноцветными обертками, в которых прятались, будто в гнездышке, оранжевые мандарины, золотые груши и шоколадные яйца с игрушкой внутри, и меня не покидало ощущение великого торжества и тихого ослепительного счастья. Радость была настолько сильной, что, когда я пробегала по коридору, мне казалось, что я не всегда успеваю оттолкнуться от пола ногой и половину пути легко парю в воздухе, будто воздушный шарик, наполненный гелием.

В нашем актовом зале холодно и вкусно пахло елкой, и когда я закрывала глаза, то сразу представляла себе обледенелое озеро, поблескивающий на солнце заснеженный лес и какого-то взрослого незнакомца, бесшумно скользящего на коньках мимо застывших в неподвижности камышей…

А в коридорах уже вовсю шумели и толпились чужие родители и прочие гости, и вскоре зрительный зал набился битком, и в нем стало так жарко, что кровь прилила к моему лицу и я даже начала немного задыхаться. Я смотрела на море незнакомых лиц из-за кулис, робко прижимая к груди картонные заячьи ушки, и с ног до головы трепетала от еле сдерживаемого волнения. Казалось, стоит мне сделать всего лишь один крохотный шажок вперед, на ярко освещенную сцену, как я моментально вспыхну и за секунду сгорю от стыда.

Между тем по условному сигналу воспитательницы на сцену стайкой высыпали белочки и под аккомпанемент расстроенного пианино начали свой незатейливый танец: два прихлопа, два притопа, поворот – и вновь всё сначала. Зайчики волновались за кулисами и не сводили глаз с воспитательницы, готовясь выбежать, как только она взмахнет рукой.

Внезапно за моей спиной каким-то непостижимым образом оказался тот самый мальчик Вова, которому я плюнула в ладонь. Он нарядился в бельчонка и поджал верхнюю губу, по-беличьи выставив наружу передние зубы. Его маленькие круглые глазки злобно блестели, а щеки раздувались, и не успела я учуять подвох, как он с силой вытолкнул меня из-за кулис. Я потеряла равновесие и кубарем выкатилась на сцену. Воспитательница ахнула, все бельчата замерли, как подстреленные, и разом обернулись в мою сторону, пианино издало фальшивую ноту и затихло, а я вскочила на ноги и затравленно озиралась по сторонам. Мимоходом я успела взглянуть в зрительный зал и в то же мгновение вспомнила Жанкины слова: «Раз уж ты на сцене, нужно веселить зрителя!» И тогда я через силу встряхнулась, расправила плечи, нацепила заячьи ушки, отстраненно заметив, что одно картонное ухо надломилось при падении, и, выдавив из себя задорную улыбку, жизнерадостно запрыгала через всю сцену мимо совершенно обалдевших белочек в сторону противоположной кулисы, высоко задирая и выбрасывая вперед ноги, как при исполнении канкана. Перед тем как скрыться за кулисой, я широким жестом послала зрителям воздушный поцелуй и низко раскланялась, а надломленное ухо при этом окончательно упало и закрыло мне левый глаз.

Что случилось дальше, мне неведомо, ибо я совершенно ослепла, оглохла и вообще умерла от стыда. Помню, я кого-то расталкивала, продираясь к выходу, потом убегала прочь, не чуя под собой ног, потом пряталась в туалете среди сырых подгнивших труб, с которых монотонно капало мне на голову и плечи. Жанка отыскала меня там уже после праздничного обеда. Она принесла мне помятое шоколадное яйцо, зажав его в кулачке, и засахаренную вишенку из пирога, и я с благодарностью проглотила ее дары, поливая их обильными слезами, а Жанка хохотала, лохматила мне волосы, дергала меня то за уши, то за нос и ласково утешала, приговаривая:

– Ну хватит, не плачь! Ты отлично выступила! Весь зал катался со смеху – аж до слёз, а потом как пошли аплодировать! Даже мне так не хлопали!

