Текст книги "Лидерство и самообман. Жизнь, свободная от шор"

– Да, однажды, – робко сказал я.

Бад, видимо, заметил изменение тона моего голоса, поскольку сам понизил тон, и из его голоса исчезли констатирующие нотки.

– Том, представьте себя на ее месте при вашей встрече. Какие впечатления о вас остались у нее?

Ответ, разумеется, был очевиден. Она бы не чувствовала себя хуже, даже если бы я огрел ее дубинкой. Я вспомнил ее дрожащий голос и неуверенные торопливые шаги, когда она выходила из моего кабинета. Я впервые понял, что обидел ее, и задумался: как эта женщина должна была себя чувствовать. Ясно, что она до сих пор очень обеспокоена и не ощущает себя в безопасности, особенно учитывая, что в отделе все знают об инциденте.

– Да, – медленно произнес я, – теперь понимаю, что, боюсь, не до конца справился с ситуацией.

– Вернемся к предыдущему вопросу, – сказал Бад. – Как считаете, не могли ли вы в тот момент подумать об этой женщине хуже, чем она есть?

Я ответил не сразу – не потому, что сомневался, а потому, что хотел собраться с духом.

– Да, наверное, – и добавил: – Но ведь это ничего не меняет по сути: она сделала то, чего не должна была.

– Конечно, нет. И мы до этого дойдем. Но пока подумайте над таким вопросом: что бы она ни сделала, права ли, виновата ли, – как вы рассматривали ее? Как я в том самолете или как та женщина, о которой я вам рассказал?

Я начал размышлять.

– Воспользуйтесь схемой, – добавил Бад, указывая на доску. – Вы считали ее таким же человеком, как себя, с соответствующими надеждами и потребностями, или она была для вас просто объектом – угрозой, источником проблем?

– Да, скорее всего, я видел в ней объект, – выдавил я наконец.

– Итак, как же применить концепцию самообмана в этой ситуации? Каким вы в ней выступили – зашоренным или незашоренным?

– Наверное, зашоренным, – сказал я.

– Об этом стоит подумать, Том. Поскольку эти различия, – он снова указал на схему, – обусловливают успех Херберта – и процветание Zagrum в целом. Лу отличался незашоренностью, видел все четко. Он считал сотрудников именно людьми и нашел способ создать компанию из тех, кто придерживается такого же подхода в гораздо большей степени, чем принято в других организациях. Секрет Zagrum прост: наша культура располагает к тому, чтобы в каждом видеть человека. А когда членов команды оценивают справедливо и так же к ним относятся, они и реагируют соответственно. Так было и у меня с Лу.

Звучало превосходно, хотя подобный подход казался слишком упрощенным: вряд ли успех Zagrum определялся только этим.

– Но ведь все не может же быть так просто, правда, Бад? Я имею в виду, если тайна Zagrum настолько проста, сейчас компанию уже все догнали бы.

– Не поймите меня неправильно, – сказал Джефферсон. – Я не пренебрегаю важностью, например, умного и обученного персонала, трудолюбия и множества других вещей, которые тоже важны для успеха Zagrum. Заметьте: все это есть и у других компаний, но к нашим успехам конкуренты пока не приблизились. И все дело в том, что они не понимают, насколько умнее становятся умные сотрудники, насколько более обученными оказываются обученные, насколько больше трудолюбия демонстрируют трудолюбивые, когда в каждом видят человека – и когда они видят людей в других.

Не забывайте, – продолжал он, – что самообман – очень сложная проблема. Пока организации подвержены самообману – а это верно для большинства из них, – они даже не в состоянии увидеть проблему. Большинство команд не могут снять шоры.

Это заявление повисло в воздухе, потому что Бад взял стакан воды и отпил глоток.

– Кстати, – добавил он, – женщину зовут Джойс Малмэн.

– Кого… какую женщину?

– Ту, которой вы не пожали руку. Ее зовут Джойс Малмэн.

7. Люди и объекты

– Вы с ней знакомы? – с опаской спросил я. – И откуда вы знаете, что произошло?

Бад успокаивающе улыбнулся.

