Текст книги "Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года"

Часть III
Время перемен

Наполеон

1796 год самым решительным образом изменил жизнь не только русского великого князя Александра Павловича, но и генерала Наполеоне Буонапарте. Во-первых (я уже об этом рассказывала), он женился. Во-вторых, получил в своё распоряжение армию (впервые!). Уверена, многие сочтут неправомерной такую расстановку событий по значимости. Ну в самом деле: женитьба – дело бытовое, заурядное, а назначение командующим армией – событие историческое. Внешне – именно так. Но не стоит забывать о личности Наполеона, о силе, о необузданности его чувств. Да и об обстоятельствах его назначения. Обстоятельства таковы: директор Баррас, активно способствовавший женитьбе Наполеона, обещал ему столь желанное назначение в качестве свадебного подарка. Не следует даже подозревать, что Наполеон женился исключительно ради того, чтобы получить армию. Нет. Он любил Жозефину, любил страстно и безоглядно, даже уговоры любимой матушки отказаться от «этой женщины» не заставили его хотя бы усомниться в своём решении.

^{Антуан Гро. «Бонапарт. Первый консул»}

^{Орест Кипренский. «Портрет Александра I»}

И всё же «подарок» Барраса был желанным. Пожалуй, не менее желанным, чем Жозефина. Этот подарок устраивал не только воинственного генерала. Его жена была вовсе не против того, чтобы, оставшись в Париже, продолжать вести привычный образ жизни, который в присутствии мужа едва ли был возможен. К тому же он обещал ей: «Я добьюсь всего своей шпагой!» А ей очень хотелось быть женой не просто одного из генералов, но того, кто сумеет добиться всего… Что до Барраса, то он хорошо помнил слова генерала Дюгомье, написанные после победы под Тулоном: «Наградите и повысьте этого молодого человека, потому что, если вы будете к нему неблагодарны, то он возвысится и сам собой». Он прекрасно понимал: «этот молодой человек» – опасный соперник, так что лучше всего отправить его, во-первых, подальше от столицы, во-вторых, в самое опасное место. А в Альпийской армии опасно. Очень опасно…

Кроме того, именно этот молодой человек предложил правительству план завоевания Италии. План грандиозный, захватывающий, но казавшийся абсолютно неосуществимым. Его послали на отзыв в Ниццу, командующему армией генералу Бартелеми Луи Жозефу Шереру (когда-то он был адъютантом генерала Александра Богарне, первого мужа Жозефины). Резолюция была уничтожающей: пусть безумец, который это сочинил, сам попробует свою авантюру и осуществить. Что ж, пусть попробует…

Пробовать он отправился через два дня после свадьбы, оставив молодой жене обручальное кольцо с гравировкой, сделанной по его повелению, – «Женщине моей судьбы!».

Армия, которую он увидел, способна была привести в отчаяние любого. Но не Наполеона. Да, солдаты, которыми ему предстоит командовать, оборваны, босы, голодны, озлоблены. Они уже никому не верят и ни на что не надеются. Встретили его не просто с недоверием – с презрением. Нашлись завистники, которые, узнав о его назначении, постарались распространить среди будущих подчинённых слухи, в которых если и была доля правды, то самая ничтожная. Тем не менее обидные прозвища добрались до военных лагерей раньше, чем успел прискакать новый командующий. Его встретил язвительный шёпот: «корсиканский интриган», «генерал алькова», «военный из прихожей». А когда увидели невысокого, худого, бледного, небрежно одетого генерала, насмешку уже не пытались скрывать. К тому же он плохо говорил по-французски…

Но он хотел воевать. Других солдат и офицеров у него не было. Значит… И он обращается к мрачной, готовой растерзать любого толпе: «Солдаты! Вы раздеты, вы плохо накормлены, вы требуете всего этого от правительства, но у него ничего нет. Ваше терпение и ваше мужество в этой каменной пустыне достойны восхищения, но оно не принесёт вам ни славы, ни хлеба. Я поведу вас в плодороднейшие равнины мира! Вас ждут цветущие долины и богатые страны. Вы найдёте там почёт, наслаждение и богатство. Неужели вам не хватит мужества и упорства?»