А я все никак не могла успокоиться и продолжала всхлипывать до позднего вечера. Жанка, которая частенько перебиралась по ночам ко мне в кровать, после рассказала, что я даже во сне не переставала жалобно вздыхать и бормотала что-то, и плакала, и стонала.

В ту же зиму у нас с Жанкой состоялась первая и единственная за всю последующую жизнь серьезная ссора. Причиной послужил обыкновенный снеговик, которого мы дружно и сообща лепили до тех пор, пока я не заявила, что хочу приделать ему усы и бороду из еловых веток. Жанка тут же заартачилась, заявив, что «ненавидит бородатых мужчин» и «не позволит испортить такого красивого и белого снеговика всяким елочным мусором». Я не стала спорить, но немного погодя вернулась к снеговику и потихоньку от Жанки прилепила к его подбородку несколько хилых зеленых иголочек.

Когда на следующий день нас вновь вывели на прогулку, Жанка при виде обросшего щетиной снеговика прямо затряслась от гнева и у меня на глазах сорвала с него все до единой иголки и растоптала их ногами. Тут уж и во мне взыграла и запылала обида, и я нарочно наломала желтых осыпающихся веток с выброшенной на свалку колючей и сухой старой елки и с силой воткнула их в голову несчастному снеговику. Тогда Жанка, поглядывая на меня сощуренными, почерневшими от злости глазами, решительно подступила к снеговику, безжалостно оторвала ему голову и с размаху обрушила ее оземь, а потом несколько раз пнула снеговика ногой в грудь, пока он не развалился на куски.

Я наблюдала эту казнь широко раскрытыми глазами и беспомощно разевала рот, захлебываясь холодным воздухом, будто рыба, выброшенная на берег, но так и не смогла зареветь, потому что какая-то неведомая сила сжимала мне горло, не давая вымолвить ни слова. Что-то жестокое и страшное больно поразило меня в этой сцене, от чего я никак не могла опомниться и ходила как придавленная.

С Жанкой тоже творилось странное: она вдруг заплакала горькими слезами и умчалась прочь, и ее до вечера никто и нигде не мог отыскать. Мы встретились только в столовой за ужином, и я неуверенно приблизилась к ней и по привычке присела на стул слева от нее. Жанка, хмурясь и не глядя мне в лицо, подхватила свою тарелку и хлеб и, прижимая их к груди, гордо перешла на другой край стола. Я поглядела на нее с удивлением и обидой, а она резко отвернулась и смотрела в сторону до тех пор, пока я не опустила голову. В носу у меня щипало, глаза слезились, и я едва сдерживалась, чтобы не зареветь от обиды. Меня выручила обычная алюминиевая вилка, мокрая и теплая (наверное, ее недавно полоскали в жирной мыльной воде): я покрепче прикусила ее зубцы и просидела так, с поджатым языком, до конца ужина, изо всех сил сохраняя решительный и независимый вид.

После этого случая мы не общались несколько бесконечных тоскливых недель. Будучи негордой девочкой, я только и делала, что искала случая помириться с моей единственной и горячо любимой подругой, и не раз и не два подходила к Жанке с надеждой в глазах. Но она неизменно отворачивалась от меня и убегала прочь не оглядываясь. А потом я увидела, как она ходит в обнимку с другой девочкой, из параллельной группы, и почувствовала, что мне нашли замену, а значит, прежние времена не вернутся никогда.

Страшное это слово – «никогда». Суровое и глухое к мольбам, будто окончательно и бесповоротно захлопнувшиеся перед носом двери в другую жизнь, крепко запертые на неподвижный засов. Однажды они уже захлопнулись передо мной, навеки отделив меня от бабушки, старика с собаками, таинственного озера в глухом зимнем лесу и лошади, берущей красное яблоко. Теперь по другую сторону ворот осталась Жанка, а я только и могла, что стучаться и звать, не слыша в ответ ни единого звука, а еще наблюдать в замочную скважину, как она веселится там без меня в своем особом мире. Но эти картины чужого счастья были так же далеки и бессмысленны, как россыпь цветных стеклышек на противоположном конце калейдоскопа. А если посмотреть со стороны, то казалось, что ничего особенного и не произошло, – вот она, Жанка, никуда не делась, ходит мимо меня каждый день – только руку протяни! А между тем мы так же далеки друг от друга, как звезды в небе, и чтобы добраться с одной звезды на другую, не хватит и миллиона лет, не говоря уже о коротенькой человеческой жизни…

