Текст книги "Рецепты еврейской мамы, 30 лет спустя"

– Мама Аня, ну, если бы таксист собирался меня отравить, зачем бы он выбрал такую подозрительную жидкость? Посмотри, какая яркая бутылка. Если ее внешний вид буквально кричит об опасности, то вкус, наверное, будет совершенно нейтральным. Попробуй сама!

Мы еще в Киеве договорились, что для того чтобы не было лишних вопросов, Клара будет называть нас мамой и папой. И я смело сделала свой самый первый глоток колы. Она была очень сладкой, игристой, бодрящей, пряной и резкой. Вкус мне одновременно очень понравился и вызвал легкую тошноту.

Это, пожалуй, стало первым заграничным осознанием того, что теперь в жизни мне будут встречаться не только однозначные вещи. В мире, помимо «хорошо-плохо», «вкусно-отвратительно», «красивоуродливо» существует нечто более сложное. И самый жгучий интерес вызывает именно эта дуальность вещей. Смакуя каждый маленький глоточек любопытного черного напитка, я, почти как маленькая Клара, раздумывала над этим внезапным открытием. Я ощущала себя Алисой в Стране чудес и отчаянно верила, что с этим волшебным напитком моя жизнь полностью изменится и будет абсолютно безоблачной и замечательной.

Однако… Не все так быстро. Очевидно, жизнь ни у кого изначально не планируется в виде удивительной сказки про Алису…

* * *

Спустя три часа непрерывного движения по местности, которую я, примерная зрительница всех выпусков передач «Клуб кинопутешествий» и «В мире животных», сразу опознала как зону пустынь, мы достигли того места, которое можно описать исключительно как оазис на поверхности Луны. Холмистая, иссушенная земля, известная путешественникам и просто любителям географии как Негев, плотно окружает Арад. Низкая растительность, сливающаяся по цвету с землей, практически неразличима. Песка нет. Земля более плотная, утрамбованная, лимонно-серая. Холмы невысоки и скруглены ветром. Пейзаж в точности повторяет лунные снимки, которые я видела в журналах. Среди этого лунного ландшафта возвышается несколько строений. Максимальное количество этажей, которые мне удалось насчитать в зданиях, не превышает шести. Архитектура однородна. Новые чистые стены, маленькие окна, закрытые перфорированной пластмассой. Тогда я еще не знала, что жалюзи и рольставни – это единственный способ сохранить в доме прохладу, укрывшись от палящего солнца.

В одном из таких домов, построенных в форме буквы «Г», нам предстояло жить. После долгого и утомительного путешествия надежда, наконец, очутиться «дома» и как минимум принять душ вызывала на наших лицах неисчезающие улыбки. Управдом по имени Ханна, которая передала нам ключи и провела первый ознакомительный инструктаж, была, вероятно, когда-то давно доброй и приветливой женщиной. Но долгие годы однообразной и трудной работы, постоянные придирки, требования и вопросы жильцов, а возможно, и какие-то личные неурядицы превратили ее к моменту нашего приезда в очень неприятного «робота» с автоматической гримасой-улыбкой.

Она проводила нас на второй этаж, показала квартиру, в которой нам теперь предстояло жить, и попутно сообщила, что внизу, на первом этаже, расположена столовая, где нас будут кормить по часам, строго три раза в день. Помимо этого, она отдала суровое распоряжение о том, что сразу же после завтрака мы обязаны незамедлительно приступить к занятиям. Нам предстояло изучать иврит и историю государства Израиль в другом крыле нашего здания. Опаздывать и пропускать уроки нельзя.

Именно в этот момент, глядя на растерянные лица Бори и маленькой Клары, я вдруг поняла, что мир окончательно перевернулся. Что в школу теперь будет ходить не одиннадцатилетняя племянница Боруха, но и мы, ее названные родители. А значит, мы с ней словно сравнялись в социальном положении. Мы стали равно взрослыми или равно детьми, что, собственно, безразлично.

Да! Жизнь становилась все любопытней и любопытней.