Но как поверить этому маленькому, тощему, плохо одетому человеку, почти мальчишке, когда их столько раз уже обманывали настоящие генералы?! А этот… разве бывают такие полководцы? Но, с другой стороны, с ними ещё никто так не разговаривал. Похоже, он видит в них равных – товарищей…

Правда, этих товарищей оказалось в несколько раз меньше, чем ему обещали. В Париже заверяли, что под его командованием будет сто шестьдесят тысяч человек. Выяснилось: семьдесят пять тысяч (!) солдат и офицеров – мёртвые души (кто-то умер, кто-то попал в плен, другие – в госпиталях или дезертировали), так что в наличии всего тридцать восемь тысяч, причём восемь из них – гарнизон Ниццы и прибрежных участков. Оставить этот район без защиты нельзя, так что в поход с новым командующим могут отправиться всего тридцать тысяч. К тому же продовольствием они обеспечены всего на две недели…

Ему не у кого искать поддержки, только у Лазара Карно, великого организатора республиканской армии, которого в народе называют организатором победы. Это единственный человек, который не только поддержал план Итальянской кампании Наполеона, но и помог в детальной разработке этого плана. Карно вообще был личностью замечательной, одним из самых благородных и талантливых руководителей революционной Франции. Он был членом Конвента, членом Комитета Общественного спасения. Именно Карно принадлежит и идея присоединения к республике Монако, Бельгии, земель, смежных с Лотарингией, и осуществление этой идеи. А ещё именно он ввёл всеобщую воинскую повинность и создал четырнадцать армий, которые оберегали границы Франции от захватчиков, и сам руководил военными действиями. Карно никогда не участвовал в терроре. Этим заслужил уважение и любовь сограждан. Но не коллег-политиков. В эпоху Директории его избрали одним из пяти директоров. Трое ревниво относились к его славе и во время переворота 18 фрюктидора (4 сентября 1797 года) обвинили Карно в роялизме и потребовали его ареста. Но не зря у безупречного политика было много искренних поклонников: его успели предупредить и помогли бежать в Швейцарию.

Как только Бонапарт стал Первым консулом, он вернул Карно на родину, назначил его генерал-инспектором французских войск, а вскоре и министром внутренних дел. Они понимали и высоко ценили друг друга. Но Карно был убеждённым республиканцем. Он не смог принять решения Наполеона ни о пожизненном консульстве, ни тем более о провозглашении империи. Пришлось удалиться от дел. Наполеон был огорчён, но препятствовать не стал. Тем более что понимал, как страдает Карно оттого, что не может уделять времени своим любимым наукам, геометрии и математическому анализу. Почти десять лет посвятил Карно математике. И преуспел. Его научные успехи затмит только сын, Сади, один из величайших физиков и математиков планеты. Отец успел порадоваться лишь первым успехам сына. А сам оторвался от научных занятий только по просьбе Наполеона: тот попросил его написать об обороне крепостей. «Трактат о защите крепостей» был опубликован в 1810 году и почти сразу переведён на многие европейские языки.

В походе Наполеона в Россию Карно не участвовал: считал его не отвечающим интересам Франции, а значит – ошибкой. Но в 1814 году, когда враги готовились ступить на французскую землю, полководец (ему уже за шестьдесят) предлагает Наполеону свою помощь. Император назначает его губернатором Антверпена и поручает оборону города от войск коалиции. Эта оборона осталась в истории как блестящий военный подвиг генерала Карно. В Антверпене его не забыли. Памятник «организатору побед» украшает одну из центральных площадей города.

Карно до конца оставался верен Наполеону. После возвращения императора с острова Эльба снова был министром иностранных дел, а после трагического окончания Ста дней, избранный членом временного правительства, делал всё возможное, чтобы не допустить вступления союзных войск в Париж. Но, увы…

В первые же дни после реставрации Бурбонов Людовик XVIII изгоняет своего заклятого врага из Франции. Доживал выдающийся воин, политик и учёный в Магдебурге, окружённый заботой семьи и уважением немцев, от которых когда-то оборонял свою любимую Францию. Наполеона он пережил на два года…

А в 1796 году именно Лазар Карно был единственным человеком, которому генерал Бонапарт (уже не Буонапарте – по-итальянски, а именно Бонапарт – на французский лад: он ведь командует французской армией, Италия теперь – его противник) может пожаловаться на свою судьбу: «Вы не поверите, но у меня здесь нет ни одного по-настоящему одарённого офицера, нет даже такого, кто хотя бы раз участвовал в осаде города! Вы не можете себе представить, в каком я бешенстве: у меня здесь совсем нет артиллерии!»