Одолеваемая этими грустными мыслями, я вскоре тяжело заболела. Вообще-то пневмония возникает отнюдь не из-за душевной тоски, но справиться с ней гораздо тяжелее, когда на сердце кошки скребут. Я покорно лежала под капельницей и не издавала ни звука, когда мне кололи пенициллин, но врач все равно был недоволен: хмуро тряс мою худенькую руку, угрюмо жевал губу и велел мне пить больше молока и чаще улыбаться. Я сворачивалась клубочком в холодной койке, на казенной простыне со штампом и, отвернув краешек одеяла, разглядывала унылые серо-зеленые стены, бугрившиеся неровными волнами, и белый, тихо осыпающийся потолок с облупившейся краской. Я ощущала себя абсолютно одинокой, оставленной всем миром и никому не нужной.

Но однажды ко мне в дверь, будто солнышко, заглянула толстая веснушчатая медсестра, широко улыбнулась и, пошарив за спиной, вытолкнула вперед мою Жанку – румяную, с завитыми темными локонами, в малиновом бархатном платье с бумажным воротничком. Жанка смотрела на меня во все глаза – зеленые и круглые как блюдца, а в руках неуверенно комкала свою хорошенькую маленькую шапочку. Я тоже уставилась на нее, побледнев до синевы. Мгновение – и она уже летела ко мне с распустившимся от беззвучного рёва ртом и распахнутыми объятиями. Я задрожала и чуть не упала в обморок от нежданно-негаданно свалившегося мне прямо в руки счастья. Мы обнимались и рыдали так громко, будто вернулись живыми со страшной войны, и тут же поклялись никогда больше не ссориться и вовек не расставаться. С тех самых пор я держала свое слово так же крепко, как и Жанна, а когда нам случалось схлестнуться в стихийно вспыхнувшей перебранке, я всегда вспоминала, как тяжело и невыносимо мне было без нее в те далекие дни и что во всем мире не было у меня человека роднее и ближе, чем она…

Глава вторая. День

Заглядывая в прошлое, я пытаюсь понять, когда именно я окончательно определилась с выбором своей дальнейшей судьбы и решила стать актрисой. Кажется, это произошло, когда мне исполнилось пятнадцать лет, а причиной послужил спектакль по навязшей в зубах трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта», который наша интернатская средняя группа поставила в летнем лагере.

Каждое лето интернатских детей в три потока вывозили «на природу», в самый лучший на свете лагерь, устроенный на широкой, расчищенной от зарослей поляне прямо посреди соснового бора. В нескольких десятках шагов от лагеря, в лесной чаще, пестрящей солнечными бликами, будто леопард пятнами, тихо плескало бурыми водами глубокое озеро, куда мы бегали ловить рыбу, по очереди кататься в стареньком ялике, мягко перебирая веслами, чтобы не задеть нежных белых кувшинок с золотым сердечком внутри, и кормить хлебными крошками изредка прилетавших сюда больших и трепетно-прекрасных лебедей. Но помимо всех этих прелестей: озера, солнца, рассыпчатого песка, ухи, сваренной в котелке на костре, и вкусного чая с сосновыми иголками и капельками смолы, – наша лагерная жизнь была наполнена множеством трудностей и маленьких каждодневных мук, связанных с ведением хозяйства в непривычных условиях. По утрам мальчикам приходилось грузить в тележку пустые фляги и преодолевать долгий путь к источнику за свежей питьевой водой, воспитатели назначали дежурных в помощь поварам, а также ответственных за уборку в домиках и порядок на территории. Кроме того, существовали и ночные дежурства, на них назначали по четыре человека, два мальчика и две девочки, и мы всю ночь до рассвета обхаживали вкруговую нашу поляну, перекрещивая во тьме тонкие лучи фонариков и рассказывая друг другу страшные истории и всякие смешные байки, чтобы, подобно лошадям, не уснуть на ходу.