– Пусть вас не смущает расстояние между корпусами. Слухи распространяются быстро. Я услышал эту историю от двух руководителей вашего отдела качества, обсуждавших ее за обедом в кафетерии пятого корпуса. Похоже, вы произвели впечатление.

Я собрался с силами и постарался взять эмоции под контроль.

– Что же до того, знаком ли я с нею, – продолжал он, – на самом деле нет, хотя и стараюсь запомнить побольше сотрудников компании по именам. И каждый месяц это все труднее, ведь структура постоянно увеличивается.

Я кивнул, несколько удивленный: зачем человеку на таком посту, как Бад, вообще запоминать сотрудников уровня Джойс?

– Знаете, что для бейджиков требуются фотографии?

Я снова кивнул.

– Так вот, все руководство получает копии этих фотографий, и мы пытаемся познакомиться с лицами и именами людей, которые приходят работать в компанию. Правда, запомнить всех не получается.

По крайней мере, что касается меня, – продолжал он, – если мне не важно, как зовут сотрудника, то я почти всегда и не заинтересован в нем как в человеке. Это своего рода лакмусовая бумажка. Впрочем, обратное не всегда верно: я действительно могу выучить его имя и при этом относиться к нему как к объекту. Но уж если я даже не хочу пытаться сохранить в памяти сведения о нем, можно быть уверенным: этот человек для меня – просто объект, по отношению к нему я зашорен. В общем, вот так я Джойс и узнал – точнее, узнал о ней.

Пока Бад говорил, я пытался вспомнить людей из своего подразделения. Получалось, из примерно трехсот сотрудников по именам знал около двадцати. «Но я здесь всего месяц! – возразил я сам себе. – Чего еще ожидать?» Хотя ясно, что так нельзя. Я понимал: то, что Бад говорил о себе, было верно и по отношению ко мне. Краткий срок работы в Zagrum не мог служить оправданием. На самом деле я даже не пытался запомнить чье-то имя. И сейчас разобрался: отсутствие интереса к столь простым вещам, как имена подчиненных, четко показывало, что я не вижу в них людей.

– Кажется, вы думаете, что я наломал дров, – сказал я, возвращаясь мыслями к Джойс.

– Неважно, что думаю я. Важно, что думаете вы.

– У меня противоречивые ощущения. С одной стороны, явно следует извиниться перед Джойс. С другой же, я продолжаю считать, что ей не следовало заходить в конференц-зал и все там стирать, никого не предупредив.

Бад кивнул.

– Как вы думаете, не можете ли вы быть правы в обоих случаях?

– В смысле? Как можно быть правым и ошибаться одновременно? Так не бывает.

– Подумайте вот о чем, – предложил Бад. – Вы говорите, что Джойс не должна была врываться в комнату и стирать чьи-то записи, предварительно не убедившись, что это допустимо. Да?

– Да.

– Звучит вполне разумно. И вы говорите, что в этой ситуации лучше всего было вызвать ее на ковер и приказать больше никогда так не поступать. Да?

– Да, мне так кажется.

– И мне, – сказал Бад.

– Тогда что не так? – спросил я. – Ведь я так и сделал.

– Да, так, – согласился Бад, – но вот в чем вопрос. В тот момент вы были зашорены или нет?

Внезапно для меня многое прояснилось.

– А, теперь понимаю. Мое намерение было верным, но то, что я сделал, – даже если это и требовалось, – совершил не так, как надо. Я рассматривал ее как объект. Я был зашорен. Вы имеете в виду это.

– Именно так. На первый взгляд ваши действия можно счесть правильными, но, будучи зашоренным, вы вызываете совершенно иную, гораздо менее продуктивную реакцию, чем в противном случае. Помните, что люди в основном реагируют не на то, что мы делаем, а на то, как мы это делаем: зашорены мы или нет по отношению к ним.

Это мнение казалось обоснованным, но я не был уверен в том, насколько жизнеспособна такая концепция применительно к рабочим условиям.

– Какие-то вопросы? – спросил Бад.

– Вроде нет, – сказал я без особой уверенности, – хотя да, меня кое-что беспокоит.

– Конечно, говорите.

– Я думаю: как можно вести бизнес, постоянно видя в других людей? Я имею в виду вот что: вас не задавят конкуренты? Понимаю, как использовать это, например, в семье, но не кажется ли слегка нереалистичным такой подход на работе, где нужно быстро принимать решения?

