Текст книги "Принцессы немецкие – судьбы русские"

Это отрывок из собственноручной записки-наказа губернаторам польских провинций, только что присоединенных к России в результате раздела. И снова ее великодушные внушения остаются невыполненными. Ей не по силам не только обогнать время, но и изменить сущность российского чиновника. А кому это по силам? Недаром они с Бецким мечтали воспитать нового человека. Но даже за 34 года самовластного правления сделать это оказалось невозможно. Что же касается преемников, то на них и вообще надежды мало, а уж ее преемник будет с ожесточением уничтожать все ее начинания. Тоже русская драма, повторяемая из века в век.

Отступление о том, что значит быть русской

Главным в личности Екатерины, признанной (как бы ни осуждали ее за слабости и даже пороки) не только одной из величайших женщин в мировой истории, но и одним из величайших правителей, была искренняя, страстная, самозабвенная любовь к России. Откуда? В этом ее загадка. В самом деле, почему в душе этой девочки из маленького немецкого княжества такой отклик вызвали и заснеженные, не слишком приветливые русские просторы, и древние храмы, и долгие, печальные песни (хотя музыкального слуха не имела и музыки не понимала и не любила).

Зато понимала: чтобы управлять Россией, нужно быть здесь своей, русской. Нельзя поменять кровь? Но разве это – главное? Главное – дух. Каким-то тайным чутьем задолго до Достоевского она почувствовала «особость» русской души и посчитала для себя честью и счастьем стать русской. По духу.

Что же касается крови… Вскоре после приезда в холодный, промозглый Петербург Екатерина с таким энтузиазмом принялась изучать русский язык, что не спала ночами, ходила босиком по холодному полу и без конца твердила новые слова. В результате – воспаление легких. Опасались, что не выживет. Вопреки протестам «просвещенной» мамаши лечили ее по-русски: кровопусканием. И вылечили. Потом она любила шутить: «Этим кровопусканием из моих жил до последней капли выпустили немецкую кровь, заменив ее русской!».

Пройдет много лет. Однажды, будучи в Царском Селе, Екатерина (уже императрица) почувствовала себя нехорошо. Приехал Роджерсон, ее любимый доктор, и нашел нужным немедленно пустить кровь. Она безропотно согласилась. В это самое время государыне докладывают, что приехал из Петербурга граф Александр Андреевич Безбородко узнать о ее здоровье. Она приказывает его принять. Встречает с радостной улыбкой: «Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила».

В первые месяцы жизни в России самым счастливым днем был для нее тот, когда Елизавета Петровна сказала: «Девица пригожая, держать себя умеет и на немку не похожа». Лучшей похвалы для Екатерины быть не могло.

Действительно, даже не зная о своих русских корнях, она сумела стать русской. Русским языком овладела в совершенстве. Правда, писала с ошибками. Но Петр I, русский, писал абсолютно безграмотно. Считал: и так обязаны понять. Она же не стеснялась просить своего секретаря, Александра Васильевича Храповицкого, ошибки исправить. Потом сама переписывала письмо набело. Извинялась перед Храповицким: «Не смейтесь над моей орфографией; я объясню вам, почему я не могла ее лучше изучить. По моем приезде в эту страну я начала с большим старанием учиться русскому языку; но моя тетка Елизавета, узнав, какому “злу” я предавалась, велела позвать мою гофмейстрину и приказала ей положить конец этим занятиям: “Она и без этого достаточно учена”, – сказала она ей. С тех пор я могла продолжать свое образование сама только по книгам, будучи лишена учителей». Но, изучая язык самостоятельно, она познала нечто куда более важное, чем орфография: дух языка, а через него приобщилась и к духу народа.

Русские обычаи стали ее обычаями, следовала им не по обязанности – легко и естественно.

Православие стало ее верой. К переходу в эту новую, покорившую ее душу веру готовилась с трепетом. Это случилось 28 июня 1744 года. Счастливый день! Через 18 лет, день в день, тоже 28 июня, она сбросит с престола ненавистного мужа.

Пройдут годы. Весь мир уже будет называть ее Екатериной Великой. Фридрих Прусский (его тоже звали Великим) напишет ей: «Вся Германия и я с доверием надеемся, что Ваше Императорское Величество, толико прославив свое новое отечество – Россию, вспомните, что вся германская империя гордится тем, что вы там увидели свет». Фридриху нужна была помощь России в войне против Австрии, и он решил польстить Екатерине, хотя недолюбливал ее, считая неблагодарным созданием своих рук.