К закрытию летнего сезона традиционно ставили спектакль. Художественным руководителем всегда выступала наша самая строгая и авторитетная воспитательница, Светлана Петровна, или просто Петровна, как мы ее прозвали между собой. С виду Петровна напоминала пожилую оперную певицу: красиво убранная и гордо поднятая, чтобы не уронить воображаемую корону, голова, пышный, похожий на грозовую тучу бюст, глубокое и мощное вибрирующее контральто, от которого у ее подопечных невольно подгибались колени и оседали начесы на головах. Говорить вполголоса Петровна не умела и раскатисто отчитывала нас на весь лес, будто арию исполняла. Мы с Жанкой ее обожали. Моя подружка, такая гордая и неприступная по отношению к остальным учителям, ластилась к Петровне, будто кошка, и буквально не слезала с ее колен. Я вела себя более сдержанно, но и у меня случались моменты, когда я висла у Петровны на шее, прижимаясь к ее груди с блаженным и бессмысленным выражением лица, и представляла, что обнимаю родную маму. Остальные дети ее почему-то побаивались, но при этом безмерно уважали.

Распределяя роли, Петровна назначила Жанку Джульеттой, а я, к своему огорчению, осталась не у дел: для моего привычного амплуа – горничная, служанка, девочка-паж – на этот раз не нашлось места. Будь Петровна менее принципиальной и более склонной потакать своим любимчикам, она наверняка отдала бы мне роль кормилицы Джульетты, несмотря на то что я – малорослая, хрупкая, неразвитая, с бледным лицом и светлыми льняными волосами, в пятнадцать лет выглядевшая как десятилетний ребенок – меньше всего на свете была похожа на чью бы то ни было кормилицу. К счастью для спектакля, любовь ко мне не затмевала Петровне ее зорких глаз, и она подобрала на эту роль другую девочку – полную и румяную хохотушку.

Жанка втайне мечтала, чтобы Ромео сыграл Вася из параллельного – наш общепризнанный клоун и ее верный рыцарь, рыжий, ироничный и бесстрашный, но Петровна обманула и Жанкины ожидания: «Василий, конечно, яркий актер, но он мне всю историю любви превратит в балаган! Он – паяц, вот пусть и играет друга Ромео – Меркуцио, а на главную роль нужен кто-нибудь серьезный». После некоторых раздумий Петровна выбрала Андрея – самого сложного и неоднозначного мальчика из средней группы.

Появившись в интернате полгода назад, Андрей с первых же дней покорил и подчинил себе всю группу: уважение мальчишек он завоевал сумасшедшей лихостью и жестокостью в драках, а также дерзостью в общении с воспитателями, девочки восхищались его «благородными» манерами, умом и начитанностью (по успеваемости он тянул за собой весь класс, а домашние задания у него списывали даже признанные отличники). Наш предыдущий лидер – насмешник Вася сделался его закадычным другом и персональным шутом. И только моя проницательная и всезнающая Жанка поглядывала на Андрея с недоверчивым прищуром, а мне таинственно заявляла: «Погоди, он себя еще покажет!» И она единственная оказалась права.

В какой-то момент Андрей как будто бы устал от всеобщего обожания и раздраженно сорвал с себя маску героя и любимца публики, явив нам свое истинное – высокомерное, разочарованное и злое – лицо. Сбитые с толку столь внезапной и разительной переменой, мальчики поначалу пытались дружески общаться с ним как ни в чем не бывало, а девочки продолжали робко кокетничать, но, нарвавшись на его режущие, словно бритва, шутки, а порой и на явную грубость и жестокость с его стороны, с опаской отшатнулись от Андрея. Вася сдался одним из последних: у этих некогда лучших друзей состоялась нешуточная драка из-за Жанки, которую Андрей при всех назвал неприличным словом.