Карно верит, представляет, но ничем, кроме сочувствия и слов поддержки, помочь не может: нет у него ни толковых офицеров, ни пушек. Зато есть уверенность в таланте молодого генерала. И сам генерал верит в свою звезду. Он недаром читал когда-то запоем о походах великих полководцев древности. Он сейчас у подножья неодолимых Альп, которые отделяют Францию от Италии. Но ведь когда-то Ганнибал перешёл Альпы! Ему с его голодной, оборванной армией подвиг когорт Ганнибала не повторить. Но есть другой путь, который считается недоступным: по узкому горному карнизу, нависающему над морем. Он проведёт своих солдат этим путём. Неожиданность, внезапность нападения станет залогом его победы. Противники не готовы отразить это нападение. Они его просто не ждут. Не ждут, потому что по законам войны оно невозможно. Откуда им знать, что для генерала Бонапарта общепризнанных законов не существует…

И он осуществляет план, который всем кажется авантюрой. Путь был труден. Но когда перед солдатами открылась прекрасная цветущая долина Пьемонта, они не могли поверить своим глазам. Зато поверили своему командиру. Сразу и навсегда. Всего четырнадцать дней понадобилось ему, чтобы выполнить обещание. Теперь они знали: он – единственный, кому можно и нужно верить. Так начинались любовь, поклонение, а потом – и обожествление Вождя…

Вскоре после победного сражения у деревушки Монтенотто Наполеон писал домой: «Грабежей стало меньше, первый голод армии, у которой ничего не было, вроде утолён. Этих бедолаг вполне можно понять: три года кряду проторчать у подножья Альп, и вдруг попасть в страну обетованную!

Голодный солдат легко поддаётся таким взрывам бешенства, что становится стыдно за всё человечество… Я намерен восстановить порядок или вынужден буду вообще отказаться от должности: не могу командовать грабителями… Завтра по моему приказу расстреляют несколько солдат и одного капрала, укравших сосуды в какой-то церкви. Через три дня железная дисциплина будет восстановлена. Пусть Италия, восхищающаяся мужеством наших войск, удивится их дисциплинированности. Случались ужасные вещи: я содрогаюсь при воспоминании об этих минутах! Слава Богу, противник, отступая, творил ещё более страшные безобразия».

Прошло всего четырнадцать дней после его первой речи, обращённой к солдатам. Но за эти дни он не только выполняет своё обещание, он издаёт сто двадцать три (!) приказа по армии. Прежде всего они касаются злоупотреблений: «Армия потребляет в пять раз больше, чем ей на самом деле нужно, потому что интенданты выписывают жульнические квитанции… Роскошь, распутство и растраты достигли чудовищных размеров. Существует лишь один путь: создавать комитеты из трёх лиц, полномочных в течение трёх-пяти дней расстреливать каждого проворовавшегося интенданта… Чрезвычайно важно, чтобы ни один из этих подлецов не ускользнул от кары. Хватит армии и стране быть жертвами алчности!» Эта фраза как будто сказана не больше двухсот лет назад в далёкой Италии, а здесь и сейчас…

Когда читаешь этот приказ, невольно возникают жутковатые ассоциации: «тройки», бессудные расстрелы. Правда, есть разница: у нас в годы террора «тройки» расстреливали в основном политических противников, или тех, кого подозревали в недостаточной преданности новой власти, или тех, кто стал жертвами подлых доносов своих «товарищей» (так было и во Франции в годы якобинской диктатуры, хотя и в более скромных размерах). По приказу Наполеона расстреливали (тоже беспощадно) только воров и мародёров. Его предписание расстреливать любого, кто в течение двадцати четырёх часов не вернёт самовольно взятое у населения, выполнялось неукоснительно. Очень скоро с мародёрством было покончено. Правда, жителям занятых французами селений и городов приходилось «добровольно» сдавать продовольствие на прокорм армии. Но иначе, наверное, во время войны и не бывает.