Как он ошибся! Она прощала ему многое (он зря считал ее неблагодарной, она всегда помнила, что именно он помог ей оказаться в России); простила даже то, что советовал Петру Федоровичу, когда тот стал императором, отправить ее в тюрьму. Только не это: он посмел напомнить ей, что она не русская! Она не желает об этом помнить! И – встает на сторону Австрии.

Она убеждена, что рождена для России. А муж, этот прихвостень Фридриха Прусского! Русским языком за 20 лет жизни в Петербурге так и не овладел. Не потому, что не мог: память имел прекрасную. Не хотел! Любил повторять услышанное еще в детстве от своего голштинского воспитателя Брюммера: «Этот подлый язык пригоден только собакам и рабам». Православия душой не принял, со священниками был груб, в церкви вел себя непристойно, над верой жены насмехался. Эта страна, ее покорившая, заворожившая, оставалась для него чужой. Открыто признавался: «Я не рожден для России, непригоден русским, а они – мне…».

Уже этого, на взгляд Екатерины, было достаточно, чтобы лишить его русской короны. А он еще утвердил это ее убеждение первыми своими действиями на троне: вышел из войны, вернув обожаемому Фридриху все, завоеванное русской армией – русской кровью; начал вводить в армии прусские порядки, сразу заслужив ненависть и армии, и особенно гвардии. Полезных его начинаний (а они были) просто не желали замечать. Повторяли одно: еще немного – и Россия станет прусской провинцией! Этого нельзя допустить! Взгляды патриотов с надеждой обратились к Екатерине.

Пройдет время, и кое-кто будет иронизировать над ее «излишней» русскостью. Может быть, и в самом деле это выглядело немного странно, когда она упорно настаивала, чтобы автор «Медного всадника» Этьен Морис Фальконе одел Петра I в русский национальный костюм, который покойный император так усердно изгонял из России. Убедить ее в нелепости этой идеи скульптору удалось только с помощью непререкаемого авторитета – Ивана Ивановича Бецкого.

От историографов она требовала отрешиться от предрассудков, будто бы Россия до Петра была дикой, варварской страной. Она соглашалась: да, смуты, последовавшие за смертью царя Ивана Васильевича, отбросили Россию лет на 40–50 назад, но до этого она «ни в чем не отставала от остальной Европы». «Ни одна история не произвела более лучших и величайших людей, чем наша», – писала она Гримму. Она старалась действовать достойно этой великой истории: «В данное время мы далеки от того, чтобы уменьшить славу деяний и событий; скорее мы готовы поддержать ее в умах».

Те, кто пытался заподозрить ее в сознательном преувеличении своей любви к России и ее народу, могли бы устыдиться, прочитай они записки, обнаруженные после ее кончины и не предназначенные к прочтению посторонними людьми:

Никогда вселенная не производила человека более мужественного, положительного, откровенного, человечного, добродетельного, великодушного, нежели скиф (в понятии Екатерины, да и вообще того времени, скиф и русский – синонимы. – И. С.). Ни один человек не сравнится с ним в правильности, красоте его лица, в свежести его кожи, в ширине его плеч, строении и росте; у него обыкновенно дородное, сильное телосложение, широкая борода, густые длинные волосы; он по природе далек от всякой хитрости и притворства; его прямодушие и честность защищают его от пороков. Нет ни одного конного, пехотинца, моряка, земледельца, равных ему. Ни один человек не питает такой сильной нежности к своим детям и близким, как он; у него врожденная уступчивость по отношению родителей и старших. Он быстр, точен в повиновении и верен.

Что можно об этом сказать? Идеализация? Да, наверное. Но кто не идеализирует тех, кого любит? Именно в этом преувеличении достоинств, на мой взгляд, – несомненное свидетельство искренности, неподдельности чувства.