* * *

Рассуждая по прошествии лет, я думаю, что в тот момент мир перевернулся не только для меня. Наверняка есть какой-то специальный психологический термин для определения того, что происходило в тот период со всеми бывшими советскими земляками, встреченными мной в Израиле. Нас словно лишили точки опоры. Наше самосознание законсервировали. Мы все потеряли то основное чувство, которое присуще каждому взрослому человеку, – умение контролировать и планировать свою жизнь и свои поступки. Мы теперь не были уверены ни в чем. В сорок-пятьдесят-шестьдесят лет нам предстояло не жить, а дрейфовать по жизни, выстраивая свое поведение сообразно кем-то отданным инструкциям и распоряжениям.

И мы с Боренькой просто обязаны были как-то вписаться в великий план адаптации. Вот только план этот ни мне, ни моему любимому мужу не был очевиден.

Всю свою жизнь в СССР, до судьбоносного 3 июля 1972 года, я была словно окружена ватой. Как минимум кто-то (родители, муж, соседи или партия и правительство) неусыпно контролировал мою жизнь и мое поведение. Каждую минуту они сообщали мне, что сделать, куда пойти и что съесть. Они следили, чтобы я была накормлена, но не перекормлена. Чтобы мне было комфортно и я, не дай бог, не заболела от переохлаждения или не вспотела от жары. Мои знакомства тщательно изучались, точнее, исследовались практически под микроскопом. Даже книги, которые я читала, проверенные и перепроверенные тысячами людей до меня, изучались кем-то раньше меня заново на предмет их «полезности» и лишь затем пропихивались в меня с особым усердием и удовольствием. Под лупой рассматривался мой продуктовый набор в авоське, с секундомером хронометрировались передвижения из дома на рынок и обратно. Это было не очень удобно, «не свободно», зато всегда понятно и ожидаемо. Меня контролировали, но мной не управляли.

И вдруг в одну секунду мой дорогой Борух, наши новые «соотечественники» превратились в зомби, которыми кто-то постоянно руководит так, словно мы дети малые и совсем не способны на самостоятельные действия. Мы не распоряжались собой и своим временем, часто мы и понятия не имели, где будут находиться завтра наши классы, где и чему нас будут учить, кто будет нашими учителями и «одноклассниками». И, безусловно, нас с Боренькой очень напрягала ситуация с Кларой. Через три месяца мы вдруг поняли, что не стали и уже, наверное, не станем по-настоящему родными. Что наша маленькая и самая родная девочка Инночка осталась в Запорожье, сын – на Кубе, а Клара… Мы не могли (или не хотели) вникать в переживания этого чужого, по сути, ребенка, грустить о его поражениях и радоваться его победам.

Самые большие страдания и самый откровенный протест у меня и Боруха вызывала еда, которую мы получали строго по расписанию, три раза в день, в огромной шумной комнате вместе с другими иммигрантами. Эта «пища» была отвратительна. Несъедобна. Ужасна. И это не преувеличение. Я стала серьезно задумываться над тем, что, скорее, умру от недоедания, чем привыкну питаться тем, что нам предлагают.

И это была лишь часть моих тогдашних переживаний. Самой большой бедой было то, что меня вдруг… обманули самые дорогие и близкие люди. Обманул Борух. Что вместо волшебной страны чудес, где я встречусь с сыном и внуками, они втянули меня в какое-то в королевство кривых зеркал.

Долгие недели, которые мне тогда показались растянутыми на годы, я не могла свыкнуться с нашим тогдашним положением.

* * *

Но! В одно прекрасное утро на смену отчаянию пришло иное чувство. На всю мощь заработал природный инстинкт самосохранения. Очень правильный инстинкт, Инночка. Наверное, в это утро я и перестала ощущать себя обманутой жертвой, поняв, что отныне мне снова предстоит стать взрослым и самостоятельным человеком. И я не преувеличу, если скажу, что именно с этого утра я стала потихоньку чувствовать себя счастливой.