Он вёл свои войска от сражения к сражению – от победы к победе, он сутками не слезал с коня. Но всегда находил время написать любимой: «Счастлив я бываю только рядом с тобой, всё время вспоминаю твои поцелуи, твои слёзы, твою очаровательную ревность… Скорее приезжай, чтобы мы могли сказать, умирая: “У нас было так много счастливых дней!”» Он пишет ей едва ли не каждый день (это при том, что постоянно идут бои). А вот она, захваченная парижскими развлечениями, времени для ответа не находит.

На груди, рядом с сердцем, он всегда носил медальон с портретом жены. Поразительно: этот суровый, замкнутый человек, не стесняясь окружающих, очень часто доставал медальон и целовал портрет. И вот однажды… стекло на медальоне лопнуло. Бурьен вспоминал: «Он смертельно побледнел, произнёс тихо, с отчаянием: “Стекло лопнуло. Моя жена заболела или изменила мне. Вперёд!”» Как много это о нём говорит: вера в приметы, отчаяние и это непреклонное «Вперёд!»… Потом будет очередная победа и очередной крик отчаяния – призыв отозваться, приехать. Она, наконец, ответит. Обманет – прикинется больной… Он даже не заподозрит обмана и напишет отчаянное письмо Жозефу (прекрасно зная, что его родственники терпеть не могут Жозефину): «Я в отчаянии, моя жена больна, я не знаю, на каком я свете, страшные предчувствия терзают мне душу. Умоляю тебя, напиши мне! С детских лет мы с тобой связаны родством и симпатией, постарайся, сделай для неё то, что я от всей души сделал бы для тебя! Ты знаешь, как горячо я её люблю, знаешь, что я ещё никого никогда так не любил, что Жозефина – первая женщина, которую я боготворю. Её состояние лишает меня разума… Но если она поправится и может вынести дальнюю дорогу, пусть приедет: я должен прижать её к груди, я безумно люблю её и не могу жить без неё. Если она меня разлюбила, то мне незачем долее жить на этом свете… Видно, надо мной висит проклятье – одерживать лишь внешние победы!»

Возможно, кто-нибудь меня упрекнёт: стоит ли прерывать рассказ о событиях, изменивших судьбу Европы, цитатами из сентиментальных писем, свидетельств слабостей великого человека?! На первый взгляд то, что переживает Наполеон, действительно – слабость. Но мне-то кажется, что способность к таким чувствам на самом деле – сила. К тому же едва ли описание тактических и стратегических решений, даже перечень блистательных побед способны открыть душу человека, как открывают её эти письма. Да и один из мотивов (пусть не главный, пусть «один из») его стремления побеждать – желание вызвать восхищение любимой женщины. Он этого и не скрывает. Кроме всего прочего, я абсолютно солидарна с известным американским социологом Дж. Реттрейем Тейлором, утверждающим, что «история, не принимающая во внимание проблемы пола, является, по сути дела, выхолощенной и невразумительной».

Он страдал, ревновал, но это не мешало армии, ведомой влюблённым генералом, с невероятной быстротой продвигаться в глубь Италии. Командующий обращался к своим солдатам с пылкими речами: «Солдаты! Вы низверглись с вершин Апеннинских гор, словно водопад… Милан – ваш… Мы – друзья всех народов, в особенности потомков Брута, Сципиона и всех тех вершителей судеб, с которых мы берём пример. Восстановить Капитолий, воздвигнуть в нём статуи героев, пробудить народ Рима, скованный веками рабства, – вот что будет плодом ваших побед, потомки будут вами восхищаться! Вы заслужили бессмертную славу, дав новый облик красивейшей стране Европы…»

Слава Наполеона и его армии (пока она ещё не называлась Великой) родилась именно во время Итальянского похода. Первым (ну, может быть, одним из первых), кто понял, чем грозит Европе этот молодой полководец, был Александр Васильевич Суворов. «Далеко шагает, пора унять молодца!» – эти слова он сказал именно в разгар Итальянской кампании Бонапарта. Унять не успел… Скорее, помог «молодцу».