По итогам поединка Вася попал в медпункт со сломанным носом и осколком стекла в боку, но Андрея все-таки не выдал, а на все вопросы воспитателей с беззаботной усмешечкой отвечал: «Пострадал за любимую девушку – пытался открыть для нее бутылку лимонада. Крышка отскочила мне в нос, я уронил бутылку, она разбилась, а я упал и порезался об ее осколки». Жанке он под большим секретом поведал совсем другую историю, а в заключение добавил: «Андрей – полный отморозок!»

– Я давно это знала, – заявила мне потом Жанка. – Сказать тебе, что у Андрюши в медицинской карточке написано?

– И что же? – затаив дыхание, пролепетала я.

– Диссоциальное расстройство личности! – подняв указательный палец вверх, важно произнесла Жанка.

– Что это значит? – не поняла я.

– Это значит, что он – псих! Про социопатов слышала? Вот Андрюша – типичный социопат!

– А откуда ты знаешь, что написано у него в карточке? – засомневалась я.

– Мышка из архива прибегала, хвостиком махнула и все мне рассказала, – усмехнулась Жанка.

С тех самых пор Андрей сделался одиночкой и изгоем, но при этом прекратил огрызаться и вообще до поры оставил свои агрессивные замашки. Учился он по-прежнему лучше всех, а на окружающих детей смотрел как на пустое место. Мы с Жанкой старательно обходили его за километр и больше никогда о нем не заговаривали. Вася не подавал ему руки́ и делал вид, что никакого Андрея не существует.

И вот такого мальчика Петровна подобрала на роль Ромео, а Жанка и Вася должны были стать его ближайшими партнерами по сцене.

Проблемы начались на первой же репетиции. Я наблюдала за игрой со стороны и сразу заметила в своей подружке замороженность и несвойственную ей скованность в движениях и жестах. Жанка, очевидно, нервничала и в присутствии Андрея ощущала себя не в своей тарелке, а он и не думал ей помогать – произносил положенные реплики куда-то в пустоту, совсем не глядя на свою Джульетту.

Петровна кипятилась и всеми силами пыталась их расшевелить.

– С таким выражением лица, как у тебя, Андрюша, впору Каменного гостя, а не влюбленного юношу изображать! – кричала она. – Повернись к Жанне да в глаза ей смотри! С такой красавицей играешь, а топчешься при ней, как гимнаст у снаряда! А ты, – обращалась она к Жанке, – тоже не спи на ходу! Порхай вокруг него эдакой голубкой и воркуй! Чего ты встала столбом, как статистка?

Не привыкшая к критике, Жанка заметно стискивала зубы и угрюмо глядела в сторону.

– Хороша голубка со стиснутыми зубами! – вполголоса усмехался Андрей. – Дайте ей капу в рот, а то язык прикусит! И остудить ее не мешало бы перед следующим раундом!

За репетицией ястребиным взором наблюдал сидевший рядом со мной Вася. Услышав краем уха боксерские термины, он тут же вскинулся и бросился на защиту Жанки:

– А сам-то не хочешь поостыть? Отдохнуть чуток в нокауте?

– Молчать! – грозно пропела Петровна, властно рубанув кулаком воздух. – А то разгоню всех посторонних к японской матери!

Пока длилась перепалка, Жанна собралась, настроилась по-боевому и решила, что называется, показать класс: повернулась к Андрею всем корпусом, глубоко и прерывисто вздохнула, будто бы захлебываясь воздухом от мнимого волнения, и с вызовом окатила своего Ромео горячим взглядом, а потом проникновенно и отчаянно, на одном дыхании произнесла свой самый трудный монолог, не сводя глаз с лица Ромео и время от времени быстро и с притворным смущением поглядывая на его губы. Даже Петровна, наблюдая эту сцену, как будто слегка опешила, и только Андрей остался равнодушным к Жанкиному искусству.