– Рад, что вы спросили, – сказал Бад. – Это как раз следующий пункт, о котором я хотел бы поговорить. – Он помолчал. – Прежде всего хочу, чтобы вы подумали о Джойс. После вашего вызова на ковер, полагаю, она никогда больше не зайдет в этот конференц-зал.

– Видимо, нет.

– И поскольку именно это вы и хотели до нее донести, вероятно, считаете итог встречи с ней успешным.

– Да, в каком-то смысле так и есть, – согласился я, обретая определенную уверенность.

– Вполне справедливо, – сказал Бад. – Но оставим в покое конференц-зал. Как вы думаете, ваша зашоренность при передаче этого сообщения вызвала у нее рост энтузиазма и стремления к творчеству в работе или падение?

Вопрос Бада застал меня врасплох. Внезапно я догадался, что для Джойс Малмэн я стал кем-то вроде Чака Стэли. Я вспомнил, как обращался со мной Стэли, который, насколько я могу судить, проявлял зашоренность все время, и по себе знал, как снижалась мотивация работать под его началом. Для Джойс я, получается, ничем не отличался от Чака. Эта мысль повергла меня в уныние.

– Похоже, вы правы, – ответил я. – Я решил проблему с конференц-залом, но породил новые трудности.

– Об этом стоит подумать, – согласно кивнул Бад. – Но ваш вопрос затрагивает более глубокие слои. Постараюсь обратиться к ним.

Он снова встал и зашагал туда-сюда.

– Вы предполагаете, что незашоренные люди принимают мягкие решения, а зашоренные – жесткие. Это и вызвало недоумение по поводу того, как можно вести бизнес, постоянно оставаясь незашоренным. Но давайте подробнее рассмотрим эту точку зрения. Можно ли назвать различие между зашоренностью и незашоренностью поведенческим?

Я размышлял добрую минуту. Уверенности не было, но казалось, что различия проявляются и в поведении.

– Не знаю, – сказал я.

– Давайте посмотрим на схему, – сказал Бад, указывая на доску. – Помните, что внешне поведение мое и этой женщины ничем не отличалось, но на самом деле разница оказалась существенной: я был зашорен, а она – нет.

– Да, – кивнул я.

– Вопрос очевидный, но ответ на него очень важен, – произнес он. – Где на этой схеме описывается поведение?

– Сверху.

– А где указаны зашоренность и незашоренность?

– Внизу, под действиями.

– Да, – сказал Бад, отворачиваясь от доски ко мне. – Каков же вывод?

Я не понимал, что он имеет в виду, и просто молча ожидал, пока он ответит сам.

– Я имею в виду, – добавил Бад, – что эта схема предполагает: делать нечто можно двумя способами. Что именно делать?

Я все еще изучал доску. Наконец, сообразил:

– Да, я понял. Есть два способа реализации.

– Именно. И вот еще вопрос: различие, о котором мы говорим, – поведенческое или более глубокое?

– Более глубокое, – сказал я.

Бад кивнул.

– Теперь на минутку вернемся к Лу. Как бы вы охарактеризовали его поведение по отношению ко мне? Помните, что на собрании в присутствии коллег он снял с меня невыполненную задачу, хотя я сделал все остальное, о чем он просил. И позже он поинтересовался, не подведу ли я его в дальнейшем. Как охарактеризовать такое поведение – оно мягкое или жесткое?

– Определенно, жесткое, – ответил я, – возможно, даже слишком.

– Да. Но во время своих действий он был зашорен или нет?

– Не зашорен.

– А вы? Как вы бы охарактеризовали свое поведение по отношению к Джойс – как мягкое или как жесткое?

– Опять же, как жесткое, и, наверное, чересчур. – Я начал ерзать на стуле.

– Вот видите, – сказал Бад, возвращаясь на свое место напротив меня, – есть два способа проявлять жесткость. Я могу вести себя жестко и быть при этом как зашоренным, так и незашоренным. Различие не в поведении. Мое состояние разное в момент, когда я совершаю какие-то действия, хоть мягкие, хоть жесткие.

Посмотрим на это с другой стороны, – продолжал он. – Если я не зашорен, то вижу людей в других. Верно?