В эпитафии она писала о себе: «Она легко прощала и ни к кому не питала ненависти». Это правда. Прощала даже измены – то, чего обычная женщина просто не в состоянии простить. Было лишь два исключения. Во-первых, не прощала, когда ей напоминали, что она не русская (о просчете Фридриха II, который обошелся ему поражением в войне, я уже упоминала). Во-вторых, злых, а уж тем более презрительных высказываний о России. В особенности, если их позволяли себе русские. Узнав о таких высказываниях князя Хованского, она пишет московскому губернатору графу Петру Семеновичу Салтыкову: «Очевидно, что, несмотря на свое пребывание во Франции, князь забыл, что за подобные речи сажают в Бастилию. К счастью для него, императрица не зла, и злой язык князя Хованского не заставит ее изменить свой характер. Только Салтыков хорошо сделает, если предупредит его в том, что если он не замолчит, то отправится в такое место, где и ворон костей его не сыщет». И приписывает по-французски: «Хорошенько задайте ему страху, чтобы он попридержал свой отвратительный язык, так как иначе я вынуждена буду сделать ему больше зла, чем причинит ему этот страх».

Вместе с тем она никогда не была шовинисткой. Прекрасно понимала, что правит многонациональной и многоконфессиональной страной, и относилась ровно и доброжелательно ко всем своим подданным. Когда Святейший Синод подал ей жалобу на казанского губернатора за то, что тот разрешил построить в городе несколько мечетей, она ответила: «Как Господь терпит на земле все вероисповедания, языки, все религии, так и императрица, следуя в этом Его святой воле и Его заповедям, поступает, прося только, чтобы между ее подданными царили всегда любовь и согласие».

Когда буйные выходки черкесов вынудили задуматься о способах их умиротворения, приближенные предложили употребить оружие. Она возразила: «Я знаю только одно действительное средство: торговля и удобство жизни, которые смягчат нравы этих народов». Цитировать эти ее слова горько и странно: неужели никто из сильных мира сего никогда их не прочитал (почти за два с половиной века!)…

Незадолго до смерти она напишет:

Одно верно, что я никогда ничего не предпринимала, не убедись предварительно, что все, что я делала, – было согласно с благом моего государства. Это государство сделало для меня бесконечно многое, и я думаю, что моих индивидуальных способностей, направленных к благу, процветанию и высшим интересам этого государства, едва ли достаточно для того, чтобы я могла поквитаться с ним.

Поквиталась. Не как хотела – как сумела. Как позволили время и обстоятельства. Но большего для России не удалось сделать ни одному ее правителю. Начала с малого, но важного для каждого из ее подданных, исключая самых богатых, процент которых в России всегда был невелик. Первый указ новой императрицы – о снижении цен на соль. Важность его сегодня трудно оценить: соль стоит копейки. Тогда она была на вес золота. Но без золота-то обходится большинство. А без соли? Народ благословлял матушку-царицу.

Узнав, что цена за фунт мяса поднялась с двух копеек до четырех, она приказала закупить за казенный счет столько скота, чтобы вернулись прежние цены. За тем, чтобы не смели повышать цены на хлеб, следила самолично. Ее народ должен быть сыт! И в самом деле – матушка.

Делами старалась она оправдать свое беззаконное воцарение. Понимала: власть выглядит законной, только если она успешна. По ее повелению в Российской империи основано более 150 городов. Еще важнее – рост населения. Когда Екатерина пришла к власти, в стране жило 19 миллионов человек. В конце ее царствования – 36 миллионов. Население Петербурга с 60 тысяч выросло до 200. И, что немаловажно, в столице нашлось место для представителей всех народов империи. Город Петра (она любила его так называть) приобрел при ней «великолепие, которое соответствовало столице столь пространного государства».

Из 34 лет царствования 17 она воевала. Ее осуждают: войны-то вела захватнические. Но вспомним о реалиях времени: XVTII век был не только галантным, он был кровавым. Все воевали со всеми за господство над территориями, природными богатствами, людьми. Территории, завоеванные для России Екатериной II, превышали завоевания Петра I. Ученица превзошла учителя, которого боготворила. Кстати, на ее рабочем столе, за которым она проводила не менее 8 часов в день, всегда стояла табакерка (она нюхала табак) с портретом Петра. «Я мысленно спрашиваю это великое изображение, что бы он сделал на моем месте?» Петр удивил Европу своими победами. Екатерина к ним приучила. При ней мир признал Россию великой державой. Канцлер Безбородко без ложной скромности вспоминал: «Ни одна пушка в Европе без позволения нашего пальнуть не могла».