– Ах, какие страсти! – ровным голосом произнес он, с холодным презрением разглядывая Жанну. – Не пускайте в зал детей! Тут у нас спектакль для взрослых! Надеюсь, мне не придется после всего на ней жениться, а?

– Ты сейчас у меня договоришься! – дернулся с места Вася, причем так резко, что я едва успела удержать его за руку.

– Хватит! – хлопнула в ладоши Петровна, обернувшись к Васе. – Ты чего мне репетицию срываешь? Что ты вообще здесь расселся? Ты у нас кто? Меркуцио? Вот и гуляй, пока тебя не позовут!

– «Чума на оба ваши дома!» – угрюмо усмехнулся Вася, поднимаясь с места. – Пойдем, Юлёк, нам здесь не рады!

– Нет! – нервно воскликнула Жанка. – Пусть Юля останется! Мне проще, когда она смотрит…

Вася покинул репетицию в гордом одиночестве нарочито вальяжной походочкой под приглушенное хихиканье остальных присутствующих, а Жанка с Андреем продолжали мучить друг друга на сцене.

– Андрей, ты будешь меня слушать или нет? – возмущалась Петровна. – Кого ты тут показываешь: Ромео или задрота с последней парты? Бубнит, отворачивается… Ты ведь можешь лучше, я знаю!

– Да пусть валяет дурака, – раздраженно махнула рукой Жанка. – Лишь бы не мешал! Я одна вытяну за двоих, мне не привыкать!

– Скажите пожалуйста, какая самонадеянность! – протянул Андрей. – Светлана Петровна, предлагаю переделать трагедию Шекспира в моноспектакль с Жанной в главной и единственной роли! Я с удовольствием посмотрю, как она будет изображать в лицах Ромео и Джульетту одновременно!

– И переделаю! – прикрикнула на него Петровна. – Все равно от тебя толку мало!

– На самом деле я не так уж плох, – иронично заметил Андрей. – Просто меня затмевает наша искрометная Джульетта – скачет вокруг, как мармозетка!

– Мармозетка – это девушка легкомысленного поведения? – уточнила Жанка, кокетливо накрутив локон на палец.

– Это обезьяна семейства игрунковых, – мягко и снисходительно произнес Андрей, по-отечески взглянув на нее свысока. – Биологию нужно было учить, а не за мальчиками бегать!

Жанкино лицо из розового стало пунцовым, будто спелая вишня. Она густо насупилась, решительно вскочила на ноги и одернула юбку яростным нетерпеливым жестом.

– Я ухожу, – дрожащим голосом во всеуслышание заявила она. – Ищите другую Джульетту!

И, гордо сверкая взглядом, с высоко поднятым носиком проследовала мимо Андрея, Петровны и прочих свидетелей провальной репетиции в сторону озера, куда еще раньше удалился Вася.

– Это какой-то детский сад! – воскликнула Петровна, возведя руки к безоблачному летнему небу. – Доколе мне с вами мучиться?

– Я правильно понимаю, что репетиции прерываются на неопределенный срок? – вкрадчиво поинтересовался Андрей.

– А ты помалкивай! – рявкнула на него Петровна. – Заварил кашу! Мало тебя в детстве пороли!

Андрей улыбнулся краешком губы и промолчал.

– Все свободны! – громогласно объявила Петровна. – Кроме Юли.

И, ухватив за шиворот, будто котенка, Петровна поволокла меня в летнюю кухню, где ей был выделен уголок для уединенной работы и отдыха. Едва мы остались одни, как воспитательница приняла строгий и торжественный вид и уперлась величественным взглядом мне в переносицу. Я невольно поежилась и переступила с ноги на ногу.

– Юля, у меня к тебе серьезный разговор, присядь, – велела Петровна.