Во-первых, я попробовала начать заботиться о себе сама. Во-вторых, у меня появились новые друзья. В-третьих, я пообещала себе, что все те ограничения, которые прежний опыт накладывал на меня, теперь будут забыты или пересмотрены. Даже домашняя работа, которую я поначалу возненавидела в чужой, по сути, квартире, теперь казалась мне чем-то важным и даже доставляющим удовольствие. Поскольку не было стиральных машин, я приспособилась снова стирать наше белье сама. Мне понравилось следить за порядком в доме (ведь теперь туда могли свободно приходить мои новые соседи и потенциальные друзья). Я перестала жаловаться на жару, легко засыпала, легко просыпалась, завтракала вместе с чужими людьми и шла на занятия, как школьница. В школе я с удовольствием болтала с моими ровесниками и в результате через несколько месяцев свободно говорила на иврите. Жизнь стала налаживаться!

К этому же времени Борух вообще блестяще изъяснялся на иврите. Но его открытия, почерпнутые из бесед с соседями, радости не принесли. Так, в частности, выяснилось, что наш маленький городок совсем не нуждается в инженерах-туннельщиках (тут не было ни рек, ни гор, ни туннелей). И единственная должность инженера-строителя была давно и безнадежно кем-то занята. А пенсионерами в наши годы тут никто не считался. Мы стали всерьез подумывать о том, что благословенный Арад может превратить нас в безработных, а значит, мало кому интересных людей на голодном пайке, на крохотном пособии. И тогда на тайном семейном собрании (опять тайном!) был разработан секретный план спасения нашей семьи. Предполагалось, что мы с Борухом покинем Арад, оставив Клару в местном интернате с ее полного согласия, переедем в Иерусалим (мы опять выбирали по климатическим соображениям), снимем там маленькую комнату и найдем работу. А после этого, когда мы, наконец, полностью обустроимся и встанем на ноги, мы сможем забрать Клару к себе и пригласить приехать сына с женой!!! Говорить о том, чтобы уехать на новое место всем сразу, не приходилось. У нас совсем не было денег. То есть абсолютно!

Мне сейчас стыдно признаться, моя девочка, но мы так увлеклись своим планом, что совсем не подумали о том, как Клара, тогда уже двенадцатилетний ребенок, останется совершенно одна в чужом городе, в общежитии, за 150 километров от нас, как будет одна ходить в школу, питаться в омерзительной столовой, вести домашнее хозяйство…

Справедливости ради нужно сказать, что нашу разлуку мы представляли очень короткой. Пару-тройку недель, от силы месяц…

В действительности для воссоединения семьи нам потребуется долгих восемь месяцев. Но тогда об этом никто не подозревал. И вот мы уехали.

Клара нам потом рассказывала, что с нашим отъездом, почти бегством из Арада, она испытывала смешанные чувства. С одной стороны – необычайную гордость и счастье почувствовать себя совершенно взрослой, свободной и бесконтрольной. С другой стороны – неописуемое одиночество. Глядя на лунный пейзаж за окном, она ощущала себя не просто одной на всей земле, но, пожалуй, и во всей галактике. Такое вселенское одиночество забыть невозможно. Это постоянная тревога. Это холод, который замораживает кости даже в самую отчаянную жару. Это ветер, который постоянно воет в твоей душе…

Поэтому неудивительно, что через восемь месяцев, когда мы вернулись, чтобы увезти Клару с собой, девочка была уже совершенно иным человеком. Маленькой и мудрой старушкой, достаточно сильной, чтобы выжить в этом мире, достаточно умной, чтобы жить в добрососедских отношениях не только с окружающими людьми, но и со своим неистребимым одиночеством.