О Екатерине-политике, государственном деятеле можно писать и писать. Недаром ее правлению посвящены многие тома исторических исследований. Я написала о ее деяниях предельно кратко, потому что задача передо мной другая: психологический портрет женщины на троне. В мотивах ее поступков как правительницы разбираться не надо, они очевидны: величие и слава России (любой ценой!). От своей страны она себя не отделяет, потому слава страны – это и ее слава, императрицы Екатерины Великой. И – наоборот. Именно поэтому она так дорожит своей репутацией просвещенной монархини (имею в виду ее переписку с Вольтером и Дидро). Здесь не только и не столько личные амбиции, сколько престиж державы.

Что же касается Екатерины-человека, женщины, то в побудительных мотивах ее поступков, в ее отношениях с людьми разбираться куда сложнее (но и интереснее). Прежде всего потому, что масштаб этой личности, а значит, и ее чувства, ее реакции не поддаются привычным оценкам, несоизмеримы ни с какими стандартами.

Отступление об эпистолярном жанре

Никогда не забуду: вскоре после смерти деда возвращаюсь из школы и застаю бабушку за странным занятием: перед ней горка мелко изорванной бумаги, а она берет из лежащей рядом пачки страницу за страницей и продолжает рвать. Мне делается страшно: может, она сошла с ума от горя?! Спрашиваю шепотом: «Что ты делаешь?» Она отвечает (тоже почему-то шепотом): «Эти письма адресованы дедушке. Он их хранил…» «Так зачем же ты их рвешь?» «Их больше некому читать…» «Почему? Я бы прочитала. Интересно…» Теперь она смотрит на меня как на сумасшедшую: «Ты не расслышала? Они адресованы дедушке». И уже сухо, строго, тоном, каким разговаривала со мной очень редко: «Чужие письма читать нельзя».

Чужие письма читать нельзя! – одна из истин, которые любой нормальный человек усваивает с детства. И даже сейчас, каждый раз, когда цитирую письма Екатерины и письма к ней, я испытываю некоторую неловкость, хотя давно уже поняла: именно письма – самый достоверный источник знаний о человеке, чью жизнь, чью душу пытаешься понять.

Что важнее: это острое желание знать или никогда не отпускающее ощущение вины за то, что «лезешь в душу»? Не знаю. Единственное оправдание вижу в том, что интерес к таким личностям, как Екатерина Великая, вызван не праздным любопытством, а потребностью неповерхностно разобраться в истории своего народа.

Я еще не раз буду цитировать письма других своих героинь, которые почти наверняка не рассчитывали, что написанное ими будет читать кто-то кроме адресата. И хотя каждый раз это будет сопровождаться смущением, не могу позволить себе отказаться от этих цитат. Во-первых, потому, что эти письма давно и неоднократно уже прочитаны вовсе не теми, кому были предназначены. Понимаю, что аргумент с этической точки зрения весьма сомнителен и очень напоминает циничное заявление Екатерины: «Если они берут, то почему же и всем не брать?». Во-вторых, потому что письма с максимальной достоверностью раскрывают и личность автора, и его истинное отношение к адресату. Я разобраться именно в этом – цель книги.

Большая часть переписки Екатерины Великой – исключение из правила (впрочем, разве она сама – не исключение?). Дело в том, что многие письма она писала как раз в расчете на то, что они будут прочитаны не только адресатом, и даже не только ее современниками. Это письма к Вольтеру, к Дидро, частично – к Гримму и Марии Терезии Жоффрен. Так что, читая их, мы выполняем ее волю. Ее часто упрекали и упрекают, что в письмах к французским просветителям она лицемерила. Не могу с этим согласиться. Да, она старалась писать так, чтобы в ней увидели безупречную государыню великой страны. Но именно это: великой страны – было для нее главным. И это ей блестяще удавалось. Недаром восхищенный ее письмами Вольтер (а его вряд ли можно заподозрить в наивной доверчивости) писал: «Теперь просвещение идет к нам с Севера».

Другая группа писем (иностранным монархам, собственным помощникам и сподвижникам) – скорее государственные документы, чем письма в общепринятом смысле. Они интересны не только содержащейся в них исторической информацией, но и стилем, присущим только ей, тем, что, будучи даже официальными документами, они никогда не бывали стандартными, формальными.

К третьей группе можно отнести письма, предназначенные ею для того, чтобы скрыть свои подлинные мысли. И это она умела делать блистательно. Достаточно вспомнить письмо к Елизавете Петровне, которое решило судьбу будущей Екатерины Великой.