– Да, – кивнул я.

– Тогда вопрос: всегда ли человек нуждается в мягком подходе?

– Нет, порой людей стоит приободрять как-нибудь пожестче. – Я натужно улыбнулся.

– Правильно. И ваша ситуация с Джойс – идеальный пример. Ей действительно нужно было сказать, что стирать чужие записи с доски не следует, и подобное сообщение с поведенческой точки зрения можно считать жестким. Однако можно передать именно такое жесткое сообщение и при этом остаться незашоренным. Правда, только в том случае, если человек, до которого вы пытаетесь это донести, в ваших глазах остается человеком. Вот что значит быть незашоренным. И вот почему это важно: чье жесткое поведение, скорее всего, вызвало более продуктивную реакцию – ваше или Херберта?

Я снова вспомнил, как меня лишала мотивации работа на Чака Стэли, и подумал, что, вероятно, оказал такое же влияние на Джойс.

– Боюсь, что Лу.

– Согласен, – сказал Бад. – Итак, вот выбор применительно к поведению: мы можем быть жесткими и порождать преданность и продуктивность или же сопротивление и лень. Выбор не в том, быть жесткими или нет, а в том, быть или нет зашоренными.

Боб посмотрел на часы.

– Сейчас половина двенадцатого. У меня предложение. Если не возражаете, я хотел бы сделать перерыв часа на полтора.

Меня поразило время. Я вовсе не предполагал, что мы здесь уже два с половиной часа, но все равно был благодарен за перерыв.

– Конечно, – сказал я. – Итак, встречаемся здесь в час?

– Да, было бы превосходно. Теперь припомните, о чем мы говорили. Наше влияние на других определяется чем-то более глубоким, чем поведение: тем, в шорах мы или нет. Вы еще мало знаете о зашоренности, но она искажает взгляд на реальность – мы плохо видим как себя, так и других. Мы подвержены самообману. Все это создает значительные проблемы для окружающих.

Держите это в уме, – продолжил он, – и я прошу вас кое-что сделать, прежде чем мы вернемся сюда после обеда. Подумайте о людях в Zagrum – как в вашем отделе, так и в других – и спросите себя, зашорены вы или нет по отношению к ним. И не рассматривайте этих людей как безликую массу. Постарайтесь увидеть в них личностей. Вы можете быть зашоренным по отношению к одному сотруднику и незашоренным по отношению к другому одновременно. Думайте о людях.

– Хорошо, – сказал я, вставая со стула. – Спасибо, Бад, вы дали мне много пищи для размышлений.

– Это еще что. После обеда продолжим, – усмехнулся Бад.

8. Сомнения

Августовское солнце сияло над головой, пока я возвращался на дорогу, параллельную Кейтс-Крик. Я вырос в Сент-Луисе, много лет жил на Восточном побережье и достаточно времени провел в более мягком климате, поэтому постоянная влажность, которой сопровождается летняя жара в Коннектикуте, стала раздражать. Я был рад, что поворот к восьмому корпусу позволил мне спрятаться в тень деревьев.

Но скрыться от того, что я переживал, было невозможно. Я ступил на совершенно незнакомую почву. Ничто в карьере не готовило меня к подобному разговору. Я не был уверен в себе и уже не думал, что стою на пороге повышения в Zagrum, как несколько часов назад, но никогда еще не чувствовал себя лучше. Было ясно: кое-что следует сделать во время перерыва. Оставалось лишь надеяться, что Джойс Малмэн окажется на месте.

– Шерил, подскажите, где рабочее место Джойс Малмэн? – спросил я секретаршу, заходя в свой кабинет. Положив на стол блокнот и обернувшись, я увидел, что Шерил стоит у моей двери с озабоченным выражением лица.

– Что такое? – медленно спросила она. – Джойс снова что-то сделала не так?

Слова Шерил, казалось, выражали заботу обо мне, но то, как она это сказала, выдавало, что она заботится о Джойс: казалось, она защитила бы ее от надвигающейся бури, если бы имела такую возможность. И меня удивил подтекст ее вопроса: если я хотел кого-то видеть, значит, этот человек в чем-то провинился.

Итак, встреча с Джойс могла подождать. Теперь важно было поговорить с Шерил.