Я присела на подвернувшийся под ноги табурет, едва не уронив его от неловкости, послушно сложила руки на коленях и робко взглянула на Петровну. У меня были кое-какие догадки по поводу предстоящей беседы: скорее всего, Петровна захочет, чтобы я убедила Жанку оставить все капризы и вернуться в спектакль. Я уже заранее предчувствовала, сколько нервов мне придется потратить, чтобы уломать гордую и заносчивую Жанку снизойти до того, чтобы вновь постучать в ту дверь, которую она с треском за собой захлопнула. Но то, что я услышала от Петровны в следующий момент, превзошло все мои самые бредовые и нелепые фантазии.

– Я подумала и решила, что Джульетту должна сыграть не Жанна, а ты! – склонив голову набок, задушевно произнесла Петровна.

И она вновь окинула меня величавым взглядом царицы, удостоившей вниманием презренную рабыню, а я покачнулась на колченогом табурете и вжала голову в плечи, как будто груз этой новости пришлепнул меня сверху.

– Я вижу, для тебя это неожиданность, – слегка улыбнувшись, продолжала Петровна. – Что ж, я открою тебе причину моего решения, хоть это и не твоего ума дело. Сегодня на репетиции я окончательно утвердилась в своих худших подозрениях относительно Жанны и Андрея…

– Каких подозрениях? – пролепетала я.

– Не перебивай! – возвысила голос Петровна, раздраженно шевельнув бровью. – Я и раньше опасалась того, что эти двое могут не сработаться, но все же надеялась на их самолюбие и желание играть на сцене. Репетиция же показала, что если они и в дальнейшем будут находиться в столь тесной близости друг к другу, то дело может кончиться дракой, особенно когда Василий вмешается и, чего доброго, развяжет массовый мордобой. Как ты прекрасно понимаешь, ни мне, ни руководству лагеря это и близко не нужно. Мы всего лишь хотим тихо и мирно поставить хороший спектакль, который разнообразит нашу жизнь и доставит удовольствие как детям, так и взрослым. Но чтобы все шло как по маслу, кто-то из этих двоих должен уйти. Две примадонны на сцене – это, знаешь ли, как две хозяйки на кухне: с ними каши не сваришь. Вот я и решила заменить Джульетту.

– Но почему? – набравшись храбрости, пискнула я. – Жанна ведь так здорово играет! А Андрей и не актер вовсе, а самодовольный павлин! Можно ведь поставить в пару к Жанке Васю, и пусть они изображают любовь всем на радость!

– Кто дал тебе право оскорблять Андрея? – резко оборвала меня Петровна с такой модуляцией голоса, что на столе перед нами зазвенел ее стеклянный стакан с остатками чая. – Я понимаю: Жанна – твоя подруга, и ты за нее горой, но, защищая ее, ты сейчас унизила другого человека, о котором и знать ничего не знаешь! Не стыдно тебе?

Я густо покраснела и опустила голову. Действительно, нехорошо получилось.

– Откровенно говоря, Андрей по своему потенциалу гораздо более способный актер, чем Жанна, которая частенько переигрывает и несколько вульгарно кокетничает с публикой! – сбросив пару октав, поделилась Петровна.

Не веря своим ушам, я осторожно приподняла голову и украдкой взглянула на таинственно улыбающуюся Петровну широко раскрытыми от удивления глазами.

– Да, да! – выводила голосом Петровна, для пущей убедительности подчеркивая свои слова плавными взмахами большой и полной ладони. – Не удивляйся! Как бы сильно я ни любила Жанну, я не намерена игнорировать ее недостатки! Андрей более тонок и вдумчив. Он способен сыграть изящно, а Жанна – нет. Ей на пару с Василием только в цирке выступать: там их кривляния пойдут на ура! А еще ни я, ни кто-либо другой не будет терпеть ее выходки вроде сегодняшней! Она решила, что ей все позволено, – плюнула и ушла со сцены! Рассчитывала, что мы побежим ее уговаривать. Так вот: назад дороги нет! Я не возьму ее в спектакль, даже если она попросит прощения, стоя на коленях, чего, впрочем, я и не жду, зная ее характер. Пусть это наказание послужит ей уроком, и чем быстрее Жанна его усвоит, тем легче ей будет в дальнейшей жизни, где за такие фокусы можно лишиться гораздо большего, чем просто какая-то роль!