А пока Наполеон обращался к итальянцам: «Народы Италии! Французская армия пришла, чтобы разбить ваши цепи! Франция – друг всех народов. Верьте мне! Ваша собственность, ваши обычаи, ваша религия – всё будет в сохранности!» Нельзя сказать, что его солдаты вели себя на покорённых территориях как робкие вегетарианцы, хотя особенно и не зверствовали. Ничего похожего на поведение оккупантов XX века тогда и вообразить было невозможно. Он решительно запретил пытать даже вражеских лазутчиков: «Допрос с применением пыток приводит только к тому, что несчастные говорят то, что нам хочется услышать. Я запрещаю применять методы, не признающие человечность и разум». Большинство итальянцев (те, кого принято называть простым народом) встречало Наполеона с восторгом: наслышанные об идеях Великой Французской революции, они видели в нём посланца свободы. Но не менее важно было другое: он – свой. Его прекрасный итальянский язык, его знание местных обычаев не позволяли считать его оккупантом. Тем более что на захваченных территориях он образовал свободную Цизальпинскую республику.

Это случится уже после победоносного сражения при Лоди, одного из немногих, о которых позволю себе рассказать, отступив от решения не излагать подробно ход военных операций, а писать лишь о том, что имело существенное значение для становления характера, а значит – для судьбы Наполеона. Кроме того, военную историю Итальянского похода описали и проанализировали Клаузевиц, Жомини, да и сам Наполеон. Браться за это после них было бы не просто нескромно – самоуверенно и нелепо.

Опасаюсь, не все знают, кто такие Клаузевиц и Жомини. Но, чтобы понять, как много значат их оценки полководческого дара Наполеона, как они объективны, оценивая этот дар, не мешает хотя бы в самых общих чертах представлять, что это были за люди. Те, кто бывал в Галерее 1812 года, и не мимоходом, а внимательно рассматривал портреты героев Отечественной войны (они того стоят!), не могли не обратить внимания на улыбающееся лицо генерала, чем-то напоминающего молодого Вольтера. На мой взгляд – типично французское лицо. Он, действительно, был французом, этот человек с необыкновенной биографией, барон Антуан Анри Жомини, которого в России называли Генрихом Вениаминовичем. Это Наполеон за героизм, проявленный в кампании 1806–1808 годов, произвёл его в бригадные генералы и наградил баронским титулом. Ценил император французов и теоретические работы Жомини, и его военно-исторические исследования. Но был у Жомини могущественный враг, военный министр и бессменный начальник штаба французской армии, маршал Луи Александр Бертье, которому Наполеон безоговорочно доверял. Кстати, совершенно напрасно: после отречения императора Бертье предаст своего благодетеля, перейдёт на службу к Бурбонам, а когда Наполеон вернётся (имею в виду Сто дней), уедет в Баварию и покончит с собой (наверное, всё-таки замучила совесть). Но задолго до этого Бертье сделает всё, чтобы избавиться от Жомини. И тот перейдёт на русскую службу и окажется весьма полезен Александру на последнем этапе войны. А позднее станет любимцем Николая I, который доверит бывшему наполеоновскому генералу, ставшему российским генералом от инфантерии, преподавать военную стратегию наследнику престола, будущему царю-освободителю. Такая вот карьера. А уж то, что Генриху Вениаминовичу нашлось место в Галерее 1812 года, – полная неожиданность. Правда, в боях против русских он не участвовал, был военным комендантом сначала Вильно, потом Смоленска. Судя по воспоминаниям, вёл себя вполне гуманно.

Что же до Карла фон Клаузевица, то этот человек совершил переворот в теории и основах военных наук, его до сих пор почитают как одного из величайших военных теоретиков всех времён, труды его изучают во всех военных училищах. Клаузевиц служил в России, много сделал для победы над Наполеоном при Ватерлоо, за что Александр I наградил его орденом святого Георгия IV степени и золотым оружием «За храбрость».