– Нет, все в порядке, – сказал я. – Но зайдите на минуту, мне и с вами надо поговорить. – Заметив ее колебания, добавил: – Садитесь, пожалуйста.

Обойдя стол, я сел напротив.

– Я здесь новичок, и вы еще не очень хорошо меня знаете. Хочу задать вопрос и прошу быть абсолютно честной.

– Хорошо, – согласилась она довольно неуверенно.

– Вам нравится со мной работать? Я имею в виду вот что: можете ли вы сказать, что я хороший босс по сравнению с другими начальниками?

Шерил заерзала на стуле – ей явно не понравился вопрос.

– Конечно, – сказала она, пытаясь придать голосу убедительности. – Конечно, мне нравится работать на вас. А что такое?

– Просто спросил, – уточнил я. – Итак, вам приятно со мной работать?

Она нерешительно кивнула.

– Но могли бы вы сказать, что вас все устраивает так же, как и при моих предшественниках?

– Да, конечно. – Она вымучила улыбку, глядя в стол. – Мне нравились все начальники.

Мой вопрос поставил Шерил в щекотливую ситуацию. Это было крайне некорректно. Хотя ответ был очевиден: я ей не очень нравился. Истину открыли показная небрежность и явный дискомфорт. Но я не хотел причинить ей вреда. Более того, впервые за месяц мне стало немного стыдно.

– Хорошо, спасибо, Шерил. – Я решил подытожить. – Правда, начинаю подозревать, что работать со мной, похоже, не так-то здорово.

Она ничего не сказала.

Стало видно, как ее глаза увлажняются. Новый шеф провел с ней четыре недели и уже довел до слез! Я почувствовал себя мерзавцем.

– Мне очень жаль, Шерил. Очень жаль. Думаю, мне надо кое-чему… разучиться. Кажется, я не понимал, что порой причиняю людям боль. Я пока еще мало об этом знаю, но начинаю подозревать, что иногда унижаю других, перестаю видеть в них людей. Вы понимаете, о чем я говорю?

К моему удивлению, она согласно кивнула.

– Понимаете?

– Конечно. Зашоренность, самообман и все такое? Да. Тут все про это знают. – Шерил оживилась.

– С вами говорил Бад?

– Нет, не Бад. Он лично встречается со всеми новыми старшими менеджерами. Это своего рода урок, который проходят все.

– То есть вы знаете о зашоренности и о том, что людей можно рассматривать как людей или как объекты?

– Да, а также об измене самому себе, сговоре, избавлении от шор, сосредоточенности на результатах, четырех уровнях производительности организации и так далее.

– Кажется, этого я еще не изучал. По крайней мере, Бад об этом пока не упоминал. Что там про самого себя?

– Измена, – уточнила Шерил. – Речь о том, как мы впервые надеваем шоры. Но не хочу забегать вперед. Кажется, вы только начали.

Теперь я действительно чувствовал себя мерзавцем. Одно дело – обращаться с другим как с объектом, если тот другой, как и я, совершенно не понимает всех этих идей. Но Шерил, знакомая с концепцией, судя по всему, все это время видела меня насквозь.

– Боже, я, должно быть, казался вам ужасным кретином?

– Не таким уж ужасным, – сказала она с улыбкой.

Это признание словно сбросило камень с моей души, и я засмеялся. Должно быть, впервые за четыре недели совместной работы моя секретарша слышала, как я смеюсь, и сейчас это казалось просто невероятным.

– Возможно, за сегодня я пойму, что с этим делать.

– Скорее всего, вы уже знаете об этом больше, чем думаете, – сказала она. – Кстати, Джойс на втором этаже, рядом с колонной 8–31.

Когда я подошел к рабочему месту Малмэн, ее там не было. «Наверное, ушла на обед, – понял я и уже собирался вернуться, но передумал. – Если я не сделаю этого сейчас, кто знает, решусь ли когда-нибудь?»

Я сел на свободный стул рядом и стал ждать.

На столе Джойс стояли фотографии двух девочек: одной года три, другой лет пять. Мелками на бумаге были нарисованы счастливые рожицы, восходы солнца и радуги. Могло показаться, что я сижу в школьной группе продленного дня, если бы не пачки диаграмм и отчетов, разложенных на полу.