И наконец, письма, которые для постороннего прочтения предназначены не были и сохранились только потому, что адресаты не захотели или не сочли возможным их уничтожить. Это большинство писем сыну, невестке, Понятовскому, Потемкину и некоторым другим. Вот эти письма она, наверное, не захотела бы увидеть в чужих руках.

Как-то она написала: «Относительно своих сочинений – скажу, что смотрю на них, как на пустяки… Мне кажется, что все, написанное мною, – довольно посредственно; к тому же я не приписываю этому никакого другого значения, как только доставляемого себе этим удовольствия».

Позволю себе не согласиться с этим самоуничижительным признанием. Ее сочинения посредственными никак не назовешь. Исключение – пьесы, которые и в самом деле довольно заурядны, а так как еще и злободневны, то сегодня не представляют ни малейшего интереса. Все же остальное: записки, заметки и особенно письма – блистательно. Мысль она выражает точно и четко, фразу строит свободно, стиль ее образен, легок, самобытен. Но для тех, кого разделяет с ней время, главное даже не в этом. Для потомков, для всех историков, пытавшихся и пытающихся до сих пор осмыслить то, что происходило в нашей стране, да и в мире, во второй половине XVIII века, по праву именуемой екатерининской эпохой, ее записки и письма – бесценный источник знаний (но и сомнений).

Я рассказала о том, как первая немецкая принцесса прошла в России все ипостаси женской жизни: была невестой цесаревича и невесткой царствующей императрицы, женой наследника, потом – императора, матерью будущего императора, вдовой. Пришло время рассказать еще об одной роли, которую ей выпало сыграть. Это роль свекрови. Надо сказать, не самая простая. Именно в этой роли чаще всего проявляются не лучшие черты характера и качества души.

Начну с первой невестки – и первой ошибки проницательной (как ей самой казалось) Екатерины Великой.

Трудно не задать себе вопрос – почему же она, так дорожившая своей не без труда обретенной русскостью и вообще русскостью на русском троне, женила своего сына и внуков на немках? Политический расчет значил для нее не слишком много: что для могущественной, огромной державы родство с маленькими немецкими княжествами! Здесь другое. На собственном опыте она знала: немецкая принцесса способна полюбить Россию больше, чем иной русский по крови. Вот в ее муже течет русская кровь, кровь самого Петра Великого. И что?! Позволю себе совершенно антинаучное допущение: ей казалось, что европейские женщины способны смягчить и облагородить русские нравы, но бороться с варварством они станут не варварскими методами, как это делал ее великий предшественник, Петр Алексеевич, а любовью, как это старалась делать она. Надеялась, что вслед за ней они продолжат разворачивать Россию к Западу. Что им, как и ей, будет проще. В них, как и в ней, не будет ни петровского преклонения перед Западом, ни елизаветинского страха и недоверия. По ее воле женами ее потомков стали четыре немецкие принцессы. Лишь одна полностью оправдала ее надежды: беззаветно полюбила Россию (о ней – в главе «Елисавету втайне пел»).

Почти 30 лет назад Елизавета Петровна пригласила в Россию Ангальт-Цербстскую принцессу Софию Амалию Фредерику. Теперь уже она, ставшая самодержицей всероссийской, ищет невесту своему сыну, мать будущего наследника престола, продолжателя ее дела. Выбор падает на принцесс Гессен-Дармштадтского дома. Трех сестер вместе с матерью приглашают в Петербург. Ландграфиня Гессен-Дармштадтская Каролина по уму и образованности была одной из замечательнейших женщин Германии. Как и Екатерина, она поддерживала постоянную переписку с деятелями французского Просвещения. К ее мнению прислушивался даже сам Фридрих II, известный женоненавистник. Зато ее супруг, ландграф Людвиг, очень напоминал Петра III: единственным, что его по-настоящему интересовало, были военные маневры, парады, муштра. Материальное положение ландграфини было крайне затруднительным: ей приходилось растить шестерых детей практически без помощи мужа. Понятно, почему приглашение Екатерины она встретила с искренней радостью. Она опасалась, что возникнут какие-нибудь препятствия к этому желанному браку, делилась опасениями с Фридрихом. Он уверенно ее успокаивал: «Я уверен во всех главных агентах, которые ведут это дело: разве что каприз самого великого князя может расстроить наши планы». Заметим: наши! Фридрих весьма заинтересован в этом союзе, он надеется приобрести очередного агента при русском дворе. Когда-то с недалекой и самоуверенной матушкой будущей Екатерины не получилось, но ландграфиня Каролина – другое дело, уж она-то сумеет завоевать доверие русской императрицы и стать полезной для своего патрона, прусского короля.