Будучи противником Наполеона, Карл Клаузевиц никогда не изменял объективности, а потому не мог не ценить таланта французского полководца: «Предприятие отважного Бонапарта увенчалось полным успехом… Бесспорно, никакой боевой подвиг не вызвал такого изумления во всей Европе, как эта переправа через Адду…»

Что обеспечило Наполеону победу под Лоди, да и в большинстве сражений Итальянского похода? Нельзя забывать, что противник значительно превосходил французов силами. «Численную слабость возмещать быстротой движений», – требовал генерал Бонапарт. Именно предельная, невиданная быстрота и маневренность и приносили ему победы. Такого темпа наступательных операций противник не мог ожидать не потому, что был плохо подготовлен или не имел толковых командиров. Нет. Такого темпа, казалось, просто не существует в природе. На самом деле такой темп существовал. Это был темп суворовских атак. Но те, кому пришлось воевать против Наполеона, никогда не встречались с Суворовым…

Адъютант генерала Огюст Фредерик Луи Мармон писал отцу, что он, как и его командир, двадцать восемь часов не слезал с коня, затем три часа отдыхал и после этого снова пятнадцать часов оставался в седле. И добавил, что не променял бы этого бешеного темпа «на все удовольствия Парижа». В следующей битве, при Арколе, Мармон в числе тех, кто спасает жизнь генерала. Тот умеет быть благодарным. Со временем Мармон становится маршалом и герцогом Рагузским (Наполеон не жалеет титулов и званий для своих единомышленников). Из имени Рагузский легко вычленяется слово raguser (изменять). Это заметили многие (но не император). Титул оказался пророческим: 5 апреля 1814 года Мармон вместе с маршалом Эдуардом Адольфом Мортье (тоже получившим от Наполеона герцогский титул – этого сына торговца император сделал герцогом Тревизским) подписали договор о сдаче Парижа союзникам и отвели свои войска в Нормандию. Это и вынудило Наполеона подписать акт об отречении. А Мармон перешёл на сторону Бурбонов, был в благодарность за измену сделан пэром Франции и во время Ста дней бежал с Людовиком XVIII в Гент.

Наполеон не простил ему предательства: «Мармон будет объектом отвращения потомства. Пока Франция существует, имя Мармона будет всегда произноситься с содроганием. Он чувствует это, и в настоящий момент, вероятно, он самый несчастный человек из всех живущих. Он не сможет простить себя и закончит свою жизнь как Иуда». Эти слова написаны на острове Святой Елены… А пока Мармон рядом со своим генералом.

Молниеносность операций армии Бонапарта позволяла ему держать инициативу в своих руках и навязывать противнику свою тактику. Именно так было в знаменитом сражении при Лоди. Мост через реку Адду неприступен. В этом были уверены все, и нападавшие, и оборонявшиеся. Австрийцы на противоположном от французов берегу чувствовали себя в относительной безопасности. Но Наполеон преодолел этот страшный мост и разгромил арьергард австрийской армии. В этом сражении, проявив чудеса личной храбрости, он окончательно завоевал сердца солдат.

Это было первое настоящее сражение, выигранное им с использованием тех тактических и стратегических приёмов, которые потом он будет использовать в куда больших битвах, которые прославят его на весь мир. Но именно после Лоди он почувствовал, вернее, уже реально осознал безграничность своих сил и возможностей.

Возвращаясь на острове Святой Елены к тем незабываемым дням, он напишет в воспоминаниях: «Только вечером в Лоди я впервые понял, что я – человек, отмеченный Божьим промыслом, только в тот вечер я поверил, что действительно совершу те великие подвиги, кои до того занимали мои мысли лишь в виде честолюбивых мечтаний».

Через пять дней он вступает в Милан. В «Пармской обители» Стендаль (в миру – Мари Анри Бейль, участник наполеоновских походов, в том числе и похода в Россию) рассказывает, о чём через годы после описываемых событий с восторгом вспоминали миланцы: «Вместе с оборванными бедняками-французами в Ломбардию хлынула такая могучая волна счастья и радости, что только священники да кое-кто из дворян заметили тяжесть шестимиллионной контрибуции, за которой последовали и другие денежные взыскания. Ведь эти французские солдаты с утра до вечера смеялись и пели, все были моложе двадцати пяти лет, а их главнокомандующему недавно исполнилось двадцать семь, и он считался в армии самым старым человеком».