Ты не поверишь, но подобные чувства испытывала и я, пока Борух зарабатывал деньги, а я стряпала для соседей нехитрую выпечку. Точнее, я сама стала для себя и соседями, и друзьями, и компанией. Я стала центром вселенной по принуждению, просто чтобы выжить. Научилась не смотреть в пропасть темноты, которая страшит и одновременно притягивает каждого нормального человека (темно, страшно, но мы туда стремимся). Нет! Отныне я МУДРО отказывалась от провокаций такого рода. И на предложение Боруха занять какие-то немыслимые тысячи долларов, чтобы контрабандой перебраться в Штаты, а оттуда – на Кубу, я тоже ответила отказом. Захватывающая дух авантюра теперь не была мне интересна. Она могла манить сколько угодно: «попробуй еще раз, попробуй, рискни же, рискни!», но я, умудренная жизнью, задавала ей единственный вопрос: «Зачем?»

Разумеется, эти мои внутренние изменения никто не замечал. Мой муж и Клара в том числе. Они могли отметить, что я похудела и стала реже смеяться. Борух видел меня каждый день в кровати в короткой батистовой сорочке и знал каждый дюйм моего тела, проверял давление и пульс и таки убеждался в том, что все хорошо! Правда, внутрь глаз, в душу заглянуть ему мне тогда так и не удалось.

* * *

Тетя Аня запыхалась и залпом выпила совсем остывший чай.

– Потерпи, девочка, мне совсем мало тебе осталось рассказать из грустного. Потом проснется Борух, мы завтра поедем смотреть Москву, потом Киев, потом Одессу и снова будем смеяться, как в нашем старом доме. Договорились?

– Договорились, конечно! – Я тоже допила чай. Тетя Аня говорила со мной так, словно не я была ее знакомой девочкой из прежней жизни, а она – совсем старенькой бабулей. Нет! Наоборот. Все было наоборот! Это она исповедовалась передо мной, как раньше я пересказывала ей все свои детские переживания и обиды…

– На чем я остановилась? Ах, да! Мы приехали за Кларой. Быстро собрав ее немудреные пожитки, мы вызвали машину и отправились в Иерусалим. Город всех городов. Естественно, Кларочку раздирало любопытство. Но это было не бесшабашное любопытство веселого подростка, а тщательно спрятанный в самой глубине зрачков взрослый интерес: ну и что там на этот раз? Я с тревогой поглядывала на нее, но она казалась безмятежной и спокойной, ничто не выдавало внутреннего напряжения. Она, как и я, научилась прекрасно контролировать эмоции. Жизнь в Израиле быстро учит.

Кстати, такое сосуществование двух параллельных государств (нашего с Борей и Клариного) с того дня сохранится на всю жизнь. Слава богу, это сосуществование будет абсолютно мирным! Мы жили одной семьей, но каждый в своем собственном отдаленном пространстве и времени. Так мы и живем с тех пор: в мире миллионов людей. И одни во всей галактике! Я встретилась с Мирой и вдруг подумала, что, возможно, если вернусь туда, где была так счастлива, если найду тебя, пройду по улицам Москвы, Одессы, Киева (но не Запорожья, это слишком больно!), я снова смогу начать говорить «мы». И мы больше никогда не будем одиноки? Что скажешь, дорогая моя маленькая Инночка?

* * *

Я не выдержала и горько разревелась.

Глава 3
Первый выход в свет и первые московские «гости»

Помимо меня, в Москве Анна Ароновна и Борис Абрамович планировали посетить двух своих старинных друзей – московских евреев Циммерманов, Юлию Константиновну и Иосифа Борисовича, которые жили в районе Даниловского рынка, и семью Забельских из Люберец. Я предложила обзвонить одних и вторых и как-то так скоординировать встречи, чтобы мы еще успели 9 мая попасть на Тверскую, к моему преподавателю археологии, Игорю Ефимовичу, с чьего балкона можно было прекрасно рассмотреть все великолепное парадно-военное действо.

Но первый же звонок в Люберцы расстроил меня до слез, и я забегала, заметалась по квартире, не зная, как сказать Анне Ароновне и дяде Боре, что чета Забельских ушла один за другим из жизни ровно месяц назад.