Когда встает вопрос о том, что невесте придется переменить веру, Каролина, которая этого вовсе не пугается, но беспокоится, что заупрямится ее муж, потому что без его согласия дочь не сможет перейти в православие, снова обращается за помощью к Фридриху. И он снова ее успокаивает: «Я помню, когда я предлагал такую же партию принцу Цербстскому (отцу Екатерины. – И. С.), чего мне стоило уговорить его насчет религии… И так после всех этих проделок его дочь отправилась в Россию, и вот она теперь императрица, и еще какая императрица!»

Потом, когда ландграфиня с дочерьми уже приедет в Петербург, Фридрих будет писать ей очень часто, наполняя письма восторженными похвалами русской монархине. Знал: каждое его письмо станет известно Екатерине – перлюстрация писем была в порядке вещей. Екатерина посмеивалась: она знала, что он знает, что она знает…

За своими гостьями императрица послала русский военный корабль, который с комфортом доставил их в столицу империи. Сопровождал гессенских дам любезный, предупредительный и очень красивый друг будущего жениха князь Андрей Кириллович Разумовский (эту деталь следует запомнить).

В Петербурге бриг «Саламандра» встречали с необычайной торжественностью, к пристани подали роскошные экипажи, в которых гостей доставили в Мраморный дворец, предоставленный им императрицей. Дворец поразил гостей редким изяществом линий, стройностью фасадов и элегантностью отделки. И конечно, невиданным комфортом. Семейство было счастливо. Только средняя сестра, Вильгельмина, возмущалась:

Мне кажется, что мы играем здесь, в Петербурге, в высшей степени смешную роль. Мы – немецкие принцессы, а между тем нас притащили сюда, словно рабынь на рынок, чтобы иноземный принц, даже некрасивый и несимпатичный, мог надменно выбрать себе ту, которая более всех поразит его варварское воображение. Еще недавно на уроке истории я проходила, как в Греции отправляли молоденьких девушек на съедение Минотавру. Мне кажется, что наше положение тоже не лучше. Неужели не было бы приличнее, если бы великий князь приехал к нам в Дармштадт?! Неужели наше милое отечество кажется русским таким ничтожным и гадким, что с ним даже не считаются?! Мне кажется, что мы, как немки, должны быть более гордыми и не ездить с таким бесстыдством на бесцеремонный выбор русского рабовладельца.

У Екатерины не только в Зимнем дворце были глаза и уши – в Мраморном тоже нашлись такие, кто слушал каждое слово дармштадтских гостей и доносил императрице. Понятно, что высказывания одной из претенденток на место будущей матери будущего наследника ее не порадовали. Но, надо отдать ей должное, слова эти она запомнила и, сватая сыну вторую невесту, ошибки не повторила. Правда, вторая невеста оказалась не такой строптивой, как Вильгельмина.

Екатерина вовсе не хотела унизить будущую невестку. Ее ведь тоже привезли в Россию по приглашению Елизаветы Петровны. Но она хорошо знала о русском обычае возить невест на смотрины в царский дворец (хотя в старину это касалось только невест царствующего монарха, а не наследника престола, но это уже подробность, давно забытая). Принцесса Вильгельмина русских обычаев не знала, русской историей никогда не интересовалась. Не заинтересуется ею и потом, когда уже станет женой наследника престола. Правда, за исключением одного эпизода, всего одиннадцатилетней давности (на дворе был год 1773)… Этот эпизод вселил в нее надежду стать владычицей пусть дикой, пусть непонятной, но огромной и богатой страны. Точно так, как стала свекровь.

Старшая сестра, Амалия Фредерика, чье спокойное достоинство пришлось по душе Екатерине, вскоре вышла замуж за принца Карла Людвига Баден-Дурлахского. Их любимая дочь, Луиза Мария Августа, станет супругой любимого внука Екатерины, Александра Павловича (о ней – в главе «Елисавету втайне пел»).

Младшая сестра, на которую Павел не обратил никакого внимания, выйдет замуж за великого герцога Саксен-Веймарского. Луиза станет одной из выдающихся женщин своего времени. Гете считал за честь называться ее другом. Наполеон преклонялся перед ее нравственным величием.