Я не знал, чем именно занимается Джойс в организации – в моем отделе, между прочим; это показалось мне просто недопустимым. Взглянув на пачки отчетов, решил, что она входит в одну из наших команд по качеству. Я как раз просматривал один отчет, когда Малмэн вышла из-за угла и увидела меня.

– Ой, мистер Каллум… – Она была просто в шоке: резко остановилась и поднесла руки к лицу. – Извините. Простите за беспорядок. Обычно тут не так, честное слово.

Джойс явно растерялась. Я был последним человеком, которого она ожидала увидеть у своего рабочего места.

– Не беспокойтесь. С моим офисом это все равно не сравнится. И зовите меня Томом, пожалуйста.

На лице женщины отразилось смятение. Она не могла представить, что я буду говорить или делать дальше. Просто стояла у входа в свой отсек и дрожала от страха.

– Э-э-э… Джойс, я пришел извиниться за то, что так наорал на вас в связи с конференц-залом. Это было очень непрофессионально с моей стороны. Простите.

– О, мистер Каллум, я… заслужила это, действительно. Мне не следовало стирать ваши записи. Это так стыдно. Я уже неделю почти не сплю.

– Возможно, именно из-за моей реакции вы и лишились сна.

На лице Джойс появилась улыбка «вы-не-обязаны-были-это-делать», и она уставилась в пол, водя по нему ногой туда-сюда. Дрожать, правда, перестала.

Была уже половина первого. У меня оставалось минут двадцать до продолжения беседы с Бадом. Я чувствовал себя прекрасно и решил позвонить Лоре.

– Лора Каллум, – ответил голос на другом конце провода.

– Привет, – сказал я.

– Том, у меня всего пара секунд. Чего тебе?

– Ничего, я просто решил поздороваться.

– Все в порядке? – спросила она.

– Да, прекрасно.

– Ты уверен?

– Да. Я что, не могу позвонить поздороваться без того, чтобы меня допрашивали?

– Ты раньше так не делал. Что-то должно было случиться.

– Но нет. Ничего. Правда.

– Хорошо, раз ты так говоришь.

– Боже, Лора, почему ты так любишь все усложнять? Я просто позвонил узнать, как ты.

– Я в порядке. И спасибо за твою обычную заботу, – сказала она. Ее голос сочился сарказмом.

Все, что Бад говорил утром, внезапно показалось мне слишком наивным и упрощенным. Зашоренность, самообман, люди или объекты – все эти идеи в каких-то ситуациях, возможно, и работают, но не в этой. А если и работают, то кому это надо?

– Отлично. Просто отлично. Доброго дня тебе, – сказал я, подстраиваясь под ее саркастический тон, и добавил: – Надеюсь, ты будешь такой же жизнерадостной и понимающей по отношению к другим, как сейчас ко мне.

В телефоне послышался звук отбоя.

«Неудивительно, что я зашорен, – думал я, вешая трубку. – Кто бы не был таким, женившись на ней?»

Возвращаясь к центральному корпусу, я был полон сомнений. Как быть, если зашорен не я, а кто-то другой? Что тогда? В случае с Лорой совершенно не важно, что делаю я. Мне хотелось просто с ней поговорить. И я не был зашорен. Но одним быстрым, хладнокровным ударом она выбила меня из колеи – как всегда. Это у нее проблема. Не важно, что делаю я. Пусть я зашорен, ну и что? Чего еще можно ожидать?

«Да, у меня было два удачных разговора – с Шерил и Джойс. Но что еще им оставалось? Отделом-то руковожу я. Они обязаны подчиняться. Шерил заплакала? Но почему это непременно моя вина? Ей следует быть сильнее. Каждый, кто настолько слаб, сам виноват, что плачет – по крайней мере, я не должен чувствовать вину, если это происходит».

Моя ярость росла с каждым шагом. «Это потеря времени, – думал я. – Все это мир розовых единорогов. В идеальном пространстве – да, возможно. Но это же все-таки бизнес!»

Тут я услышал, как кто-то окликнул меня. Я обернулся на голос. К удивлению, это была Кейт Стенаруд, которая спешила ко мне по лужайке.