Зато, слава богу, были живы Юлия Константиновна и Борис Иосифович, и я решила, что первым делом мы поедем именно к ним. Жили Циммерманы на улице Лестева (до 30 апреля 1968 года Хавском, а до того, с 1938 года, Хавско-Шаболовском переулке) – улице, которая сама по себе уже была легендой старой Москвы. Ну, во-первых, там все друг друга знали. И не только люди, но и собаки, гуляющие с этими людьми. Там все время во дворах лежали листья летом зеленые, осенью желтые, зимой – шуршаще-подмерзшие, влипшие в снег, а весной они превращались в скользкие коричневые комочки.

Почти все дома в глубине улицы были бывшими коммуналками и давно уже должны были быть или капитально отремонтированы, или расселены, но хозяева комнат умирали, съезжали, а бывшие соседи потихоньку растекались по освободившимся «помещениям», впрочем, почти не тревожа старомосковский быт прежних хозяев.

Скрипучие сетчатые лифты с радикулитным кряхтением продолжали поднимать на высокие этажи обитателей старых квартир, а разговоры на закопченных кухнях (примерно таких, где сейчас сидели мы), начинались со слов:

– И все-таки жаль, Аннушка, что сегодня никто уже не посылает сервелат в посылках, хорошенько натерев его постным маслом.

– Да-да, и не хранит в сервантах кораллы и хрусталь…

– А нынешние молодые барышни, вроде Инночки, сплошь носят эти противные джинсы и совсем не понимают, какой шарм придает женщине комбинация.

– А ты помнишь, Борух, как мы протирали тройным одеколоном головку звукоснимателя в кассетном магнитофоне? Или это был одеколон «Гвоздика?

– «Гвоздика» только от комаров! Для тонкой техники «Тройной», а если склеить пленку в магнитофоне, то только уксус!

– А помнишь, Юляша, как ты присылала мне в Запорожье коврики из старых колготок и потом у нас во дворе все женщины вязали эти коврики в ванные? Они были дико скользкие, но казались такими нарядными!

– Ха! А помнишь, как ты прислала мне кулечек семян, написав на конверте, что это «бальзамин», я гордо высадила его на балконе и клумбах, пока местные бабульки не засмеяли меня, обозвав его «Ванькой мокрым»?

Мы пили удивительно душистый чай, а тетя Аня и тетя Юля все ворковали и ворковали, пока два дяди Бори сражались, вооружившись шахматными часами, разгадыванием кроссвордов из «Московского комсомольца», на время…

А я бродила по старенькой квартире, замечая в ней болезненными уколами в самое сердце предметы своего запорожского детства: лучшее средство от кашля – пузатые круглые баночки, лежащие в вате в коробочке в ванной, ситечко на носу красного чайника в белый горох, атласное одеяло, проглядывающее сквозь ромб посередине пододеяльника (я думала, что таких уже и не шьют), подшивки «Литературки» и «Роман-газеты», заботливо переплетенные в толстые картонные обложки, выстиранные полиэтиленовые пакеты, развешанные на деревянных прищепках на балконе.

Мою экскурсию по квартире прервал достаточно высокий голос Юлии Константиновны, которая что-то доказывала Беренштамам. Я поспешила к месту ристалища:

– Я, конечно, отдам твоей Инночке все свои записи. Пусть отнесет их на синьку, перепечатает или сходит в этот «Херокс» (прости господи), но я повторяла и буду повторять, что древние еврейские блюда, которые постоянно готовили наши бабушки, которыми нас так прекрасно кормили в советском детстве наши мамы, теперь так несправедливо нами самими забыты. Во всей Москве ни одного приличного еврейского ресторана. Посмотри рекламу! Мы почему-то гордимся, что у нас в столице 100 итальянских, 50 японских, 145 европейских шинков, а русские, украинские или еврейские не в чести… Пусть японская мама гордится своей сырой рыбой, а итальянская мама – своими макаронами. Но почему мой Додик должен стесняться маминой капусты??? Поверь, дорогая, если мы не будем сами хранить свои традиции, о нас забудут сразу после того, как похоронят. Завтра же! Вот в 1965-м на Даниловском рынке можно было легко купить у Изи Швайцмана лучшую печеную капусту в Москве. Где сейчас дети Изи? Почему не готовят по папиному рецепту? Нет, не спорю, в Иерусалиме ты и сейчас можешь купить этот цимес на базарах, причем купить столько, сколько захочешь. Самой вкусной она, конечно, получается, когда запечена в печи. Но и в духовке можно приготовить не менее вкусный обед из такой капусты…

– А можно мне рецепт? – не удержалась я.