Но Павел Петрович выбрал, кого выбрал… Нельзя исключить, что сделал он это в пику матери, которая не скрывала, что Вильгельмина у нее восторга не вызывает. За что вскоре и поплатился…

Через полгода избранница Павла Петровича приняла православие и новое имя: Наталья Алексеевна. Их венчали в церкви Рождества Богородицы (на ее месте сейчас Казанский собор). Здесь 11 лет назад Екатерину провозгласили императрицей. Сюда же, прямо на свадьбу наследника престола (ее престола!) пришла весть: Петр III воскрес! Он идет в Петербург, чтобы отдать власть сыну, законному императору Павлу I.

Екатерина понимает: самозванец. Она ведь абсолютно уверена в смерти мужа. А Павел? Думается, он тоже знает: отец мертв, а мертвые не воскресают. Но каковы мотивы появления самозванца? Истинные ему едва ли понятны, потому и не кажутся опасными. А вот провозглашенная самозванцем цель весьма привлекательна… Очень интересует Пугачев и молодую великую княгиню. Она, воспитанная в Европе, давно забывшей о рабстве, видит в нем освободителя несчастных русских крестьян. К тому же он обещает посадить на трон Павла, а значит, и ее. Что может быть лучше, если уж судьба занесла ее в эту жуткую страну?

Павла, страстно влюбленного в молодую супругу, не смущает, что рядом с ней почти неотлучно находится его друг детства красавец Андрей Разумовский (ходят упорные слухи, что он – незаконный сын Елизаветы Петровны). Именно Разумовский рассказал нетерпеливой претендентке на российский трон о том, как умер Петр III, кто и как возвел на престол Екатерину. Какой пример для подражания! И чем Разумовский хуже Григория Орлова? Но такие планы рождаются только в голове Натальи Алексеевны. Андрей Кириллович вряд ли о них даже подозревает: он человек умный, осторожный, ситуацию при русском дворе знает. И на что способна Екатерина, защищая свою власть, он тоже знает. Не то, что самоуверенная немецкая принцесса. Она ему нравится, он влюблен, роль любовника жены наследника короны щекочет самолюбие. Но не больше. На смертельный риск ради ее амбициозных планов он никогда не пойдет.

В первое время после свадьбы Павел был счастлив, весел, выполнял любое желание жены, но постепенно становился мрачен, его взгляд горел тревожным огнем, выдававшим душевную боль; с матерью держался то холодно, то был груб и дерзок. Екатерина не без основания видела в этом влияние Натальи Алексеевны.

Екатерине докладывают: в семье наследника зреет заговор… Павел не скрывает раздражения: матушка слишком засиделась на троне! Его троне! Она улыбается в ответ:

Я знаю, что Павел будирует против меня, но всем наследникам кажется, что они лучше справятся с государственными делами. Я могу утешаться одним: его сын так же будет будировать против него самого.

Пройдет 27 лет, и те, кто еще будут живы, вспомнят эти пророческие слова.

А тогда, едва освоившись при дворе, великая княгиня пишет матушке возмущенные письма: свекровь – узурпаторша! К тому же бесстыдно меняет фаворитов! Тем, кто читал эти письма (а их читали!), понятно: немецкая принцесса, воспитанная в строгой добродетели, шокирована. Но есть одна пикантная подробность: ее собственные отношения с Андреем Разумовским. Отношения настолько плохо скрываемые, что при дворе с любопытством перешептываются: «Интересно, на кого будет похож ребенок?» (Наталья Алексеевна беременна). Подозревают, что связь эта началась еще на борту брига «Саламандра», на котором красавец-вельможа встречал невесту своего друга детства, Павла Петровича. Но это всего лишь подозрения, в свете которых поведение Натальи выглядит особенно подлым.

Подозрений, ничем не подтвержденных, в этой истории немало. К примеру, кое-кто обвинял Потемкина, что это он помог Екатерине избавиться от нежелательной невестки; хотя не подлежит сомнению, что смерть жены наследника от родов была неизбежной: она с детства страдала пороком позвоночника, который исключал возможность родить ребенка. Это было подтверждено вскрытием. Екатерине не нужны были подозрения, которые могли возникнуть при европейских дворах, так что вскрывали труп независимые эксперты (13 человек!).