Ни сражения, ни победы не отвлекали его от мыслей о жене: «Счастье или несчастье человека, которого ты не любишь, пусть тебя не интересует… Это моя вина, раз природа не дала мне качеств, которые могли бы тебя очаровать…»

Зато у него были качества, очаровавшие миллионы не только его соотечественников, но и тех, кого он завоевал. Магия? Может быть… Но об этом мы ещё поговорим. А пока – о делах земных. Австрийцы, чтобы избежать полного уничтожения своей армии, запросили мира. Генерал Бонапарт подписал мир самостоятельно, не ставя в известность Париж. Любого другого за это… Впрочем, гильотины уже не было, так что любому другому грозило всего лишь отрешение от должности и тюремное заключение. Беспардонное поведение Наполеона Директория вынуждена была терпеть: он был единственным генералом, одержавшим столь блистательные победы. Знамёна разгромленных армий противника ложились к ногам восхищённой Франции, трофеи текли рекой.

Вот о трофеях рассказать просто необходимо: они говорят о личности Наполеона ничуть не меньше, чем любые его победы. Кроме тех трофеев, какие всегда достаются победителям, он собирал и отсылал в Париж (подчёркиваю, не в свой дворец, не своей любимой жене, а государству – для помещения в общедоступные музеи) картины, скульптуры, книги. В молодой республике существовал принцип: произведения искусства, принадлежавшие королям, придворным, церковным общинам, должны быть переданы народу, чтобы «укрепить и украсить правление свободы». Бонапарт следовал этому принципу неотступно. Однажды герцог Пармский Фердинанд взамен картины Корреджио «День», которую потребовал в качестве репарации Наполеон (он очень хорошо разбирался в искусстве, всегда выбирал лучшее), предложил генералу миллион. Директора в Париже были в восторге: им постоянно не хватало денег. Но Наполеон написал: «Миллион, который он предлагает, будет вскоре растрачен, а такой шедевр наверняка украсит Париж и даст повод для подражания другим гениям». Он был прав: толпы людей собирались (и собираются до сих пор) в музеях перед картинами, которые добыл для Франции Наполеон.

Конечно, итальянцам трудно было смириться с потерями национальных шедевров. Немецкий писатель Эрнст Арндт, проживший некоторое время в Милане, как раз когда там хозяйничал Наполеон, писал: «…от Граца до Болоньи люди говорят только об одном человеке. И друзья, и враги соглашаются в том, что он – великий человек, друг гуманности, защитник бедных и несчастных. Во всех рассказах он выставлен героем, ему прощают всё, кроме отправки во Францию произведений итальянского искусства». Конечно, такое трудно простить. Но не следует забывать: ни один завоеватель не относился к памятникам прошлого, как Наполеон. Он мог бы брать всё – грабить. Брал только то, что оговорено в договоре. А когда увидел, что «Тайная вечеря» Леонардо на стене монастырской трапезной в Санта Мария дела Грация находится в состоянии, явно требующем особенно бережного обхождения, то не позволил своим солдатам не то что становиться в этом помещении на постой, но даже заходить в него.

Его звали в Париж, прельщали невиданными почестями. Он отказывался. Писал директорам: «Имея слабую армию, мы должны делать всё: сдерживать германское войско, осаждать крепости, охранять тылы, угрожать Генуе, Венеции, Тоскане, Риму и Неаполю и везде должны иметь превосходство в силе. Но для этого требуется полное единство военного, политического и финансового руководства… Надеюсь, что эти мои слова вы не приписываете моему честолюбию. К сожалению, я и так чересчур засыпан почестями, а здоровье моё подорвано до такой степени, что мне, вероятно, придётся просить вас о преемнике… Всё, что у меня осталось, – это присутствие духа… Я продолжаю переговоры. Шлите подкрепления! Подкрепления! Если хотите сохранить за собой Италию».

По поводу здоровья он лукавил: оно у него было отменное. О преемнике не попросил (попробовали бы предложить!). Подкрепления ему не прислали. Италию за собой бездарные руководители республики не сохранили. Ему придётся снова её завоёвывать.