– Что значит можно? Нужно! Но одним рецептом ты, как сказала Анечка, не успокоишься, поэтому тетя Юля передаст тебе все свои сокровища, но на неделю! Приеду провожать Аню в Киев и все заберу обратно! У Додика такая жена косорукая, божечки ж мой… Вот мама все сыночке и готовит. И двум внученькам готовит. И трем правнучкам готовит, дай мне бог здоровья! Пиши:

Печеная капуста

Нам понадобятся:

2 кочана свежей капусты, 150 мл холодной воды, 1 л огуречного рассола, 100 мл льняного масла, 3 ст. ложки семян горчицы, 8 зубчиков чеснока

Капусту среднего размера разрезать на 4 части, плотно сложить в толстостенную посуду (чугунок, гусятницу). Налить немного воды, очень плотно закрыть крышкой и готовить в духовке при 150 °C в течение 4 часов, до кремового цвета. Капуста должна стать цвета «крепкий кофе с молоком». Оставить в духовке до полного остывания. При другом варианте приготовления капусту пекут 1 час при 200 °C, а далее еще 2 часа при 150 °C. Еще в другом варианте капустой плотно набивают большой чугунок, переворачивают его вверх дном на противень (воды при этом не нужно подливать) и готовят при 170 °C 2 часа, а потом выключают духовку и оставляют в духовке до утра.

Остывшую капусту перекладывают в большую кастрюлю и заливают на сутки маринадом от маринованных огурцов, помидоров или даже квашеной капусты. Если этого нет, можно сварить свежий маринад с добавлением любимых специй, остудить и залить капусту. Капуста должна быть полностью залита маринадом. В таком маринаде капуста может храниться в холодильнике хоть неделю.

Перед подачей вынимают капусту из маринада, нарезают крупными кусками, перемешивают с маслом, пропущенным через пресс чесноком и растертыми семенами горчицы (сегодня можно взять французскую зернистую горчицу). Подают как закуску. Или, как сейчас принято, вместо салата к обеду. Это очень-очень-очень, просто необыкновенно вкусно!

* * *

Мы покидали гостеприимный дом Циммерманов с двумя полными сумками нужной и ненужной всячины. Там были и тетради с рецептами (самая главная ценность), и коробки, набитые особо полезными вырезками из настенных календарей (ценность более сомнительная), а еще (для моего Сережи) целый ворох переводных картинок (ой, их и ножом не соскребешь ни с кафеля в ванной, ни с холодильника – дико полезная вещь и ТВОРЧЕСТВО ж), несколько книг с задачами по занимательной физике для моего мужа, две чеканки, собственноручно изготовленные Додиком в пятом классе для моей мамы, и одну картину «выжиганием» того же автора для Беренштамов и громким напутствием с 4-го этажа на весь пустой двор: «Аня! Пусть она (то есть я) не ходит оклахомой и заправит футболку под свитер. Это ж просто неприлично, когда у девочки торчит из-под пятницы суббота!»

* * *

Мы добирались до метро почти последним трамваем (обязательно трамваем, и жаль, что не «Аннушкой»), хотя легко могли дойти пешком или доехать прямо в Бутово на такси, но я отчетливо видела, что моих драгоценных старичков просто так из центра Москвы не вырвать. Они вернулись в свою молодость. Они не могли надышаться этим воздухом мая (и, что более важно, майской Москвы), и если бы не огромные пузатые пакеты, которые оттягивали мне руки почти до земли, я тоже радовалась бы проведенному дню.

Кстати, все те рецепты, которые мне передала Юлия Константиновна и которые показались мне интересными, вы найдете на следующих страницах.