«Петровна обиделась, – подумала я, – значит, Жанкино дело – труба». Но все же я попыталась защитить свою подружку и, откашлявшись, зачастила:

– Светлана Петровна, простите ее, пожалуйста! Все равно Жанна играет лучше остальных! Я уж точно не смогу ее заменить!

– А вот это ты брось! – вновь возмутилась Петровна. – Кто виноват, что ты ходишь на вторых ролях? Ты ведь сама себя поставила в очередь после Жанны, да так и застряла в образах служанок ее величества! Хочешь всю жизнь прослужить младшим оруженосцем? Носить чужую шпагу и прятаться от зрителей за спиной подружки?

Я на секундочку опешила, но быстро сообразила, что к чему, и едва удержала просившуюся наружу улыбку. Не зря Жанка твердила мне, что Петровна та еще хитрюга! Пытается сыграть на моем самолюбии, а сама-то прекрасно понимает, что я далеко не королева и даже не принцесса, и к Андрею она меня пристраивает в качестве все той же девочки-пажа, а отнюдь не любимой и почитаемой Джульетты! Мол, пусть эта дурочка повертится подольше на сцене, зато Андрей получит полную свободу действий: будет помыкать мной вовсю и перестанет раздражаться, психовать и иронизировать почем зря! А в результате все спокойны и довольны, кроме впавшей в немилость Жанки, которая пролетит мимо роли, как фанера над Парижем. Нет, ну какова Петровна, а? Стратег!

– Что скажешь? – медовым голосом пропела Петровна, с ласковой улыбкой заглядывая мне в лицо.

– Вы мне предлагаете носить шпагу Андрея? – все-таки не удержалась я и притихла, обмирая от собственной наглости.

– Что, прости? – Петровна растерялась и уставилась на меня круглыми глазами.

– Вы сказали, что я добровольно ношу чужую шпагу, – прошептала я с легким неуверенным смешком. – Пусть так, но мне гораздо приятнее и проще носить ее для Жанны, чем для кого-то еще.

– Да что ты такое говоришь, я не понимаю, – заволновалась Петровна и от неожиданности даже приподнялась, но вовремя спохватилась и уселась на прежнее место.

– Я не хочу играть Джульетту и не буду, – еле слышно выдавила я и еще ниже опустила голову.

В летней кухне воцарилось молчание. Где-то в нескольких шагах от нас в солнечном лесу пели птицы, а если пробежать вглубь чащи по узкой, засыпанной сосновыми иглами тропе, то перед глазами предстало бы сверкающее задумчивыми водами озеро. Там, на его песчаном берегу, будто васнецовская Аленушка, наверняка сидела Жанка и, может быть, жаловалась любимому Васе на то, что мир несправедлив. В горячем летнем воздухе гудели слепни, мелькали радужными крыльями стрекозы… А когда разомлеешь на солнышке, то так сильно хочется что-нибудь съесть, ну хотя бы кусочек хлеба с маслом, но ужин еще не скоро! На ужин сегодня подадут абрикосовый компот – я с утра дежурила на кухне и все разведала… Почему же Петровна до сих пор молчит? Я взглянула на нее исподлобья украдкой и замерла: Петровна разглядывала меня с нескрываемым интересом, будто какую-то диковинную букашку, и неодобрительно качала головой.

– Удивительный ты человек, Юлька! – тихо проговорила она. – С виду такой одуванчик, а внутри – строптивица похлеще Жанны! Впрочем, я в тебе и не сомневалась! Подрастешь – не то что Джульетту, леди Макбет играть будешь! Так что готовься: завтра репетируем сцену на балконе. Учи роль и включайся в коллектив. И чтобы без выкрутасов!